Текст книги "Сумрак в конце туннеля"

Автор книги: Андрей Гребенщиков

Соавторы: Никита Аверин,Ольга Швецова,Константин Бенев,Вячеслав Бакулин,Павел Старовойтов,Денис Дубровин,Евгений Шкиль,Элона Демидова,Дмитрий Панов,Нина Золотова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Музыкант поперхнулся отфильтрованным воздухом, но бродяга, похоже, ничего не заметил и продолжал свою реплику, словно читал с листа:

– Барон почему-то не разделяет моего мнения, что красота спасет мир. Между тем на свете нет другой силы, которая была бы на это способна. Человечество уже доказало, что само о себе позаботиться не в состоянии. Более того, возведя некрасивость в ранг закона, оно себя едва не убило. Поэтому единственная его надежда – красота. Без нее у нас нет будущего, а есть лишь одно из двух: недолгие мучения и быстрая смерть или длительное гниение с постепенным откатом в первобытность.

– Кхе-кхе… – прокашлялся музыкант. – А почему Барон так не считает?

– Этого мне выяснить не удалось, – ответил бродяга и моментально, без какой-либо паузы, переключился на другую тему: – Так все-таки куда ты идешь?

– К памятнику Ахматовой. Уже пришел, – музыкант махнул футляром в сторону ажурной ограды.

Раньше, чтобы попасть за этот забор, необходимо было попросить охранника отворить калитку. Теперь здесь, конечно, уже никого нет и просить не надо. Автоматический механизм фигурных ворот давным-давно умер, они стояли широко распахнутые, словно несуществующие хозяева двора заранее приготовились к приему гостей. А гости расстраивали – наезжали нечасто.

Посеревшие от осенних дождей столбы с лепниной еще крепко держали уставший металл, и старый почерневший тополь недовольно смотрел сверху вниз, грустно качая безлистной головой, – как раньше. Именно Ахматову он не помнил, все-таки не настолько стар, а вот суетных людишек вообще – очень хорошо и не доверял им.

– А, знаю, знаю! – воскликнул бродяга:

 
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
 

– Да, верно, – музыкант кивнул, он никогда специально не заучивал стихи, но строчки пришли сами собой:

 
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
 

Позеленевшее изваяние – рисунок Модильяни в бронзе – венчало кучу строительного мусора. Когда-то оно покоилось на пьедестале, облицованном гранитной плиткой, посередине аккуратного газончика. Однако время чаще калечит, нежели врачует, – из мешанины ржавых изорванных листов жести, полусгнивших обломков стропил и раскосов, кирпичного и стеклянного крошева поднималось уродливое бетонное основание без малейших следов гранита.

Памятник, к счастью, не пострадал. Ну а прозелень – она была уже тогда, когда к скульптуре еще приносили цветы.

– А что у тебя тут? – с любопытством осведомился бродяга.

– Дела, – уклончиво ответил музыкант.

– Поэтическое паломничество?

– Что-то вроде.

– Не может быть! В одиночку?

Музыкант немного подумал и сказал:

– Надеюсь, что нет.

Оборванец обвел округу взглядом. Вдоль улицы теснились дома, бежали куда-то облака, тихо ржавели пустые оболочки насекомых-автомобилей, и не было даже намека на постороннее присутствие.

– Но здесь ведь нет никого, кроме нас.

– Это до поры до времени.

– А, вот как… Ладно, – показалось, бродяга исчерпал вопросы – но только показалось: – Так когда?

– Через час. Или через год, – задумчиво ответил музыкант, выдержал паузу и с грустью добавил: – Или никогда.

– Понятно… – протянул оборванец с подозрительной многозначительностью и наконец замолчал.

Будь музыкант внимательней, непременно заметил бы, что бродяга что-то замыслил, но он погрузился в воспоминания и, как токующий глухарь, временно утратил способность видеть и слышать.

Этот день много лет назад – может, десять, а может, и двадцать – никто уже не помнит, сколько прошло, – был пасмурный, но дарил теплом. Впрочем, когда стрелка вплотную подобралась к назначенному часу, серые облака неохотно разошлись, открывая бесконечную синеву. В небесные прорехи заглянуло светило, и день заиграл яркими красками, заискрился тысячью бликов во множестве капель, застывших на траве и на листьях, на свежем черном асфальте, на гулком металле крыш и жирных лоснящихся спинах спешащих авто.

