Текст книги "Пандемия паранойи"

Автор книги: Андрей Глущук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Когда я строил дом, я знал, что это может случиться. Ну, как знал? Скорее учитывал, как один из возможных сюжетов, в который не веришь, но который мудро предусматриваешь. И, в общем, не столько для того, чтобы спастись. Скорее, чтобы потешить своё эго, если невероятное всё же произойдёт, а ты его предугадал. Теперь я могу тешить своё эго. Я предусмотрел безумие.

Но только не учёл масштаб. Потому, что, как и большинство людей вокруг меня, не мог подумать, что сумасшествие примет мировой масштаб и обернётся пандемией паранойи.

Как бы странно это не звучало, но помешательство – это нормально. Ненормально, когда с ума сходит весь мир. Ну, или почти весь. Когда такое случается, жертвами становятся и те, кого вирусом безумия заразили и те, кто, рассчитывая на дивиденды, этот вирус изобрёл, выпестовал, внедрил в мозги обывателей и превратил в инструмент управления потребительской массой. Пандемия паранойи безжалостна. Она меняет экономику, страны, всё внутри и вокруг каждого из нас. Меняет даже тех, кто был уверен, что предусмотрел любые катаклизмы, в том числе и глобальное помешательство сограждан. Теперь я это знаю. Вот только эти знания меня не радуют и ничем уже помочь не могут.

***

И так, я строил дом. Если бы стройку финансировала пара нефтяных скважин или золотой рудник, я бы вселился в каменную крепость с бронированными стёклами. Потому, что только так можно спрятать уязвимое человеческое тело от катастрофы внешней среды. Практически любой, кроме безумия государства. Но когда вместо скважин зарплата, строишь то, на что хватает денег.

Свой дом я сделал из трёх торговых павильонов с окнами в пол и рабочей бытовки. Три павильона – три спальни, собранные между собой в форме буквы «П». Юго-восток – спальня сына, юг – мой кабинет, юго-запад – наша с Машей спальня. Хотя я предпочитаю уединяться в кабинете и, иногда, там же ночую. Обычно это случается, если заработаюсь допоздна или после встреч с друзьями: жена не переносит запах перегара. Я от этого аромата тоже не в восторге, да и алкоголь – совсем не то, от чего я получаю кайф. Поэтому Машу понимаю. Но жизнь не всегда складывается так, как нам нравится, а водка – часть нашей жизни. Неприятная, но неотъемлемая.

Впрочем, вернёмся к экскурсии по дому. Внутренние стены спален с трёх сторон ограничивали пространство просторной гостиной. Четвёртая стена – строительный балок: ванна, туалет, спуск в топочную. Над гостиной, на шестиметровых мачтах из клеёного бруса лёгкий парус крыши, круто спадающий на кровлю балка, и накрывающий его сверху.

Над крышей моего кабинета – балкон.

Балкон внешний, в самом доме продолжался над гостиной балконом внутренним. На этом балконе жили мои любимые друзья – книги. Здесь библиотека. Дневной свет играл мозаикой корешков шедевров мировой литературы и сквозь стеллажи, как сквозь приоткрытые жалюзи, отражаясь от глянца натяжного потолка, стекал в гостиную.

В ясный день солнце входило в дом с зарёй и прощалось с нами закатом. И я, как большинство строителей особняков, мечтал, что в этот дом сын приведёт свою жену. А потом в освещённом солнцем доме будут жить его дети. А, возможно, и внуки. Торговые павильоны, конечно, не являются символ вечности, а строительная бытовка вообще ближе к цыганским кибиткам, чем к рыцарским замкам. Но их прочный металлический каркас дарил надежду на то, что этот скелет будет держать тело дома в заданном положении десятки лет.

Дом получился лёгким и светлым. Он радовал нас, но защитить не мог. Даже, если на витражные окна спален установить роль-ставни, как это сделал я. Такие дома хороши, если защищает система. Государство. Как только государство уступает хотя бы часть своей власти хаосу, дома, радующие душу, становятся ловушками для беззащитных жертв.

Я думал об этом. Я боялся этого. И под домом спрятал убежище. Бункер. Бетонный полукуб. Два метра от пола до потолка. Четыре на четыре – по стенам. Через бункер в дом из скважины шла вода. Так, что в случае осады от жажды никто бы не умер.

