Текст книги "Сумрак в конце туннеля"

Автор книги: Андрей Гребенщиков

Соавторы: Никита Аверин,Ольга Швецова,Константин Бенев,Вячеслав Бакулин,Павел Старовойтов,Денис Дубровин,Евгений Шкиль,Элона Демидова,Дмитрий Панов,Нина Золотова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Обязательно передам.

На всякий случай уточняю:

– Вы же помните ее? Высокая, с длинными светлыми волосами…

– Конечно, у вас очень красивая же на.

– Только уж очень необязательная, – я ворчу, но слова официанта мне приятны. «Ты самая прекрасная». И зачем-то невпопад добавляю: – Оналюбит, когда ееназывают Златовлаской.

Стою перед вешалкой и с тоской гляжу на свою ветровку. С утра капал дождь, но сейчас таскать с собой ненужную вещь совершенно не хочется. Раздеться бы и, наплевав на культуру и воспитание, залезть в фонтан… Я искренне завидую малышам: им пока неведомы глупые условности взрослого мира, поэтому сейчас они с наслаждением барахтаются в прохладной воде. А мы смотрим на них и мечтаем снова стать детьми…

Снимаю ненавистную куртку с крючка, и мой взгляд упирается в настенное зеркало, доселе скрытое одеждой. Оно разбито, прямо посредине сверху вниз змеится широкая трещина с рваными краями-осколками.

Что-то меняется, я не понимаю что, но…

За окном темно, Солнца больше нет. Тишина. Забытье и смерть.

Из зеркала на меня смотрит чужой человек с моим лицом… С половинкой моего лица, вторая часть, отделенная трещиной в стекле, – кто-то старый, уставший, с потухшим и пустым взором.

Что-то меняется.

В зеркале я. Сегодняшний и тот, что остался двадцатипятилетним. Молодым, наверное, счастливым… Жизнь, разбитая надвое.

Отворачиваюсь. Внутри кафе пыль и тлен. Музыка умерла, светильники погасли. Забытье и смерть…

Но официант еще здесь, он внимательно смотрит на меня. Ждет.

Мне нечего сказать ему. Произошедшее двадцать лет назад вернулось на один день, но Онаопять опоздала. Сначала сюда, а потом и в спасительное метро. А я опять не дождался ее.

– Как это место называлось? Раньше. – Глупый и несвоевременный вопрос, но все другие не имеют ни ответа, ни смысла.

Официант пожимает плечами:

– Я не знаю. В вашей памяти не сохранилось названия.

Кажется, я понимаю его. Не сразу, но понимаю.

– Значит, вы не знаете, пришла ли онатогда?

Призрачный собеседник мотает рыжей головой:

– Не знаю.

Мы молчим. Долго, очень долго. Может, тысячу лет, или двадцать, а может, целый удар сердца, которому не суждено дождаться этого удара. Тишину склепа, где погребены мои воспоминания, нарушает резкий и неприятный треск.

– Ваш дозиметр, – официант говорит глухо, но я слышу его даже сквозь нарастающую механическую истерику взбесившегося прибора. – Вам пора идти.

– Куда? – я усмехаюсь, но голос мой дрожит. – Разреши мне подождать еееще немного. Хорошо? Налей нам обоим пива. Любого. Главное, свежего и холодного. У тебя есть свежее и холодное?

– Для вас обязательно найдется, – он понимает меня и прощает фамильярность.

Мы сидим за одним столом и смотрим сквозь огромное оконное стекло – на синее небо, покрытое белыми облаками, похожими на сон, на неспешных, улыбчивых людей, ничего не знающих о смерти, на мудрых детей, уже все знающих о жизни. Мы нетерпеливо всматриваемся в даль, чтобы разглядеть еесилуэт.

Шипения дозиметра больше нет, оно захлебнулось и превратилось в биение сердца. Бум-бум, бум-бум, бу…

* * *

– Дед? – он не слышит шагов сестры и потому вздрагивает, когда она появляется перед ним.

– Ты напугала меня, – Дед грозит девушке пальцем, но тут же обнимает и прижимает к себе.

– Брат, уже три дня… Он не вернется, – она сдерживает себя, но непослушные слезы текут по щекам. – Пошли домой, он не вернется.