Он, совсем молодой и еще не музыкант, одиноко стоял у памятника и напряженно ждал. Время тянулось очень медленно, словно желая помучить, и он спасался, забегая в мыслях на полчаса вперед. Там, в будущем, были насыщенный кофейный аромат обжигающего эспрессо в кафе через дорогу и сладкий запах эклеров, негромкое поскрипывание кожи диванов и успокаивающее гудение кондиционера. Там были робкие взгляды и трепетные улыбки, будто бы случайные касания и неловкие слова.

Солнце улыбалось так заразительно, что ему нельзя было не улыбнуться в ответ, и он, еще не музыкант, улыбался, прижимая к груди большой букет красных роз.

А вредная стрелка часов будто приклеилась к одной цифре. Ожидание никак не заканчивалось…

– Ну, прощай тогда, – бродяга протянул руку для пожатия и шагнул к музыканту.

Тот посмотрел сквозь него и машинально кивнул.

– Пойду и я своею дорогою, – пробормотал оборванец, сделав пасс, словно заправский иллюзионист. – Ну а ты – и в никуда, и в никогда, – в протянутой руке словно по волшебству появился узкий длинный нож, и бродяга коротко ткнул им музыканта в живот, – как поезда с откоса.

Боли не было. Она не пришла ни сразу, когда музыкант удивленно смотрел на окровавленный клинок, который бродяга аккуратно вытирал о рукав лохмотьев, ни когда все понял, увидев кровь на своих руках, ни позже, когда, цепляясь за ржавый скелет автомобиля, сползал на холодный асфальт.

Оборванец принялся грабить его – пока живого, но уже мертвого. Щелкнул замком футляра, покрутил в руках гитару и небрежно отбросил в сторону, усмехнувшись:

– Надо же – действительно музыкант! – инструмент жалобно застонал, ударившись о мостовую. – Впрочем, это уже не важно. Музыки больше не будет. Никогда.

Потом бродяга вывалил на дорогу содержимое сидора и стал в нем неспешно рыться. Иногда он поворачивался к музыканту, скалился и одобрительно кивал. А тот молча смотрел в небо и ни о чем больше не думал – поздно.

Может быть, собери он все силы, разозлись хорошенько, и сумел бы подняться – но что тогда? Он придушит убийцу, а потом умрет рядом, и надежда умрет вместе с ним. Следующего года не будет. Больше никто не придет к памятнику Ахматовой, что на улице Большая Ордынка, у дома номер семнадцать. Никто не станет ждать, сжимая в руках цветы и считая минуты, предвкушая желанную встречу. Об этом стоило сожалеть, но – смертные тоска и отчаяние – зачем? Если все уже кончено?

Оборванец подошел к умирающему и, ничуть не стесняясь, выгреб все из его карманов.

– Вот спасибо, дорогой ты мой человек! – весело рассмеялся он, увидев патроны.

Потом сорвал с музыканта противогаз, бросил ему на грудь свой респиратор – мол, все честно – и, подхватив чужой сидор, куда вернул все выброшенное, зашагал прочь, но перед тем глумливо попрощался, не в силах унять злое безнаказанное веселье:

– Ну, давай. Может быть, еще встретимся…

Музыкант не слышал его слов. Он снова был в том дне – десять или двадцать лет назад, – стоял перед бронзовой поэтессой и в руках его опять были розы, предназначенные другой. Он просто стоял и слушал шум живого города, подставлял лицо теплому ветру и был почти счастлив. Ему недоставало лишь самой малости: звука легких шагов, облака светлых волос и мягкой улыбки, синих глаз – того, чего не дождался.

Музыкант ощутил на лице влагу. Небо плакало – но здесь ли, где он медленно умирал, или там, где был почти счастлив, – не сумел различить. Ему показалось, что уже слышит частую дробь каблучков по асфальту и беззаботный веселый смех, видит белое платье, но все заслонила серая пелена дождя.