Из гостиной в убежище вёл потайной вход. Из убежища потайной лаз тянулся в перелесок за оградой. Ядерный апокалипсис не пережить, но пересидеть конфликт уличных банд вполне реально.

Зачем я так подробно о доме? Потому, что его уже нет. Как, впрочем, и многих из тех, кого он видел. Осталось только бункер.

***

Весна. Воскресенье. Шашлыки. Двор в окрашен первой, робкой зеленью. Вкусный дымок над мангалом. Стол. Семья. Друзья. Почти идиллическая картина. Почти, потому, что сейчас каждый день выходной. Дни без работы выстроились в бесконечную череду оторванных календарных листов. Пандемия. Март, апрель, май – самоизоляция, самоарест, самоубийство. Всем стало понятно, что без работы весело неделю. Хорошо десять дней. Потом до каждого доходит, и с каждой секундой всё острее, что мир в четыре стены узок человеку, а отпуск без отпускных – худший фестиваль из тех, что может случиться в жизни.

– Последние сводки с фронтов: заболело ещё полторы тысячи, умерло в мире за сутки восемьсот тринадцать четыре человека. – Серёга хороший мужик, но слишком любит цифры. И врачей. Он профессионально лечится от всего. И занят этим последние лет двадцать. Столько, сколько я его знаю. Впрочем, это единственный недостаток Серёги. А главное достоинство – он настоящий друг. Друг, даже в ущерб своему здоровью. Вот и сегодня, он сорвался и через весь город привёз мне мероприятие, настроение и семейную дискуссию на тему: «Самоизоляция. Вирус убивает. Экономику». Шашлыки – это его идея. От мяса до маринада, от угля до сервировки. А дискуссия – это не его выдумка. Её выдумала жизнь.

– Слушай, хватит! – Лена – жена Серёги. У неё маленький бизнес. Пара торговых точек. Бижутерия, товары для домашнего творчества. Для неё тема эпидемии – боль. Потому, что дело, которое её поднимало в пять часов утра и отпускало в одиннадцать вечера, попало под арест. И она под арестом. И продавцы. Остатки товара под замком. Остатки денег – в платежи по кредиту. Всё. Бизнес убит вирусом.

– Я не понимаю, в чём разница? Если бы мы бы все болели, умирали и остановились бы предприятия. Ладно. Но мы все здоровы, прячемся друг от друга по квартирам, а у всей, абсолютно у всей экономики вырубили рубильник. То есть, с точки зрения экономики мы все мертвецы, хотя живём, шевелимся и хотим кушать. – Лена непоследовательная, как и положено женщине. Она не хотела говорить о вирусе. Она не может о нём не говорить. – Мало того, наши экономические трупы ещё и контролируют! Кругом полиция. Посты какие-то на выезде из города ставят, санитарные кордоны.

– Какие посты? – Я не очень верю, что в нашем бардаке кто-то станет блокировать выезды из города, как в Ухане. Оштрафовать в метро? Пожалуй. Пошугать прохожих в парках? За милую душу. Пригрозить нарушителям с телеэкрана? Любимое занятие. Но оборудовать посты? Это вложить ресурсы, организовать работу, проконтролировать, запастись дезинфекцией. Какой чиновник пойдёт на этот геморрой?

– А, между прочим, Лена права. Ехали к вам – на дороге рабочие какой-то шлагбаум мастрячили. – поддерживает жену Серёга. – Странные привидения в костюмах химзащиты с баллонами бродят. Наш автобус пропустили, а следом шёл Мерседес – тормознули и в лес завернули.

Водитель возмущался, а ему: «Дезинфекция!»

– Чиновники реальным делом занялись? – Оснований не верть словам друзей у меня нет. Но и с представлениями о нашей власти, нарисованная картина никак не вяжется. – Сомнительно. Очередная показуха для какой-нибудь комиссии.

– Тётя Лена, Вам красное или белое? – Сашке проще. Он на дистанционном обучении. Сидит дома, но, вроде, как бы учится. Да и его поколение не теряет оптимизм, пока есть доступ в сеть. Они общались через гаджеты до эпидемии. Они зависают в соцсетях в разгар пандемии. Вирус по Internet’у не передаётся. Во всяком случае, коронавирус.

– Давай, Саша, красное.