– Я знаю, знаю. – Дед кивает. Он действительно знает. – Скоро пойдем. Давай только дадим ему еще пятнадцать минут, ладно? Пятнадцать минут, и пойдем.

Дед не плачет, не умеет. Они молча сидят у гермоворот и отсчитывают минуты. Когда время выходит, молодой человек с седой челкой еле заметно улыбается – сквозь боль и странное жжение в уголках глаз:

– Он дождался свою Златовласку. Все-таки дождался.

Денис Дубровин
Я же говорил!

Нет больше ночи и дня, нет утра, дождя, снега. Хотя где-то все это и существует, но не в этой жизни, укутанной темнотой туннелей, сбрызнутой, будто кровью, отблеском багровых ламп аварийного освещения станций. Остались только вахты и отдых. Нудная, изнуряющая работа и тревожный сон после нее. Твердая лежанка, тонкое солдатское одеяло, дыхание людей, спящих вокруг. Отвратительная пародия на свободное время. Но рад будешь и такой мелочи, когда сон – единственный оставшийся способ сбежать за пределы узкого перрона. Вот только дрему могут прервать в любой миг. Хорошо, если это будет тряска за плечо, а не вибрирующий вой ручной сирены в руках старика Иваныча.

Сашка рывком сел на койке, свесил ноги, тряхнул головой и принялся натягивать сапоги. Телогрейку и драный свитер под ней он не снимал даже во сне, чтобы сберечь хотя бы те невеликие крохи тепла, припрятанные под одеждой и шерстью одеяла от выстуживающего нутра подземелий. Наконец парень вскочил, огляделся по сторонам в поисках оружия, но только потом вспомнил, что спал в родительской палатке, а не в караулке и его автомат находится на противоположном конце станции, в оружейке.

Откинул полог, пригнувшись, выскочил на перрон. Кругом вертела свой хаотический хоровод паника. Крики, грохот, отдаленные выстрелы, непрекращающийся тревожный вой. Что происходит? Мимо пробежала знакомая тетка, попыталась схватить Александра за плечо, но неожиданно кувыркнулась лицом на гранит. На спине ее застывший в каком-то ступоре юноша увидел расползающееся красное пятно.

– Эвакуация! – пронесся под сводами зычный крик начальника охраны. – Всем гражданским покинуть станцию! Укрыться в туннелях! Остается только действующий гарнизон! Повторяю, эвакуация…

Ничего нового. Расположенный на пересечении трех веток, крупный торговый узел уже не раз подвергался нападению охочих до наживы бандитов. Схема эвакуации была отработана до мелочей. Старики, женщины и дети уходили со станции вместе с молодыми людьми, которым впоследствии предстояло вернуться, после того как гражданские будут в безопасности. Словом, Сашка прекрасно знал, что делать. Жаль только, что до «калаша» сейчас не добраться, но не беда, с этим он разберется, когда придет назад.

Два шага в одну сторону, три в другую. Где его объект? Какой сегодня день? Суббота или пятница? А схема: экстренная, стандартная или чрезвычайная? Так все-таки кухня или огороды? Кого выводить? Последний вопрос он уже хотел проорать в воздух, но понял, что в таком гаме его вряд ли услышат. Замер на секунду и принял единственно верное решение – двигаться прочь от пальбы, в противоположные туннели, и уводить со станции тех, кого сможет.

Сказано – сделано. Сашка, пригибаясь сколь можно низко, бросился прочь от палатки. О родителях он сейчас не думал. Отец наверняка обороняет дом, а мать покидает перрон вместе с кем-то из подобных ему.

Эвакуация.

Кто-то считает это слово синонимом трусости, жители же их станции – необходимой мерой. Здесь, в отличие от остального метро, умели ценить человеческие жизни.

– Санька! Сюда! – окликнул юношу знакомый голос.

На краю перрона, нервно оглядываясь, стояли четверо: низкорослый паренек, с коротким ежиком волос и тяжелым взглядом темных глаз, и три девушки, испуганно жмущиеся друг к другу. Две неразлучные подружки, Аня и Даша, которые вроде бы ни с кем кроме друг друга и не общались, и первая красавица станции, Лера, – с рождения смуглая, с яркими голубыми глазами и точеной фигуркой китайской статуэтки. Руководство торгового узла гордилось ею как одной из своих достопримечательностей. И теперь напарник Александра с простым именем Егор уводил со станции именно эту красавицу. Лучше и быть не могло! Если он сейчас покажет свою отвагу, мужество, смекалку, то кто знает, как начнет относиться к нему это недосягаемое совершенство с глазами цвета довоенного неба…

– Где все остальные? – напустив на себя важный вид, осведомился Сашка.