– Не надо слез, – прошептал он небу.

И все закончилось.

* * *

Огненно-алый шар солнца, повисев немного над рваной линией горизонта, будто размышляя: а стоит ли? – нехотя уполз вниз, и сразу похолодало. Сумерки наконец-то накрыли мертвый город. Воздух будто посерел, сделался непрозрачным и плотным, и, казалось, его теперь можно зачерпывать горстями и пить, как воду, а если хватит наглости, то даже набрать во флягу про запас. Глупость, конечно.

Обычно двигаться ночью было не в пример опасней, чем днем. Человек ведь не кошка: в темноте ничего не увидит и легко станет добычей хищников, которых на пустых улицах не то чтобы много, но – да, встречаются. Правда, если взглянуть с другой стороны, то так, наоборот, безопасней: все-таки даже сейчас именно человек – опаснейшее животное. Но он-то как раз – вот парадокс! – предпочитает блужданию в темноте сидение дома, в стылых туннелях.

Люди военные, как правило, парадоксами головы себе не забивают: есть приказ, значит, найдется и компромисс, а о крайностях думать не стоит. Если подойти к задаче изобретательно, тогда и ночью можно действовать почти столь же эффективно, как днем. Тут рецепт прост: свериться с лунным календарем и не забывать о погоде – не вовремя возникшая облачность может подпортить нервы. Вот, правда, найти метеоролога стало непросто.

Впрочем, чтобы чуть-чуть подождать, погодный специалист не нужен. Луна любопытна, она обязательно выберется на черный перкаль неба, щедро посыпанный крупой звезд, и, глядя на землю, засияет молочно-белым, словно фонарь. Подождать – сущая ерунда, любое человеческое умение есть не что иное, как смесь терпения и старания.

И в самом деле, стоило луне появиться, как на пустынной дороге меж двух рядов мертвых автомобилей, словно по волшебству, из тени соткались несколько фигур. У каждой в руках было оружие. Они немного постояли на месте, прислушиваясь, а потом две осторожно приблизились к лежащему на асфальте человеку.

Глаза человека были сомкнуты, на лице застыл покой. Его можно было принять за спящего, если бы не зловещая лужа, в которой он лежал. Она хищно отблескивала черно-красным. В бледном свете луны от защитного костюма лежащего словно бы исходило призрачное сияние, и казалось, что уродливые кровавые разводы, наоборот, поглощают свет.

Один из подошедших опустился перед человеком на колени и принялся нащупывать пульс, второй безмолвно застыл рядом.

– Ну? – раздалось спустя секунду, голос из-под маски прозвучал глухо, словно из могилы.

– Момент… Есть. Но пульс очень слабый. Похоже, – боец опустил взгляд на запятнанный асфальт, – он потерял много крови.

– Так… – командир ненадолго задумался.

Приказ есть приказ. Выполнить его он должен любой ценой и непременно выполнит, но бессмысленно рисковать жизнями – своей и бойцов – не станет. Этот бедняга, словно подарок на Новый год, подвернулся в самое время. Можно взять его и возвращаться, не играя больше с судьбой в опасные игры. Они достаточно долго плели вокруг станции паутину засад и ловушек, чтобы понять: все бесполезно, урки не ходят наверх.

Вот только полезен ли будет пленник?

Командир сдвинул противогаз на лоб и с наслаждением вдохнул полной грудью холодный воздух, потом негромко спросил:

– В сознание привести можешь?

– Попробую, – неуверенно ответил боец. – Но обещать не могу – он почти мертв.

Однако боец ничего не успел сделать. Человек застонал и открыл глаза, лицо исказила гримаса боли. Он протянул руку, будто пытаясь дотянуться до чего-то, лежащего в темноте у соседней машины, но через мгновение бессильно уронил ее на асфальт.

– Командир!.. – воскликнул боец, но командир и сам все прекрасно видел.

– Кто ты? – строго и четко произнес он. – Куда и откуда двигался? С какой целью?

Человек не услышал. Он смотрел прямо на командира, но словно бы сквозь него, не замечая, не видя. Вернее, видя, но – что-то свое, будто присутствовал одновременно в двух местах: здесь и не здесь.

