Текст книги "Приключения Аввакума Захова"

Автор книги: Андрей Гуляшки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 46 страниц)

Право, не знаю, секунды прошли или минуты. Я словно на самое дно Марицы нырнул, а вокруг меня и надо мной – только чёрная и неподвижная вода. Вдруг мне показалось, что справа, где-то по другую сторону входа, что-то зашуршало, будто кто-то, осторожно ступая, шёл, черт побери, на меня. Я не из трусливых, а как раз наоборот, но должен признаться, что в эту минуту я струхнул, а почему – и сам не знаю. Кто-то двигался, кто-то выслеживал меня в темноте, кто-то меня заметил и наверняка задумал что-то недоброе, и я чувствовал себя за этой проклятой балкой, как в ловушке.

В эту минуту по деревянной лестнице загрохали скорострелкой шаги, и я тотчас же догадался, что это тот, из ГАИ. И другое пришло мне в голову – что игра для меня проиграна, будет проиграна, разве только он каким-то чудом не заметит меня, то есть, разве сам дьявол закроет ему глаза и возьмёт меня под свою защиту.

И я положился, как говорится в случаях, когда ты находишься «вне игры» на штрафной площадке противника, – положился на судьбу, на милость судейского свистка.

Но все это, вместе взятое, каким бы страшным ни выглядело, походило на весёлую шутку по сравнению с тем, что последовало дальше. Я увидел милиционера – он остановился в дверях, прислушался, расстегнул кобуру, и не успел я перевести дух, как направился к тому месту, откуда за несколько мгновений до этого до меня донёсся подозрительный шорох.

Милиционер растаял в темноте, исчез с моих глаз, я лишь слышал его шаги, он ступал тяжело, потому что был в сапогах. И вдруг… как вам сказать… то, что называют «гром среди ясного неба», ни хрена, извините за выражение, не стоит… Впрочем, вот что произошло… Хотя откуда мне знать, что там произошло! Милиционер вскрикнул – отрывисто и не очень громко, – затем я услышал, как что-то грохнулось на пол – будто человек повалился. Тут меня подхватила какая-то сила, прогнав страх и оцепенение, и понесла к тому месту, и я споткнулся в темноте и в свою очередь повалился на чей-то труп и так перепугался, что заорал не своим голосом, а когда стал подниматься на ноги, в глаза мне ударил свет электрического фонарика…

Вы спрашиваете, почему же я бросился на крик, к месту схватки, а не воспользовался случаем и не дал деру… Не знаю! В прошлом году сшил я себе к Первому мая чудесный костюм из очень дорогого габардина. Очень он мне нравился, и я смотрел в оба, чтобы как-нибудь его не замарать. Но в самый канун праздника прогуливаюсь я с дружками по набережной Марицы и вдруг вижу – народ толпится, на реку пальцами показывают, что-то кричат, руками машут, а кое-кто и смеётся. Я перегнулся за парапет, и мне сразу же все стало ясно. В воде, в нескольких метрах от берега – соломенная шляпка с лентами. Шляпка, словно золотой пузырь, плывёт по течению, а параллельно с ней по каменному настилу бежит девчушка лет пяти-шести. Бежит и плачет, да так жалобно, что я не выдержал. Спрыгнул на камни, оттуда в воду. А вода глубокая, как всегда весной. С третьего шага залез по пояс, но ничего, схватил шляпку с ленточками, выбрался на сушу и говорю девчушке: «Вот твоё сокровище». Она протягивает ручонки и улыбается мне сквозь слезы. Но это не интересно, важно то, что костюм мой ухнул к чёртовой матери, и на празднике пришлось маршировать в старом. А ведь никто не заставлял меня лезть в Марицу из-за какой-то соломенной шляпчонки!

Вы говорите, что это не имеет ничего общего с сегодняшним случаем. Возможно! Я вам рассказал эту историйку, потому что и тогда нашлись любопытные вроде вас, все допытывались: «С какой стати ты сунулся в эту грязную воду?» И я им отвечал: «Почём я знаю! Сунулся вот!» Вы меня спрашиваете, почему я не дал деру, а полез в чужую драку. Я и вам отвечаю: «Откуда мне знать!»