– Остальные уже ушли. И нам бы не мешало поспешить. Застоялись.

– Так, все за мной. – Парень спрыгнул на пути, стараясь не показывать, как разозлил его панибратский тон напарника. – Зубатый – замыкающим!

Егор цыкнул, услышав свое прозвище, и ехидно усмехнулся. Начальника, мол, из себя изображаешь? Ясно перед кем. Ну-ну, изображай, Сашок. Не все тебе командовать.

Алчная темнота туннеля, даже не заметив, заглотила пять человек. Ненасытная утроба, постоянно переваривающая в своем нутре множество жизней, сомкнулась за спиной Зубатого. Маленький отряд покинул станцию.

* * *

Луч фонаря путеводным клубком скакал по шпалам. Замирал на короткое время, поджидая остальных, и вновь бросался вперед. Иногда пробегал под ногами человеческой цепочки и, увернувшись от сапога Егора, тревожно вглядывался в темноту за спиной. Но позади было тихо, и конус света, стараясь не бить в глаза, возвращался на привычное место – во главе отряда.

Сколько они уже прошли? Метров четыреста, наверное. Точно миновали блокпост, на котором не осталось ничего напоминающего оружие. Сколько Сашка не искал, но так и не нашел даже ножа. По всей видимости, наряд покинул огневую точку, чтобы помочь обороняющимся на станции. Видимо там совсем горячо. А они тут время теряют! Санек хотел пнуть шпалу, но промахнулся и едва не растянулся на полу.

– Тихо! – громко прошипела идущая следом Валерия. – Слышишь?

Парень прислушался. И в самом деле, впереди слышны какие-то крики, бряцанье железа. Хорош командир! Прет, как мутант по весне, неудержимо, вперед-вперед, но так же бестолково и глупо. Башку опустил, надулся от важности – как же, спасает гордость всей станции, мужик, блин! Тьфу ты!

Самобичевание прервал выстрел. Хлесткий, злой, закончившийся противным мяуканьем рикошета. Совсем близко. Что такое? Не должно быть никакой стрельбы, там же все свои, соседняя станция принимает беженцев, так заведено, и не раз уже бывало. Тогда кто стреляет?

За поворотом мелькнул блеклый отсвет, мазнул стену туннеля, втянулся обратно. Громыхнула короткая очередь, пули с дробным цоканьем простучали по бетону. Пронзительно закричала женщина, но вопль быстро оборвал новый выстрел. Сашка затравленно огляделся по сторонам. Вперед идти явно нельзя, тогда куда? Обратно? На обстреливаемую станцию? Или… Луч фонаря заскакал по стенам, осветил гибкие тела кабелей и труб, провалился в щербины и трещины тюбингов. Туннели здесь испещрены разнообразными техническими ходами и вентиляционными шахтами. Такое чувство, что в окрестностях их станции порылась целая компания огромных червей, ибо зачем человеку все эти лазы и шкуродеры? Решение пришло мгновенно.

– За мной! – Сашка первым шагнул в сторону и, пригнувшись, отворил низкую ржавую дверь. Никто не стал возражать, и отряд постепенно втянулся в густую сеть подсобных помещений.

Несколько минут спустя на том же самом месте топталось несколько вооруженных людей. Многие были перемазаны кровью, по всей видимости, чужой, поскольку на ногах стояли твердо и голоса у них не дрожали.

– Уверен, что здесь свет видел? – обратился старый седой мужчина к одному из боевиков. Услышав утвердительный ответ, еще раз обвел стены ярким лучом, осветил приоткрытую ржавую дверь. Обернулся к остальным. – Вы трое, лезьте следом. И чтоб обратно никто из них не вернулся.

