Текст книги "Часовой"

Автор книги: Андрей Хуснутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Андрей Хуснутдинов
Часовой

Рисунки Натальи Ермолаевой

Бабахнуло как раз в ту минуту, когда Сим мечтая в заросшем окопчике у насыпи – потянуло по нужде. Свет был яркий, как в больнице, и тени – хоть пальцы обмакивай. Хрустальным катком неслась по земле ударная волна, Сима присыпало, но он не плакал – все выходило в точности так, как рассказывали на занятиях по адским машинам… Караульная машина не пришла ни через полчаса, когда его должны были сменить, ни через час. Вообще не пришла. Окрестности дымились – это было, а машины не было. Бог знает, что такое.

«Чево это поновому? Как это? Смех! Кто приказал? В уставе про то што поновому ни гугу. Ни буквой. Ха! Жжители…»

Тут у него сломался карандаш. Он попытался вложить обломок грифеля на место, но ничего путевого из его затеи не вышло. Каракули какие-то… Он потянулся, зевнул и тщательно запрятал блокнот с карандашом во внутренний карман гимнастерки. В амбаре – а амбаром Сим самовольно окрестил военный склад – тускло горела керосинка. Огромное, вытянутое, как туннель, пространство склада шевелилось и глохло в черноте. Симу казалось, что оно никак не может умереть. «Гроб, прости, господи!» – шептал ефрейтор, убавляя огонек в лампе до размеров фиолетового насекомого.

Он поудобней устроился на куске брезента у стены и погладил лежащий сбоку автомат. Погладил, как женщину. Пальцы нащупали в темноте все самое важное – сдвинутый предохранитель, дужку затвора, магазинное ребро и тёплый изгиб спускового крючка. «Цаца», – ласково подумал Сим. Двери амбара были метрах в пяти от него и хорошо, в упор, простреливались. Он приподнял оружие, целясь в невидимого врага, погасил лампу и медленно расслабился. Пространство погибло, но Сим еще долго не мог уверовать в его неподвижность. И во сне он сомневался: у какого-то гроба росли ручки, а в ручках зрело по пистолетику.

Утром Худой стоял почти на том же месте, что и вчера, в двух шагах от проволочного заграждения. Свесив автомат под мышку, Сим прогуливался у амбара как ни в чем не бывало: разговаривать не положено. Пять шагов налево, пять шагов направо. Бугор земляной насыпи над амбаром послушно чуть вытягивался то в одну, то в другую сторону. Кося глазом на неизвестного, Сим удрученно ворошил носками сапог траву – трава лежала, еще не желтая, но уже и не живая, Эх-эх. Небо – рукой потрогать.

– Ну! – заорал Худой. – Вызывай своего начальника! Где начальник? Почему не по уставу? Что это за служба, черт возьми?.. – Тут он словно что-то увидел вдали и вверху, долго щурился, разглядывая это, потом отступил и захныкал: – Чурбан войсковой! Чучело! Что ты охраняешь? Для чего ты охраняешь? Для кого? От кого, Пень! Посмотри вокруг, животное! Бестолочь!

Сим, как будто ничего не слыша, мерил те же пять шагов. Направо и налево. Автомат под руку. Жаль, что нет вышки. Днем вообще-то положено дежурить на вышке. Не беда.

Худой сел на землю и начал чесаться. Одежда на нем была – лохмотья. Сим хорошо разглядел его еще в первый день и в глубине души понимал, как невесело приходится бедняге, даже сочувствовал ему…

Закончив чесаться, Худой пустым и неподвижным взглядом смотрел на закрытые двери склада…

– Эй! – уже дружелюбней крикнул он. – Ну, не отвечай, бог с тобой, но хоть послушай. Послушай, и, может, на сто первый раз до тебя дойдет. До мозгов твоих пронумерованных, кулачина… Слушай. Слушай и запоминай. Повторяй перед сном, как свои обязанности: мир полетел к черту. Со всеми порядками и уставами. В мире хаос, голод и вонь. Миру больше не нужны армии. Мир нажал на заветную кнопку. Миру надоело, мир сделал свой выбор… Ты слушаешь?

Пять шагов направо, пять налево. Неизвестный на положенном расстоянии от границы поста. Трава, эх-эх…

«А дурак, – снисходительно думал Сим. – Как это ничего не слышу и не понимаю? Все понимаю. Все помню. И как бухнуло – помню. И как склад боепитания и ГСМ разберендило. В писк. Помню. Но не помню, чтобы меня кто-нибудь снял или сменил. Тут и заковыка. Тут-то ты и дурак, Худой. Дурак дураком… Эх-эх».