Никакого треска, никакого выстрела я не слыхал. Когда стреляли, из чего стреляли – не знаю. Ни ссоры, ни драки не было. Кто-то лишь вскрикнул – не очень громко – и повалился на пол. Вот и все…»

СООБРАЖЕНИЯ ИНСПЕКТОРА УГРОЗЫСКА

(Изложенные на совещании после допроса Владимира Владова)

Первое. Утверждение задержанного, что во время происшествия на чердаке присутствовало ещё одно лицо, чистейшая выдумка. Кроме следов, оставленных задержанным и двумя милиционерами, никаких других следов на чердаке не обнаружено. Дверь, связывающая чердачное помещение с чёрным ходом, найдена запертой, а ключ вставлен с внутренней стороны замка и посейчас находится там. Так что, даже если принять как возможное присутствие третьего, укрывающегося лица (вопреки отсутствию каких бы то ни было следов!), бегство его с чердака оказывается абсолютно невозможным, поскольку с момента происшествия до проведения осмотра в чердачном помещении неотлучно находился старший сержант Иван Стойчев, а с его напарником, старшим сержантом Ставри Александровым, присутствующие встретились на лестнице. Заключение: версию о «третьем лице» полностью отбросить, как абсурдную и во всех отношениях несостоятельную.

Второе. Утверждение задержанного, что он не имеет ничего общего с убийством младшего сержанта Кирилла Наумова, несостоятельно и, во всяком случае, пока лишено доказательств. Напротив – факты целиком и полностью доказывают обратное: он был один в чердачном помещении, когда туда вошёл младший сержант; в момент происшествия его застали склонившимся над трупом; правая рука была вся в крови убитого. Обстоятельства в связи с происшествием также полностью свидетельствуют против него; он, нарушитель, является преследуемым, а младший сержант – его преследователем Третье. Отсутствует лишь одно доказательство для того, чтобы он уже в данный момент был с абсолютной уверенностью уличён в убийстве младшего сержанта Кирилла Наумова. Отсутствует оружие, пистолет, с помощью которого было совершено убийство. Пистолет, по всей вероятности, был снабжён глушителем, так как оба сержанта, как они сами утверждают, не слыхали никакого выстрела. Но этот пистолет исчез – он не обнаружен ни у задержанного, ни в помещении. В помещении, не считая канапе, нет другого предмета, который бы затруднил поиски и обнаружение оружия. Канапе было осмотрено и ощупано изнутри без всякого результата. Единственное окно, слуховое, заколочено. Доски пола целы и нетронуты, стены – гладкие. И речи не может быть о существовании какого-нибудь тайника. Однако пистолет отсутствует, и это единственный пункт, остающийся для следствия невыясненным. Пока ещё это настоящая загадка.

Четвёртое. Наличие упомянутой загадки, разумеется, не снимает вины, а тем более подозрения с задержанного.

Пятое. Убийство младшего сержанта Кирилла Наумова не имеет ничего общего с убийством инженера, проживавшего на третьем этаже. Это два различных по характеру происшествия, которые случайно совпадают по месту, а может быть, и по времени. Таким образом, следствие по делу об убийстве младшего сержанта должно проводиться самостоятельно и не в связи с убийством упомянутого инженера.

СООБРАЖЕНИЯ ПОЛКОВНИКА МАНОВА

(высказанные на совещании после допроса Владимира Владова)

Улики против Владимира Владова серьёзны – дают основание для возбуждения уголовного расследования.

ПЕРЕД ТЕЛЕВИЗИОННЫМ ЭКРАНОМ

Осмотр чердачного помещения и третьего этажа, съёмка и расшифровка следов, сопровождаемые спешными поездками в лаборатории и технические службы и обратно, допрос Владимира Владова и затем краткое совещание – все это закончилось лишь к десяти часам вечера.

В десять часов пятнадцать минут Аввакум занял своё место перед телеэкраном, установленном в кабинете полковника Манова.

Минутой позже в кабинет покойного инженера был вызван для допроса свидетель номер один – доктор математических наук Савва Крыстанов. Аввакум смотрел на его лицо, спроектированное на экране, слушал его голос и лениво посасывал трубку.

