Текст книги "Бунт при Бетельгейзе"

Автор книги: Андрей Егоров

Соавторы: Евгений Гаркушев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Что-нибудь съестное он сожрет по дороге. Деньги ему доверять совсем уж глупо – он и так мне сколько должен. Стало быть, и трясти его без толку. Эх, нигде не обойтись без риска и расходов. Вот ведь беспредельщик этот Пряник! Сам Седой для него не авторитет! Ну ничего, в четвертом бараке поймет что к чему…

Система распределения косков по баракам отличалась своеобразным изяществом. Третий барак предназначался для сомнительных типов, инвалидов, буйнопомешанных, тех, чей статус не вполне был ясен тюремному начальству. Он по праву считался самым гнусным местом в колонии – здесь могли покалечить, а то и убить, и списать всё на какого-нибудь сумасшедшего. Из третьего барака вполне можно было «выписаться» и другим способом – согласиться работать на руднике. В этом случае «работягу» переводили в первый или второй барак, ему становилась доступна лавка с талонами. Только вот приходилось вкалывать по десять часов в золотой шахте, глотая гранитную пыль. Некоторых косков отправляли в первый и второй барак сразу – смотря по статье и характеристикам. Но и оттуда запросто могли переместить в третий, а то и в четвертый барак.

Четвертый барак отличался усиленным режимом. Охраны здесь числилось едва ли не больше, чем косков. И то дело – охранникам ведь нужно сменяться три раза в день, а коски сидят в бараке постоянно. Комендант Козлов, конечно, сделал бы все бараки по образцу четвертого, да тюремщиков не хватало, и работать кому-то нужно было, и присматривать за работягами. Колония у Бетельгейзе и так постоянно не выполняла план по добыче золота…

Наконец, пятый барак был для косков, отказавшихся работать, но соблюдающих режим, не бунтующих против начальства. Порядок они здесь поддерживали сами. Для кого-то пятый барак был хорош, для кого-то – не очень. Отсюда перевестись в первый или второй было затруднительно. Надоест какому-то работяге гнуть спину на тюремного авторитета, захочет он работать в шахте и жить по тюремному уставу, подаст прошение – а утром найдут его с перерезанным горлом. Так что и пятый барак был вовсе не сахарным.

Ну а в шестой, лазаретный, лучше было не попадать. Потому что именно там водились клопы и всякие глюмзии, а также доживали свой короткий век коски, больные неизлечимыми инфекционными заболеваниями.

Дылда наверху заорал в экстазе.

– Чтоб ты сдох, – мягко проговорил Эдик. – Кролик чертов… И почему не я давал тебе погоняло? Я бы непременно назвал тебя Кроликом.

– Что ты говоришь, Рука? – отдуваясь, спросил Дылда.

– Говорю – ты не устал?

– Нет, что ты… Я от моей лапочки не устаю. Только жрать хочется.

– Это не диво… Жрать тебе всегда хочется. Но не переживай – кажется, баланду несут.

В коридоре, действительно, слышались шаги.

– Кушать, кушать! – счастливо залепетал Дылда. – Как вовремя!

Но за открывшейся дверью оказался вовсе не разносчик баланды. Там стоял офицер с двумя охранниками.

– Цитрус, на выход, – сквозь зубы процедил он. – Деньги не забудь захватить.

– Деньги, конечно. Разве можно здесь оставить деньги? – пробормотал Эдик. – Свои не украдут, а вот надзиратели в матрасах пошарить любят… Только и смотри…

На самом деле, конечно, у Эдика имелись тайники разных местах – и в камере, и в пещере, где коски гуляли. С собой носить двадцать тысяч наличными в не самых крупных купюрах было бы затруднительно.

– Поторапливайся!

– Спешу, даже падаю! Не наседайте на инвалида!

Эдвард поднялся с койки, побрел по коридору. Эх, хоть и спрятал пять тысяч, три – всё равно много. Отберет Козлов. Душа чувствовала, что отберет.

Начальник тюрьмы встретил Эдика в приподнятом настроении.

– Принес денежки? – поинтересовался он.