– Можешь что-нибудь сделать? – командир присел рядом с бойцом.

Тот сорвал противогаз, и светлой волной по плечам рассыпались длинные волосы, склонился – склонилась? – ниже, легко ударил – ударила! – по щеке и повернулась к командиру, тихо спросила:

– А нужно?

Тот не стал отвечать.

– Ты пришла меня утешить, милая? – вдруг слабым голосом произнес человек, в упор глядя на девушку.

Та отстранилась. Командир хмыкнул и недоуменно посмотрел сначала на нее, а потом на него. Человек выдержал короткую паузу и с грустью, с болью вдруг выдохнул в холодный ночной воздух:

 
Все отнято: и сила и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.
 

Стихи медленно воспаряли к луне, а слушатели растерянно хранили молчание. Неожиданность их совершенно обезоружила, заставив усомниться в реальности происходящего. Здравый смысл твердил, что такого не может быть – времена поэтов и романтиков давно канули в Лету. Казалось, то ли они попали в сказку, то ли умирающий над ними изощренно издевается. Впрочем, он мог и просто бредить.

Наконец командир, справившись с собой, опять задал свои вопросы:

– Кто такой? Откуда шел? Куда? Зачем?

Но человек по-прежнему его не видел, он смотрел только на девушку:

 
Веселой Музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке темном клонит,
Изнеможенная, на грудь мою.
 

Лицо девушки потемнело, в глазах мелькнули молнии. Пожалуй, будь незнакомец не ранен, заработал бы сейчас пощечину.

Командир негромко спросил:

– Вы что, знакомы?

– Первый раз его вижу, – мрачно отозвалась девушка.

– А он, по-видимому, тебя знает.

– Только кажется.

Командир вдруг подмигнул ей:

– Не молчи.

Она вопросительно изогнула бровь, и командир повторил:

– Отвечай.

Девушка сделалась еще мрачнее, подняла глаза к небу, вспоминая все стихи, что знала когда-то, вздохнула и тихо промолвила:

– О тебе вспоминаю я редко…

Человек попытался приподняться и застонал, а она вдруг с неожиданным чувством продолжила:

 
Я не знала, ты жив или умер, —
На земле тебя можно искать
Или только в вечерней думе
По усопшем светло горевать…
 

Замолчала, поднялась и отошла в сторону, отвернулась, глядя во тьму.

Командир, немного повысив голос, в третий раз с нажимом повторил:

– Кто? Откуда и куда? Зачем?

На лице раненого тенью мелькнуло удивление, казалось, он только сейчас заметил, что тут есть и другие люди, и тускло ответил:

– Я уже мертв. Откуда у мертвеца имя? Имена бывают у живых. Шел с Третьяковской. Сюда. А зачем?.. – он умолк, пристально глядя на тонкий девичий профиль в водопаде лунного света.

Пусть она – другая, пусть не ее он ждал на этом месте целую вечность назад, – пусть. У нее своя печальная история, которую хочется забыть, у него – своя. Но он все равно благодарен надежде и памяти за их ложь, за то, что привели сюда. Все эти пустые неуютные годы, все опасности и унижения – все ради этого момента. Все не напрасно.

– Потому что не могу по-другому, – закончил он.

– Дурак, – прошептала она, но ветер тут же унес слова.

– Ладно, достаточно, – командир решительно поднялся: сказанного и впрямь было достаточно.

Он подошел к девушке, коротко спросил:

– Донесем?

Та пожала плечами.

– Должны!

А раненый впал в странное состояние. Он не слышал и не чувствовал больше ничего: ни как его перекладывали на плащ-палатку, ни как подсовывали под руку гитару. Он видел только девичий силуэт, красиво подсвеченный луной, – облако волос, словно нимб.

Командир негромко, но энергично скомандовал:

– Взялись! – и бойцы подхватили импровизированные носилки.

Девушка повернулась. Свет блеснул на ее щеках, прикоснувшись к дорожкам соленой влаги, и он, внезапно уже не мертвец, а вновь музыкант, утонул в глубине ее глаз.