На улице лил дождь, капли тихо постукивали в окна. Свидетель номер один как-то смущённо сидел возле самых дверей, словно не решался продвинуться в глубь комнаты. «Элегантен по старинке», – размышлял Аввакум. Он был в грустном настроении, и, пожалуй, яснее, чем когда либо, в уголках его губ проступала усталая усмешка «Смотрит перед собой, избегает перевести глаза вниз, на то место пола, где, распластавшись, лежал труп инженера»… Так, машина работает. Механизмы действуют. Усталая усмешка превращается в скептическую: это навык, навык! Что, что сказал полковник? Вот и пропустил одну реплику. Скверный симптом – как он подметил, такое в последнее время с ним случается часто. Ржавчина в механизмах? Сломался какой-нибудь зубчик или ослабла пружинка? Пружина не ослабла, пружина устала.

Он кладёт трубку, роется в коробке сигарет, которая лежит перед ним на столике, закуривает и глубоко затягивается. Это дело другое, это действует.

– Прошу, – говорит полковник и любезно протягивает доктору математических наук свой серебряный портсигар.

Доктор кивает головой и благодарит. Берет спичку из пальцев полковника, но первым делом подносит к его сигарете, а уж затем к своей. «Непринуждённый, давно заученный жест, – думает Аввакум. – Делает это по привычке, а не натаскивает себя нарочно. Внимание! Даже не глядит на полковника. Его глаза, избегающие смотреть на то место на линолеуме, как бы обращены внутрь – они прислушиваются, вот именно прислушиваются к чему-то глубоко своему, живущему только в его мире».

Молчание. Полковник выбирает исходную точку. Ему требуется много усилий, чтобы сосредоточиться, избавиться от пережитого за день, «выйти» из пережитого, как потерпевший крушение выходит из моря. Он все ещё ощущает на губах металлический вкус горьковатой воды и морщится. Это молчание сопутствует нахождению, выбору исходной точки! Он морщится, но делает вид, что это от сигареты, оттого, что он глотнул дыма больше, чем надо, или же, что дым ест ему глаза… Но вот кабинет инженера и все предметы в нем приобретают все большую рельефность и чёткость, как бы под сильной лупой. Молчание окутывает все предметы особенным светом, делает их более солидными и независимыми, наполняет содержанием и какой-то причудливой жизнью. Взять хотя бы эту железную койку с роскошной пуховой подушкой, которая лезет в глаза своей ослепительной белизной, и с безлично-серым, нищенским одеялом – одиноким свидетелем ещё незаглохших страстей – жалкая уловка запоздалого и неискреннего аскетизма…

Капитан Петров – атлет, как бы рождённый для военной формы, – любуется своими пальцами, великолепно подрезанными ногтями, хотя это пальцы рук, созданных для того, чтобы орудовать киркой или кузнечным молотом.

«Великая магия молчания», – усмехается Аввакум. Это спокойствие жизни, благословляющее предметы и дающее им возможность раскрыть себя и заговорить с людьми на своём языке.

– С каких пор вы знакомы с инженером и каковы были ваши отношения? – спрашивает полковник Манов.

Он быстро старел, лысел, подпухшие веки были почти неподвижны, окаймляя глаза пятнами охры. Он начал следствие общепринятым вопросом. Даже Аввакуму было трудно разгадать, что это – продуманный «приём» или просто результат усталости, простой физической усталости после рабочего дня и ничего больше.

ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЯ НОМЕР ОДИН

С инженером Теодосием Дянковым мы ровесники – оба родились в 1914 году. Окончили бывшую Первую софийскую мужскую гимназию, учились в одном классе, сидели за одной партой. У его отца была мельница в Нова-Загоре, он торговал зерном, но жил с семьёй в Софии. В 1939 году он разорился, За один вечер проиграл в карты – в тогдашнем Интерклубе – и мельницу, и софийский дом, и акции анонимного торгового общества «Ланц», записанного в торговый реестр в Вене и занимавшегося импортом в Болгарию сельскохозяйственных машин. Спустя неделю-другую он покончил с собой, приняв сильнодействующий яд в номере одной из бургасских гостиниц. Мать Теодосия скончалась от сердечного удара, по-моему, через год после смерти супруга.