Эдик тоскливо огляделся. Кабинет начальника колонии отличался такой же бросающейся в глаза мрачностью, как и он сам. Черный пластик на стенах, тусклые светодиоды, мощная, напоминающая прожектор настольная лампа, которую при желании можно было повернуть прямо в лицо собеседника. Никакого тебе аквариума с экзотическими рыбками, телевизионной панели во всю стену, какими любили украшать свои кабинеты полицейские чины. Только несколько монохромных мониторов слежения. Мебель простая, пластиковая, тоже черного цвета. Синтетический палас на полу. Словно и не кабинет начальника колонии, а помещение для общения с дефективной молодежью при полицейском участке.

«На первый взгляд, Козлов только и делает, что вкалывает, – подумал Эдик. – Тоже мне скромник. Не надо ему, видите ли, никаких особых благ. А сам, вместо того чтобы заниматься своей непосредственной работой – следить за вертухаями и косками – качает денежки. Колония для него – прибыльное предприятие, призванное обеспечить безбедную старость. Кабинет задуман таким специально, чтобы продемонстрировать высшим чинам, наблюдающим его по видеофону и во время ревизий, что Козлов – человек бескорыстный, преданный своему делу. Отдыхает он, разумеется, в каком-нибудь другом месте. Например, в тропическом поясе Баранбау. Там у него, скорее всего и особняк нехилый построен, и яхта не из дешевых имеется. Ну, может, и не особняк, а так – небольшой уютный домик на морском берегу. И реактивный катер.»

– Двести сорок восемь рублей, как мы и договаривались, – объявил Цитрус, вынимая из кармана купюры.

– Что это за сумма? – нахмурился Козлов.

– Восемьдесят процентов от моего дохода…

– Всего ты, стало быть, заработал за эту неделю триста десять рублей? – со скоростью калькулятора на «вечных» плутониевых батарейках высчитал Козлов.

– Именно так. Триста девять, если быть точным. Я округлил.

– Вот и хорошо. Отношения наши тоже нужно округлить, Цитрус.

– Это как? – испугался Эдик.

– А так, – нахмурился Козлов, доставая из-под стола резиновую дубинку и помахивая ею в воздухе. – Заплатишь за два месяца вперед. Мне деньги нужны. Сколько это будет? Двести сорок восемь, да на девять недель…

– Почему на девять?

– Потому что в двух месяцах и есть почти девять недель! – рявкнул Козлов. – Не перебивай меня! Стало быть, двести сорок восемь умножить на девять – итого две тысячи двести тридцать два рубля. Ты еще и в прибыли останешься, Цитрус! Если заработаешь больше, всё тебе пойдет!

– Но у меня нет столько денег! – взвыл Эдик.

Козлов, казалось, даже не давал никакой команды, но из-за ширмы появились два дюжих охранника. Они схватили коска за ноги и перевернули вниз головой.

– Пытки запрещены! Я буду жаловаться! У вас в кабинете установлена прокурорская камера слежения! – завизжал Эдвард.

– Делать прокурору больше нечего – наблюдать за мной круглыми сутками. Особенно после того, как в Аслскую колонию у Ригеля назначили начальницей такую цыпочку. Ты капитана второго ранга Полякову не видел, Цитрус… А вот прокурор с нее глаз не сводит. За мной с камеры посмотрят, только если ты подашь жалобу, – усмехнулся Козлов. – А жалобу ты не подашь. Молча отстегнешь мне денежки и пойдешь работать дальше. А за твою щедрость получат награду другие коски – я на день пущу на астероид подпольных торовцев!

– Нет. Я подам жалобу, если вы станете меня бить!

– Да ну… Если мы начнем тебя бить по-настоящему, ты проглотишь язык и уже никогда ничего никому не расскажешь. А если не проглотишь – поймешь, что лучше не портить отношения с теми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. Я вот стою выше. И даже хочу немного подтянуть тебя. Позволить подняться на пару замшелых, скользких, политых помоями ступенек на самом низу… Дать тебе заработать денег.

«С чего такая щедрость? – промелькнула в мозгу Цитруса паническая мысль. – Доброта по отношению к коскам… Вольные торговцы – это совсем нехорошо. Повысятся денежные котировки. Ставки упадут. Да и Тушканчику будет не так просто спекулировать тем, что я вымениваю у охранников…»

Между тем один из тюремщиков, продолжая одной рукой держать его за ногу, другой обшарил карманы и предъявил Козлову пачку купюр. Начальник тюрьмы схватил находку своего подчиненного, на глаз оценил сумму и прошипел:

– Стало быть, нет денег?! Хорошо ловчишь, Цитрус! А я-то думал со снисхождением к тебе отнестись!