– И мне,– Маша выходит из дома с тарелкой салата. Покупные помидоры, покупные огурцы, зато лучок с собственного огорода. Точнее, из теплички. Жена страшно гордиться любым урожаем: от весеннего лучка и укропа, до осенних кабачков и томатов. Как же: своё, без химии, собственными руками взлелеяно и обихожено.

– Вчера поехал к проктологу. Тормозят менты: «Куда направился? Почему нарушаешь?». – Серёга переворачивает на мангале шашлыки. – Отвечаю, мол, на кладбище. А то, что нарушаю – живым еду – так мёртвым я себе место под могилку выбрать не смогу. Ржут сволочи. Говорят : «Сиди дома. Могилка тебя сама найдёт!»

– А у меня одногруппник купил с рук форму «Яндекс.еды». Всего за штуку. Ворованная, наверное. И раскатывает на велосипеде по городу в своё удовольствие. – Сашка лезет в телефон, показать фото приятеля.

– Какое там удовольствие? – Маша любое нарушение карантина считает преступлением перед обществом. Даже на Серёгу с Леной успела поворчать. – Пустой город. Пустые улицы. Лучше бы дома сидел.

– Поверь, ма, он удовольствие находит, – ухмыляется сын.

Прозевал я момент, когда Сашка успел вырасти. Впрочем, большинство отцов взросление детей замечает только по завершению процесса.

В калитку кто-то робко постучал.

– Ты ещё кого-то позвал? – Маша смотрит на меня сердито и с подозрением.

– Нет. – Я не чувствую за собой вины, но понимаю, что уже оправдываюсь. – Может соседи шашлык почуяли?

– Открой, посмотри. – Маша подталкивает Сашку к калитке. Я тоже, на всякий случай, встаю.

– Батя, тебя спрашивают. – Сын приоткрывает калитку. В рамке из ещё не окрашенного металла появляется лицо. Карие, близко посаженные, чуть с желта глаза быстро оценивают сквозь узкие щёлки меня, дом двор, компанию. Чёрная кудрявая бородка, не стриженная за жизнь ни разу, в кивке опускается вниз. Непонятно: толи человек поздоровался со мной, толи оценил увиденное, и остался удовлетворён.

– Хозяин, работа есть? – гость мягко втекает в калитку. Чистая спецовка, обветренная и обожжённая солнцем кожа. Здесь и документы смотреть не надо. Шабашник из Средней Азии.

– Какая работа? – Мой вопрос не требует ответа. Он не просто риторический. Он сам ответ: работы нет. Вообще нет. Её запретили.

– Любая. Строим, красим. Мусор убрать, землю вскопать. – Хитрые и умные глаза говорят: «Хозяин, я тебя понял. Но и ты пойми меня. Вы шашлыки жрёте, а мне семью кормить нечем».

– Извини, дорогой. Всё, что по дому нужно, сами сделали. – Я снова чувствую, что оправдываюсь. И теперь, перед совершенно посторонним человеком, которому в принципе ничего не должен. – Два месяца карантина – любая работа за счастье…

– Правда твоя, хозяин. Любая работа за счастье.

Я считаю, что разговор окончен, но гость думает иначе. Он не торопится выходить и мешает сыну закрыть калитку. Выгонять его – неприлично. Оставлять – бессмысленно. Сын смотрит на меня, как бы спрашивая: и что дальше?

Я заглядываю в узкую щёлку глаз гостя, переадресовывая вопрос ему.

– Понимаешь, брат, у меня бригада. – Он говорит неторопливо, рассудительно, словно рассказывает на ночь сказку. Но мне, почему-то, слышатся в его словах нотки угрозы. – Десять человек. Без денег, без еды уже шесть недель. Строили недалеко коттедж. Нас выгнали, денег не заплатили. Плохой человек был. Аллах видел. Наказал. Дом сгорел, гараж сгорел, человек тоже сгорел.

Недавно в посёлке действительно вспыхнул недостроенный трёхэтажный особняк. Его хозяина мы видели только в обрамлении покрытого золотистым металликом кузова Lend Cruiser 200. Джип гордо проезжал мимо «нищебродских» коттеджей соседей, а его владелец не удостаивал аборигенов даже взглядом. На крупном, красном, мясистом лице читалось равнодушное презрение к соседям.