* * *

Одна тесная комната, другая. Как отражения сам ой подземной жизни: однообразные, безнадежные, бесконечные. Придавленные низкими потолками, крашенные унылой серой краской. Все, что было внутри, давно растащили жители метрополитена, но иногда встречались сгнившие костяки загадочных агрегатов. Зачем они были нужны могущественным предкам, Сашка не понимал, как и не понимал толком, куда идет. Он слышал позади голоса – злые, грубые. Пройденные и прикрытые двери открывались потом пинком, с грохотом. Так могли идти только охотники, никак не жертвы.

Переходы, как остывшие вены, соединяющие органы этого чудовищного организма, переплетались и уводили все дальше вниз, в глубину. Вот только идти без конца по ним не получится, когда-нибудь преследователи зажмут их в углу и перестреляют, как мишени в тире. Нужен хоть какой, но неожиданный ход. «Напасть на врага? Ага, с голыми руками против автоматов. Шансы ох как велики. Тогда надо уйти прочь с их дороги. Но куда?» Сашка задавался этим вопросом уже долгое время, обшаривая фонарем каждую новую комнату. Когда луч выхватил из темноты ржавую решетку, парень остановился.

– Туда. По одному.

Девушки удивленно переглянулись.

– Быстрее! Я последним, попробую закрыть.

Один за другим молодые люди ныряли в узкий лаз, до поры укрывавшийся за хрупким от времени металлом. Извилистый ход уводил куда-то в сторону, прочь от технических коридоров, что было беглецам на руку. Санька последним протиснулся в бетонную кишку, потушил фонарь и, как мог, ногой придвинул решетку, а потом, упираясь локтями, пополз прочь. Миновал несколько поворотов, изгибаясь по-змеиному, и нагнал в конце концов остальных. Червоточина хода молчала, придавленная тишиной, не было слышно даже человеческого дыхания. Неужели удалось?

Металлическое бряканье они услышали слишком поздно и не сразу поняли, что оно означает. Только когда шахту тряхнуло, а в подошвы ударил горячий воздух, Сашка понял, что вслед им бросили гранату. Раздался неясный шум, постепенно переходящий в размеренный грохот. Обвал! Быстрее!

– Вперед, скорей, – Александр толкнул в сапоги Леру. – Засыплет сейчас!

Словно насекомые-переростки, молодые люди изо всех сил ползли прочь от преследующей смерти. Каждый метр давался изодранной одеждой, стертой до крови кожей. Никто сейчас не думал о ранах и ссадинах, подхлестываемый низким басовитым гулом осыпающейся земли. Впереди глухо вскрикнул Зубатый, послышался мягкий удар, матерщина сквозь зубы.

– Что там? – задыхаясь пылью, выкрикнул Сашка.

– Конец там, – раздался неуверенный голос. – Выбирайтесь, тут невысоко.

Ребята поднажали. Один за другим они вываливались из узкого бетонного окошка, которым заканчивался лаз. Сашка последним, зажав фонарь в зубах, оттолкнулся ладонями от краев узкой бойницы и вывалился на пол с высоты метра. Удар выбил воздух из легких, парень перекатился на спину и увидел, как оконце выдохнуло клуб пыли.

Встав на колени, он поднял фонарь и обвел им помещение. Луч пробежался по стенам, осветил штабели каких-то ящиков и озадаченно замер, уткнувшись в железную дверь, ужасно тяжелую даже на вид. Этакий индустриальный монстр, венец тяжелой промышленности сгинувшего государства. Разнообразнейшие рычаги, штурвалы и ручки, грубые сварные швы. Цвет не разобрать: за многие годы, утекшие с момента создания этого чудовища, металл покрылся толстой шкурой ржавчины.

– Где это мы? – нарушила молчание Дашка, растерянно оглядываясь по сторонам.

Все какое-то время молчали. Кто-то осматривался по сторонам, а кто-то смотрел только на себя, изучая многочисленные царапины. Ответить решился Егор, но перед этим он медленно подошел к двери, подергал за все ручки, попытался повернуть штурвальчик, но результат оказался нулевым: монументальная дверь не издала даже скрипа. Только тогда парень обернулся к остальным:

– Мы в ловушке.

* * *

В первые часы заточения пленники пытались открыть дверь: трясли ее, стучали, упирались ногами и били плечом. Пытались бить одним из ящиков, но гнилое дерево рассып алось даже от простого прикосновения. А вот древнее железо упрямо не желало сдаваться, презрительным молчанием отвечая на все удары.

