Текст книги "Великая война. Тайна рождения ХХ века"

Автор книги: Андрей Фурсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Фурсов А.И.
Великая война. Тайна рождения ХХ века

Для всех вещей, статуй, идолов, классов, положений, для всякого счастья и выстоты наступила длительная минута «борьбы за существование», где они должны «отстоять себя», показав свою «правду», и «жизненность», и «благодетельность», ― не на словах, не риторическую, а деловую. Пришла смерть для всего «ненужного». «Ну, кто выживет? Кто подлинно нужен?» Вопрос слишком страшный для слишком многого. Недаром у многого и многих поджилки трясутся... «Вынеси бурю ― и останешься жив».

В.В. Розанов

I

100 лет назад, между 28 июля и 6 августа 1914 г., началась война, которую современники окрестили «Великой» и которая вошла в историю как Первая мировая. Буквально за неделю мир перевернулся. Ему уже никогда не суждено было стать таким, каким он был в течение столетия – с момента окончания наполеоновских войн.

28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Предыстория известна: 28 июня в Сараево Гаврило Принсип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда. Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум из 15 пунктов. Несмотря на унизительный характер документа, сербы приняли все его пункты, кроме одного, уж слишком явно растаптывавшего их суверенитет. Германский кайзер Вильгельм II вроде бы счёл сербский ответ вполне удовлетворительным. Однако австро-венгры 28 июля объявили войну Сербии. Россия как союзница Сербии объявила мобилизацию. Реакция Германии последовала незамедлительно: России в ультимативном порядке было предложено прекратить мобилизацию к 12.00 1 августа. Россия не прекратила, и 1 августа 1914 г. Германия объявила ей войну. Этот день официально считается началом Первой мировой, хотя на самом деле начало растянулось на целую неделю.

3 августа Германия объявила войну Франции; 4 августа Великобритания – Германии. 6 августа в войну с Россией вступила Австро-Венгрия. Так в течение одной недели заполыхала Европа, а затем и весь мир, и это длилось 1568 дней. Как заметил историк Кратвелл, «одна сумасшедшая неделя разрушила мир», со временем втянув в военные действия 33 страны: четыре – центральные державы (ЦД) и их союзники Османский султанат и Болгария – с одной стороны, и Антанта и 26 их союзников, с другой. Эту неделю, однако, добавлю я, готовили почти три десятилетия.

Всего за четыре с лишком года войны было мобилизовано около 70 млн. чел. (общая численность армий на январь 1917 г. – 37 млн. чел.); протяженность фронтов составила от 2,5 тыс. до 4 тыс. км; прямые военные расходы достигли 208 млрд, долл. – в 10 раз больше, чем стоили все войны с 1793 по 1907 г. вместе взятые. Неудивительно, что войну 1914—1918 гг. часто называют Великой войной.

Неудивительно? Но ведь Вторая мировая война (1939―1945) многократно превзошла масштаб Первой мировой по всем параметрам. И, тем не менее, Великая – не Вторая, а Первая. А слова, как заметил однажды британский историк Э. Хобсбаум, зачастую свидетельствуют лучше документов. Определение «Великая» адекватно отражает суть того, что произошло, – как в объективном плане, так и, что не менее важно, с точки зрения восприятия произошедшего большими массами людей. Во-первых, Европа как целое уже столетие, со времён наполеоновских войн, не воевала – не воевала всерьёз, тотально. Память об этих войнах давно ушла в прошлое, не говоря о Семилетней (1756―1763) и Тридцатилетней (1618―1648). Отчасти и поэтому войну 1914―1918 гг. назвали Первой мировой, хотя на самом деле она не была первой мировой.

Во-вторых, война 1914―1918 гг., которую я, однако, и далее буду называть Первой, используя привычную, хотя и неправильную, нумерацию, по своим параметрам никак не укладывалась в прежний социальный опыт живших тогда людей, в исторический опыт европейской цивилизации. Этот опыт не мог ни объяснить, ни вместить её, что вело к психологическим потрясениям. С Первой мировой войной пришли новые вкусы, новая мораль, новый быт; с ней рухнул прежний мир в целом и начал возникать новый. Вторая мировая война была частью, а не нарушением этого нового бравого – «военно-спортивного» – мира, потому-то и не воспринималась как великая. В ней воевали люди XX в., готовые к ней психологически. Для них она могла быть страшной, ужасной, но не великой. А в войне 1914 г. воевали люди предыдущего века или в лучшем случае межвекового водораздела.

