Текст книги "Первые игры с Ней"
Автор книги: Андрей Гордасевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Гордасевич Андрей
Первые игры с Ней
Андрей Гордасевич
Первые игры с Ней
– Вышел месяц из тумана, – кудрявый мальчуган с небом в глазах тыкал пальцем то себе, то подружке в плечо.
– Подожди, не-ет, давай другую, – попросила та.
Приятели были в том возрасте, когда уже пересказывают друг другу нелепые взрослые новости, торопясь безвозвратно стать маленькими мужчинами или маленькими женщинами, но все же необъяснимая, застенчивая робость детства еще не окончательно покинула их: мелькала во взглядах, укутывала шею, распахивалась и затворялась, словно старая скрипучая калитка, что вот-вот сорвется с проржавленных петель.
Оба казались одного роста, да и одеты были похоже: на каждом джинсы, свитерок и осенние ботинки. Но даже если б кто нарядил их совсем одинаково, все равно не спутал бы: выдавали волосы.
Его кудри нелепо прыскали во все стороны и одновременно жались к голове, придавая лицу то дурашливо-простодушное выражение, которое не смахнешь, как ни старайся: хоть сдвигай брови, хоть топай ногой; уж как ни причесывай, ничего не поделаешь. А ее шею наполовину скрывала копенка тяжелых нитей, словно вытянутых из чугунной решетки, совсем прямых и черных, как вороново крыло, под стать глазам.
В отличие от мальчика, девочка казалась на редкость темноглазой. С первого взгляда могло почудиться, что таких темнооких детей не бывает вовсе. Однако, приглядевшись, легко было заметить, что для взрослых глаз они слишком уж живые и беззаботные.
– Эники-беники ели вареники, – снова начал мальчишка.
– Нет, ну давай вот такую...
– Ну че ты канючишь?.. Канюка. Сама давай, – надул он губы.
– Ну и пожалуйста: Первый, второй – лежат под горой; третий, четвертый – в стенку запертый; пятый, шестой – в урне пустой, семь да восемь – молча выносим, – тут она на секунду прервалась, задержав палец на плече светлоглазого: так все дети подгадывают, как лучше закончить считалочку. – И (неуверенная пауза) он (замолкла, нахмурившись), и (помедлила) ты (аккуратно) – мо-(ладонь к своему плечу)-и (быстрее) цве-ты. Ты. Ты вышел. Прыгай первый.
– Какая смешная! – прыснул мальчик все еще чуть сердито.
– Кто – я? – она насупилась.
– Да нет, твоя считалка! – обидка растаяла по обветренным губам. – И он, и ты – мои цветы! А-хэй-я! Здорово! – мальчишка завертел руками и несколько раз подскочил на месте. – Никогда не слышал такой.
– А попрыгать ты не хочешь? – кокетливо поинтересовалась девчушка.
– А я что делаю?! – он еще несколько раз подпрыгнул, взмахивая ручонками, будто подбрасывая себя в воздух, а когда остановился, совсем даже не запыхавшись, напоминал расшалившегося щенка, который носился-носился по квартире и вдруг замер перед хозяином, дожидаясь, пока тот топнет ногой или хлопнет в ладоши, бросив ему мячик.
Но подружка вовсе не желала его подзадоривать. Она просто достала из кармана прыгалки и спросила:
– А со скакалкой? Ты что, не можешь?
– Я?! Давай сюда!
Он выхватил у нее из рук прыгалки – красный резиновый шнур с зеленоватыми ручками – выскочил на середину парковой дорожки, примерился и завертел скакалкой через голову, сначала в одну сторону, потом в другую, шурша подошвами по гравию.
Шнур иногда задевал по земле, мальчуган сбивался; раскрасневшись, он остановился и выдохнул:
– Во!.. Тридцать!.. Теперь ты!.. Будешь?..
– Ну так!
Она прыгала изумительно легко. Он даже удивился: выставил одну ногу вперед и теребил руки за спиной, наблюдая, как ее черные волосы подлетали вверх-вниз – так некоторые птицы взмахивают крыльями, расправляя их перед тем, как подняться в воздух.
А потом свободно, почти задумчиво, будто не замечая его, она подскочила пару раз на одной ножке, затем на другой, игриво замедлила темп, скакнула повыше, поджав ноги... чиркнула по дорожке сдвинутыми каблучками и застыла на месте, как травинка, дожидающаяся нового клочка ветра, чтобы опять закачаться из стороны в сторону.
– У тебя здо-орово получается! – уважительно протянул он.
Она пожала плечами:
– Может, поиграем в классики?