Артем Степанов
Прошедший день

В который раз ему приходилось бежать. Убегать от новой жизни уже порядком надоело, но что поделаешь: когда на кону твоя жизнь, побежишь как миленький. Впрочем, сегодня обстоятельства складывались вообще не в его пользу. Одно дело – убегать одному, сколько раз приходилось, но когда рядом с тобой еще один человек… Казалось бы – напарник, все проще, но даже тут фортуна обломала его. Напарник, как же! Напарница. Кто бы мог подумать. Ребята у костра долго бы смеялись. Романтик хренов. Вот и пожинай теперь…

Собаки увязались за ними давно. Словно поджидали. Самое смешное, что напали, по традиции, внезапно и в самом неподходящем месте. Ну а дальше как по маслу – назад путь отрезан, не отступишь, для прорыва боеприпасов не взял, глупец, а вперед – ну вот они бегут сколько времени, да только у новых хозяев мира всяко сил побольше будет, сколько не угощай их подземными подарками в металлической оболочке.

Сколько раз он успел пожалеть об этой затее. Да практически весь этот марафон в голове крутилась одна и та же мысль. Забавно, конечно, думать об этом, когда за тобой гонится свора мутантов, но что поделать. Бежишь, задыхаешься, поглядываешь за своим горем, бегущим рядом, а думаешь о том, какого черта тебя сюда занесло вообще. Как будто впервые на поверхности. Но чего не сделаешь ради нее. Нет, точно, не зря его прозвали Романтиком. Главное, история возникновения прозвища совершенно другая, а тут выходит, что оно подходит как нельзя кстати. Главное – не подохнуть теперь, аки Ромео да Джульетта. Поговаривали, нет повести печальнее на свете – это они еще по радиационной поверхности тридцать третьего года не бегали, клоуны.

– Вадим, они догоняют! – донесся голос в наушнике, вырывая его из омута мыслей. Как бы не шутил над своей напарницей, а пока что она справлялась, да еще бы и фору дала многим. Ну и барышни нынче пошли.

Ничего не говоря, он на бегу повернул голову, чтобы посмотреть, что творится сзади, и в этот же момент уловил на себе тяжелый взгляд хищника, отделившегося от стаи, чтобы зайти на прыжок. Сталкер тяжело выругался и полоснул по собаке очередью. Хоть где-то повезло. Несколько шальных пуль срубили противника, когда тот уже оттолкнулся лапами от земли.

– Минус, – как-то по инерции передал он в эфир, забывая, что сейчас работает не в привычной компании.

Ноги в тяжелых «берцах» потихоньку наливались тяжестью. Маска начинала запотевать сильнее некуда. Вадим повернулся, чтобы посмотреть на «мешок», как он в шутку обозвал спутницу, впервые увидев ее в защитном костюме. И все же, как она держалась на ногах, оставалось для него загадкой. Тут он уже молится о втором дыхании, а о ней-то что говорить. Но тем не менее она не сбавляла темп. «По утрам, что ли, бегает?» – как-то в шутку, незаметно для себя сказал он.

– Я еще и зад качаю, не замечал? – произнес запыхавшийся женский голос. Дурацкая привычка не выключать микрофон все-таки рано или поздно его погубит. Хотя последняя информация скорее была ему на руку.

– Я запомнил, – ответил он, пытаясь улыбнуться.

Они бежали по какой-то улице. Сколько раз он ни пытался посмотреть на таблички, где раньше были записаны названия улиц, ничего знакомого так и не смог уловить. Где таблички, ровно как и половина стен, отсутствовали, где из-за вездесущего мха была скрыта практически половина букв, да и вообще на бегу распознать что-то сквозь запотевшую маску было той еще задачей. Просить девушку об этом он и не думал. Ее вообще сейчас лучше не трогать.