Я не суеверен, но все же думаю, что над их родом – и по отцовской и по материнской линии – тяготело какое-то проклятие, роковым образом обрывая жизнь людей, когда они достигали полного расцвета сил. Сами судите, до настоящего времени уцелела лишь одна-единственная представительница рода – племянница Теодосия. И её родители, и ближайшие родственники давным-давно переселились в так называемый загробный мир. Одни кончали жизнь самоубийством, другие становились жертвами катастроф или эпидемий, некоторые же были убиты, как мой несчастный приятель Теодосий.

Вы говорите, что случай с инженером ещё не выяснен, что ещё не установлено, имеем ли мы дело с убийством или самоубийством, что то или иное заключение пока было бы ещё чересчур поспешным. Вы. разумеется, имеете полное право считать так, сомневаться, колебаться, ибо вы его не знаете, не имели возможности узнать его ближе, я же знаю его с юношеских лет, почти вся его жизнь прошла у меня на глазах, и поэтому я говорю вам: человек его склада не может покончить свою жизнь самоубийством – ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах.

Вы скептически улыбаетесь. Что ж! Для таких людей, как вы, сомнение – это система действий, я бы сказал, мост или своего рода ключ к истине. Но я-то не сомневаюсь, ибо накопил огромное количество наблюдений, не совместимых с мыслью о каком бы то ни было самоубийстве. Теодосий хранил в своей душе неутолимую жажду жизни, которую близкие ему люди не были в состоянии удовлетворить по различным причинам. Он стремился пережить то, чего не удалось пережить им, чувствовал, более того, сознавал, что имеет право на дни, преждевременно отнятых у них смертью. Единственный из всего рода, он нёс факел жизни и именно потому, что остался единственным, переступившим роковую черту возраста, берег этот факел так, как скряга бережёт своё золото.

Откройте нижнюю дверцу его книжного шкафа – вы увидите на полках этого отделения по меньшей мере дюжину пузырьков и пузырёчков с лекарствами. Увидите там по меньшей мере дюжину склянок с самыми различными целебными таблетками. Это целая аптека, в которой можно обнаружить любые виды аспирина, сульфамиды, антибиотики. Со всеми этими лекарствами и их действием он был знаком не хуже любого терапевта; и должен вам сказать, что по отношению к самому себе он был безошибочным диагностом. Одним словом, он был форменный маньяк, свихнувшийся на болезнях и лекарствах, и в основе этой мании лежал, разумеется, кошмарный страх смерти.

Допускаю ли я невольное самоотравление? Что вы! Теодосий не держал в своей аптечке лекарств, которые бы могли так быстро причинить смерть. Он запрещал вносить в своё жилище даже общеизвестные препараты против насекомых! Чем он мог отравиться – невольно, по ошибке? Аспирином, сульфамидом или валерьянкой? Наивно, по-моему, считать, что ошибка в дозировке подобного вида лекарств в состоянии причинить неизбежную и скоропостижную смерть!

Почему я говорю «скоропостижную»? Очень просто. Потому что около четырех часов он позвонил мне по телефону, передал привет от нашей общей знакомой Евгении Марковой, учительницы музыки, которая вскорости должна была стать его супругой и в этот момент находилась на пороге его кабинета, и попросил меня немедленно приехать к нему, чтобы проконсультироваться по какому-то спешному техническому вопросу. Этот разговор мы вели в продолжение двух-трех минут. Это могут засвидетельствовать учительница музыки Евгения Маркова и моя домработница – у меня есть приходящая домработница, которая два раза в неделю убирает квартиру. Стало быть, есть свидетели, которые удостоверят, что в четыре часа Теодосий был жив, здоров и в отменном настроении.

Я застал его распростёртым на полу, с посиневшим лицом, но ещё тёплого – в пять с четвертью. Сами видите: ни одно из его наличных лекарств не могло умертвить, не могло подействовать на человека смертоносно за такой короткий срок – менее чем за один час.