– Это всё, что у меня есть, – прохрипел Эдик. – Всё, что я заработал в своей никчемной жизни!

– Конечно, всё… Тут тысячи три. А ты мне компостируешь мозги уже несколько месяцев. Рассказываешь, как тяжело тебе живется. Вот переведу тебя на порожняк, в общую камеру – посмотрим, как взвоешь на питательных пайках и баланде!

– Возьмите всё, – скорбно согласился Цитрус. Охранники, наконец, вернули его в нормальное положение – то есть поставили на ноги, – но вряд ли это сулило ему что-то хорошее.

– Возьму непременно, – кивнул Козлов. – Рассказывай, где еще заныкал денежки? Ведь не всю же наличность ты с собой в карманах таскаешь! Никогда в это не поверю!

– Всю!

– Признавайся!

– Больше денег нет! – объявил Эдик. – Ни копейки! Всё, что нажито непосильным трудом, скоплено на свободе, завещано покойными друзьями, здесь…

– Ах, нет у тебя ничего… Стукалов, дай-ка ему по почкам. Легонько так, но чувствительно. Как ты умеешь.

Охранник помял дубинку в кулаках и засветил Цитрусу по спине. Тот только хрюкнул сдавленно и упал на пол.

– Понравилось? – поинтересовался начальник колонии. – Так как насчет денег?

– Нет денег! – прохрипел Эдик с пола. – Нету, и всё! А если ты меня убьешь, совсем ничего не получишь.

– Кто тут говорит об убийстве? – удивился Козлов. – Я просто хочу тебе разумности добавить. И язык чуть укоротить не помешает. Есть у меня подозрение, что ты меня обманываешь, Цитрус. Даже не подозрение, а почти твердая уверенность. Подтвержденная показаниями свидетелей. Вот так-то.

– Нет, я всё отдал, что обещал. И что вы требовали.

– Стукалов…

Сапог охранника врезался Эдику в солнечное сплетение. От резкой боли он не смог даже закричать, только охнул приглушенно. В глазах у него сразу померкло. Показалось, что на мгновение даже потерял сознание. А когда очнулся, увидел перед собой злую физиономию Козлова.

– Ну что ты, как баран, упираешься?! – сказал он. – Я ж с тобой по-хорошему. Мы тебя и не пытаем почти. Так, прессуем влегкую. А ты уперся, как баран.

– Как козел, – пробормотал Эдик.

– Что?! – не расслышал начальник колонии.

– Уперся, как козел.

– Ах, ты так, – рассердился Козлов, уловив в заявлении строптивого коска нехороший намек, вырвал у одного из охранников дубинку и врезал Эдику по коленям. – Последний раз спрашиваю – отдашь деньги или нет?

– Нет у меня денег! – заорал, корчась от боли Цитрус. – Всё отняли!

– А если подумать?

– Нет денег! Нет денег! Нет денег!

– Стойкий, – расстроился Козлов. – Хоть и псих. Чего орешь-то? Ну, нет – так нет. Ладно, иди тогда. Раз у тебя больше ничего нет. Но я за тобой послежу, конечно, режим тебе усилю слегка. А там и до четвертого барака недалеко. Я бы подумал на твоем месте, Цитрус.

– Конечно, я подумаю! Как же не подумать? Что мне остается, кроме как думать днями и ночами?

Тяжело дыша, Эдик сидел у стены и не двигался. Никак не мог поверить, что его отпускают. Всё казалось, что это очередная злая шутка Козлова, и пытки сейчас продолжатся.

– Сам посуди, что с тобой поделаешь, раз у тебя больше ничего нет, – начальник колонии пожал плечами, обращаясь, видимо, прямо к прокурорским камерам слежения, – не убивать же тебя, в самом деле. Правда, парни?

Он обернулся к охранникам. Те угрюмо молчали. По всему было видно, что против того, чтобы прикончить заключенного, они ничего не имеют.