– Н-ну... давай, – ответил мальчишка неуверенно. – Здесь рядом есть асфальт...
В классиках силы их были равны, а может, она поддавалась слегка. Но ни один ни разу не наступил на неровные линии, прочерченные обломками кирпича. Может, поэтому им быстро надоело.
– А я тебя раньше здесь не видел, – он испытующе взглянул на нее.
– Я гуляла в другом месте. Там был красивый бульвар.
– Красивый? Разве бульвары бывают красивыми? Там же вокруг машины!
– Не везде. На моем бульваре не было машин.
– Ты что, – удивился мальчик, – на бульваре их и не бывает. Они там, рядом везде. А наш парк лучше бульвара. Здесь же есть пруд.
– Да, пруд – это да.
– А зимой он замерзает, и все катаются на коньках.
– И ты?
– Конечно. Лучше, чем папа. У папы такие большие коньки! В таких тяжелых коньках я бы тоже не смог кататься. А ты умеешь кататься на коньках?
– Немножко, – односложно ответила девочка.
– Я тебе покажу. Приходи. Ты будешь гулять зимой?
– Ты хочешь?
– Конечно. Мы слепим снеговика. А сейчас осень. Видишь, только листья. Из них ничего не слепишь. Только дядя Фоня может.
– А у меня нет дяди, – сказала она без выражения, так, как диктор по радио зачитывает прогноз погоды, которому никто не верит.
– Дядя Фоня – мой сосед, а совсем не дядя. Он собирает из них кирпарий. Знаешь как?
– А-а, – прозвучало невнятно и полувопросительно.
– Он собирает самые разноцветные, красные, желтые, а потом несет их домой и... и там у него есть... забыл... толстые книги со словами, знаешь, такие синие, а есть иногда красные?
Она кивнула.
– Ну вот, он их прячет между всех слов, закрывает книгу, а сверху кладет кирпич. Когда листья высохнут, кирпарий готов. Тогда он его клеит на бумагу для рисунков и показывает соседям.
– Ты тоже видел?
– Да. А еще он вырезает из листьев картинки. Ножницами. На одной он вырезал крыши домов из клена. А над домами старуху из тополя. Вон они, видишь, вон там? Какие темные и страшные...
– Клен? – она подняла бровки. – Он мне очень нравится.
– Нет. Тополь.
– А какую старуху?
Он пожал плечами:
– Какую-то. В длинном платье. Темную. А еще у нее была такая, чем режут траву.
– Такая кривая?
– Ага. Гнутая. Похожа на нос вороны.
– Так я и думала. А еще? Какая она была?
– Я не знаю. Страшная. Она была старая. И везде – черные пятна. Это потому что тополь такой грязный.
– Она не похожа на меня, а? – девчонка скорчила рожу.
– А-ххэй-йя! Ну, ты даешь! Конечно, нет.
– Если она такая страшная... Почему он тогда ее вырезал, твой дядя Фоня?
– Он сказал, эта старуха увела с собой его жену.
Девчуга поморщилась:
– Зачем ей его жена? Разве у нее еще не все есть? Она ведь так высоко, даже над крышами?
– Он сказал, это плохая старуха. Она каждый день уводит кого-нибудь из города. И каждую ночь – еще кого-нибудь. А его жена болела, и к ней ходили врачи. А потом пришла эта и увела ее. Я сам видел: сначала она лежала на кровати, а потом я пришел, и никого нет.
– И куда они ушли?
– Я тоже спросил, куда, а он говорит, не знаю.
– Странно. Обычно взрослые все знают, а?
Он пожал плечами.
– И ты не помнишь, как зовут эту старуху? – спросила она.
Он с серьезным видом покачал головой и выпятил нижнюю губу, как бы давая знать: "Без понятия", а потом сам поинтересовался:
– А тебе зачем?
– Так, просто, вдруг встречу. И не узнаю.
– Ты узнаешь. Ведь у нее эта штука, как нос у вороны.
– А-а, – протянула девочка, опустив глаза, и прибавила, помолчав. – А ты не думаешь, что он все врет, твой дядя Фоня? Может, она хорошая, эта бабуля?
– Я же тебе рассказал! – мальчуган встал руки в боки. – Она украла у него жену. Я сам видел, – он посмотрел на девочку с укором и начал обходить ее полукругом.
– А может, она пригласила ее в гости? – с издевкой предположила та и так же двинулась в противоположную сторону.
– Какая ты противная! (сжимает кулачки) А дядя Фоня плакал. Он говорил, что больше не увидит...
– Ты скажи ему, – перебила она, – скажи ему, чтобы не плакал. Откуда ты знаешь, может, они скоро увидятся?
