Текст книги "Открытый прицел и запах напалма(СИ)"

Автор книги: Андрей Ивасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ивасенко Андрей
Открытый прицел и запах напалма

Открытый прицел и запах напалма

По прибытии на базу людей Пилигрима разместили в казарме, где Са**нов и К**шеев уже побывали ранее в компании мародеров. Ополченцев на «четверке» собралось человек сто пятьдесят, не меньше. Похоже, сюда стянули почти всех «востоковцев», кроме тех, кто был задействован на боевых операциях.

Первый взвод первой роты поселился на втором этаже; кто как устраивался. Са**нов сразу же отнес туда свой рюкзак и карабин, припрятал, а затем спустился вниз, дабы помочь товарищам разгружать вещи из КамАЗа.

Внезапно раздавшаяся отчетливая команда по громкой связи: "Батальон "Восток"! Воздух! Приготовиться к бою!" – заставила многих людей вздрогнуть.

Команда повторилась еще раз: "Батальон "Восток", покинуть помещения!" Но бойцы уже уносили ноги, покидая ненадежное здание, в котором и перекрытия между этажами были деревянными, как выяснилось позже после одного несчастного случая. А с авиацией – известное дело – шутки плохи.

Са**нов, пробираясь среди бегущих табуном по лестнице ополченцев, рванул наверх. Ему повезло, что он ни разу не споткнулся и не упал, иначе бы запросто пересчитал носом ступеньки, с приобретением синяков и шишек. В лучшем случае. В худшем – могли и вовсе затоптать. Схватив карабин, он выскочил на улицу и стал искать К**шеева, но тот в поле зрения не попадал.

Куда он, елки-моталки, задевался?

Кто-то, едва не столкнувшись с Романом, шарахнулся от него в сторону и, пригибаясь, побежал через плац в сторону КПП, к недостроенному зданию с открытым, без ворот, бетонным полуподвалом. Туда уже загоняли технику: "отжатый" у вэвэшников старенький БТР-70, который позже, из-за крутого земляного ската, пришлось оттуда выталкивать. Рабочим у него оказался только один бензиновый двигатель – сто двадцать лошадиных сил недостаточная мощность для бронемашины весом в одиннадцать с половиной тонн.

– Чего стоим?! Прячься! – раздался чей-то громкий голос со стороны.

Са**нов задрал голову, провел по небу глазами, а затем поднял ствол карабина и попытался ухватить в прицел врага. "Неужели нас будут бомбить?!" – мелькнула шальная мысль, от которой по коже пробежал мороз. По звуку – то приближающемуся, то отдаляющемуся, – он определил: штурмовик барражирует над базой, гудели мощные турбины, но самого самолета не видел. Мешала низкая облачность.

Конечно, должно быть, он выглядел смешно со стороны, ибо при помощи карабина сбить современный самолет на такой высоте – это то же самое, что подстрелить из рогатки Звезду Смерти из "Звездных войн". Но Роман смотрел много фильмов о давно минувший войне, где красноармейцы попадали из винтовок в пикирующие немецкие "мессершмитты" и "юнкерсы", и почему-то был уверен: и у него выйдет не хуже.

– Чего ты замер! Эй, братка, давай к нам! – опять крикнули, но уже с другой стороны. – Сейчас утюжить будет!

Это знакомое по фильмам про войну "утюжить будет!" вырвало Романа из замешательства и дало понять, что пора отсюда сваливать, пока жареный петух не чирикнул. Он развернулся и рванул с места, принял влево от казармы и побежал по направлению к столовой, где и спрятался за деревом – попытка защиты, которая мало что гарантировала. Скорее была маскировкой.

Осмотревшись по сторонам, Са**нов заметил пару бойцов в кустах, с торопливой ненасытностью куривших сигареты, и уже знакомого человека, вчера интересовавшегося кортиком. Чеченец прятался невдалеке, за толстенным тополем. Было заметно, что тот зол, напряжен – да. Но не напуган.

– Привет! – поздоровался с ним Роман, так и не вспомнив имени горца. И успел подметить, что левая рука у того была на перевязи, а лицо все в ссадинах.