Сашка предпринял попытку вернуться в лаз, но через несколько метров уткнулся в завал, состоящий из земли и вывороченных кусков бетона. Пытался рыть руками, но искореженные обломки, с торчащими костями арматуры, быстро лишили юношу иллюзий. Несолоно хлебавши он, задом наперед, вернулся обратно в злосчастный бункер.

Тут-то и пришла Александру в голову по-настоящему ценная мысль, которая отчего-то до этого даже не думала показаться в затуманенном сознании: обследовать свою неожиданную темницу. Быть может, удастся найти хоть какой инструмент, чтобы разобрать завал или открыть неподдающуюся гермодверь?

Инструмента не нашлось. Никакого. Совершенно. Зато в трухлявых ящиках обнаружились банки с тушенкой и рыбой. Неподалеку лежали упаковки галет, почему-то до сих пор не растащенные крысами, а в дальнем углу – запаянные бутыли с водой. Похоже, хозяева этого бункера загодя подготовились к войне, но вот, судя по скопившейся пыли, внутрь попасть так и не успели.

Сашка присел на корточки, опустил подбородок на сцепленные пальцы рук. Еда – это, конечно, очень хорошо, но только если их будут искать и найдут. В противном случае пища только продлит агонию.

«Будем дольше трепыхаться, да? Надо подать сигнал».

Парень снова обвел помещение лучом света, выхватил из темноты испуганные лица товарищей и все же нашел, что искал. Кривой кусок трубы лежал в нескольких метрах, отбрасывая на пол причудливую тень. Санька щелкнул выключателем, и фонарь погас. Батарейки следовало экономить.

* * *

К концу первой недели у Ани случился приступ. Девушка рыдала, захлебывалась своим страхом, ее колотила крупная дрожь, слова из перекошенного рта вылетали скомканные, малопонятные. Она несколько раз всем телом ударилась в дверь, отлетела обратно. Эта невысокая, замкнутая брюнетка казалась самой уравновешенной во всей компании, и нам тебе… Или это клаустрофобия? У человека всю жизнь проведшего под землей? Глотая слезы, задыхаясь, молодая женщина твердила только одно: «Выйти! Надо выйти!»

Сашка молча встал, подхватил металлический отрезок и подошел к самой толстой трубе, обожравшимся удавом ныряющей в стену. Первый удар получился неуверенным, тихим, но с каждым последующим звук нарастал. Замолчала потрясенно Аня, притихли все остальные вслушиваясь в вибрирующий гул, заполнивший собой тесную темноту бункера, уходящий в бетон… А куда дальше? Сашке очень хотелось верить, что наверх, к людям.

* * *

Погибла Анна. Задохнулась. Все из-за неуемного желания вырваться на свободу, на простор туннелей и станций, в чистоту фильтрованного воздуха обитаемых подземелий. Как ей могла прийти в голову идея попытаться вылезти именно таким способом? Ответа не знал никто, а если и знал, то не решался сказать. Все молчали, пораженные случившимся, только подвывала тихонько на невыносимо высокой ноте Дарья, глядя на торчащие из узкой бетонной щели ступни лучшей подруги.

В эту отдушину могла бы пролезть кошка или кольчатый червь. Мог бы попытаться очень худой, невысокий и чрезвычайно ловкий человек, которым Аня себя, по-видимому, и пос читала.

На полкорпуса ей протиснуться еще удалось, но именно в этот момент удача отвернулась от несчастной, улыбнувшись на прощание, и прокравшийся под землю отсвет сверкнул на ее острых клыках. Когда Аня попыталась выбраться, выяснилось, что обратной дороги нет, тело плотно закупорило лаз, напрочь перекрыв приток кислорода. Тут бы ей и позвать на помощь, задергаться, но женщина еще какое-то время пыталась продираться вперед, пока снаружи не остались только ступни, обутые в старые стоптанные сапоги.

Только в этот момент Аня поняла, что уперлась в тупик. Затряслась, сердце цепкими ледяными когтями сдавил ужас. Девушка пыталась извиваться, упиралась локтями и коленями, но не сдвинулась ни на сантиметр. Тогда она стала кричать, громко, страшно, перерабатывая и без того невеликие крохи кислорода. Отчаянный ее вопль так и не вырвался наружу, запертый в бетонной кишке вместе со своей хозяйкой.