– Это не наши методы, – сказал Козлов и погрозил им пальцем. – Проводите его. Да поаккуратнее. Он у нас заключенный ценный. Встал уже на путь исправления. Скоро совсем исправится. Станет бедным и честным. Как мы сами.

Цитрус попытался подняться, но не смог, болели отбитые колени.

– Да помогите же ему, – рассердился начальник колонии, – что встали, как бараны… – Он осекся, угрюмо глянул на заключенного. – В общем, в камеру его. Пусть там полежит, подумает, как обещал. Так, Цитрус?

– Подумать никому не помешает, – покорно откликнулся Эдик.

– Это ты на что намекаешь, стервец? – Козлов погрозил заключенному дубинкой, которую по-прежнему сжимал в кулаке. – Гляди у меня. Я к тебе добрый-добрый. Но могу и разозлиться. И тогда держись у меня! Перейдешь на порожняк, в общую камеру. Сухие пайки за счастье посчитаешь…

Вечером возле камеры Цитруса объявился незнакомый коск, явно не из третьего барака. Пришел по коридору в сопровождении охранника и деликатно постучал в решетку.

– Не хрена тут стучать! – рыкнул охранник. – Входи, раз привели! И будь как дома.

– С какой это стати? – возмутился Цитрус. – В моей камере, и как дома?

– Будет теперь у вас жить, – объяснил тюремщик. – Камера-то четырехместная. А вы тут вдвоем. Вот, стало быть, принимайте пополнение.

– Угу, – буркнул Эдик. – Ладно. Ясно. Разберемся.

Незнакомый коск присел на пустующие нары, оглядел убранство камеры: гобелен лемурийской работы на стене, покрытый настоящей льняной скатертью столик, нары с шерстяными одеялами. Дылда храпел наверху в обнимку со своей резиновой девушкой.

Цитрус вперил негодующий взгляд в гостя.

– Могу я поговорить с Рукой? – осведомился тот.

– Тебе что, приглашение требуется? – Цитрус смерил его подозрительным взглядом. Подумал, не разбудить ли на всякий случай Дылду.

– Просто я не знаю, кто из вас Рука.

– То есть не видишь, что у меня вместо руки протез? Или думаешь, что я – тот громила наверху? А то и вовсе резиновая баба?

– Так она резиновая? – вздохнул коск. – Надо же, а дышит совсем как настоящая.

– Дышит? – обалдел Цитрус. – Ну, может, и дышит. А скорее это Дылда за нее дышит. Он без нее уже и дышать не может. Да… Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Коск помялся немного, еще раз обшарил глазами комнату.

– Я тебя слушаю! – подбодрил его Эдик.

– Буду с тобой абсолютно честен, – сообщил гость и скорчил такую рожу, что всякому, кто это видел, немедленно должно было стать ясно – честность ему глубоко отвратительна. – Мне за твою голову Рука, предложили немного денежек.

– Совсем немного, судя по всему? – деловито поинтересовался Цитрус, поняв, к чему тот клонит.

– Я человек скромный, – сообщил коск, – мне главное, чтобы всё по справедливости было.

– Я и сам такой, – заверил его Эдик. – Скромность у меня буквально отовсюду прет. И на лбу написана. Кто увидит меня, сразу думает: вот идет скромняга Цитрус! Поэтому я и удивился, что ты не узнал меня сразу.

– А к справедливости в финансовых вопросах я отношусь особенно щепетильно, – продолжил гость, которого разговорчивость Эдика ничуть не смутила. Не иначе, был о ней наслышан.

– Похвально, – одобрил Цитрус, прикидывая, сколько денег запросит этот странный коск за то, что не стал его убивать. – Мы с тобой, наверное, имеем несколько схожих черт. Меня многие называют светочем справедливости. Вот, скажем, знаешь Пряника? Каждый день от счастья вопит, что еще жив. А почему он жив? Потому что я строг, но справедлив…

– Ты не смотри, что сейчас я такой, – продолжал коск, почти не обращая внимания на то, что говорит одновременно с Цитрусом, – я до того, как сюда попал, бухгалтером был.

– Да, выглядишь ты отвратно, – согласился Эдик. – Наверное, скромность и справедливость – единственные наши общие черты.

– Но нам придется с тобой решить кое-какие вопросы.