– Прывэт, брат! Как кортык? – отозвался молодой чеченец, ощерив в улыбке крепкие зубы.

– На месте! – отозвался Роман. И тоже улыбнулся, сверкнув золотыми коронками.

Чеченец прислонил автомат к колену, приветственно махнул здоровой рукой и отвернулся.

Больше Роман его никогда не встречал.

С другой стороны – в пяти шагах от Са**нова – сидел на корточках рыжий мужик. Его огромные покатые плечи тряслись. Сначала Роману показалось, что тот скулил, как пойманный за хвост зайчишка, а оказалось, этот обладатель ботинок сорок шестого размера молился, озираясь по сторонам и с опаской поглядывая на небо. Вид у него был такой, будто он с луны свалился и не поймет, где он.

Увидевши Са**нова, тот обратился к нему, решив сыграть славную роль наставника заблудших душ. Но попал пальцем в небо.

– Да иди ты! – вздыбился Роман. – Не верую я! Мура все это.

– Это зря, ты знаешь... – с хрипотцой в голосе, опять начал рыжий, потерев кулаком свой вспотевший лоб.

– Разговор закончен! – резко оборвал его Роман, оставаясь непреклонным.

Са**нов решил уйти с этого места, дабы его больше не доставали "крышей" господней и "златыми горами" в раю. Что толку от того, чего не увидишь и не пощупаешь? Не клевал он на такую приманку, хотя был не против Русской Православной Церкви, но и не любил, когда ему что-либо навязывали. Считал, лишь рабы вымаливают прощение – авось, простят. Сверх того, рыжий сосед уж очень был похож на "банного листа" из псевдохристианской организации "Свидетели Иеговы", а Роман таких на дух не переносил.

"Какого хрена этот бздиловатый сектант тут вообще делает?" – озадачился он.

Короткими перебежками Са**нов добрался до столовой. Там, за стеной из силикатного кирпича, собралась дюжина бойцов, доносился приглушенный разноголосый говор. Они были многолики в национальности, но в основном – кавказцы. В руках у одного блестела стеклянная змейка мусульманских четок, с золотистой кисточкой. Среди них находилась и симпатичная чернявая девушка лет двадцати пяти, русская, в темно-синей майке, камуфлированных штанах и кроссовках. У нее на лопатке Роман заметил татуировку в виде изогнутой ящерки.

Вскоре из столовой вынесли трехлитровую бутыль с горячим чаем, одноразовые стаканчики и печенье. Завязалась беседа. Слышались слова: "правосеки", "аэропорт", "вертушки" и прочие, ныне очень часто ходившие в обиходе.

Девушка принялась что-то рассказывать – с грустью в зеленых глазах, но с живым лицом. Ей наверняка нужно было выговориться, а чеченцы, стараясь не надавливать на душевные раны, пытались ее успокоить, подбодрить, даже немного развеселить. Она была в центре внимания. И время от времени эмалевая улыбка таки проскальзывала на ее утомленных от скорби губах.

Са**нов впервые увидел девушку в форме, ополченку, что его удивило внутренне. Не женское это дело – война. Кто-то скажет: как все вроде просто? чего тут особого? Нет. Это мнимая простота. Чего уж тут говорить, не всякая на такое сможет решиться и сказать "иду на вы", ведь двух судеб у человека не бывает. Роману она сразу показалась эдакой воскресшей Орлеанской девой, полной героизма, готовой идти на костер ради защиты своей родины и любви. И теперь она несла на себе этот крест.

Прихлебывая чай из размякшего пластикового стаканчика, Роман подумал: "Какие пути-дороги ее в ополчение привели?" – и сразу начал прислушиваться.

Сложна оказалась ее судьба. Ее военные будни начались со смерти мужа, похороны которого назначили назавтра. Погиб он позавчера в районе аэропорта от пули снайпера. Она же, будучи, правда, не стрелком, а санитаркой в ополчении, вывозила оттуда раненых в высоком кузове грузовой машины. Девушка отметила случай, когда командир, опасаясь за ее жизнь, отдал приказ своим бойцам, а те, ввосьмером, повалили ее на деревянный настил и прикрыли своими телами. "...Навалились на меня, блин, что из меня чуть кишки не полезли! Я их таким матом крыла!.." – вспоминала она, встряхивая волосами, рассыпавшимися по плечам, уже успевшим подрумяниться на солнце.