Этот человек, влюблённый в свою работу, носящий в своей крови неутолённую жажду долголетия всего своего рода и ужас перед смертью, – неужели этот человек сам покусится на свою жизнь? Неужели этот маньяк, который боится даже препаратов против насекомых, будет тайком хранить в своей аптечке молниеносно действующие яды?

Что я подразумеваю под «молниеносно действующими ядами»?… Ну, предполагаю, что таким ядом может быть, к примеру, цианистый калий. Вообще цианистые соединения.

Думаю ли я, что инженера отравили цианистым калием? Вполне вероятно. Впрочем… Почему вы меня спрашиваете о вещах, о которых вы уже наверняка знаете и в которые вы уже внесли ясность?

Разумеется, результаты аутопсии не будут держать в тайне, это мне очень хорошо известно… Да, мы узнаем о них сегодня же вечером… Вы говорите, что я рассеян? Почему вы так думаете?

Ах, о наших отношениях…

Мы были друзьями…

Более конкретно? Хорошо, раз это вас так интересует… Он окончил в Вене Институт дорожного строительства и специализировался по высокогорному строительству в Париже. Я уже говорил вам, что его покойный отец держал пакет акций венской фирмы «Ланц». Теодосий вернулся из Парижа в начале 1939 года за несколько месяцев до разорения его отца. В том же году и я вернулся из Парижа, где специализировался по физико-математическим наукам, конкретно – по баллистике и аэродинамике. Я получил место ассистента при университете, а он поступил на службу в Министерство благоустройства. То, что мы работали в различных секторах, не мешало нам дружи гь, уважать и любить друг друга. Была у нас и общая любовь – математика. Политикой мы не занимались, хотя, вообще говоря, были людьми прогрессивных понятий.

Уже два года мы вместе работаем в Проектно-вычислительном центре отдела специальных исследований Министерства национальной обороны. Шесть месяцев тому назад нам поручили разработать одну общую задачу, и мы некоторое время работали согласованно, а затем у нас произошло столкновение по чисто техническим вопросам, и он предложил закончить работу самостоятельно.

Должен вам сказать, что насколько он боялся за своё здоровье и за свою жизнь (он, например, представьте себе, избегал летать на самолётах и ездить по улицам в автомашинах!) – настолько же он проявлял смелость в своих проектах, решениях, математических построениях и гипотезах. В своей области он был крупным учёным, творцом…

Вы спрашиваете, видел ли я чертежи и расчёты, над которыми он работал последнее время. Ну, конечно! Когда я видел их в последний раз? Вчера. Вчера вечером я был здесь и видел на столе некоторые схемы. Что я подразумеваю под выражением «вчера вечером»? Сумерки. Последние дни он работал дома, жалуясь на одышку, ослабление сердечной деятельности, принимал кардиозол и пил какой-то целебный экстракт. Каждый вечер, ровно в шесть тридцать, приезжал офицер и отвозил бумаги в Центр, где начальник запирал их в специальный сейф. На другой день к восьми часам тот же офицер снова привозил бумаги. В сущности, транспортировка осуществлялась двумя офицерами, но один из них обычно ждал внизу, на улице.

Могу ли я вспомнить, кому из сотрудников Центра было известно, что инженер работает дома над секретным заданием? Такой вопрос отнюдь меня не затрудняет, поскольку одним из осведомлённых являюсь я, а вторым – наш начальник. Двое офицеров, о которых шла речь, абсолютно не были осведомлены о характере работы.

Что я думаю по поводу исчезновения секретных документов? Я уверен, что убийство совершено именно в связи с этими документами. Они имеют прямое отношение к обороне страны… да и не только нашей страны.

Несколько слов о моем сегодняшнем визите к инженеру. Как я уже вам объяснил, Теодосий звонил мне, и этому есть свидетели. Предполагаю, что он вызвал меня для того, чтобы показать крайний результат своей работы. Я так думаю, поскольку вчера он был весьма в приподнятом настроении, невзирая на недомогание.