И вот, ночью полыхнуло. Дворец, сложенная под навесом, ещё не установленная деревянная облицовка, строительные леса по фасаду – всё поднялось в звёздное небо всполохами пламени и россыпью искр. Пожарный расчёт прибыл на удивление быстро. Только тушить уже было нечего. На следующий день в новостях проскочила информация об исчезнувшем автомобиле погорельца и найденном в завалах, неопознанном теле.

– Это угроза? – Я делаю шаг к шабашнику. Не потому, что отважен до безумия или от получаю кайф от кулачных боёв. Нет. И с отвагой напряжённо и кулаки не чешутся. Но отец учил: «Спину опасности не подставляй. Догонит и раздавит».

– Работы у нас нет. А еда есть. Давайте к столу! – Машка у меня умница. Она услышала всё, что услышал я, и поняла то, что я готов перейти черту мирных переговоров. Конфликт в посёлке, где на прошлой неделе уже сгорел дом, ей не нравится. И мне, если честно, тоже. Только у меня больше амбиций, а у неё больше здравого смысла.

– Присаживайтесь, – Маша указывает незваному гостю на скамейку у стола и протягивает руку, – Мария.

– Акрам.

Мы по очереди представляемся Акраму. Он вежливо подёргивает кудлатой бородкой.

– Вот, незадача: шашлык из свинины. Знал бы, баранину купил. – Извиняется Серёга. Это в его духе: делать хорошо всем, кто рядом. А если не получилось – ощущать это как свой личный прокол.

– Ничего. – В глазах Аркама появляется ирония. – Аллах не простит, если я умру. Тогда жена умрёт, дети умрут, семья умрёт. А еду Аллах простит.

– Вот и ладно! – Искренне радуется Серёга..

– Вы же теперь все и домой, наверное, вернуться не можете? – Лена переводит разговор на близкую ей тему.

– Кто-то может, кто-то нет. А кому-то и незачем. – Пожимает плечам Акрам.

– Вот у меня поставщики в Киргизии. Какие-то транспортные компании работают, какие-то – нет. Где-то кордоны и границы грузовиками перегорожены. Где-то ещё товар везут. Как всё это после пандемии восстановить? Это всё равно, что взять моток ниток и разрезать его бритвой. А потом пытаться связать узелками в одну нить. Тут пока распутаешь – с ума сойдёшь…

– Успокойся, придёт время, и со всем разберёмся. Главное, чтобы карантин сняли. – Серёга слышит эту песню уже в тысячный раз и в запасе имеет аргумент убойный, как лом. – Чего мы только за это время ни пережили? И разруху, и развал, и бандитов и чиновников. А кризисов – так пальцев на руках не хватит. Живы?

– Пока, да, – в ответе Лене больше скепсиса, чем веры в благополучный исход.

– Говорят, в начале 90-х было хуже, – Сашка родился в двухтысячном. Для него 90-е – что-то из разряда американских мифов времён Великого кризиса и разгула бутлегеров. Романтика в чистом виде.

– По-разному было. – Задумалась Лена. Она начинала свой бизнес в 90-е и тогда была вполне успешным коммерсантом. Сама заработала на квартиру, сама накопила на машину. В 98-ом бывший муж украл весь товар и сбежал. Снова поднялась с нуля. Теперь, похоже, не поднимется: и энергия уже не та и государство всех посчитало: спрячешь выручку – сядешь. Не спрячешь – по миру пойдёшь.

– По-разному, – соглашается Акрам, – у нас тогда дунган резали, узбеков. Русских, тоже немного резали.

– И вы? – Напряглась Лена.

– Я – нет. Я маленький был. Семья хорошая. Папа – доцент, мама – доцент. Дедушка – профессор. Я тоже профессором хотел.

– И что? – Машу, кажется, история Акрама задела за живое.

– Что? Бригадир. Почти профессор… – усмехается своей шутке Акрам. Вот только в жёлтых глазах нет улыбки. Когда шутят, так не смотрят. Так, насторожённо и недобро смотрит змея, отмеряя дистанцию для нападения. У меня под сердцем становится пусто и неспокойно. Гость замечает мой взгляд и делает вид, что читает надпись на водочной бутылке.

Серёга перехватывает взгляд гостя.

– Налить?

– Если не жаль.