Казалось бы, мужики вокруг нее собрались серьезные, давно прошедшие многое, а рассмеялись, как дети, представив эту картину.

Роман извлек из кармана пачку "Винстона", выщелкнул сигарету и закурил, ни на кого не глядя. "Интересно, а как изменится моя жизнь, когда приучусь к войне, к человеческой крови, привыкну к чужой смерти?.." – пронеслась мысль в голове. Ладонью он пригладил свой взмокший, колючий "ежик" – душно!

К нему откуда-то со стороны подбежала черно-серая собачонка, завиляла куцым хвостом и привалилась у его ног. Он дружелюбно потрепал дворняжку за ухо, погладил и дал ей печенье.

Собак Роман любил за их преданность, ибо душа у этих животных, считал он, всегда принадлежит хозяину. А у этой доверчивой дворняжки на душе был огромный шрам, оставленный голодом и человеческим невниманием.

Урча двигателем, неожиданно к столовой подкатил новенький серебристый внедорожник с затененными стеклами. Со снятым номером. Завизжал тормозами, вильнул к обочине, остановился у бордюра. За рулем "железного коня" сидел ополченец, предположительно, чеченской национальности. Показалась его голова из окошка.

– Ну что, войны не будет! Бандеровцы обосрались! – крикнул он по-русски с едва заметным акцентом. И загоготал.

Ответом был взрыв смеха и несколько фраз на родном ему языке.

Роман, полуобернувшись, посмотрел на "отжатую" у кого-то машину и скривил губы – вряд ли ее новый владелец на такой тачке на передовой с врагом дерется. Не нравилось Са**нову, что кто-то приезжает в его родной город, вроде как помочь, а на самом деле из войны извлекает личную выгоду: занимается, в сущности, откровенным грабежом. Такая вот мимикрия.

Ведь, если разобраться, любого человека можно приписать к "майданутым", если у тебя имеется крутой "Ленд Ровер Спорт". Впрочем, не у каждого он и есть. Богатеньких, понятно, не особо-то жалко, потому что те беззастенчиво обдирают большинство своих сограждан, да и многие из них, чего тут скрывать, ретиво или пассивно поддерживали в Донецке идеи Майдана. Однако сейчас не те времена, когда были актуальны плакаты классовой борьбы: красноармеец, широко расставив ноги, протыкает штыком брюхатого буржуя. Сбегут бизнесмены, а работу простым людям, где искать? И все же! На жизнь не так нужно зарабатывать. Порядок должен соблюдаться не по закону джунглей. Почему кто-то – безнравственный, бесчестный и корыстолюбивый – на войне жиреет от денег, тогда как другие теряют все, что у них было? И Са**нов задался вопросом: "Почему за это не наказывают?"

Роман старался гасить в себе это внутренне несогласие. А что он мог сделать? Решительно ничего. В бурлящем котле гражданской войны всегда всплывает много мути и грязи, и понимание у таких людей, независимо от национальности, примитивное: что хочу, то и ворочу. Чем лучше тот же Сэм или Пикасо, два уголовника, что затянули Са**нова в историю с мародерством? Они ведь русские, местные. Естественный ход развития. Ибо, как известно: "Белые пришли – грабють, красные пришли – тоже грабють". В общем, лучше выругаться – и хватит об этом.

Откуда-то возник К**шеев, поправляя на своем плече автомат. Он подошел к Роману:

– О! Ты здесь. А я тебя искал.

– Я тебя тоже искал. Чай будешь?

– Можно.

К**шеев бросил взгляд на внедорожник:

– Красиво жить не запретишь.

– И воевать тоже, – ответил ему Роман. – Щедрый, однако, у них Аллах.

Самолет, покрутившись в воздухе, действительно убрался восвояси на "нэньку" Украину. Пилот решил, видимо, пока приберечь древние советские авиабомбы и ракеты. Либо вообще угрожал непонятно кому. Заданной ему цели ополченцы не могли знать.

Дали отбой тревоги.

"Ленд Ровер", сверкая лаковыми боками, куда-то укатил.