А хуже всего было то, что по глупости своей он выбрал для романтического свидания ночь. Нет, ночь, безусловно, придавала свой шарм, благо Вадиму с ребятами уже не раз приходилось выходить на поверхность с родной станции именно ночью. Но так как нынешняя вылазка была, мягко говоря, внеплановой, то спасибо нужно было говорить хотя бы за то, что не в чем мать родила бегут, так что не ему заикаться про ПНВ и прочие полезные штуки. Без них же ориентироваться на местности приходилось ой как трудно. Тут бы ногу не свернуть, споткнувшись о бесконечный мусор, а он все мечтает. Нет, романтик, точно, чертов романтик!

На ближайшей развилке он резко свернул направо, чего его спутница не ожидала, а потому начала отставать. Лай с каждым шагом звучал все ближе и ближе. Вот это уже точно были неприятные новости. Одно дело молодняк, который, как и в людской среде, старается вырваться вперед, за что и получает по шапке, и совершенно другое – матерые охотники. Те могут хоть вечность за странниками непутевыми гоняться. Да только вот где взять-то ее, вечность? Да и не хватило бы их на вечность. Совсем как в старые добрые времена…

– Ян, подбавь шагу! Аль на звезды загляделась?

– Смешно, – а вот это уже очень плохой знак. В голосе девушки чувствовались нотки зарождающегося страха. Подкрался-таки, окаянный. Теперь шутки в сторону.

Вадим свободной рукой начал шарить по карманам разгрузки. Нащупал кольцо. Как учили: дернуть – кинуть назад – дождаться взрыва. Но он вспомнил о Яне. Слишком рискованно, мог бы и с самого начала догадаться. Погубить даму сердца прямо вот тут, как-то не по-джентльменски выходит.

Предательски зашуршал микрофон. Все хотел же механику забросить, а теперь мучайся. Наконец он отчетливо услышал:

– Вадим, я не справлюсь. Они близко. Вадим… – шуршание опять взяло верх.

– Держись, совсем немного осталось! – кр икнул Вадим, пытаясь успокоить ее. И он не соврал… Вдалеке показалось небольшое строение, которое стояло в стороне от однотипной застройки. Старый дом, двух-этажный. О нем не знал, наверное, никто, кроме Романтика, да и то, каким лешим его однажды занесло в него, до сих пор не мог ответить. Впрочем, все это было неважно. Он был тут, он был на месте. Конечная цель их прибытия. Правда, они совершили такой крюк! При свете дня казалось, что до этого места не так уж и далеко. Какая разница! Главное, что там есть все необходимое. Оставалось просто добежать.

Просто…

– Дом прямо передо мной видишь? – громко крикнул он в микрофон.

– Вадим, я…

– Дом! Видишь его?! – повторил он, чувствуя, как на той стороне нарастает паника.

– Вижу, – послышались первые всхлипы. Не вовремя, чертовски не вовремя. Бабы, что с них взять!

– Вперед к нему, я прикрою.

Вадим что есть сил побежал до заветного входа. Ноги наливались свинцом, каждый шаг болезненно отдавал в мышцы, но он не сдавался. «Глупо вот так сдаться, находясь прямо на пороге, верно?» – он повторял эту фразу про себя все то время, пока не достиг двери.

Взломав собственноручно навешенный замок, Вадим резко развернулся и, включив фонарь, открыл прицельный огонь.

Их было много. Больше, чем он мог себе представить. Ладно хоть собаки, а не прочая непонятная форма жизни нового мира, которой тут пруд пруди. Но впрочем, какой тут «ладно»! Нынешних «собак» и собаками-то сложно назвать. Прозвали так за отдаленную схожесть. На своем веку сталкер успел стать свидетелем всех их метаморфоз. Гадость, которой бомбили Москву, со временем трансформировала их в далеко не самых преданных друзей человека.

Двух первых, что подобрались к девушке на подходящее для прыжка расстояние, Вадим сумел одарить свинцом без особого труда, но на этом его старый верный автомат дал слабину и заклинил. А вторая волна не заставила себя долго ждать. Все, что он сейчас мог, – это смотреть, как горят во тьме их налитые кровью глаза.

– БЕГОМ! – скомандовал сталкер, доставая последний аргумент в данном споре со своими противниками: не менее старый, но столько раз выручавший его пистолет. Все надежды сейчас в который раз возлагались на него.