Цитрус начал нервничать. Да, сам он очень любил почесать языком, но совсем не любил, когда языком чесали другие. Немедленно начинал волноваться, чувствуя какой-то подвох. Как известно, большинство аферистов очень разговорчивые люди. Этот бывший бухгалтер на афериста, конечно, походил мало, зато он походил на опасного психа, которому в голову может прийти всё, что угодно.

– К делу, мой друг, пожалуйста, к делу, – поторопил бухгалтера Цитрус. Он бы с удовольствием разбудил Дылду, но как это сделать? Здоровяк храпит себе наверху, его иногда по полчаса не добудишься. А тут только привстанешь – и дикий бухгалтер вгонит в сердце заточку. Нет, нужно быть спокойнее и стремиться к конструктивному диалогу! Даже с финансово щепетильными скромными сумасшедшими, стремящимися к справедливости, нужно разговаривать вежливо.

– Вот я и говорю дело, – проговорил тот, – когда мне денег за тебя предложили, я сразу понял, что это судьба.

– Что?! – насторожился Эдик еще больше.

– Я понял, что такой разумный и правильный человек, как Рука, сразу поймет, что Веня Прыщ ему пригодится. Тем более что Веня – не только бухгалтер. Веня много слышал, много знает. Без Вени тяжело будет, с такими-то деньжищами. О многих темных делишках, что тут будут в ближайшее время творяться, тебе бы следовало знать. Да уж. А я бы тебе всё рассказал.

Бывший бухгалтер почесал шею, и Цитрус сразу смекнул, почему его прозвали Прыщом – вся шея парня была покрыта крупными прыщами с белыми головками. Эдик понял, что такого отвратительного типа ему наблюдать еще не приходилось. Бородавочники и те на личину милее. А у этого – то ли глюмзии, то ли еще какая гадость. И поручают ему мокрые дела, скорее всего, потому, что уверены – этому-то точно терять нечего. А если твое дело труба, пойдешь на любое преступление, чтобы только продлить свое существование.

«Интересно, кто же подослал его ко мне, – подумал Эдик, – ишь, бухгалтер. Хитро придумано. Но нас таким не возьмешь. Только кто же всё-таки? Коски вряд ли. Скорее всего, Козлов. Решил выведать таким способом, сколько я на самом деле зашибаю. Бухгалтер?! Видали мы таких бухгалтеров. Да у него на лице написано, что он в школе никогда не учился. Но и на мокрушника не тянет. Скорее всего, какой-то аферюга средней руки».

– Ну, так как? – Прыщ переминался с ноги на ногу. – Берешь меня на работу, денежки считать?

Слово «денежки» он проговорил ласково, с такими мягкими интонациями, что прозвучало, как «денечки». Глаза его при этом маслено поблескивали, совсем, как у Дылды, когда тот впервые надул свою резиновую подружку. Или даже немного ярче.

– Дылда, – лениво позвал Эдик, словно бы и не замышлял ничего предосудительного.

– Да, босс, – великан, как это ни странно, тут же проснулся и свесился с верхней полки. Теперь опасаться было нечего.

– Стукни, пожалуйста, этому хмырю в табло. Только несильно.

– Что такое?! – вскричал Прыщ. – Я буду жаловаться!

– Кому ты будешь жаловаться?

– Начальству.

– Так ты подсадной? Таких здесь не любят, мой милый бухгалтер!

– Не любят! – подтвердил Дылда, меняя позу, и сверзился вниз.

Впрочем, дело свое он знал. Пока пребывал в полете, кулаком дотянулся до физиономии Прыща. Эффект от соприкосновения костяшек Дылды и мерзкой морды «бухгалтера» получился замечательный. Бедолага опрокинулся, врезался темечком в решетку и сполз по ней, пребывая в бессознательном состоянии.

– Опять переборщил, – с неудовольствием отметил Цитрус, – но вроде бы живой. И это хорошо. Приведи-ка его в чувство. Сейчас узнаем, что к чему.

Великан, кряхтя, поднялся с пола, ухватил Прыща за ноги, без видимых усилий поднял и принялся трясти. Через минуту тот уже хрипел и вопил не своим голосом, умоляя его простить за все подлости и гнусности, что он сотворил в своей никчемной жизни.