Бойцы вышли из-за строений, кустиков и деревцев. Потянулись обратно к казарме, рассосались по своим местам.

***

Около полудня объявили построение на плацу.

Бойцов выстроили буквой "П". К ним вышел командир "Востока".

Роман впервые вживую увидел Александра Ходаковского, которого представили по позывному "Скиф". Человек среднего роста, поджарый, лицо продолговатое, с еще не оформившейся бородкой. Вокруг глаз темнели круги от недосыпания. На нем был спецназовский комбинезон бойцов "Альфы", кепи и разгрузочный жилет – все черного цвета.

– Пока мы умираем за нашу свободу, – отрывисто и резко, словно задыхаясь, начал витийствовать Ходаковский, – какие-то твари разграбили часть, забрав личные вещи наших товарищей! Этих крыс надо стрелять на месте!.." – и далее продолжил в том же духе.

Бойцы слушали комбата молча, с тяжелым взглядом на лицах, шевеля желваками. Ходаковский твердым шагом прохаживался перед строем, продолжал чеканить слова, подчеркивая их суровость внешним негодованием.

Роман голову не опустил, но прятал глаза и так стиснул зубы, что заболели челюсти. Сердце выпрыгивало из груди больше не от страха, а от стыда. Он почувствовал себя "чужим среди своих", не знал, куда спрятаться от рубящих командирских слов, ведь совесть не могла им противостоять. На душу легла горечь.

Эх, надо было держаться подальше от той грязной истории, в которую он влип волей обстоятельств! Мог бы тогда отказаться и не участвовать в ней! Но прошлое не терпит сослагательного наклонения. Расскажи сейчас, то толпа, вооруженная не только "общим мнением", все поймет не так – навыворот. Кто он сейчас? Ноль, пустое место и ничего. Пустят кровь, не особо разбираясь, и глазом не моргнут.

Са**нов бросил взгляд на К**шеева. Тот вообще стоял сам не свой: заметно скукожился и побледнел, глаза окостенели. Должно быть, и я, подумал Роман, сейчас выгляжу не лучше.

В воздухе лениво витал тополиный пух – в строю кто-то пару раз громко чихнул.

Вдруг комбат на секунду замолчал, будто о чем-то вспомнив, и скомандовал:

– Седой, выйти из строя!

Названный ополченец сделал два шага вперед. Замер, по-уставному подтянутый.

– Где оружие из КамАЗов?! – строго спросил у него Ходаковский.

Седой начал бубнить как пономарь. Городил какую-то несуразицу, пытался "переводить стрелки". На что комбат несколько раз повторял свой вопрос, особенно интересуясь пропавшим из расстрелянного КамАЗа станковым автоматическим гранатометом АГС-17, снятым с крыши терминала и который, следует отметить, не исчез с концами и впоследствии обнаружился у людей в отряде Дениса Пушилина, тоже побывавших на месте трагедии.

Похоже, оправданий Седого было недостаточно. Не получив вразумительного ответа, Ходаковский приказал ополченцу сдать оружие, снять форму и выйти за ворота.

Пилигрим попытался вступиться за своего бойца:

– Подожди, командир, мои ребята ни в чем не виноваты. Я все объясню.

– Выйти из строя!

– Есть, из строя! – бодро произнес Пилигрим. По его выправке было видно, что когда-то он тянул армейскую лямку не зря.

Комбат приблизился к нему, чуть наклонил свою голову, демонстративно понюхал воздух у лица Пилигрима. Язык у взводного узлом не завязывался, но запах перегара от него разил. Выпрямившись, Ходаковский бросил гневный взгляд на подчиненного и рявкнул:

– Вы пьяны! Сдать оружие!

Пилигрим разоружился, и вскоре его выпроводили вслед за Седым.

Бойцы продолжали молчать, провожая взглядом проштрафившихся "востоковцев", уже бывших. Понятно, те были виноваты, но пусть кто-нибудь покажет хоть одного человека, которого Бог сотворил из бриллианта.

Дальнейшая судьба Пилигрима и Седого для Романа осталась неизвестна, но скорее всего они продолжили службу в других подразделениях повстанцев, ибо такие мужики сидеть дома, сложа руки, уж точно не смогли бы.