Широко открывая рот, задыхаясь, словно выброшенная на берег рыба, Аня еще несколько раз дернулась и затихла. Темнота перестала для нее существовать. Пропал окружающий мрак, разжались холодные объятия бездушного камня. Остались только стены и пол спокойного сухого перегона да рельсы, убегающие вдаль. Туда, где переливался удивительно чистый яркий свет, не резавший глаза. На фоне сияния появилась высокая, очень знакомая фигура и поманила женщину к себе. И Аня, конечно же, ее узнала и, широко улыбнувшись, припустила вперед, глотая холодный, вкусный воздух полной грудью…

Девушка дернула ногой в последний раз, и старый кирзовый сапог упал на пол, разбудив остальных.

* * *

Время тяжелыми антрацитово-черными каплями падало с потолка и разлеталось липкими брызгами, столкнувшись с бетоном пола. Именно так воспринимал его Сашка. Часы и минуты нельзя было прочувствовать и измерить. Нельзя понять.

Две недели спустя он проснулся по среди так называемой «ночи». Сон был безжалостно разорван глухими, тяжелыми, шлепающими ударами. Будто мокрой тряпкой били об камень, звук такой же влажный, неприятный. Размеренный. Шлеп… шлеп… шлеп…

Парень медленно встал на ноги, покачнулся – четырнадцать дней питания галетами и водой давали о себе знать. Содержимое банок есть было нельзя – безнадежно испортилось. Стоило открыть первую банку, как девчонок едва не вырвало – так воняло то, что некогда было тушенкой.

Ладонь скользнула под одежду, пальцы нащупали рукоять фонаря. Теперь встряхнуть, обязательно, а то может и не заработать.

Щелчок. Лампа мигает, еле светится, батарейки уже все изжеваны, доживают последние минуты. Видно плохо.

Сашка сделал пару шагов в направлении звука. Вроде бы в той же стороне, где погибла Аня, тело которой так и не сумели вытащить.

На полу виднеется неясный ком, слышен дрожащий плач, редкая капель. Господи, что же это такое? Неужели какая-то тварь с поверхности нашла к ним дорогу?

Еще шаг.

Даша резко вскинулась вверх, опираясь на прямые руки, неестественно вывернула шею назад. Что это она?

Сашка понял только тогда, когда увидел светлые волосы, перемазанные красным. Потому что лица было не узнать. Дрожащее красное месиво с белыми точками вывороченных зубов и костей. Хрящи, мясо….

Тело непроизвольно начало дрожать. Дарья просипела что-то непонятное и со всей силы упала тем, что осталось от лица, вниз, на острый бетонный осколок. Брызнула струйка крови, прочертив неровную дорожку в пыли. Тотчас погас фонарь. На сей раз окончательно.

Сашка бросился к телу девушки. Неважно, что сейчас происходит, надо оттащить блондинку от камня, о который она разбила себе голову. А вдруг ей можно помочь, и еще не все потеряно?

Руки ощутили что-то теплое, липкое, мало похожее на тело высокой стройной девушки, а уши услышали надсадное хриплое дыхание, хлюпающее клокотание. Как можно довести себя до такого? Чтобы свое собственное лицо и вот так – в клочья?

Зашевелились, просыпаясь, товарищи. Они не знали еще, что произошло. Темнота до времени скрывала от них жуткую картину, скрадывала окружающий тесный мир, донося только звуки. И слышали Егор с Лерой не ставшую привычной глухую ватную тишину, а тихий плач и сдавленную, с придыханием, ругань сквозь зубы.

Даша умерла через несколько часов, так и не придя в сознание. Просто в какой-то момент перестала дышать. Никто об этом не узнал, последний дрожащий вдох заглушило гулкое «бам-м… бам-м… бам-м…» ударов кривой железяки по трубе.

* * *

Они ушли одна за другой, погибли страшно и нелепо. В новой жизни смерть стала постоянной спутницей жителей подземелья. Она постоянно маячила где-то за плечом, обдавала затылок ледяным дыханием, поджидала в темноте перегонов и пряталась в багряном освещении станций. Люди привыкли к ней, практически сдружились. Но то смерть от клыков и когтей мутантов, от пули врага или в глубинах новорожденной аномалии. А что здесь? Одна задохнулась из-за своей же глупости, другая покончила с собой, разбив голову о камень. Банально. И до дрожи жутко.