Господи, это ваше замечание меня удивляет! Не говорил ли я с каким-либо непосвящённым лицом о секретной работе инженера? Не будь этот случай столь трагичным, такой вопрос непременно меня бы огорчил. Ведь я же подписал обязательство храни гь служебную тайну! Одно лишнее слово – и под суд за государственную измену! Это мне хорошо известно. Ну и, кроме того, внутренняя самодисциплина…

Но не будем отклоняться. Я застал входную дверь внизу отпертой… как, впрочем, обычно… Почему инженер оставлял входную дверь отпертой – это я вряд ли смогу когда-нибудь себе объяснить. Она была отперта в любое время дня и ночи! Быть может, это была какая-то прихоть, каприз, игра со страхом? Не берусь судить…

Поднявшись по лестнице, я дважды позвонил. Ожидая, когда мне отопрут, я машинально взялся за ручку двери и надавил на неё. Дверь немедленно открылась… Вы не можете себе представить, не можете вообразить, как я был изумлён! В отличие от парадного входа эта дверь всегда тщательно запиралась. В продолжение нескольких лет я посещал этот дом, заходил в гости к инженеру по меньшей мере два раза в неделю – старые холостяки, вроде меня, с трудом переносят одиночество! – и ещё никогда не случалось, чтобы я застал дверь в квартиру отпертой… К тому же, как бы вам сказать, сегодня я был вообще не в настроении, душу тяготило какое-то дурное предчувствие – предчувствие чего-то неприятного, что ли, чреватого опасностями… Я вошёл в переднюю и тут, как никогда, испытал странное ощущение – физическое, пожалуй, ощущение пустоты и тишины, в которых растворялось нечто безнадёжное и непоправимое. По коже пробежали мурашки, словно я очутился на дне какого-то стометрового колодца.

Я повернул электрический выключатель – в этом доме, как видите, все осталось от былых времён, даже электрические выключатели. Торопливо снял шляпу и пальто, повесил их на вешалку. И тогда же заметил, что там как-то одиноко, очень одиноко и уныло висит лишь чёрное демисезонное пальто инженера. Никакой другой одежды, ну абсолютно никакой на вешалке не было, а это не выглядело обычным, ибо там всегда что-нибудь висело – или плащ племянницы, или хотя бы старое, поношенное пальто домработницы. «Как в покинутом доме», – пришло мне в голову, и, кто знает почему, мне вдруг стало поистине холодно. А радиаторы были тёплые, центральное отопление работало, по-видимому, ещё с утра.

Я потёр руки, чтобы ободриться, и направился прямо в кабинет инженера, иными словами – сюда. Сколько минут прошло с того момента, как я перешагнул порог этого дома, до того как я оказался в кабинете?… Да, вероятно, три или четыре… Постучался ли я в дверь?… Не могу припомнить. Но, вероятно, постучался. Разве можно входить в чужую комнату без стука?

Я открыл дверь. Инженер лежал на полу, вот здесь, между койкой и письменным столом. Лежал навзничь, вытянувшись во весь свой рост. Он был высокий человек, но в ту минуту показался мне каким-то… укороченным. Руки его были раскинуты в стороны, ладонями кверху.

Первым делом я подумал, что ему дурно. Опустился на колени у его головы – глаза были остекленевшие, мёртвые, неподвижный взгляд устремлён в потолок. Лицо казалось синеватого оттенка, рот был раскрыт, и в углах губ виднелись мелкие, водянистые пузырьки.

Я положил руку ему на лоб. Лоб уже холодел, но кожа все ещё испускала какие-то последние остатки тепла.

Тогда я испугался. Вылетел из комнаты, покружился, как волчок, по холлу, громко крикнул: «Есть тут кто-нибудь?», подождал секунду-другую (а в душе прекрасно знал, что в квартире нет ни одной живой души!) и выскочил на улицу.

Побежал в аптеку и оттуда позвонил в Центр. Потом из киоска, что на углу, купил пачку сигарет. Решил ждать на лестничной площадке прибытия представителей министерства и следственных органов».

Капитан Петров (до этой минуты он ни словом не участвовал в диалоге между полковником и свидетелем номер один. Но тут – наконец-то! – он поднимает голову и с совершенно равнодушным видом задаёт безразличным и ровным голосом вопрос, который готов слететь с языка Аввакума). Вы сказали, гражданин Крыстанов, что, после того как тронули рукой труп инженера, сразу же «вылетели» (простите, я повторяю ваше выражение) из дома для того, чтобы позвонить в Центр. Это объяснимо и вполне в порядке вещей. Но вы позволите мне задать вам один небольшой вопрос?