– А теперь, – заявил Ходаковский, достав из кобуры пистолет и передернув кожух затвора, – я расстреляю каждого, кого увижу пьяным! Идет война! Пьянство в таких условиях будет расцениваться как предательство и измена! Стрелок в Славянске стреляет! И я не хуже! – Он обвел тяжелым взглядом бойцов, всматриваясь в их лица. – Вы не сброд, не пьяницы и не дегенераты! Вы не трусы и не паникеры! Вы бойцы, на которых надеется весь народ Донбасса! Держите себя в руках!

Комбат молча прошелся вдоль строя, остановился и, твердо напирая на "р", резко скомандовал:

– Р-разойдись!

После команды строй ополченцев рассыпался в разные стороны. А к Ходаковскому начали по очереди подходить "челобитчики", командиры подразделений. Они просили, докладывали и получали от комбата распоряжения.

Роман отнесся скептически к словам Ходаковского относительно расстрелов за пьянство, хотя и сказанное комбатом было небеспочвенным. Четыре дня тому, действительно, в интернете появилось видео, отснятое в Славянске, в котором был зачитан приказ о расстреле двух командиров ополчения: командира роты Болгара и взводного Луки, занимавшихся грабежами, похищением людей с целью выкупа и самовольно оставившими позиции во время боевых действий. В конце документ гласил: "...наказания за совершенные преступления будут неотвратимы, независимо от статуса и заслуг преступника". И, как утверждалось, приговор был приведен в исполнение.

Но Роман частенько звонил ополченцу с позывным "Бабурка". Леха, земляк его жены, был там едва ли не с первых дней и рассказывал совсем иное.

...В Славянске война шла полным ходом.

Повстанческая братия по большей части состояла из людей рабочих профессий. Присутствовали, конечно, бывшие уголовники и другие видавшие виды ребята и мужики, для многих из которых жизнь, ранее путано непутевая, теперь наполнилась иным смыслом. В целом, народ подбирался правильный – либо идейный, либо с понятиями. Также в общем потоке добровольцев туда прибывало немало случайной публики, а эти уж надолго не задерживались в ополчении – смерть летала рядом, место было не для слабохарактерных.

Из десяти новобранцев, в лучшем случае, нередко оставались лишь двое-трое, так как многие не имели должного боевого духа. Никто им не препятствовал и долго не удерживал. Провожали их соответствующе: несколько дней штрафных работ для липового героя – и отправляйся обратно греть спину на диване. Для тех, в ком все-таки находилось мужество, предоставлялась служба в тылу – тоже не сахар. На войне в каждом месте – своя нужда, своя работа. Картошку, к примеру, тоже кому-то надо чистить.

В эти тяжелые для Донбасса дни бойцов НОД там возглавлял командир с позывным "Стрелок" – Игорь Иванович Стрелков, российский офицер запаса, опытный военный, уже год находившийся на заслуженном отдыхе. Говорил он, как всегда, логично и взвешенно, однако с заметной грустью в глазах, находясь немного в накаленном, лихорадочном состоянии. Он настойчиво просил правительство России прийти на помощь не обещаниями содействия и бесконечной глубокой озабоченностью, а делом – ввести регулярную армию на территорию Украины, спасти ее население от нацистского гнета киевской хунты. Работать пора, быть бойчее, а не растрачиваться на бесполезный треп! Иными словами, даже если под мундирами и костюмами у кого-то находились ватные плечики, то могли хотя бы не заниматься дамскими интригами, не скупердяйничать, а наладить качественное снабжение повстанцев Юго-Востока оружием и провиантом. Таков был "Иваныч", как его ласково и даже с любовью промеж себя величали ополченцы. Любитель искать правду-истину.

Стрелков никого не обелял и не чернил, но с Кремлем у него отношения были сложные, весьма неоднозначные – кто-то и там, подыгрывая Киеву, пытался "ломать восстание об колено" или "ходил кругами". Им если и нужен был лидер в зарождающейся Новороссии, то скорее подотчетная марионетка. Истинных патриотов, кто всегда звонит набатом, не подсчитывая эквивалент людского страдания, власти панически боятся везде, ибо еще Черчилль мудро сказал: "Нет вечных врагов и вечных друзей. Есть только вечные интересы!" – такова жестокая прагматика мира. Красноречивым говорунам из парламента проще сбросить такой "балласт", народного героя и любимца, чтобы самим выжить, а моральные критерии – в сторону. Иначе рухнет их мир, в котором у них была своя кормушка.