Двое медленно кружили друг перед другом.
– Я тебе не верю, – ответил он как можно тверже, чтобы она не вообразила себе чего...
– Вспомни лучше, его жена болела? – продолжала она свои вопросы.
– Болела.
– Вот видишь! Ей было плохо, правда?
– Было.
– А теперь она перестала болеть, ведь перестала, скажи?
– Ну...
– Значит, ей стало лучше. А ты говоришь...
– Я не знаю... Я не знаю, – пролепетал он в совершенной растерянности. – Дядя Фоня...
– Ты помнишь, что он еще вырезал? Какие картины?
– Там был лес. И... и озеро. А на другой поля. Он наклеил их из зеленых листьев с коричневым. А еще на одной была собака. Очень большая. С красным языком. И совсем нестрашная. Он подарил мне ее и сказал, она будет меня охранять.
– Тебе нравятся его картинки?
– Да, очень. Я люблю их смотреть зимой. На улице снег, и нельзя кататься на велосипеде. А там нет зимы. У дяди Фони.
– А я не люблю велосипед, – задумалась девчонка. – На нем всюду приезжаешь слишком быстро.
– Я не умею быстро. У меня маленький велосипед.
Оба смолкли.
– Зачем он ее вырезал, если она такая плохая?.. Он ведь так долго сушил листья. Он клал их в книги и делал... – (пауза).
– Кирпарий, – подсказал мальчик.
– Точно. А потом вырезал ее из листьев, да еще приклеивал. Смотри, сколько времени потратил! Зачем?..
Он молчал.
– Не знаешь... А я думаю, она ему нравится, эта бабушка, и он о ней помнит. Скажи, какая она одинокая над крышами? Помнишь, какие они мокрые, и скользкие, и пустые? Ты думаешь, ей хорошо там, наверху? Вспомни, какая у нее спина. Такая, как колесо. И эта длинная одежда. В ней летом жарко, потому что она черная. А зимой холодно. Она же тоненькая. Старушка бегает по всем больным людям и приглашает их в гости. Еще там, над крышами, ветер. Дома ее не защищают. Может, у нее вообще нет дома. Потому что она все время идет куда-то. Ни мамы нет, ни папы. Да еще эта тяжелая штука в руках, и ее надо тащить неизвестно куда. И почему – она не понимает. А все кричат: "Как нос вороны! Как большой уродливый нос!". Вот она и уткнулась в собственные башмаки, не разгибается.
– Откуда ты знаешь?! Откуда ты знаешь?! – глаза мальчишки расширились, не мигая.
– Ты же сам рассказывал, – передразнила девчуга.
– Ты так говорила... – он обернулся. – Кажется, я ее снова видел...
– Наверно, тебе показалось.
Замолчав, она отвернулась, поглядела в другую сторону, затем решительно повернулась к нему лицом и протянула руку с согнутым крючком мизинца:
– Ладно. Давай мириться.
Мизинцы переплелись и сжались.
– Просто... – добавила девочка, – просто... (помявшись) Я очень хочу увидеть твою собаку. Ты выйдешь завтра гулять?
– Ага.
– Покажешь?
– Ну-у... А если будет дождь? – козырь будто бы перешел в его руки.
– Ну и что?
– Меня мама не выпустит.
– Ах, да... Тогда послезавтра. Тогда... Тогда... когда придешь.
– Хорошо, – согласился он милостиво. – Я приду с собакой.
– Ты дашь мне ее погладить?
– Конечно. Конечно, дам. А ты пригласишь меня к себе в гости?
Девочка смутилась:
– Может, не сейчас?
– Конечно, нет. Давай завтра, – он помолчал, серьезно посмотрев на нее. – А завтра, если дождя не будет, то... Ты правда придешь снова?
– Обязательно. Но только если будет солнце. А то ты еще простудишься. Ты любишь болеть?
– Не-а.
– Ну... хорошо... – казалось, она совсем уже хотела распрощаться.
– А теперь давай сыграем в прятки! – предложил он.
– Здорово! Давай! – сверкнув, черные глазищи ожили.
– Слушай: я запомнил твою считалочку, – он встал прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки, и прикоснулся к ее плечу кончиками пальцев. Первый, второй – лежат под горой, – начал он. – Третий, четвертый – в стенку запертый; пятый, шестой – в урне пустой, семь – да восемь –молча – выносим. Я вожу. Ты прячешься.
– Тогда отвернись! – потребовала она.
– Ага. Я встану вот сюда, к этому кривому толстому дереву.
– (уточняюще) И будешь считать до семи.
– Только чур за спиной не стоять! – нахмурился мальчик.