– Про Аллаха не спрашиваю. – Серёга наполняет рюмку и подвигает к гостю.

– Правильно. Зачем про него спрашивать. В Аллаха верить надо.

Акрам – действительно интеллигент: накладывает куски шашлыка в пластиковую тарелочку, пару секунд разглядывает мясо, ловким движением иллюзиониста извлекает из-под одежды нож с тонкой, под его руку, чёрной рукоятью, отрезает кусочек мяса, цепляет на вилку и вопросительно смотрит на нас.

Все воспринимают это как сигнал: чокаемся, и молча, без тоста выпиваем. Какой тост в голову придёт после разговора об Аллахе и резьбе по человеческим телам.

Я замечаю интерес в глазах сына. Перед ним разворачивается история в чистом виде. Не сухие строчки из учебника, а живая история, с личными драмами и трагедиями.

– А что ваши родители преподавали?

– Русскую и советскую литературу.

– Так вот откуда такой чистый русский язык? – Сашка, видимо, мучил ответ на этот вопрос, но воспитание да позволяло задать его в лоб.

– Нет, русский – это позже. Тогда я искал корни.

Мне бы в тот момент задуматься: какие корни гость искал и что нашёл? Но солнце припекало, шашлыки удались, и водочка полилась в тело, как родная.

– А это страшно, когда людей режут? – Сын заметно напрягается. Он, кажется, своим телом пытается почувствовать, как холодный металл входит в плоть.

– Не думал. – Акрам смотри на Сашку. – Те, кого режут, испугаться не успевают. А те, кто режет, редко боится чужой смерти. Да и убивали толпой. Каждый отнимал кусочек жизни. Кто отнял последний – не найти.

– Всё, давайте без чернухи, – не выдерживает Маша, – её и так хватает.

– Ну, мам, – Сашка пытается сохранить тему, – это не чернуха. Это история бывшей нашей страны. И потом, вы сейчас снова начнёте о вирусе, карантине и деньгах. Это этой жвачки уже челюсти сводит.

– Знаешь, пусть уж лучше челюсть от жвачки сводит, чем это… – вступается за подругу Лена.

– Ладно вам! Хорошо сидим, хороший стол, хорошие люди. – Серёга не любит ссоры. Он любит шашлыки.

– Брат, – Акрам наклоняется ко мне, – разреши в туалет?

– Пойдёмте. – Мы встаём и заходим в дом.

– Красиво построил. – Гость профессиональным взглядом оценивает интерьер гостиной, качество отделки.

– Старались. – Показываю Акраму дверь в туалет. Он смотрит на меня иронично, – Не бойся: бумагу не стащу. Мыло тоже.

– Бери, не жалко, – меня злит ход его мыслей. Думает, что в каждом мигранте вижу вора. Хотя, возможно, в жизни он с таким сталкивался не раз. «Да и чёрт с ним! Пусть думает, что хочет. Он сейчас уйдёт и мы, скорее всего, больше никогда не увидимся».

Но, как бы назло ему, выхожу из гостиной во двор. Хочет доверия? Пусть гребёт его лопатой. В доме все равно нет ничего, что можно было бы взять и вынести. Ни денег, ни золота, ни акций. Единственная ценность – это сам дом. Да и то, потому, что я в него вложил время, силы, мозг и душу.

– Чего ему нужно? – Маше тревожит, что я оставил чужого человека в нашем доме. – Он мне не нравится.

– Мне тоже. Но не здесь же ему справлять нужду?

– Батя, а что: в Киргизии реально людей резали? – Сашка никак не может забыть реплику Акрама.

– Реально. И в Киргизии, и в Таджикистане и на Кавказе. Там и в советские времена с ножами ходили. Менталитет такой.

– У нас сейчас тоже с ножами ходить станут. – Лена рассматривает вино в пластиковом одноразовом стаканчике.

– Тётя Лена, почему? – Сашка заворожённо смотрит на Ленин стаканчик. Солнечные лучи прошивают мутный пластик, отчего вино становится тёмным, почти коричневым. – Как кровь в кино.

– Только это уже будет не в кино. – Зло замечает Лена.

– Брось. Тоже мне, Ванга сибирского разлива. – Серёга пытается остановить супругу.