Первая мировая «вывихнула век», разрушила связь времен, стала разрывом с цивилизацией, которую К. Поланьи назвал «цивилизацией XIX в.», или даже «суицидом» (Е. Ихлов) последней. В Первой мировой родился XX век и его человек, а человек XIX в. умер. Или потерялся на всю оставшуюся жизнь, закатился. Первая мировая была закатной войной европейской цивилизации. Эта цивилизация закатилась – в Лунку Истории.

Для людей рубежа хронологических XIX―XX вв. Первая мировая стала изгнанием из чего-то похожего (особенно ретроспективно) на рай и что действительно, по сравнению с «длинными двадцатыми» (1914—1933/34), было раем, по крайней мере, для образованных классов, творящих культуру и пытающихся облечь собственные групповые надежды в форму общих социальных мифов. В любом случае европейская история между Седаном и Сараево (как между Ватерлоо и Севастополем) была тем временем, которое вполне может породить «синдром Сидония Аполлинария», и в определённой степени этот синдром соответствовал реальности.

Для людей цивилизации XIX в., воевавших в первой большой войне XX в. и расхлебывавших её последствия по полной программе, она означала утрату их мира, часто без приобретения нового. Такая травма потребовала мощной компенсаторики – социальной, психологической (разгул «ревущих двадцатых») и даже литературно-художественной: как заметил один критик, романы Хемингуэя позволили представителям «потерянного поколения» «быть сентиментальными (скрытая жалость к себе. – А.Ф.) и в то же время ощущать себя мужественно, благородно и трагически». Для людей разрыва времен, хроноклазма такое «воспитание чувств» было естественным. И вызвавшая его война могла быть только великой. По крайней мере, для Запада. У нас же, в России, дело обстоит по-другому.

В СССР Первая мировая (она же «первая германская») Великой не считалась. Причина очевидна: у нас Великая война – единственная, «одна на всех» – Отечественная (она же «вторая германская»), а двум великим войнам не бывать. И психологически это вполне понятно: Первая мировая не только проигрывает Второй мировой в масштабе, но и заслонена от нас ею. 1945 г. ближе к нам, чем 1918 – до сих пор живы ветераны Великой Отечественной. Она культурно-исторически более значима для России/СССР: во Второй мировой войне угроза для русских была неизмеримо выше, чем во время Первой: немцы Вильгельма II, в отличие от немцев Гитлера, не ставили задачу геноцида русских, физического и метафизического стирания их из истории, окончательного решения русского вопроса.

Если брать не русское, а мировое значение войны 1914―1918 гг., её роль в судьбах XX в., она является Великой не только по субъективным причинам массового восприятия её людьми (впрочем, массовые субъективные чувства – фактор объективный и весьма подверженный материализации), не только по своему характеру, но и по своим результатам. Начать с того, что Вторая мировая война – лишь следствие Первой, а не самостоятельный феномен. Если Вторая мировая определила вторую половину XX в., то Первая задала весь этот век, включая Вторую мировую, определила его, расставила фигуры (после – лишь перестановка, развитие партии, миттельшпиль). Именно война 1914―1918 гг., а не война 1938―1945 гг. закрыла целую эпоху, начавшуюся в 1789 г. Именно эта война стала началом крутого мирового поворота, органичным элементом которого была мировая война 1938―1945 гг.

Я убежден, что началом Второй мировой войны следует считать не 1 сентября 1939 г., а 28 сентября 1938 г. – дату Мюнхенского сговора. Этот сговор Великобритании, Франции и Италии по сути не просто отдавал Чехословакию на растерзание Гитлеру, обеспечивая его мощным военно-промышленным комплексом, выводя на границу, т.е. в непосредственный контакт с СССР и подрывая намеченный именно на вторую половину сентября 1938 г. антигитлеровский заговор немецких генералов («сохраняя мир, мы спасли Гитлера», – заметил Н. Хендерсон; одна поправка: британцы сохраняли мир для себя, готовя войну для Германии и СССР), он делал много больше. Во-первых, по своему содержанию это было создание антисоветского военно-политического блока, эдакого ПротоНАТО с Великобританией в качестве организационного и финансового центра-мозга и нацистским рейхом в качестве военного кулака. Во-вторых, это был формально узаконенный акт агрессии четырёх держав против суверенного государства с прицелом на мировую войну, которая должна была начаться нападением Гитлера на СССР и разгромом последнего, а затем разгромом Гитлера англо-французами. Британцы, прежде всего Черчилль, прекрасно понимали, что и зачем они делают. Более того, они это и не особенно скрывали.