Но даже позволив попасть в дом, им не дали отдышаться. Один, два, три, – в дверь с диким ревом ударилось что-то большое. «Вожак», – пронеслось в голове у сталкера, прежде чем он успел крикнуть своей напарнице, чтобы та опрокинула заранее приготовленный на такой вот случай шкаф и задвинула массивный засов. Слава богу, что свое убежище он подготовил заранее. Все-таки каким бы дураком ни был, а старая выучка давала о себе знать.

Когда бездарные попытки вскрыть оборону двуногих закончились, наступила долгожданная тишина. Конечно же, она была обманчива. Спинным мозгом Вадим чувствовал, как хищники смотрят на дверь, подобно волкам, загнавшим нерадивого охотника на дерево. Чем не ситуация? От такого сравнения он наконец-то рассмеялся. В голос, как говорится.

Его спутница сползла на пол спиной по стене. Отдышавшись, она тоже засмеялась.

– Вадим? – уже без микрофона спросила она.

– Чего?

– Под незабываемым свиданием ты это понимал? – девушка посмотрела в его сторону.

– Не предполагал, что так выйдет, честно, – ответил он, попутно меняя фильтры ей и себе. – Но импровизация зачастую круче. Впрочем, сейчас посидим еще немного, и я докажу, что еще остался порох в пороховницах.

– Собираешься впустить гостей? – ловко подколола она.

– Обижаешь, – сказал он, предвкушая дальнейшее.

* * *

– Прошу, сударыня, в мою скромную обитель для романтических вечеров с завываниями на луну и мыслями на подоконнике о девушке, подобной вам, – Вадим рукой поманил за собой свою подругу. – Единственное – давай немножечко поработаем, чтобы не мешали, так сказать «особой атмосфере».

– Ты серьезно?

– Шучу, я могу и сам, конечно же, – он поспешил оправдаться. Слишком уж нахально – бежала, бежала, а тут еще и работой ее загрузил. Непорядок. Впрочем, посмотрев на нее, он понял, что вопрос был адресован не столько из-за его предложения, сколько из-за обстановки на кухне.

Сам он уже давно перестал удивляться тому, что и как было расставлено вокруг. Мало того, что он умудрился в свое время тут прибраться, удалив слой пыли толщиной с палец, так еще и понатаскал из соседних домов более-менее сохранившуюся мебель. Поставил стол, накрыл скатертью, расставил по полкам посуду, заменив разбитую на новую. Иными словами, сделал все согласно тому, какой в его голове сохранилась картина обычной кухни. Естественно, до Катастрофы. Узнал бы кто из друзей о его «хобби», ей-богу, смеялись бы до потери пульса.

– Все это, Вадим, все это – реальность? – повторила она, по-прежнему стоя в проходе.

– Тебя ущипнуть, что ли? Ну, мы же взрослые люди, в конце концов! – рассмеялся он, хотя и понимал, что ее удивлению нет предела. Все-таки не каждый день возвращаешься в прошлое. Притом, что важно отметить, в прошлое, которое не представляется ужасным, а скорее наоборот – тем самым светлым прошлым, которое еще оставалось где-то в подкорках сознания каждого, кто помнил Москву другой.

Наконец она сошла со своего места и медленно прошлась по кухне. Осторожно, словно боясь, что все-таки это иллюзия, Яна прикасалась к каждому предмету. С особой щепетильностью она вертела в руках расставленные чашки и ложки, рассматривала сквозь зеркальца полок хранившуюся внутри посуду. Все это было слишком правильным, чтобы поверить в чудо. Она думала, что все это навсегда ушло – осталось в прошлом вместе с воспоминаниями. Так говорили все, кто возвращался с поверхности. И только Вадим молчал – теперь понятно почему.

– Шамбала?

– Шамбала, насколько я помню, где-то на Тибете, а мы всё там же. Пока осматривайся, незабвенная, а я создам нам интимную обстановку.

Вадим по традиционной схеме закрывал все окна. На первый слой защиты в виде решетки пока никто особо не покушался, но точно сказать, что так будет всегда, он не мог. Гарантий не было. Потому со временем, помимо обыкновенного завала в виде собранных тут и там старых комодов и прочих деревяшек, к ним прибавился дополнительный слой из листов железа и частей автомобилей. Конечно, такие баррикады в общую обстановку не особо вписывались, но за сохранность маленького уголка счастья нужно было чем-то платить. Соседи ему были не нужны, и без того – целая улица.