Худой будто прислушался к размеренным и неторопливым мыслям часового. Сим весело подмигнул ему и чуть не сказал: «Дурак», – не положено.

Потом Худой встал. Нехорошо встал. У Сима мурашки по спине побежали. Он сбавил шаг и потрогал затылок. Однако Худой как встал, так и стоял. Столбом. Монументом. Несколько минут он не видел ничего, глаза его смотрели сквозь проволоку и Сима, смотрели в даль, только ему да богу подначальственную.

Знал Сим эти взгляды вничтовникуда. Изучил. В «пузырчатом» молодняке, в той его части, что состояла из гордых и идейных, он умел хорошо дробить и переплавлять такой хрусталь в пузырчатые формочки. Сам когда-то был гордый. Глупость сплошная.

Но Худой не двигался. Сим почти было успокоился и даже похвалил его про себя за «череп», как Худой шагнул к заграждению и взялся за проволоку.

– Назад! Говорю, назад! – крикнул часовой.

Худой ухмыльнулся.

– Приказываю назад от ограждения!

Первый выстрел в воздух. Покатилось, спотыкаясь в тишайшей земле, эхо… Гильза стукнулась в амбарную дверь. Худой заухмылялся шире, и Сим с тоской увидел, как наливаются неживым блеском, стекленеют его глаза…

Короткая очередь отбросила тело нарушителя на положенное расстояние – два шага. Из-под грязных лохмотьев закапала, побежала яркая кровь. Худой страшно вытянул ноги и замер. Раз-другой качнулась потревоженная проволока, встала.

Сим недолго смотрел на мертвеца, затем подобрал и сосчитал гильзы. Четыре штуки. «Четыре боевых патрона израсходовано», – серьезно заключил он…

Вечером его подстерегла небольшая удача. У самых ворот он выкопал из земли мятый солдатский котелок, набитый ветошью и окурками. Вычистив и выправив посудинку, он вскипятил в ней первую пробную порцию воды… Котелок почернел от огня, зато суп подарил отменный: сбоку припёку в амбаре стояли два ящика горохового концентрата. Один ящик Сим распечатал еще третьего дня, когда не вернулась караульная машина, и съел три пачки гороха всухую. В животе от этого сделалось неспокойно, да и вода из пожарного крана попахивала ржавчиной. Приходилось часто бегать в окопчик, и Сим, честно говоря, утомился: садиться нужно было не иначе как с автоматом в руках. Помимо того, что выглядело «не на сто», это было еще и опасно – бдительность употреблялась не в нужном направлении. В общем, котелок явился очень кстати и решил многие затруднения. Беда только, что кроме гороха больше ничего не было да к сумеркам на посту запахло трупом.

С темнотой объявился и новый нежданный гость. Сим уже собирался запереться и сидел у дверей, отгоняя от лица тяжелых слепых мух. Голос раздался из-за ограды как раз в том месте, где был застрелен Худой, и Сим вздрогнул, – показалось, что заговорил покойник. Прости, господи…

Однако вещал голос то же самое, что Худой: он призывал Солдата (вот именно так – с большой буквы) по-новому взглянуть на вещи. И про мир он вещал то же самое, и про армию он вещал то же самое.« И Сим прислушивался не столько к голосу, сколько к тем звукам, которые голос мог бы заглушить.,. Нет, и голос этот положительно не нравился ему. Худой, хоть и орал, был простая душа, а тут неизвестно что. Потемки…

– Представляешь, Солдат, – вещала попахивающая мертвечиной тьма. – Мы поставим крепкое хозяйство. Ты человек надежный, значит, сможем и защищаться. А?.. Молчишь, а? Ну и молчи. Я понимаю – долг прежде всего, от него за один день не отвыкнешь, да и смешно было бы отвыкнуть. Ты только не решай наобум. Я вот тут в стороночке стою, не подхожу, ничего не нарушаю. Да и чего мне надо? Мне и надо, чтоб все было, как говорится, по закону совести и по-божески. Бог ведь только один над нами грешными и остался… – Тьма сделала всхлипнувшую паузу, видимо, крестясь. – Вот и сейчас стою и прямо вижу, хоть ничего не видно, как все хорошо, прямо замечательно у нас получается…

И тьма продолжала о том, как они высадят картошку и помидоры, как «весь бугор зазеленеет и прорастет», как можно будет полезней задействовать площадь поста, а там, глядишь, и торговлишку открыть – замечательная жизнь!..