Савва Крыстанов (пожав плечами). Пожалуйста! Я к вашим услугам.

Капитан Петров (по-прежнему равнодушно). Почему вы не воспользовались телефоном инженера?

Пауза. Свидетель номер один и полковник Манов глядят в направлении телефона. Аппарат стоит на левой стороне письменного стола, видна лишь его чёрная коробка. Аввакум устремил взгляд на лицо свидетеля.

Савва Крыстанов (слегка покраснев, смущённо). Я было поднял трубку, но, набирая номер, понял, что телефон выключен. У инженера была эта привычка выключать телефон, чтоб его не беспокоили. Я нагнулся, чтобы вставить штепсель в розетку, и тут заметил, что штепсель оторван – его просто не было! Кто-то оторвал штепсель… И тогда я решил позвонить из аптеки.

Капитан Петров (чуть улыбаясь). Значит, вы не «вылетели» так внезапно, как сказали нам.

Савва Крыстанов (обиженно). Понимайте этот глагол, как вам угодно. Пожалуйста!

Капитан Петров. Ещё один небольшой вопрос, разрешаете?… Спасибо. Вы сказали, что, положив руку на лоб инженера, ощутили какое-то, пусть ничтожное, тепло. Почему же вы не допустили, что инженер только потерял сознание, что он находится в коматозном состоянии, а решили – и при этом совершенно категорически! – что он уже мёртв? Откуда и на каком основании вы почерпнули непоколебимую уверенность в том, что ваш друг мёртв?

Савва Крыстанов (с горечью, но без обиды). Почему я с такой непоколебимой уверенностью сообщил в Центр, что он мёртв?… В сущности, я и теперь не могу себе объяснить, каким образом у меня вдруг создалось впечатление об уже наступившей смерти… Может быть, моё сознание было уже заранее поглощено неясным предчувствием чего-то рокового, фатального, что или уже случилось, или же непременно случится… Скорее это было дурное настроение, нервная депрессия… Ведь предчувствие – это, разумеется, метафизика.

Полковник Манов сдержанно смеётся, но в этом сдержанном, подавляемом смехе Аввакум чувствует нотки довольства. Он замечает, что о предчувствии нельзя говорить вообще, что есть разные виды предчувствия. Так, например, лично он всегда предчувствует предстоящую перемену погоды, так как суставы начинает «ломить» за несколько дней до неё, весьма осязательным манером подсказывая, что погода непременно испортится. Стало быть, в данном случае и речи не может быть о какой-то метафизике. Вообще… Но давайте не будем терять время и по-деловому перейдём к конкретным вещам…

Полковник достаёт из кармана пиджака листок, аккуратно сложенный в виде конверта. Разворачивает и, поближе наклонясь к доктору математических наук, спрашивает его, не узнает ли он случайно этот предмет. Предмет представляет собой… булавку для галстука, небольшую серебряную монету, припаянную к игле, тоже серебряной, длиной около полутора сантиметров. Монета явно античная, на лицевой её стороне заметно изображение женщины, одетой в короткую тунику. Надпись на ободке почти уничтожена временем, столетиями, бесконечными прикосновениями несметного количества пальцев. Однако на голове богини шлем, боевой шлем, украшенный густой, стоящей торчком гривой, в правой руке – копьё. Поэтому можно предположить, что это Афина-Паллада или в крайнем случае – Диана. Полковник, показывая булавку, улыбается немного загадочно и снова спрашивает, не может ли свидетель сказать что-нибудь, что-нибудь припомнить в связи с этим предметом. Например, – подсказывает он, – не видел ли он эту булавку у кого-нибудь в галстуке? Не припоминает ли он этого?

Свидетель тяжело переводит дух и вытирает лоб платком, хотя лоб его сух. Протягивает руку к безделушке, но тотчас же отдёргивает её. Затем переводит взгляд с одного собеседника на другого с таким видом, будто эти люди вдруг появились из преисподней, чтобы склонить его к какому-то страшному, смертному греху.