– А куда, по-твоему, вот эти все пойдут? У них работу отобрали. Дом далеко. Жить надо. А как резать они ещё помнят.

– Ладно, Ленка. Не девяностые. Полиция есть. Быстро порядок наведут. – Маша старается успокоить подругу, но в её голосе особой уверенности нет.

– Полиция? – Серёга нащупал родную тему. – Да им только проституток крышевать да бабулек на базарчиках ощипывать. Вон, у нас под окнами шалавы дежурят. Я уж не знаю: какой у них график. Сутки через сутки. Двое через двое. Только вся страна на карантине, а экстренная сексуальная помощь ежедневно на посту. ППС подъедет, о здоровье справятся, мзду заберут и дальше пылят. Самоарестованных контролировать.

Серёга машет куда-то в сторону дома. Я рефлекторно смотрю по направлению взмаха его руки. Магия жеста: на балконе из ничего возникает мрачная фигура Акрама. Он стоит

по-хозяйски уверенно, широко расставив ноги, как капитан на мостике парусника. Синдбад-мореход. Кажется: ещё мгновенье и он уведёт парусник моего дома с попутным ветром в далёкое никуда.

– Красиво, – оценивает Аркам ни то сам балкон, ни то вид на нежную, едва проклюнувшуюся зелень листьев рощи, начинающейся прямо за моим забором. Глаза полны недоброй иронии, но голос спокойный, безмятежный. Будто я его провёл с экскурсией по дому и предложил насладиться панорамой с балкона. – И книги хорошие.

– Что он там делает? – Маша поднимается из-за стола, и по её взгляду я понимаю: гостя сейчас выставят. И сделают это со скандалом. Потому, что Машино благоразумие имеет предел и когда черта предела перейдена, остановить её может только бульдозер. Да и то не всякий.

– Маша, я сам.

– Я с тобой, – поднимается Серёга.

– И я. – Сашка порывается идти с нами.

– Сиди здесь. Следи за калиткой. – Серёга привык принимать решения и отдавать команды: армия, отставка, завхоз в школе – это качество шлифовали на каждом этапе биографии.

С «Синдбадом» встречаемся у входных дверей.

– Ну, я пошёл. – Акрам просчитал наши действия. Он уходит сам. Уходит с достоинством, в сопровождении эскорта, как дорогой гость.

– Брат, спасибо за шашлык. Будет работа – звони. Сделаем всё быстро и хорошо. – Протягивает визитку. На ней имя и телефон.

– Ладно. – Я ничего не обещаю. Провожаю гостя до калитки и с облегчением закрываю за ним калитку. Он ушёл, но ощущение тревоги остаётся. Я не могу понять: почему оно появилось, но на душе не спокойно. И не только у меня.

– Знаешь что, – Серёга посмотрит на огненные всполохи заката и макушки деревьев за забором, – не нравится мне твой дом на отшибе. Мало ли кто забрести может. Давай-ка мы с Ленкой у тебя заночуем. Да и сидеть взаперти в квартире надоело. Здесь хоть воздух свежий.

– Дом, как дом, отшиб, как отшиб. И логика, как логика: не нравится, но хочу остаться. Хочешь – оставайтесь. Маша вам у меня в кабинете постелет.

Рву визитку и кидаю кусочки картона в ещё тлеющие угли мангала. Бумага быстро сдаётся алым углям и выбрасывает вверх рыжие язычки пламени. Спустя минуту, от визитка исчезает без следа, но недобрые предчувствия остаются. Жизнь – не картонка с буковками: за минуту от беды не избавишься.

***

Перегар был. Я это сразу заметил по Машиному лицу. Она, конечно, ничего не сказала. Но после двадцати двух лет совместной жизни слов не нужно: мысли угадываешь по глазам. А вот незаменимого в таких случаях кабинета, не было. И я лёг в библиотеке.

Я люблю эту часть дома. Мне нравятся потрёпанные переплёты книг. Они и потрёпаны мной. В них моё детство, в них моя юность, с ними моя жизнь. Полный самоиронии Марк Твен. Романтик Джек Лондон. Философ от юмора О’Генри. «Трое в лодке» Джерома К.Джерома с почти оторванным и не однажды подклеенным корешком. Толстые и Лев и Алексей, Чехов, Голсуорси, Мураками, Новиков-Прибой – сотни томов, собирать которые начали ещё родители. Они выстроились на высоких до потолка полках и смотрят на приходящих в мой дом с иронией и ожиданием. Ирония, потому, что книги всё реже встречают читателей, людей, готовых оставить в их страницах часы своей жизни, в обмен на мысли, эмоции и знания давно ушедших поколений. Надеждой – потому, что все, в том числе и книги, хотят быть востребованы.