– Тяжело, – вздохнул Эдик, – кругом дебилы, стукачи и убийцы. Подонки, прикидывающиеся светочами справедливости и великими скромниками. Как в таких условиях развивать игорный бизнес? Ох, и тяжело… Кто тебя послал?

– Никто. Я сам пришел, – верещал Прыщ.

– Ты же только что говорил, что тебе меня заказали!

– Поднимал свой авторитет! Чтобы вы меня не обижали!

– Хорошенький способ!

– Да я вообще дурак! Но только в житейских вопросах! Деньги отлично считаю!

– Последний раз спрашиваю. Потом мочканем тебя ко всеобщему удовольствию. Кто тебя послал?

– Не знаю… А! А! Не надо меня трясти, пожалуйста… Хорошо… Хорошо. Козлов. Козлов меня послал. Дал задание выведать, сколько у тебя денег.

– Так я и думал, – пробормотал Эдик. – Козлов – незамысловатый человечек. Хоть бы подождал пару дней…

– У него не было времени!

– Нетерпение, стало быть, одолевает, – резюмировал Рука. – Отпускай, Дылда!

Великан разжал ладони, и Прыщ с громким стуком ткнулся в каменный пол головой. На этот раз в сознание его приводить не стали. Вызвали охранника, который долго ворчал, но всё же взял безвольное тело под мышки и потащил прочь. В шестой барак, должно быть. То есть сначала в санчасть при шестом бараке, а там уж – как повезет.

Цитрус сидел, пребывая в тяжких раздумьях. Что-то надо было срочно предпринять для спасения дела. Теперь понятно, что начальник колонии его в покое не оставит. Задумал вывернуть ему карманы полностью. Эдик решил навестить доктора Кондратьева, у которого давно уже не был. Доктор состоял связным между организацией мусонов на воле и профсоюзом косков. Об этом знали почти все, но при этом никто не предпринимал против Кондратьева никаких репрессивных мер. Слишком серьезным было влияние мусонов на воле и профсоюза косков здесь. Если бы кто-нибудь из администрации колонии попробовал подкопаться под доктора, на воле немедленно нажали бы на нужные рычаги, и он бы попросту полетел с работы. Коски тем более относились к доктору с уважением и пониманием.

С Цитрусом у Кондратьева установились доверительные и взаимовыгодные отношения. Он снабжал доктора деньгами, а тот его полезной информацией, прикрывал по возможности – любой нелегальный бизнес нуждается в солидной крыше. Одним начальником тюрьмы и воровским авторитетом здесь не обойдешься. Своих людей должно быть много.

«Надо обсудить с ним поведение Козлова, – размышлял Эдик, – что-то ему сильно захотелось моих денег. Всё это неспроста. Не иначе, здесь творится что-то, о чем я не имею представления».

Но так запросто к доктору с визитом не попадешь – солидный человек. Передав по тюремному телеграфу сообщение, Цитрус стал ждать ответа Кондратьева. Вскоре по трубам застучали – два длинных, один короткий. Можно идти. Осталось дождаться охранников, уже вызванных доктором.

Парочка недовольных вертухаев появилась спустя пять минут. Эдик сунул каждому через решетку пятирублевую купюру, после чего один из них отпер дверь. Цитрус захватил с собой бутылку дорогого коньяка, припасенного специально для такого случая, и в сопровождении охраны и верного Дылды направился к доктору. Без своего помощника он никуда не ходил – не то чтобы побаивался, скорее проявлял здоровую осмотрительность. Хотя в последнее время ему стало намного спокойнее, но беспредельщиков хватало.

Словно в подтверждение его мыслей, один из косков – рептилия – припал к решетке и зашептал:

– Рука, слышь, Рука, дай денежку! Дай, а то зарежу!

Дылда, не глядя, махнул кулаком, угодив рептилии точно в морду. Коск опрокинулся, растянулся вдоль нар, раздвоенный язык свесился из широкой пасти.

– Вот ведь беспредельщик беспонтовый, – Эдик с покачал головой. – Спрашивается, и зачем этой чешуйчатой морде деньги? Может, ему на свободу скоро? Подошел бы ко мне, попросил по-хорошему. А еще лучше – сыграл в моем казино… Вдруг бы ему улыбнулась бы удача?