Накануне визита Чемберлена к Гитлеру в Берхтесгаден 14 сентября 1938 г. (этим визитом британцы удерживали фюрера в Альпах – в Берлине против него готовился заговор, т.е. спасали его: он был нужен для реализации проекта «мировая война») Черчилль написал письмо фон Клейсту, участвовавшему в заговоре. В письме Черчилль, в частности, писал: «Я уверен, что пересечение немецкой армией или авиацией чехословацкой границы приведёт к возобновлению мировой войны. [...] Такая война, начавшись, будет вестись как последняя – до горького конца, и мы должны думать не о том, что случится в первые месяцы войны, но о том, где мы все окажемся в конце третьего или четвёртого года»[1]1
  Brissaud A. Canaris. N.Y.: Grosset a. Dunlop, 1974. P. 115-116


[Закрыть]. Далее Черчилль писал, что Великобритания и другие «демократические нации», невзирая ни на какие потери, сделают всё, чтобы сокрушить агрессора, т.е. Гитлера, и победить.

По сути своим письмом Черчилль объяснял генералам-заговорщикам следующее: во-первых, не надо лезть со своим заговором, не надо мешать захвату Чехословакии Гитлером. Во-вторых, этот захват будет означать де-факто начало новой мировой войны (к которой и подталкивала его определённая часть британской верхушки – очевидные поджигатели войны). В-третьих, война продлится 3―4 года и станет ловушкой для Гитлера – рейху, измотанному войной с СССР, англосаксы и французы нанесут поражение.

Ясно, что заговор не состоялся – британцы его сорвали, зато через две недели состоялся Мюнхен, открывший путь к мировой войне и в этом смысле ставший её началом.

Крутой поворот, который я упомянул выше, окончился в 1989―1993 гг., получив югославский кризис 1999 г. в качестве эпилога или даже post scriptum'а. Всё большее число историков (кстати, и Черчилль придерживался такой точки зрения) вообще объединяют две мировые войны XX в. в одну – «тридцатилетнюю», из которой (прав Гераклит: война – отец всего), подобно геополитическому ребёнку из мир-яйца с картины Дали 1943 г., родился XX век (весьма символично: геополитический ребёнок на картине появляется из Северной Америки!).

При таком подходе началом исторического, а не хронологического века и целой эпохи, историческим поворотом становится именно Первая мировая война и её главный краткосрочный результат – русская революция. В результате Великой войны окончательно рухнули четыре империи – Российская, Германская, Австро-Венгерская и Османская; ещё одна империя – Британская – вышла на финишную прямую, хотя внешне именно 1920―1930-е гг. казались пиком её могущества. После войны возникла новая социальная система – коммунистическая, а у капсистемы появился если ещё не новый гегемон, то новый лидер – США, которому за время войны задолжали все промышленно развитые страны, включая Британию; начался самый настоящий «закат Европы», анонсированный Освальдом Шпенглером в 1918 г.

Первая мировая война XX в. стала поворотом в истории капсистемы: она во многом изменила отношения центра и периферии, тип капиталистической экспансии, стратегию как буржуазии, так и антисистемных сил, соотношение сил между государством и господствующими классами, между капиталом и трудом. В ней со всей очевидностью выявились значение, сила и – порой – бессилие тайных межгосударственных союзов, теневых политических структур (например, Комитета имперской защиты Великобритании 1906―1914 гг. – неподконтрольной парламенту структуры) и того, что неудачно именуют «мировой закулисой» (Ленин называл это «международным переплетением клик финансового капитала»). Война 1914―1918 гг. привела к серьёзнейшим изменениям в управлении экономическими и общественно-политическими процессами, способствовала социальной интеграции развитых обществ, заложила основы welfare state, фундамент развития корпораций, профсоюзов и отчасти даже организованной преступности; она резко ускорила развитие техники, прежде всего военной. Война 1914―1918 гг. была первой, в которой массовая «индустриализированная» пропаганда играла важнейшую роль. Нелишне напомнить, что СМИ всех великих держав очень быстро убедили население и даже оппозиционные партии в том, что они стали жертвой агрессии; правительства представили своих противников как угрозу державности, а левые партии (России и Германии) страны – своих противников как угрозу революции.