И на нас они могут рассчитывать. Особенно в условиях пандемии. Со скуки даже Сашка слезает с крючка Интернета и всё чаще раскрывает потёртые коленкоры. Пожалуй, с позиции книг от пандемии польза есть. Под эту позитивную идею я и задремал.

Я проснулся потому, что замёрз. Точнее, я сначала замёрз ещё во сне. В нём были какие-то сугробы с кровавыми потёками, которые придвигались ко мне неторопливо, но не отвратимо. И чем плотнее становилось кольцо, тем сильнее ощущался холод. Я видел, как это кровавое холодное месиво поглощало вокруг меня каких-то людей. Они растворялись, превращаясь в такие же холодные алые кристаллы. И я понял, что если из этого сна не выйти, то можно самому стать кровавым сугробом. А быть сугробом в преддверии лета, по крайней мере, не осторожно. Судьба снегурочки известна всем.

Я открыл глаза и увидел, как приоткрытую дверь балкона морозной дымкой входит весенняя ночь. Выбираться из-под одеяла не хотелось. И, может быть, я так бы и не поднялся, но снаружи донёсся шорох. В городе его, вероятно, никто бы не услышал. Но бездонную тишину пригорода этот нечаянный звук буквально разломил на две части: до него и после. Я ещё не знал, что этот шорох разорвёт на «до» и «после» мою жизнь, жизнь моей семьи и моих друзей.

Я осторожно поднялся и, стараясь не скрипнуть половицами, подошёл к балконной двери, открыл её и вышел в ночь.

На улице, со стороны спальни сына кто-то тихо возился. Было слышно дыхание и ещё что-то непонятно, будто ведут тонкой иглой по ледяной корке. Под давлением металла лёд крошится и слабо потрескивает.

«Наверное, опять забрела соседская собака…» – такое уже было. Собака наших соседей – огромный чёрный волкодав – страдает бессонницей и тягой к приключениям. Это существо почти мифическое. Пса никто, кроме хозяев не видит. Днём он сидит взаперти в сарайке, а по ночам его выпускают. Хозяйка – скандальная дама лет сорока – считает, что собака сторожит дом от воров. А пёс уверен, что ночь – время свободы, прогулок и приключений. Без праздников и выходных, как стемнеет, он отправляется в рейды по тылам чужих участков, сметая в коротких ночных стычках злое сопротивление котов, оставляя после себя глубокие окопы на грядках и газонах и кучи вонючих экскрементов. Чем волкодава кормят? Что так пахнет?

Почему мы решили, что соседская собака – волкодав? Кто видел отпечатки её лап на своих грядках, уверены, что с этим зверем можно охотиться на носорогов в Африке или белых медведей в Арктике.

Через наш двухметровый забор пёс перепрыгнуть не может. Но это его не останавливает. Он роет лаз под листами металла. А я потом эти тоннели закапываю. Что, в прочем, от новых нашествий не спасает. Вот вчера я лаз не закопал. Было некогда: приехали Сергей с Леной. Завтра придётся брать лопату, камни и заваливать проход. Но этот монстр-землекоп всё равно снова заберётся. Пророет дыру в другом месте. Похоже, в него вселился дух графа Монтекристо или контрабандиста с Мексиканской границы. Охладить его собачье стремление к рытью тоннелей может только пуля рейнджера или обнаружение клада. Но ни рейнджеров, ни кладов в нашем посёлке нет.

Я жду того часа, когда камнями будут завалены последние полметра периметра под забором. Сам процесс, конечно, утомляет. Но утешение приносит мысль, что как-то так строилась Великая Китайская стена и прирастала территория суши Нидерландов: по камешку, по мешочку, по горсточке земли.

Я крепко сжимаю в руке черенок, стоявшей на балконе швабры и делаю пару шагов к перилам. Под балконом шевелятся неясные тени. И это точно не собака.