И Сим поднялся и гаркнул:

– Отставить разговорчики с часовым! Отойти от поста и отставить! Молчать!..

Для острастки – ударил затвором.

Тьма охнула. Послышались торопливые удаляющиеся шаги.

Тихо…

Сим зашел в амбар и закрыл за собой дверь.

Ночью было душно, и он, прежде чем заснуть, много думал. Лезли в голову всякие разные мысли. И что там в больших белых ящиках, сложенных штабелями до самого потолка? и можно ли их открывать? и где набрать еще патронов? и как жить, когда кончатся гороховый концентраты и спички? и как там снаружи? и уцелел ли его дружок на ГСМ? – хуже гнуса… Мыча, он мял под собой брезент, гремел автоматом и никак не мог успокоиться. Наконец, достал огрызок карандаша и блокнот и кратко обобщил свои страдания: «Бабу бы!»

И справедливо. Потому что сразу заснул и видел хорошие сны.

А на другой день, чтобы поверить своим глазам, опять вытащил блокнот и прочитал ночную запись почти по буквам. Все правильно. У постового ограждения стояла женщина. Она с первых же слов нагло назвалась Гутой и с вызовом глядела на часового – как будто взвешивая его. И Сим молча смотрел в ее подведенные глаза – он не знал, что делать. Гута много и путано говорила, но ефрейтор ничего не слушал. Он видел, что перед ним за проволокой стоит женщина, и он знал, что в его блокноте сделана важная пометка на этот счет…

Гута, видать, решила, что от слов пора переходить к делу, и, кокетливо отведя нитку проволоки, нагнулась, чтобы пролезть между шипами.

– Назад, – попросил не своим голосом Сим, но попросил внушительно.

Гута выпрямилась, как пружина, и глаза ее поскакали по рукам часового. Но автомат Сим держал за спиной. Она разом обмякла в улыбке и как бы невзначай задела на плече кофточку, отчего плечо заголилось и полезло вверх вроде само собой… Сим все так же молча смотрел…

Мастерству раздевания, наверное, Гута обучена не была – на груди кофточка застряла, и пришлось почти рвать пуговицы. Совсем не вовремя она начала краснеть и, когда наконец разделась по пояс, сконфузилась так, что Симу стало жалко ее.

– Гута, говоришь? – прохрипел он.

Она моргнула, прикрыла груди и, отвернувшись, заплакала. Ее худая спина затряслась, как лист бумаги…

Кофточка аккуратно повисла на проволоке, и Сим даже подумал, что она сушится. Чепуха какая-то.

Он отошел к амбару и принялся искать по карманам сигареты. И плюнул. Перед заступлением все курево отбирали… Эх-эх!

Повинуясь каким-то своим внутренним порывам, Гута вообще взвыла от горя и упала на землю. Этого уж Сим никак не мог вынести. Лучше уж бомбежка. Он негромко прорычал ругательство, закрылся в амбаре и глядел на пост через щелочку.

Гута скоро поднялась и надела кофточку. Утирая слезы и краску, обходя далеко зловонный труп Худого, она побрела прочь.

На голове Худого сидела ворона. Она зыркала вслед Гуте до тех пор, пока та не отошла на безопасное расстояние.

Вечером Гута вернулась. Подпустив ее к ограде, ефрейтор громким командным голосом, каким обычно останавливал ночную смену, приказал ей раздеться.

– Догола! – пояснил он, когда Гута стянула несчастную кофточку.

Она разделась догола.

– Одежду на проволоку! Идти не оглядываясь и никуда не сворачивая. Сюда, прямо, марш!..

Она в точности выполнила его команды и лишь оцарапалась, когда лезла через проволоку. Сим впустил ее в амбар, поглядел по сторонам и вошел следом.

– Туда. – Он показал на расстеленный под лампой брезент…

Потом он накормил ее холодной гороховой гущей.

Гута жадно и все-таки с опаской ела и удивилась, когда ложка закорябала по дну котелка. Сим принес ее одежду и проверил карманы.

– Одевайся. Ночью холодно… Гута.

У нее были смоляные стриженые волосы. Он накрыл ладонью ее узкий затылок, и получилось, что накрыл полголовы.

– Ты хорошая, Гута. Я тебя люблю. Гута.