Иными словами, Первая мировая перенагружена как историческим содержанием, так и историческими последствиями. Увы: несмотря на это, у нас до сих пор она известна недостаточно, воспринимается скорее как некая архаика, мало относящаяся к историческому XX веку и, уж тем более, к нашим дням.

II

В настоящей статье я хочу предложить читателю «взгляд с высоты» на Первую мировую войну и, самое главное, на механизм её возникновения, сопоставив системные и субъектные факторы этого процесса. Но сначала – пояснение, что такое системные и субъектные факторы.

У нас часто говорят о другой паре – «объективные» факторы versus «субъективные». Под первыми разумеют социально-экономические предпосылки, массовые процессы, классы; под вторыми – наличие организаций и структур, их интересы и цели. Противопоставление это носит ошибочный характер, оно стихийно или намеренно скрывает реальность и её главных действующих лиц, объективно выступая чем-то вроде криптоматики.

Противопоставление «объективный – субъективный» закрепилось с «лёгкой руки» Ленина – большого практика, но не слишком сильного теоретика и даже логика (о последнем, помимо прочего, свидетельствует «четвёрка» по логике – единственная в гимназическом дипломе). «Субъективный» означает нечто, относящееся к внутренним переживаниям и представлениям субъекта, причём только индивидуального. Представления коллективного субъекта, обусловленные его интересами и реализующиеся им в качестве его воли, – это что угодно, но не субъективный фактор; это уже фактор субъектный, а затем – системный, т.е. системно-субъектный. Классовый интерес – это что, нечто субъективное или всё же объективное? По-моему, объективнее не бывает. Субъективное – это частно-индивидуализированный элемент субъектного, причём последнее не менее объективно, чем системное. Организации, выражающие и реализующие классовые интересы, – это что, субъективный фактор? Если некая сила воплощает в концентрированном виде долгосрочные и целостные характеристики класса или системы, представляет их, действует на их основе – это не объективный фактор? Что же тогда объективный?

Так называемые «социально-экономические предпосылки» сами по себе не являются силой, на то они и предпосылки, условия, причём чаще всего необходимые, но ещё не достаточные. Я уже не говорю о массовости – мир понятие не количественное, а качественное. «Больше» – «меньше» определяется не числом: тысяча овец и стая волков – кто здесь «большинство», а кто «меньшинство»?

Мне уже приходилось писать об этом в «De Conspiratione», но в силу важности повторю. «На самом деле речь должна идти не об объективных факторах, а о системных и субъектных – и те, и другие объективны, но при этом, один из аспектов субъектного фактора – субъективный. Субъектный фактор представляет собой целенаправленную деятельность субъекта по достижению своих целей, реализации планов и интересов на основе учёта, контроля и управления социально-историческим процессом, а с определённого времени – на основе проектирования и конструирования этого процесса. Последнее невозможно без знания системных законов истории, которые становятся законами действия субъекта.

Новоевропейская наука об обществе была системоцентричной. Попытка Маркса разработать теорию исторического субъекта и превратить её в науку успехом не увенчалась[2]2
  Подробнее см. об этом: Фурсов А.И. «Биг Чарли», или О Марксе и марксизме: эпоха, идеология,теория // Русский исторический журнал. М., 1998. Т. I, № 2. С. 335-429; Fursov A. Social Times, Social Spaces, and Their Dilemmas: Ideology “In One Country” // Review. Femand Braudel Center, Binghamton (N.Y.), 1997. Vol. XX, № 3/4. P. 345-420.


[Закрыть]. Впоследствии эта линия теории Маркса продолжения не нашла– субъектное было сведено к субъективному, приобретая характеристики чего-то второстепенного. В результате из поля зрения исчезли очень важные агенты исторического изменения, а сами эти изменения стали изображаться как филиация одной системы из другой, одного комплекса “объективных факторов” из другого. В результате из истории исчез субъект как её творец. Одна из главных задач нынешнего этапа развития знания об обществе – не просто вернуть субъекта, но разработан субъектоцентричную науку и, синтезировав её с системоцентричной, создать полноценную, многомерную субъектно-системную науку.