В общем, политика во время гражданской войны – дело дорогостоящее, но вполне договорное. Для кого-то это был очередной бизнес-проект, либо спасение шаткой репутации и ловкий маневр, дабы отвести внимание граждан от их насущных проблем. А кто-то горько расхлебывал – земля краснела от крови и огня.

Понятно, в такой кутерьме: не пойман – не вор, хрен чего докажешь. Все шито-крыто. Грели руки все, кто имел возможность. По обе стороны конфликта.

В Донецке, где каждый полевой командир тянул на себя одеяло и рисовался перед кураторами из Москвы, даже из малого много чего оседало, а то и вовсе уплывало в неизвестном направлении. Техника, оружие, боеприпасы, продовольствие и людские ресурсы зачастую так и не доходили до осажденного Славянска. Снабжение там было не ахти какое – сжималось, как шагреневая кожа. Положение день ото дня становилось критическим. И пустые обещания связывали по рукам-ногам. От этого у людей невольно били внутренние тамтамы, предвестники беды.

В основном "стрелковцы" пользовались тем, что удалось добыть на складах украинской армии или взять в бою. Тот же Бабурка долго вычищал от ржавчины и задубевшей от времени смазки АК-47, который был в два раза старше, чем он сам. А продукты питания и медикаменты зачастую привозили местные волонтеры, реже – российские.

В Славянске были и другие подразделения повстанцев, поначалу независимые, не подчинявшиеся "ни вашим ни нашим". Стрелок грамотно убирал не только разрозненность в командовании, но и наводил железную дисциплину: не терпел ни пьянства, ни матерной брани. Штрафников, замеченных в употреблении спиртных напитков, привлекал к работам по обустройству позиций: рытью окопов и траншей, строительству блиндажей и дзотов, набивке мешков песком и прочими физически тяжелыми, но крайне полезными для обороны занятиями.

Короче говоря, "намазать лоб зеленкой" вполне могли: за убийство мирных людей, за изнасилование, за предательство или мародерство. За тяжкие преступления, но не за пьянку. В принципе, вполне заслуженное наказание, будь ты "стрелковцем", гражданским или кем-либо еще, без разницы. Трибунал в военное время всегда существовал. Но и это, возможно, были лишь слухи. Никем конкретно не подтвержденные. Может, скорее для острастки распускались.

Между словами и делом зачастую целая бездна. Правда она всегда двусторонняя, как медаль, – в зависимости от того, кто первым инициативу перехватит. Бабурка, что касалось расстрелов, ничего подобного собственными глазами не видел, а чужому языку он не верил. У Романа же, как и у многих людей на Донбассе, оставались одни вопросы и тлела надежда, что заварушка эта продлится недолго.

Все ждали конкретной военно-политической помощи от России и скорых побед...

Крым подошел к Са**нову и предложил:

– Румын, если хочешь, идем до Скифа. Расскажешь о мародерстве.

Роман в раздумье покачал головой.

– Ты слышал, что он говорил?

– Да, ни че, не тушуйся! Отрекомендую. Хочешь, расскажи все. Если нет – нет.

К**шеев стоял рядом, прислушивался.

Сказать по чести, Алексей внешне не дрожал, но по глазам было видно: страх торчал в нем, как кость в горле. А у кого душа ни ушла бы в пятки, окажись он в подобной ситуации? Да и Роману было понятно как дважды два четыре – дело непростое: амба, приговор. Тоже холодок бежал по позвоночнику. Инстинкт самосохранения всегда влечет к одной цели – выжить.

– Ромчик, может, не надо, а? – попросил Алексей.

– Надо, Федя, надо, – неумолимой крылатой фразой из советского кинофильма ответил Роман. И сказал это без иронии. Для себя он решил: если сейчас слабину дам, то потом и с поля боя, обмочившийся-обделавшийся, драпать начну! Нельзя терять лицо. Короче, или сейчас, или никогда. Будь что будет.