– Идет. Отворачивайся. И не подглядывай. Закрой глаза руками... Руками!
– Вот. Смотри. Я не подглядываю, – он прислушался.
Сзади зашуршали сухие листья. Еще чуть ласковый ветер трепал его кудри. Мальчик подумал, что она почти наверняка спрячется за скамейкой. Если нет, то, может, убежит за ограду, что вокруг пруда. Или присядет на корточки за кучей листьев, которую нагреб дворник. Вряд ли она знает о большом дупле в старом дереве, по другую сторону дорожки. Да и потом, девчонки не любят дупла. Они боятся змей.
– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, – просчитал он. – Шесть, семь, я иду искать совсем.
Разняв ладони, он открыл глаза и увидел совсем близко толстые складки темно-коричневой, почти черной, коры, казалось висевшей на изгибе ствола, как висит кожа на шее старой женщины. Из бородавки высовывался обломанный сучок. Резкими очертаниями он походил на клюв какой-то птицы, слегка изогнутый и острый. Чуть выше кудряшек ствол горбился, будто пригнутый к земле, но потом снова тянулся вверх. Там, после изгиба, росла первая засыхающая ветка.
Мальчик обернулся. Вокруг никого не было. Он знал, что сначала стоило хорошенько осмотреться. Может, она прячется где-то неподалеку, где-нибудь совсем рядом, за соседним стволом.
Никого.
Он медленно, озираясь, пошел к большой деревянной скамейке. Присел, опустил голову к земле: может, видны ноги?..
За скамейкой было пусто. Он быстро оглянулся посмотреть, не бежит ли она "палы-выркаться". Но в парке слышен был только пустой шелест; листья терлись друг о дружку, и звук делал их менее одинокими.
Ее не оказалось ни за оградой, возле пруда, ни за кучей листьев.
Он отходил все дальше и дальше от кривого дерева, обходил его большими кругами, осматривался, вертелся волчком и не мог понять... Да...
Оставалось только дупло. Он осторожно перешел через широкую дорожку. Все деревца по эту сторону тонкие, за ними нельзя спрятаться; он шел теперь чуть быстрее, чем раньше, и не так опасливо. Только за старым, умирающим дубом с огромным стволом можно укрыться. Сейчас, с той стороны, откуда он приближался, это был ствол как ствол, только уж слишком толстый. Но с противоположной, в тени, чернело дупло, почти в полный рост его. Проникнув в темноту, можно еще немного вскарабкаться вверх враспорку и затаиться там, уперевшись ногами в выгнившие стенки. Иногда, если водящий не догадывался взглянуть наверх, удавалось провести его: заглянув внутрь, он решал, что дупло пусто. Да и прятались там немногие. Мальчишка втайне считал это своим коронным местом.
Ствол дуба был так велик, что скрывавшийся вполне мог, увидев приближение водящего через трещинку, выбраться из укрытия и, обогнув дерево с противоположной стороны, броситься к заветному уголку, отбить по нему дробь и прятаться вновь. Обычно вода слишком поздно замечал хитреца и не успевал его перегнать.
Мальчик хорошо знал все это и не спешил заходить со стороны: он подходил к дереву, как бы не сворачивая с воображаемой линии, соединявшей сгорбленный изгиб и его любимца-исполина.
До дерева оставалось метра три.
Он остановился и прислушался.
Ш-шшшшшшрр–шшш-шррк-шшркк -щщ – щщ – щ – шщ – шщ... ...
Земля здесь была чуть влажной, но не настолько, чтобы поскользнуться, если резко побежишь.
Он повернулся спиной вперед, чтобы не тратить времени на поворот, и так приблизился почти вплотную, глядя через плечо.
Ш-щщщщщ-шшш – щщ – щч – ищ!.. – ищ!.. – ищ..щщ...щ......
Ничего не происходило.
Он резко прыгнул в сторону и, обежав дерево кругом, как вкопанный встал перед дуплом; потом, отчего-то поднявшись на цыпочки, подбежал к темноте, торжествуя, и просунул голову внутрь.
Через трещину вверху сочился тусклый, бесцветный осенний свет. Он делал пустоту дупла еще более безжизненной.
Стало зябко.
Тут он попытался вспомнить Ее имя и не смог.
– И он, и ты – мои цветы... – задумчиво проговорил он.[1]
Ветер кружил сухие разноцветные листья, свивал из них фигуры и смешивал в столбики, ронял на дорожки сквера и вновь подбрасывал вверх – так, что уже невозможно было разобрать, откуда они взялись и к кому летят.
1 Надо, чтобы каждый мог позвать Смерть и сыграть с ней в прятки.