Изучение субъекта и субъектности – задача более сложная, чем изучение и анализ систем. Во-первых, если системы более или менее открыты, то деятельность многих субъектов носит закрытый характер – и чем серьёзнее субъект, тем более он закрыт; о тайных обществах (ложах, орденах, клубах) я уже не говорю. Во-вторых, существуют транссистемные субъекты, переходящие из одной социальной системы в другую и оказывающиеся как бы над системами. Так, христианская церковь как крупнейшая религиозно-политическая и финансово-экономическая структура присутствовала в античной, феодальной и капиталистической системах и, скорее всего, будет так или иначе присутствовать в посткапиталистической. Помимо христианской церкви к транссистемным субъектам относится ряд орденских структур.

Современная наука об обществе ориентирована не только на системы, но и на открытые структуры. В то время как структуры закрытого типа, исторически реализующие себя в качестве особых субъектов, практически не попадают в её “створ”, а их изучение нередко квалифицируется как нечто ненаучное, как конспирология. В связи с этим одна из задач нынешнего этапа развития рационального знания об обществе – разработка области знания, посвящённой закрытым структурам как особому историческому субъекту, синтез эпистемологического поля, изучающего теневые стороны общества, с тем, которое изучает “фасад”, т.е. опять же создание полноценной многомерной науки без “белых пятен” и признаков когнитивной инвалидности»[3]3
  Фурсов А.И. Предисловие // De Conspiratione / О Заговоре. Сборник монографий. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2013. С. 5.


[Закрыть].

Анализ субъектного фактора важен для понимания всей истории, но особенно он важен для европейской и мировой истории последних столетий, когда с капитализмом и воплощающими целостные и долгосрочные интересы его верхов возник феномен закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления и возможность проектно-конструкторского подхода к истории. Со всей очевидностью этот подход проявился в кризисах, войнах и революциях последнего столетия, в частности – в Первой мировой войне. Соответственно, в настоящей статье сначала мы вкратце пройдём по некоторым дискуссионным вопросам изучения Первой мировой, затем обратимся к системным предпосылкам, ну а после перейдём к самому важному – к предпосылкам субъектным, к субъекту, запланировавшему, подготовившему и развязавшему войну.

Последнее по счёту, но не по значению: Первая мировая война стала пиком эпохи «водораздела» (1870―1925/29). Мы сегодня тоже живём в водораздельную эпоху, начавшуюся в 1991 г. Время словно сворачивается «листом Мёбиуса», и мы вступаем в мир, во многом похожий на «водораздельную» эпоху конца XIX ― начала XX в., только намного более опасную, хотя в основном с теми же «поджигателями и заговорщиками». А врага надо знать в лицо.

III

Один из дискуссионных вопросов о войне 1914―1918 гг.: война – случайность или закономерность? Случайность, отвечает, например, известный историк Дж. Киган; войны никто не хотел, поэтому она не была неизбежной, к ней привела цепь трагических случайностей, которых можно было избежать. О том, что ни одна из держав не хотела общеевропейской войны в духе «второго издания» наполеоновских войн, пишут также С. Фэй, Б. Такмэн и др. «Ни одна из держав не желала европейской войны», – подчёркивает С. Фэй. Да, европейской затяжной войны не желала, а вот против быстрой, «маленькой, победоносной», типа франко-прусской, способной решить внешние проблемы и приглушить внутренние, выпустить социальный пар, ничего не имела против. И это меняет как ситуацию, так и оценку. Впрочем, запомним: великие державы, большая часть их истеблишмента большой войны не хотела. Итак, вроде бы серьёзной войны не хотели. Возможно. Тем не менее, многие ждали, а некоторые просто были уверены в её неизбежности. Вильгельм II в мемуарах пишет, что весной 1914 г. на вопрос своего гофмаршала о планах на лето Николай II ответил: «Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война». Лидер эсеров В.М. Чернов вспоминает: в январе 1914 г. в Париже Пилсудский сделал доклад, в котором говорил, что в ближайшем будущем произойдёт конфликт между Россией и Австро-Венгрией из-за Балкан; в результате возникнет общеевропейская война, в которой сначала потерпит поражение Россия, а затем – Германия и Австро-Венгрия от объединённых сил англосаксов и Франции[4]4
  Я благодарен В. А. Брюханову, обратившему мое внимание на этот эпизод.