– Идешь или нет? – переспросил Крым. Особо, конечно, не настаивая, чувствуя, что в душе Са**нова происходит какая-то борьба.

– Иду, – согласился Роман, переборов в себе грызущие чувства и почему-то неожиданно вспомнив слова своего деда, в котором, словно в зеркале, всегда отражалась душа русского народа: "Жизнь рисует характер человека, совершенные им поступки, а не пустые слова".

Они подошли к командиру.

– Сергеевич, – обратился к Ходаковскому Крым, – вот человек, он знает про мародеров.

Тот холодно смерил взглядом Са**нова с головы до ног.

– Слушаю тебя, – сдержанно сказал комбат.

Са**нов поведал все без утайки. Но вкратце. Рассказал о том, что происходило вчера на "четверке". Разумеется, назвал позывные мародеров: Пикасо и Сэма. Ну, и так далее. О чеченской базе особо не распространялся, лишь указал, что именно туда отвезли украденное имущество и оружие. И время от времени косился с опаской на другого человека, демонстративно поигрывавшего пистолетом – на пальце крутил по-ковбойски, довольно ловко. Тот стоял в стороне, но до него, быть может, долетали обрывки речи – взгляд у Заура был недобрый, внимательный, будто сверлил.

Разговор удался. Ходаковский выслушал спокойно, задал пару вопросов и направил Са**нова в особый отдел, к ополченцу с позывным "Одесса", чтобы закрепить сведения письменно, в деталях. Для дальнейшего, так сказать, расследования. К Роману примкнул и К**шеев – все-таки, как говорится, не пятая спица в колеснице, тоже принимал участие.

Перед дверью они в нерешительности остановились, будто перед ними возвышался огромный валун с письменами и стрелками-указателями, как в тех древних преданиях, где былинные богатыри задумчиво читали написанное, но всегда выбирали лишь одно направление, проявляя таинственный русский характер. Оттого на Руси неоглядной и поговорка появилась позже: или – грудь в крестах, или – голова в кустах.

Собравшись с духом, они постучали в дверь и вошли.

За столом сидел среднего роста пятидесятилетний мужчина, седоватый, с овальным лицом и несколько крупным, но ровным носом. Комната была с единственным окном, просторной, оттого казалась пустой. Шкафов не было, лишь десяток стульев выстроился по обе стороны, а возле двери разместился большой аквариум, в котором вялыми щупальцами извивались за стеклами водоросли и между декоративных камней плавали красивые рыбки. Стены голые, выкрашенные до половины синей масляной краской, а выше – побелены, как и потолок. Короче, не хватало на всем этом только надписи: "Сделано в СССР".

Они представились и пояснили Одессе цель своего визита, затем поздоровались с ним за руку и уселись на стулья. С минуту вглядывались друг в друга.

Ну вот, подумал Са**нов, сейчас начнется "разбор полетов", как любит выражаться Крым.

Роман и Алексей до последнего момента ожидали, что их сразу же арестуют за мародерство и устроят показательный расстрел, но этого не произошло. Паспорта и деньги, найденные на базе, они немедленно отдали Одессе, пообещавшего со всем этим разобраться и вернуть куда следует. После короткой паузы, он положил на стол чистые листы бумаги, шариковые ручки, а затем начал допрос, разрешив закурить. Они пододвинули стулья поближе к столу и начали писать, попутно отвечая на вопросы.

Сдавалось, Одесса все время смотрел исподлобья, но глазами особо не буравил, а по манерам был схожий на телевизионного сыщика Коломбо. Вызывал не только уважение своим профессионализмом, но и доверие, ибо не чередовал "кнут и пряник" и не кидал неприятных намеков. Он мало говорил, а чаще думал. Наверное, много о чем. Легко пробежав взглядом по не очень ровным строчкам, он положил в папку прочитанные листы. Затем пожал Роману с Алексеем руки и отпустил.

Самое неприятное, что грызло совесть, осталось позади. С плеч будто тяжесть свалилась. На душе стало спокойней – и у Романа, и у Алексея.