Она улыбнулась и подняла на него свои быстрые собачьи глазки. «Вот как? – сказали глазки. – Ты?»

– Одевайся, – повторил Сим.

Она нехотя облачилась. На щеках ее были заметны фиолетовые следы туши.

Прошло два дня. Гута осмелела и уже расхаживала по посту с видом самой полноправной домашней козочки. Но козочка была словообильна. Так что временами от ее голоса у Сима началось сердцебиение. То есть она умела говорить обо всем. Любой пустяк мог стать у нее поводом для самого серьезного и продолжительного рассуждения. Она даже поругалась с Симом, решая, на которую сторону насыпи ходить в случай нужды ей, а на которую – ему. Он плевался и время от времени опять начинал искать сигареты.

Однажды между ними произошел такой разговор:

– Ты меня не любишь, Сим.

– Да?

– Ты сам говорил, что все, что находится на территории поста, подлежит охране. Вот и для меня ты нашел место. Ты меня не любишь, а только выдумал охранять. Что я, столб, что ли? Ответь мне, ответь!

– Да?

– И почему ты нелюдь такой? Посмотри на себя. Для тебя ж что столб, что человек – все равно. Только бы находилось под охраной. Хороша жизнь? Это охранять от этого. А меня ты от кого охраняешь? От ворон? От мух? А зачем ты убил Худого? Вонь какая… Уходишь от ответа, опять уходишь от ответа, да? Вот и не любишь ты меня, вот и так! Жандарм!

– Да?..

На третью ночь он ее задушил. Он проснулся, когда она пыталась отстегнуть от автомата штык-нож…

Непривычно тихая, она лежала с закушенным языком рядом с ним, и он долго не мог решить – вынести ее во двор сейчас или утром. Пришлое! выносить сейчас же, потому что изо рта Гуты что-то сочилось…

Он закопал ее по всем правилам под двумя торчавшими из земли красными палками. Палки были все, что уцелело от пожарного щита. Тем же штык-ножом Сим перепилил палки и сделал из них крест. Могила получилась на славу. Теперь, патрулируя, он будет обходить ее с восточной стороны. Обязательно.

Странная штука – сейчас, когда глаза и рот Гуты были придавлены землей, он начал многое вспоминать иа ее разговоров и даже отвечал на ее вопросы.

– …Как это тюремщик? Как это – себя запер? Ха! И сам же себя охраняю, что ли? Ну даешь, баба! – он ласково похлопывал холмик под крестом. – Ну и сказанула! Мораль!.. Ха! Да и куда мне идти на земле, куда? Направо? Налево? Смех! Направо и налево я и перед амбаром похожу. А на той земле мне устав не писан. Понятно, бестолковая? Понятно, Стригля? У, несговорчивая!..

Так целую неделю он прожил без заботы и почти счастливо. Солнце вставало и садилось в молочной дымке, ветра почти не было, несколько раз собирался дождик, но и он, натужившись и плюнув тремя дождинками в насыпь, уходил за мутный горизонт. За это время кончился ящик с горохом и пришлось открыть второй, Худой превратился в совершенные человеческие кости и уже не вонял так сильно, а из могилки выполз серый стебелек… Да, Симу ещё пришлось выгнать того самого человека, который предлагал ему разводить помидоры. Человека этого он нашел утром на могиле за весьма скорбной процедурой – человек гладил серый стебелек и плакал своими черными глазами. Сим без рассуждений вывел нарушителя за границы поста.

– Она не желала вам ничего плохого, – прогундосил человек и высморкался. – Я только хотел, чтобы она склонила вас к добру, честное слово. И мы бы разводили фрукты и овощи.

– Иди, – посоветовал ему ефрейтор.

На этом беззаботная жизнь кончилась.

Потому что через неделю на пост притащился чуть ли не целый табор оборванцев.

Сим дал длинную очередь поверх голов – люди галдели и, точно животные, лезли на проволоку.

После выстрелов несколько человек попадали наземь, всхлипнул ребенок, но – стало тише.

– Слушать мою команду! – заорал Сим, краснея от натуги и гнева. – К ограждению не подходить ближе, чем на два шага! Огонь открываю без предупреждения! Всем назад!

– Жрать давай! – завопили из толпы. – Сволочь! С голоду, что ли, дохнуть!

– Открывай!..