Мысль об огромном сроке, который, даже если его сократят вдвое, закончится не раньше, чем через шестьдесят пять лет, угнетала Цитруса. Сократить-то его сократят – во всех ведомостях он числился, как образцовый каторжник, вот только на свободу он выйдет уже дряхлым стариком. И кому он там такой, спрашивается, нужен? А жить всю жизнь в неволе – это не для него. Были у Эдика честолюбивые планы – надеялся, что со временем сможет так развернуться, что просто купит себе свободу. Стоило досрочное освобождение, по слухам, целое состояние. Да и сама возможность купить свободу может оказаться слухом.

Из родного третьего барака, огромного алюминиевого ангара, через шлюзовые ворота вышли в пещеру. Сразу стало холоднее, почувствовался недостаток кислорода. Да уж, а люди в этих шахтах вкалывают! Хорошо, что мощный силовой генератор, установленный в самом центре астероида, создает почти нормальную силу тяжести!

До лазарета в шестом бараке топать было с полкилометра. Охранники обычно рассекали по туннелям на двухместных электромобилях. Но четверо в электромобиль не влезут, да и не положено – считается, что коски, для повышения тонуса, должны перемещаться везде только пешком. И так много сидят.

Туннель между пещерами, в которых размещались бараки, плавно петлял, следуя давно выработанной золотой жиле. Эдвард задумчиво брел, вглядываясь в сверкающие под светом фонарей блестки на стенах. Достал из кармана наушники, включил плеер.

 
Если будешь воровать,
станет нарами кровать,
будешь лысый и больной,
астероид дом родной.
 

Идти под бодрый мотив стало веселее. Хотя слова Цитруса не радовали, напоминая о его злой доле.

Когда от недостатка воздуха Эдик и Дылда уже начали задыхаться (охранники предусмотрительно достали из заплечных сумок кислородные маски, которыми и не подумали поделиться с конвоируемыми), показались огромные белые ворота лазаретного барака. В них вполне мог пройти орбитальный челнок. Именно с таким расчетом ворота и делались – для эвакуации с максимальным комфортом больных охранников и привилегированных заключенных. Правда, за время отсидки Эдика еще ни одного коска не увозили из колонии на челноке. Зато местное кладбище пополнилось четырьмя могилами. Каждому коску полагалось чалить полный срок, после чего уже его останки могли забирать родственники – если они в этом очень нуждались.

– Может, док оставит вас на ночь? – с надеждой поинтересовался охранник, которому не улыбалось конвоировать косков обратно в третий барак.

– Там много свободных камер, – подтвердил втором.

– Ага, тех, что остались от инфекционных больных, – кивнул Эдик. – Вы уж лучше отдохните там , ребята, перед тем как вести нас обратно. Только не дышите в нашу сторону. И не снимайте своих масок. Впрочем, я не знаю, как пойдут дела с доком. Не от меня это зависит.

– Ясно, – буркнул один из охранников. Грубить не стал – пять рублей сделали его вежливым и обходительным.

Кондратьев встретил косков сразу после шлюза, отпустил охранников.

– Свободны, ребята. Мы поладим с пациентами, они ведь не станут на меня бросаться? – доктор хихикнул – в том, что ему ничего не угрожало, он был уверен.

– Здравствуйте, Матвей Игнатьевич, – вежливо склонил перед эскулапом голову Цитрус.

– Привет, док, – буркнул Дылда, что было для него высшим проявлением вежливости.

– Привет, здоровяк, – улыбнулся доктор. Седина блеснула в ровном проборе прически. – У меня в лаборантской есть большая пачка печенья. Пойдем, ты сможешь пожевать! И запить сладким чайком.

Дылда даже затрясся.

– Люблю я вас, док!

– Люби уж лучше свою резиновую подружку. Что ж ты ее с собой не взял? Не боишься, что в твое отсутствие ее кто-то обидит? Она ведь и защитить себя толком не может.

Дылда помрачнел.

– Вы думаете, могут?

– Надеюсь, всё обойдется, – Кондратьев улыбнулся, радуясь, что ему удалось посеять в душе великана сомнения. Характер доктора отличался патологической пакостливостью. – Чем хороша твоя подруга – никому не откажет. Но ей ведь это в радость, правда?

Дылда помрачнел еще больше.