Едва они вышли из пропахшего куревом кабинета, раздалась команда:

– Первый взвод, собираемся на боевую! Быстро!

Са**нову выдали РПГ-26, который, как и все одноразовые гранатометы, ополченцы почему-то называли "Мухой", хотя таким кодовым названием обозначался лишь РПГ-18, четыре зеленых тубуса которых повесили себе за спину другие бойцы взвода. Бронежилетов, "разгрузок" у большинства и в помине не было, а касок – ни у кого.

Са**нов окинул взглядом свой взвод и отметил, что даже военной формы на всех не хватало – двое были в "гражданке": джинсах, кофтах, камуфлированных натовских футболках и кепи, видимо, купленных ими на вещевом рынке. Половина людей не имела нормальной обуви. Оружия в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных бойцов – наперечет. В основном были необученные новобранцы, как и Роман.

Подошел Крым.

– Ну как? – спросил он, улыбаясь. – Наш пострел на расстрел поспел? А ты боялся.

– Не боялся я, – ответил Роман. – Поговорили нормально. Я в конце написал, что готов лично принять участие в расстреле мародеров, но Одесса сказал мне, что это лишнее.

– Без тебя, Румын, разберутся, – улыбнулся Крым. – Вы с Коробочкой все правильно сделали. Одесса работать умеет.

– Отличный мужик, – кивнул Роман. – Слушай, а он что, из Одессы?

– "Южных ночей забытье, Самое синее в мире, Черное море мое..." – задумчиво произнес Крым, вспомнив песню в исполнении Леонида Утесова, и погрустнел. – Оттуда, Румын, оттуда... Он сюда не просто так приехал. Его сына правосеки живьем сожгли в Доме профсоюзов, понимаешь?

Роман молча кивнул. Сердце застучало, как молоток. Ему сейчас вспомнился почему-то не южный город-жемчужина, утопающий в зелени, не ленивые морские волны, накатывающие на белый пляжный песок, а огромное закопченное здание, окна, из которых вырывалось пламя и валил жирный дым, а затем – обугленные трупы людей на лестницах. Эту жуткую одесскую трагедию несколько суток с утра до вечера показывали по всем телеканалам – она у многих зарубцевалась в памяти негодованием и болью, угарной яростью и молитвенным воплем.

Произошла битва света и тьмы, после чего все стало непроглядным. Красавица Украина изменялась до неузнаваемости, из фольклорной девицы она превращалась в старуху с обвисшей грудью, от которой пахло увядшими могильными цветами и тленом. Страна вновь рождала чудовищ, созревавших десятилетиями в ее утробе, и убивала тех, кто не чтил смердящее и хлюпающее кровью прошлое, связанное со Степаном Бандерой. Безжалостные твари. Цепные псы.

– Румын, возьмите с Коробочкой свои рюкзаки, – оборвал мысли Романа Крым. – Хавку надо куда-то упаковать.

– Там наши вещи.

– Других во взводе нет.

Крым ушел.

Са**нов его услышал, но еще с полминуты стоял на месте, стиснув зубы, и думал, вспоминая пожарище в Доме профсоюзов: "Вот суки!.. Вот суки!.."

Взвод – двадцать два человека – отправился к столовой, где их встретил коренастый мужик, скуластый, в солнцезащитных очках, с аккуратно подстриженными усиками. Одет в камуфляж цвета хаки, на голове – военное кепи с длинным козырьком. Крым стоял рядом, держа автомат на сгибах рук, как это принято у опытных бойцов.

– Это – Адик! – выдержав небольшую паузу, представил Крым обладателя ухоженных усиков. – Ваш новый командир.

Взводный быстро провел перекличку, сверяясь со списком в блокноте и что-то исправляя в нем авторучкой – нескольких человек не было прошлой ночью на Первой базе, они прибыли на "четверку" прямо из аэропорта, уже утром. Стоит подчеркнуть, что имя-отчество-фамилия, как и год рождения с адресной пропиской, здесь никому не были нужны – их спросили позже, два месяца спустя. И сразу обращались друг к другу на "ты". Чаще – по позывному. Это было не только удобно, но и жизненно необходимо, ибо в боевой обстановке каждая секунда имела свою цену.