– Стой, стрелять буду!!! – я кричу первое, что мне пришло в голову. Тени подо мной замирают. Я понимаю, что в голову мне пришла полная глупость. Стрелять не из чего, а мой вопль не заставил тени бежать.

Кричу, скорее от неуверенности и отчаяния: «На!!!», и швыряю швабру туда, в темноту, где копошатся незваные гости.

– Акрам, он меня грохнул!!!

– Молчи, ишак! – пару секунд Акрам на ощупь изучает брошенный мною предмет и с издёвкой добавляет,– Это швабра!

Я метнулся в дом, схватил пульт. Руки дрожали. Не от страха. В этот момент я ещё не боялся. Озноб бил от перевозбуждения. Пальцы пару секунд в темноте плутали по пластику и никак не могли нащупать кнопку пуска. Возбуждение прошло сразу, как только я услышал мерное гудение электродвигателей, закрывающих рольставни.

– Подставь, что-нибудь! – Акрам уже не таится. Отдаёт распоряжение так же спокойно, как рассказывал о резне в Бишкеке.

Я резко дёргаю на себя дверь в спальню сына. Коричневый свет ночника выхватывает из темноты Сашку. Он стоит у стола. В руке, включённый в розетку паяльник. В глазах ни тени страха. Только интерес и азарт. Юность уверена в своём бессмертии. А я уже знаю, что бессмертия нет.

– Давай, в гостиную! Поднимай дядю Сергея!

– Батя, чего им надо?

– Я сказал: в гостиную!

Сашка на мгновенье отрывает взгляд от чьих-то побелевших от усилия пальцев, пытающихся остановить рольставни, оглядывается на меня и отрицательно мотает головой.

– Быстро. Проверь кабинет и маму.

Сашка оглядывает стол, соображая: куда пристроить раскалённый паяльник.

– Держи, – суёт его мне и выбегает.

– Что происходит? – Сергея будить не пришлось. Он уже в гостиной и готов действовать.

– Не знаю. – Сашка зачем-то отвечает шёпотом. И этот его шёпот слышно, наверное, во всём посёлке. Если, конечно, в посёлке есть, кому слышать. – В дом лезут.

– Ну, у нас ставни закрылись, – доложила Лена.

– У мамы – тоже!

– Чего не спите? – Маша появляется в проёме двери.

– Руби электричество! Не удержим! – Доносится со двора.

– Оружие в доме есть? – Серёга знает, что в моём арсенале ничего кроме кухонных ножей нет.

– Была швабра. Уже применил. – Пытаюсь пошутить, но понимаю, что в данной ситуации юмор неуместен.

– Знал бы – захватил из дома. – Мой друг охотник. И, как большинство бывших военных, с оружием насовсем не расстался.

Снаружи раздаются удары чем-то тяжёлым по металлу.

– Пытаются кожух с привода сбить. – Иногда мне кажется, что Серёга в курсе конструкций всего, что изобрело человечество. От весла до ускорителя элементарных частиц.

– И что будет? – Маша окончательно проснулась. В глазах паника. Женщины реагируют на опасность быстро и искренне. Пока мужики сверяют опасность со своими амбициями и возможностями, прекрасный пол уже начинает искать выход.

– Ничего. От вандалов вы защищены. – Серёга встаёт рядом со мной. От него веет таким спокойствием, будто за Серёгой стоит вооружённая до зубов бригада спецназа в краповых беретах. – А от дураков, небось, отобьёмся. Сашка, вызывай полицию.

– Уже звоню. – У Лены деловая хватка. И решения она привыкла принимать так же быстро, как и муж.

Пластины рольставней не доползли до среза окна сантиметров тридцать, когда по стеклу снаружи нанесли удар ломом. Откуда они его взяли? Я ломом обзавестись не успел. Может быть, свой инвентарь принесли, а может, стащили с чьей-то стройки.

От первого удара по стеклопакету расползлась паутина трещин. Второй пробил сквозную дыру.

– Чего смотришь!?– Серёга вырывает у меня из руки паяльник и ожесточённо втыкает раскалённое жало в чью-то здоровенную, покрытую рыжими волосами руку, держащую ставни.

Снаружи раздался вой. Исчезает сначала искалеченная кисть, за ней и вторая, ещё целая. Почувствовав свободу, полотно рольставней оседает с левой стороны.