[Закрыть]. Аналогичные мысли высказывали некоторые банкиры по обе стороны Атлантики, которые впоследствии не только сорвали огромный экономический куш в ходе войны, но и активно воплощали в ней свои геоинженерные планы; впрочем, как выявилось в среднесрочной перспективе, скорее неудачно. Есть правда в словах Дж. Сороса о том, что Большие Деньги делают историю, но не менее верно и то, что порой Большая История делает (в смысле: уделывает) Большие Деньги.

Если трагические случайности выстраиваются в цепь, то это уже система; системная заинтересованность превращает выстрел в системное явление. Хотя, разумеется, чем сложнее и масштабнее историческое явление или событие, тем сложнее установление причин и реальной связи между ними и следствиями. В этом плане предпочтительнее говорить о «причинно-следственных рядах» (А.А. Зиновьев), их переплетениях и комбинациях, в которых следствия из одного ряда оказываются причинами в другом и образуют странное явление причинноследствия, в анализе которого линейные подходы не срабатывают. Взаимопереплетения могут быть столь многообразными, что адекватное понимание процесса оказывается возможно, во-первых, лишь на уровне целого, посредством «целостного анализа», который часто подменяют многофакторным; во-вторых, в долгосрочной, временной перспективе, как сказал бы Ф. Бродель, «dans une très-très longue durée».

Кроме того, в эпохи кризисов и революций, когда время предельно уплотнено, меняются исторический масштаб, роль и значение случайностей и закономерностей: то, что именуют «случайностью», «ролью личности», «значением человеческого фактора» и т.д., обретает – на короткий срок, впрочем, и этого достаточно, – макроисторическое измерение. Событие есть реальное бытие кризисно-революционных эпох. Движение системы, оказавшейся в точке бифуркации, может определить лёгкий толчок, взмах крыла бабочки, закрытие маленькой школы в аббатстве Браунау, выступление с броневика, наконец, выстрел недоучившегося студента, короче говоря, любая ошибка, а то и просто глупость. Бисмарк, заметивший когда-то, что какая-нибудь проклятая глупость на Балканах спровоцирует новую войну, продемонстрировал качества не только провидца-практика, но и системно-исторического мыслителя-теоретика. Здесь также необходимо отметить, что условия для «глупости» и для её взрывного общеевропейского потенциала начали создаваться западными державами под руководством Великобритании во время Берлинского конгресса 1878 г. Отменив выгодные для России Сан-Стефанские соглашения 1877 г., на этом конгрессе Запад в целом и прежде всего британцы (в лице умело блефовавшего Дизраэли) завязали такой узел противоречий на Балканах, который уже невозможно было распутать, только разрубить. Чем? Например, войной.

В сложившейся к 1914 г. ситуации в результате европейских и мировых изменений, произошедших с 1870 г. или даже с середины 1850-х гг., когда англо-французы с молчаливого одобрения австрийцев и даже пруссаков начали войну с Россией, общую войну действительно могло вызвать любое острое событие, особенно если имелся субъект, заинтересованный в этом и готовивший это в течение десятилетий, нагнетая напряжённость обстановки. А она уже в 1890-е гг. была иной, чем в 1860-е или даже в 1870-е гг. Достаточно сравнить четыре наиболее известные романа Жюля Верна, написанные на рубеже 1860―1870-х гг. и психологически подводившие итог «эпохе оптимизма» 1830―1860-х гг., и четыре наиболее известных романа Герберта Уэллса, написанные во второй половине 1890-х гг. – страх перед низами-морлоками, перед войной миров и т.д. Ну а «Будет скоро тот мир погублен, /Посмотри на него тайком» (М. Цветаева) – это просто знак на стене. Разумеется, история не есть фатально-автоматический процесс. Но она – процесс закономерный. Тем более, что мировые войны за гегемонию носят регулярно-циклический характер и так называемая, как уже говорилось, «Первая мировая» – вовсе не первая.