И табор попер на проволоку по новой… Сим прицелился в чье-то близкое искаженное лицо и коротко надавил на спусковой крючок… Поначалу это не возымело никакого действия, разве что лицо вдруг разгладилось и стало неподвижным, но несколько мгновений спустя затихли вопли и угрозы, и оказалось, что все смотрят на человека с дрожащей головой, а те, что случились поблизости, вытирают с себя вязкие капли, как будто разбрызгалась краска… Человек покачнулся, сел на корточки и медленно, как в ритуале, припал лицом к земле, открыв развороченную дымящуюся воронку вместо затылка.

– Всем назад! – гаркнул Сим, делая вид, что прицеливается снова. Толпа бросилась врассыпную. На земле остался лежать убитый и несколько обморочных, но те скоро поползли по сторонам…

Впервые в жизни ему снилась такая чистая вода и такие умные золотые рыбки. Рыбки шептали: «По уставу, по уставу». Он пытался ловить их, чтобы поговорить честно и прямо, но рыбки изворачивались и хохотали, пуская чистые пузырьки.

Приходили в одиночку и небольшими группами. Предлагали вечную дружбу, предлагали вечную любовь, молили, стоя на коленях, просили вспомнить о боге, просили о новом взгляде, выли, рычали, потрясали палками и детьми, плакали и проклинали, мужики задыхались в матерщине, а женщины просто терялись, не зная, как и какие еще части тела демонстрировать. Сим был непреклонен. Еще одного пафосного человека ему пришлось застрелить, когда человек с воплем и огромным булыжником полез на ворота.

Ефрейтору снилась чистая вода.

Вскоре он стал понимать, что табор разделен на две половины. И эти половины убивают друг друга. То есть решают, кому достанется амбар. Попытки овладеть амбаром превратились в борьбу за амбар. Через несколько дней Сим уже знал всю подноготную каждой из враждующих половин по доносам другой. Если одновременно у поста появлялись обе компании, то разыгрывался самый настоящий бой. Беда и хохот состояли в том, что люди сильно ослабли: Сим как будто смотрел очень замедленное, неумелое комическое кино, как будто показывалась плевочками грязная бутафорская кровь.

А вот приготовление супа из горохового концентрата превращалось в спектакль. И спектакль этот так и назывался: «Приготовление супа из горохового концентрата». Табор рассаживался по обе стороны огороженного пространства и молча наблюдал священнодействие часового Сима. Места в первых рядах занимались загодя. Действие достигало своей кульминации, когда главный герой снимал котелок с огня и шел в амбар. Эта часть представления была и самой опасной: вместо цветов на сцену летели камни. Тут-то и был застрелен на воротах пафосный человек.

А в один прекрасный день публика выкинула номер.

Южная половина вытолкнула на сцену мальчика лет пяти. Сим привычно взялся за оружие. Театр замер.

Новый же герой начал свою роль с того, что разревелся в три ручья. Он сидел пока на самой границе поста, так что его рубашонка цеплялась за проволоку. Находчивые зрители подталкивали своего избранника длинной жердью.

Сим прицелился было в жердь, но передумал. Ребенок отполз от ограждения на такое расстояние, что его было не достать из-за проволоки. Он оглядывался и всхлипывал, вытирая кулачком слезы.

– Иди сюда, – сказал Сим.

Мальчик перестал тереть глаза и с обидой-наперед посмотрел на дяденьку часового: страшный дяденька.

– Иди сюда, – повторил Сим, вытирая ложку. Суп был готов. – Чего встал. Иди, не бойся. Как тебя звать?

– Мама сказала, чтобы Афетом… – сердито ответил мальчик.

Сим расхохотался.

– Стерва твоя мамуля. Иди ешь!

Мальчик неуверенно подошел, и Сим почти насильно вручил ему ложку и пододвинул котелок.

– Не обожгись… А маме так и передай, что стерва она и… забыл… Раньше такие под землей жили.

– А мы и так под землей, дядя.

– Да?.. – Сим нахмурился. – Ладно. Отставить разговорчики. Рубай и помалкивай.

Афет съел несколько ложек, и Сим вдруг увидел, как блестят его глаза – прямо совсем как у Худого, когда тот взялся за проволоку…

– Тьфу! Чего уставились, нелюди! – крикнул Сим театру. – Дите под ствол подставить. Тьфу! Нелюди!

– Дяденька, – попросил его Афет. – Дай тряпочку.

– Эта подойдет? – Протянул испачканный бог знает чем носовой платок.