– А ты займись печеньем. Мы с твоим грамотным другом переговорим наедине.

Кабинет тюремного врача представлял собой любопытное зрелище. В первую очередь любому посетителю в глаза бросались три скелета. Один из них принадлежал человеку. Клыки и вытянутый череп другого указывали на то, что при жизни скелет принадлежал рангуну. А третий, маленький, похоже, подарил науке таргириец. Ребра этого скелета были покрыты множеством мелких дырочек.

– Глюмзии поработали, – охотно объяснял посетителям Кондратьев. – Очень любопытный экземпляр! Сам кости вываривал, сам скелет собирал… Ручная работа!

Помимо скелетов, в кабинете имелся огромный стол, диван и два кресла, стеклянный шкаф с инфокристаллами, медицинским оборудованием и даже с бумажными книгами. Между креслами стоял небольшой журнальный столик.

Доктор указал Руке на одно из кресел, сам уселся в другое. Эдик достал из-под робы бутылку коньяка, водрузил ее на столик.

– У меня как раз лимончик есть, – обрадовался Кондратьев. – Клонированный, правда. Но по вкусу – будто только с дерева. Только сомневаюсь я, Эдвард, что коньячок твой настоящий. Разве же здесь можно купить настоящий дербентский коньяк? Французский – я бы еще мог поверить… «Метаксу» там греческую… А вот чтобы «Дербент»… Где брал?

– Охранники от контрабандистов подогнали.

– Ну, от контрабандистов – может быть. Левая партия, – предположил доктор. – Сейчас попробуем, выясним.

Эдвард скрутил пробку, разлил коньяк в широкие бокалы. Доктор порезал желтый, слегка отдаюший машинным маслом лимон. Выпили.

– А что же, похож коньячок на настоящий, – заключил Кондратьев.

– Да и ваш лимон ничего… Даже лимоном пахнет – если о машинном масле забыть.

– Что ты хочешь? Привкус клонатора у продуктов отбить трудно.

– Да, тяжело…

– Умеешь ты устраиваться, Цитрус! – благодушно сообщил Кондратьев после второй рюмки. – Но ты ведь не просто угостить меня пришел, зная мою искреннюю любовь к хорошему коньячку! Наверняка узнать что-то хочешь?

– Узнать? – насторожился Цитрус. – А почему вы думаете, Матвей Игнатьевич, что я хочу узнать? Может, у меня просьба какая есть? Или заказ? Письмо на волю?

Доктор хихикнул.

– Нет, ты хочешь именно узнать, и я даже в курсе того, что именно тебя интересует. Мне и самому это очень любопытственно.

– Так рассказывайте! За мной не заржавеет. – Кондратьев вздохнул.

– Я ведь и сам не знаю, Эдик, кто будет новым начальником колонии.

Рука едва удержал готовящуюся упасть челюсть на месте. Но недаром он долгие годы практиковался в покерном блефе – на внезапное известие о том, что Козлова убирают с должности начальника колонии, внешне никак не отреагировал. Помолчав немного, спросил:

– И предположений никаких нет? То есть, я хочу сказать, вам, Матвей Игнатьевич, обычно всё известно. Ваша посвященность поражает даже самых непросвещенных. И я…

– Стоп, – сказал Кондратьев, осознав, что болтливого Эдика снова понесло. – Предположения у меня есть. Знаю даже две самые вероятные кандидатуры. Генерал Солодухин и полковник Мюллер.

– Кто же из них лучше?

– Солодухин – милейший человек. Я работал с ним в секторе Арктура, когда только начинал карьеру. Он и торговлю разрешит, и каторжников притеснять сильно не будет. Одно обидно – его всё же собираются спровадить на пенсию. А Мюллера продвигают из самого министерства юстиции. Связи у него там большие. Он может добиться увеличения контингента охраны – и тогда уж так гайки закрутит, что всем четвертый барак сказкой покажется.

– Доктор, – в комнату ворвался Дылда с пачкой печенья в руке, – его кушать нельзя. Я чуть зубы себе не поломал!

– Да?! – искренне развеселился Матвей Игнатьевич. – Забыл предупредить. Оно не совсем свежее. Ладно, душа моя, поройся в шкафчике. Там найдешь пару пряников. Привезли прямиком из Тулы.