– Странно! – бормочет он. – Это выглядит почти фантастично.

– Напротив, весьма реально, – говорит полковник.

– Да ведь это же моя булавка! – восклицает внезапно Савва Крыстанов. Он ожидает, что его слова произведут невероятный эффект.

– Так я и предполагал, – говорит полковник.

Свидетель молчит. Его заявление, очевидно, не произвело никакого эффекта.

– Я предчувствовал, – продолжает полковник, – что эта безделушка, по всей вероятности, ваша. И отнюдь не в силу каких-то там метафизических, туманных догадок – такого рода догадки я без обиняков называю бессмыслицами! – а просто потому, что на вашем выцветшем коричневом галстуке есть под узлом тёмное пятнышко, формой напоминающее эту серебряную монетку. Кроме того, там видна дырочка – её вижу даже я, несмотря на свою близорукость. Дырочка, естественно, проделана вашей булавкой. Вовсе необязательно человеку быть чересчур наблюдательным для того, чтобы все это заметить! – Полковник оборачивается к капитану Петрову: – Не так ли, коллега?

Молодой человек молча усмехается и утвердительно кивает головой.

– Объясните мне, пожалуйста, – говорит полковник Манов, заворачивая булавку обратно в бумажку, – объясните мне, как и когда попала эта вещица сюда, в комнату инженера, – мы открыли её почти под койкой, вон там, сантиметрах в двадцати от трупа. Вы утверждаете, что лишь опустились на колени у головы покойного. И ещё вы уверяете нас, что говорили, вернее, пытались говорить по телефону. Но все это никак не объясняет местонахождения вашей булавки под койкой. Как и почему она попала туда?

Савва Крыстанов молчит. Сейчас у него на лице в самом деле выступили капельки пота, но он их не ощущает. Руки его расслаблены, и нижняя челюсть тоже – за полуоткрытыми губами поблёскивает золотой зуб.

– Ну говорите же! – торопит его полковник. – Нам очень любопытно узнать кое-что насчёт этой булавки. – Затем, спохватившись, что, быть может, перегнул в строгости, добавляет более мягким и почти дружелюбным тоном: – Мы, разумеется, не настаиваем. Сейчас вы можете ничего не говорить, это ваше дело. Но пока следствие продолжается, мы задержим у себя эту булавку.

Пауза. Усилитель отчётливо передаёт тиканье часового механизма.

– Знаете, – произносит, наконец, Савва Крыстанов, облизнув губы, – я и сам не знаю и не могу себе объяснить, почему и каким образом моя булавка попала сюда… в комнату инженера… – Его собеседники словно бы скучают, и это смущает его. – Впрочем…

– Что впрочем? – Полковник протирает платком стёклышки очков и зевает. – Вы что-то хотите добавить?

– Именно, нечто очень существенное – Он наконец ощущает, что лоб его мокр от пота, но почему-то не поднимает руку, чтобы вытереть его. – Вчера утром, повязывая галстук, я заметил – это было ровно в восемь часов – заметил, что булавка отсутствует. Позавчера я был в другом галстуке, сером, так как надел серый костюм. В серый галстук никогда не вкалываю эту булавку, хотя без неё чувствую себя неполноценным человеком. Смешно, конечно, но у каждого свои слабости… Когда я защищал докторскую диссертацию, у меня в галстуке была эта монетка – как вы называете мою булавку. Все хорошее, что случалось со мной в жизни, случалось в присутствии этой «монетки»… Называйте её талисманом, метафизикой, как вам угодно, но я её люблю, и в этом все дело… Итак, вчера утром я установил – можете себе представить, с каким чувством я это установил! – что она бесследно исчезла. Говорю «бесследно», потому что перерыл весь дом, все перевернул вверх дном, даже в книги заглядывал, пытаясь её найти, но – тщетно… На целый час опоздал на службу. Впервые с тех пор, как поступил сотрудником в Центр, – впервые, и это можно проверить. И вот со вчерашнего дня в моей душе утвердилось скверное предчувствие… Мне все казалось, что нечто случится. И вот что случилось!