Афет взял котелок за края через подложенный платок и понес его туда, откуда пришел…

За проволокой мальчишку окружили зрители. Противоположный партер неопределенно загремел, а овладевшая гороховым сокровищем половина заволновалась, как улей. Раздался чей-то зычный голос, и южная толпа дружно двинулась в поле.

Минут двадцать спустя Афет вернул посуду.

Котелок блестел мятыми гранями и кисло вонял слюной.

Театр опять был в сборе, в южном партере царило оживление.

Не говоря ни слова, Сим сходил в амбар и принес пачку концентрата.

– Бери, – сказал он Афету. – А матери передай, что она большая скотина.

– Она поцеловала меня, а тебе велела сказать, что ты хороший. – Афет беззубо улыбался и, растопырив пальцы, ковырял этикетку на пачке.

– Волк тоже хороший. Понял? Отдай мамуле горох и скажи, что она если чего и получит от меня, то только черта лысого. Не могу я горох раздавать, понял? Так и скажи. Подохну с голоду – что от всего этого останется? Правильно? Правильно, пена. Э-эх. Иди. Топай. Проваливай, брат.

Сим выстрелил в воздух:

– Конец представлению! Р-расходись! Горох кончился. Остался только свинцовый. Рассасывайся!.. – И был ошарашен внезапной бурей негодования. Причем буря понеслась с обеих сторон – люди подступили к ограде и требовали продолжения спектакля.

Наутро у амбара его ждала молчаливая делегация ребятишек, человек десять. Задувающий ветерок шевелил их ветхие одежды. Стояли двумя группками, но перед Симом скучковались.

Он пошел и сел на могилу. Крест кто-то выбросил к самым воротам. Театр ждал. Делегация молча перешла с места на место и опять встала перед часовым.

…Прости, Господи Праведный!… В двух шагах от могилы, на боку, упершись в землю кулачком, лежал Афет. Затылок его весь был черен от крови, сердитые глаза открыты.

– Э-э, брат, – прошептал Сим, осматриваясь. – Кто его так?..

Дети молчали. Кто-то всхлипнул. И он понял, почему они не подошли ближе и почти сбились горсткой: он заслонял собой мертвое тельце.

– Те убили, – пробубнил чей-то обиженный голосок. – Сказали, что давайте зашибем и подбросим. Чтоб честно, вот.

Делегация зашипела на смельчака, а тот вздохнул и заплакал:

– А чево-о-о! О-о-о! Чево-о-о!..

Поставив автомат на землю и опершись на него, Сим думал.

Дети ждали, публика начинала роптать… Внутри у него ворочалось что-то темное, важное, и к этому важному нужно было подбирать слова. «Нравственное решение, – вспомнил откуда-то Сим. – Эва махнул! Но имею право. Теперь – имею право. Нечего».

И он нравственно решил, что люди, убившие Афета, тем более люди, приславшие сюда этих ребятишек, не имеют права ходить по земле. Он решил: пол-обоймы – на север, пол-обоймы – на юг.

Он вынес детям початый ящик концентрата и подождал, пока разберут пачки. Дети доставали горох осторожно, почти вежливо, без суеты. Брали, сколько помещалось в руках.

– А теперь отойдите к дверям, но внутрь не ходите, – сказал Сим, перезаряжая автомат.

…Спустя минуту все было кончено.

Те, кто не успел бежать, лежал. Сперва, под одобрительные и тревожные крики южного партера, он расстрелял север, а потом и юг. Хрипели тяжело раненные.

– А мы куда? – спросили его оглушенные дети.

– А вы живите, – серьезно рассудил ефрейтор. – Вы имеете право.

Вздохнув, он зашел в амбар и стукнул чем-то тяжелым по стенам. Это был выстрел.

В сумерках на пост пришли первые герои. Герои светили фонарями и были похожи на призраков.

Дети сидели у дверей склада. Пачки гороха были сложены кучей здесь же – детям хватило нескольких пачек, чтобы насытиться, а что делать с остальными, дети не знали. Некоторых тошнило.

Призраки проникли в склад и, переступив через труп часового, разобрали и вынесли несколько больших белых ящиков – из тех, что были сложены штабелями до самого потолка. На стене, у которой прикорнул Сим, они увидели любовно подскобленные рисунки – особенно в глаза лезло черное светило, свернувшееся, как еж: «Сонцо»…

Во всех ящиках оказалось мыло. Грубое солдатское мыло. Склад до потолка был набит солдатским мылом. Не веря этому, выносили новые и новые ящики, и во дворе скоро выросла целая гора из мутных, шершавых брусков.