Лера плотнее обхватила колени и еще глубже забилась в свой угол. Спасения не будет, за ними никто не придет. Так ей сказал Большеголовый. Девушка не знала, откуда он пришел, из темных глубин метрополитена или же с поверхности. Достаточно того, что он появился в слуховом оконце под самым потолком. Дышал сипло, шуршал камнями. Темноты больше не существовало для Леры. Она теперь прекрасно в ней видела.

Вон из стены торчат ступни одной из ее подруг – тело после смерти распухло, и вытащить его пока не представлялось никакой возможности. Чуть дальше, обок сгнивших ящиков, лежит лицом, – вернее тем, что от него осталось, – к стене тело Даши. Александр так и не дал им рассмотреть, во что превратилась светловолосая голова, и, может быть, это даже к лучшему.

А вообще Сашка хороший, только слишком дотошный, упертый, все никак не перестанет долбить своей железякой. И почему она раньше его не замечала? Проходила мимо, гордо задрав подбородок. Конечно, первая красавица станции, дочь влиятельных родителей, а он простой дозорный. Вот если они выберутся… «Глупости какие. Забудь, Лерка, о той жизни, а можешь и об этой. Большеголовый ведь уже близко».

Девушка уже не помнит, когда мутант появился впервые. Просто однажды она почувствовала чужое присутствие, подняла взгляд вверх и встретилась с огромным лиловым зрачком, смотрящим на нее из неприметного вентиляционного оконца. Красавица хотела было позвать на помощь, но пересохшее горло не смогло издать ни звука, только невнятное сипение, которого, к сожалению, никто не услышал. Глаз дернулся из стороны в сторону и пропал. Зато совсем рядом послышался гнусавый голос:

– Я нашел тебя. Теперь можешь не трястись. Ищи выход, не ищи, я все равно до тебя доберусь, – раздался ехидный смешок. – Скажи спасибо твоему дружку, это его грохот указал мне дорогу. Пусть продолжает стучать, и я спущусь к тебе. Вырву твое лживое сердце, выдавлю глаза и сожру язык!

С тех пор она точно знала, что Большеголовый, а именно так она окрестила жуткую тварь, всегда где-то рядом. Лера прекрасно представляла, как он выглядит: низкорослое, тщедушное тельце с кистями-совками и непропорционально огромной башкой. На землисто-серой коже отчетливо выделяются лиловые глаза, широко посаженные, смотрящие в разные стороны, и широкая пасть, полная мелких зубов. Коричневые губы причмокивают, пускают слюну.

Когда все спали, Большеголовый подбирался совсем близко. Он грыз череп застрявшей в отдушине Анны и гнусно хихикал. Каждую ночь Валерию преследовал этот противный хруст и чмоканье. Она пыталась затыкать уши, говорила сама с собой, но звук не уходил, он прочно поселился в голове вместе с голосом уродца:

– Твоя жизнь вытечет вместе с лимфой и кровью! Выпью ее, выпью! Пусть он стучит! Пусть стучит!

Лера, дрожа, повторяла его слова.

* * *

Время считали очень приблизительно, и ушедшие «дни» отмечали, выставляя в ряд консервные банки. Уснули, проснулись – залезь в ящик, достань консерву, поставь на пол.

Двадцать два ржавых кругляша, некоторые испускают тошнотворный запах, практически уже незаметный, за «ароматом» человеческих нечистот. Сашка поднялся с корточек, ощупал лицо, на котором уже отросла небольшая бородка. Почти месяц прошел, и до сих пор никаких признаков того, что их пытаются спасти. Черная жижа отчаяния ласково лизнула сознание: «Что же ты трепыхаешься, милый, дергаешься? Брось, про вас давно уже забыли». Задрожали колени. «Нельзя сдаваться! Стать покорным – значит, открыть дорогу безумию, подарить себя удушливой черноте бункера».

Парень тряхнул головой, вновь опустился на четвереньки и нащупал обрезок трубы, сильно погнутый, но все еще крепкий. Надо стучать, хотя бы для самого себя, для двух товарищей, томящихся вместе с ним.