Яна времени зря не теряла и блуждала по первому этажу, снова почувствовав себя как в том далеком, каком уже… да, впрочем, неважно. Она шла по коридору и смотрела на картины, висевшие на стене. Подсолнухи, солнце, весенний пейзаж, натюрморты – хозяева точно специально выбирали солнечные, яркие полотна. В подземке такого не найти – там картины были большой роскошью и в основном украшали кабинеты начальников станций.

На вешалке, которую впопыхах она и не сразу заметила, висела одежда. Подойдя ближе, Яна увидела старое пальто, местами изъеденное молью. Рядом висели маленькая курточка и еще одно пальто – судя по черному поясу, женское. Создавалось ощущение, что хозяева дома пришли с работы, отдыхают или разошлись по своим бытовым делам. Но они вместе, они дома. В это так хотелось верить.

– Ян, – донеслось откуда-то из глубины. От неожиданности девушка даже вздрогнула. У дома был хозяин. Зачем верить, когда все и так на своих местах.

– Так все и было?

– Признаюсь, свечи я зажег, а все остальное, видит Бог, было на своих местах, – сталкер виновато развел руками, отчего девушка не сумела сдержать смех.

– Дурак, я про все, что вокруг нас, ну?

– Твоя манера добавлять это «ну» когда-нибудь вынудит меня сказать «баранки гну!».

– Я тебе скажу, – она сжала кулачки. В перчатках на размер больше это выглядело более чем забавно.

– На самом деле, история этого дома уходит корнями в… Сейчас бы сигаретку для начала, – он облокотился о край плиты, картинно потирая указательным пальцем маску.

– Господи, давай уже без этих своих прелюдий!

– Даже повыпендриваться не даешь. Так уж и быть – расскажу как есть. Как я нашел этот дом, и как его раньше не обнаружили другие, для меня, честно говоря, до сих пор остается загадкой. Тем не менее с тех самых пор я считаю это место только своим. То есть теперь у же нашим, но в первые недели я приходил сюда и чувствовал, как будто возвращаюсь к себе домой. Самым удивительным было не только то, что этот дом стоял в стороне от других, а то, что внутри он сохранился в прекрасном состоянии. Конечно, чего-то не хватало: оконные стекла отсутствовали, часть посуды была разбита, грязь, пыль, бла-бла-бла… Но не было того хаоса, который я видел в других домах. Я еще тогда подумал: забавно как вышло – дом-то, сразу видать, старый, а пережил все новостройки по соседству.

– Не верю, что все так и было тут! – девушка бросила на сталкера недоверчивый взгляд. Хорошо, что на ней был не стандартный противогаз, а именно маска. Эмоции хоть худо-бедно можно было распознать. Да и, опять же, не ее глаза скрывать за узкими окулярами. Впрочем, Вадим замечтался.

– Ну, конечно же, все было далеко не так идеально. Но, знаешь, стоило мне пройтись по этому дому, как я понял, что не дам единственному артефакту прошлого мира погибнуть под влиянием матушки-природы. Пришлось, конечно, изрядно помучиться, побегать по окрестностям, прибраться – но эффект можешь сейчас оценить сама, – он дошел до нее и зайдя за спину, обвел руками пространство.

Девушка еще раз осмотрелась. Нет, все это точно было настоящим – и старая мебель, так похожая на ту, что была раньше практически во всех домах, и маленькая коробка телевизора с навсегда потухшим экраном, и коврики на полу, и большой стол с горящими свечами посередине. Вот и в нее потихонечку начинало проникать чувство ностальгии. Раньше она боялась его, боялась, чтобы не заплутать в прошлом, боялась, потому что чувствовала невозможность возврата, а сейчас… сейчас ничего этого не было. Приходило спокойствие и обратная сторона ностальгии. Приятная. Отчего и слезы наворачивались не из-за жалости, а из-за мимолетного счастья.