В углу, где всю ночь мирно посапывала Лера, послышалась неясная возня. Тяжелое дыхание, хрип, сдавленный писк. Так задыхается прижатый чем-то тяжелым человек. Сашка прислушался. Опять что-то происходит. Горечь заполнила рот – молодой человек понял причину шума.

– Зубатый! Слышь, Егорка! – Парень крепче сжал ржавое железо, широко распахнул глаза в попытке увидеть хоть что-нибудь. За недели, проведенные в ловушке, зрение хоть и адаптировалось к темноте, но не настолько. Никакого ответа. Санька двинулся вперед.

Два переплетенных тела. Одно – дрожащее, жадное, исходящее похотью и п отом, второе – покорное, вялое. Лера не пыталась сопротивляться, даже голоса не подала. Дышала носом и смотрела в потолок. Рука с трубой сама взлетела вверх, кончик прута мелко дрожал, вибрируя от злости хозяина. «Надо ударить. Обязательно. Такое нельзя терпеть! Но ведь Валерия не сопротивляется, значит, согласна?» Гнутая железяка медленно опустилась.

На ватных ногах, шаркающими стариковскими шагами Александр вернулся к трубам коммуникаций. Они больше не люди. Грязные, сношающиеся животные, но никак не люди. Ничего человеческого ни в ком из них больше не осталось. А сам он – трусливая крыса! Бам-м… Паразит! Бам-м… Дрянь и ничтожество! Бам-м…

* * *

Лера лежала на спине, все так же глядя в потолок. Умом она понимала, что ее только что изнасиловали, но никаких эмоций или душевных откликов это событие у нее не вызывало. Пусть. Все равно Большеголовый совсем уже рядом, а Сашка продолжает стучать. Уродец больше не хрустит костями в шахте, говорит, что голову уже сожрал, остальное же отдает тухлятиной. Плевать. Она не даст ему подобраться, найти путь. Рука сама собой заползла за один из ящиков, пальцы сжали рваные острые края какой-то железяки. Неважно, что это такое, главное – ее можно взять в ладонь. Сдавить. Резать!

Лера подтянула оружие к себе, закрыла глаза. Нелепая привычка – смыкать веки в темноте. Укрыться, зашториться от света. Ха! Как будто он найдет дорогу через все эти кубометры земли, бетона и костей. Найдет, чтобы выжечь ей сетчатку. Большеголовый так и сказал: «Жди! Скоро я высосу твои глаза! Он до меня почти достучался. Ты уже чувствуешь мой взгляд?»

Если урод снова услышит стук, то он точно придет за ней. Чудовищную, сводящую с ума молотилку надо заткнуть. Этой же ночью! Лера зажмурилась еще сильнее и, плотно обхватив рваное железо, провалилась в сон…

* * *

Их нашли через три месяца. Атакованная станция сумела отстоять свою территорию, и жители постепенно вернулись на родной перрон. Пятерых молодых людей сочли погибшими и поиски их даже не пытались организовать. Не до того было, хватало более неотложных дел.

Бункер обнаружился совершенно случайно, во время ремонтно-восстановительных работ. Кто-то из рабочих, прокладывавших кабель, уронил в узкую вертикальную шахту страшно дефицитный в новом мире вольтметр. Ладно бы отвертку, плюнули и забыли, но тут – бесценный прибор. Пришлось лезть. Именно на дне этого колодца техник и обнаружил крохотное слуховое оконце, а после услышал и стук. Долго искали вход в бункер, руководствуясь голосами из темноты, дрожащими, всхлипывающими. А еще недоверчивыми и испуганными.

В конце концов дверь обнаружили и, после некоторых усилий, вскрыли. Из плотного, ощутимо тяжелого мрака, первым вырвался тошнотворный смрад. Спасатели отшатнулись, закрываясь рукавами. Следом, на свет фонарей, вышли трое: два парня и девушка. В последней с трудом угадывалась прежняя красавица Валерия. Узники обросли и похудели, волосы их стали совсем седыми, глаза гноились, руки дрожали, когда они ощупывали людей, при этом заискивающе улыбаясь, точно идиоты. Лера плакала, Егор обессиленно опустился на пол и прислонился к стене. И только Сашка что-то бормотал себе под нос. Когда техники прислушались, то разобрали только несколько повторяющихся слов: