Текст книги "Синельников и холодильник"
Автор книги: Андрей Лях
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Тут все смутно. Лабораторию его закрыли, в тридцать восьмом арестовали, в сорок первом, перед самой войной, выпустили, сослали, в сорок седьмом посадили снова, и дальше след теряется. В Питере у него оставалась сестра, но с ней тоже неясно. Это, Георгий Глебыч, надо рыться в архивах.
– Ладно. – Старик повернулся к Игорьку, – Ну, наука, что скажешь?
– Бред, – покачал головой великий ученый Ивлев, – сказки. И сказки безграмотные. Параметрический резонанс – явление в физике давно известное. Классический пример: качаешься на качелях, приседаешь и выпрямляешься, вот тебе и параметрический резонанс. Никакую печь, никакую сахарницу так не взорвешь. Информационное поле? Это из области мистики, это не по нашей части. Вообще подобные чудеса проделывал Николай Тесла и русский физик Филиппов – тоже все таинственно, но речь шла чисто о передаче энергии на расстояние – по крайней мере, можно хоть что-то предполагать. А так… Закона сохранения энергии пока никто не отменял. Впрочем, надо бы узнать, не было ли в те дни каких-нибудь природных аномалий, не скакало ли напряжение… такую прорву из пальца не высосешь…
Я плотоядно улыбнулся Игорьку.
– Значит, сказка и бред. Ладно, спустимся на почву грубой реальности. В настоящее время в Москве работает группа академика Деркача, которая применяет идеи Пономарева и занимается лечением при помощи того самого информационного поля. У них есть официальный государственный патент на эту, как выражается господин Ивлев, мистику. На Московском заводе радиодеталей выпускается прибор – вполне материальный, из железа, со всякими вольтметрами и амперметрами, – который создает это самое поле и воздействует, например, на диабет. Имеются заключения вполне серьезных людей и даже медали выставок, в том числе за рубежом. А это значит, что есть живой, достаточно авторитетный человек, которому можно задать некоторые вопросы.
– Так, – сказал Старик, заметно помрачнев, – Игорь, расскажи-ка теперь ты.
– Ну, – начал Игорек, – знаем мы немного. Прокуратура когда-то все списала на несчастный случай, дело закрыли… занимался всем Шаховской, а он писатель еще тот, и наплел Бог знает чего. А мы пока исходим из версии нашего друга Володи.
Первая фигура – господин Гурский, муж архитекторши, человек несомненно случайный. С его предшественниками чуть поинтереснее, но тоже очень и очень кисло. Дело в том, что жертвы микроволновок, Каменцев и Логвинов, оба сорока шести лет, оказывается, были знакомы, и не просто знакомы, а были школьными друзьями – правда, в последнее время встречались редко. Каменцев – финансовый чиновник из Академии Наук, распределитель бюджетов и грантов, между прочим, сын того самого Каменцева, министра… Логвинов – один из директоров очень приличной компьютерной фирмы, довольно долго жил на Украине, правда, еще в доперестроечные времена, это надо уточнять… Оба – люди весьма и весьма обеспеченные, по работе никак не соприкасались, школьная дружба, как я понял из бесед с женами, то есть со вдовами, давно увяла… Трудность в том, что проверить гипотезу моего коллеги Синельникова будет очень непросто, и не потому, что дело запущено, а потому, что оба персонажа держали, как говорилось в старину, «открытые дома» – гости, знакомые, вечера и все такое, минимальный список подозреваемых – человек двадцать – двадцать пять, а по-хорошему – так и вдвое больше, это работы до зимы.
– Хорошо, а мотив?
– Есть и мотив. Примерно два года назад оба друга стали учредителями акционерного общества «Магма». Вы сейчас упадете. Эта самая «Магма» – осколок нашего с вами недоброй памяти «Радонежа» и, следовательно, господа Логвинов и Каменцев – наследники не кого иного, как Бешеного Майка. Вот уж действительно мир тесен – большую память оставили по себе отцы-протопопы. Ну, самого Майка наши компаньоны, естественно, в глаза не видали, но рекомендация убийственная.
– Что-то я не помню в «Радонеже» никакой «Магмы».
– «Магма», Георгий Глебыч, это бывший «Агат». Как вы помните, все эти питомцы Майкова гнезда плохо кончили – приказала долго жить и «Магма». Завозили они какие-то немецкие моющие средства, что-то там не срослось, и через полгода прогорели вчистую, оставив долгов тысяч на сто с лишним баков. Ни о судах, ни о разборках ничего не известно, но сильно обиженные остались. Кстати, после этой истории дружба домами у наших подопечных окончательно сошла на нет.
По ним пока все. Фигура четвертая – Минашин Василий Георгиевич – муфельная печь на Красноказарменной – вообще ни с какого боку. Пенсионер, инвалид, последние двадцать лет нигде не работал, дел с предыдущими фигурантами не имел. Жил у сестры в Химках, квартиру на Красноказарменной сдавал, но в Москве бывал регулярно – штука в том, что у него там был еще гараж, место довольно любопытное. Этот Минашин – известнейшая личность в мире любителей раритетных автомобилей. Знаете, есть такие мастера, которые восстанавливают редкие старые модели, устраивают парады… Так вот среди них Минашин слыл кудесником – говорят, мог достать что угодно, а если и не достать, то сам сделать так, что никакая экспертиза не отличит. Впрочем, слава эта была у него скверная, все в один голос утверждают, что при всем том старичок капризный, злопамятный и страшный сквалыга, знал себе цену и что у него – это мне трое подряд сказали – зимой снега не выпросишь. Перессорился со всеми, с кем только мог. Впрочем, это не главное, а главное то, что связать этих людей вместе никак не получается.
– Очень даже получается. – Старик нахмурился еще больше. Он сидел, положив перед собой на стол здоровенные ручищи, и его рокочущий баритон без труда истекал из зазубренных связок – было ясно, что он не на шутку встревожен и сейчас со всей витиеватостью образца пятьдесят шестого года начнет нам доказывать, что опыт и вправду выше знания. – Хочу вам напомнить, Игорь Вячеславович, – полностью выговаривать отчество Игорька, похоже, доставляло Старику некое мазохистское наслаждение, – что согласно нашей рабочей версии убийство гражданина Гурского, последнее по времени – явно заказное. Если предположить, что убийца – это действительно физик с извращенной психикой, то мотив очень даже понятен. Три предыдущие убийства – бессмысленные на первый взгляд – это эксперимент, проба пера. Все три дома, где произошли преступления, объединяет одно – это, по сути, проходные дворы. Гараж, где толкутся автолюбители, много случайных людей, компании, куда приходят друзья друзей, которых никто потом не вспомнит. Преступник познакомился с одним из приятелей, тот познакомил его с другим, он мелькнул там, мелькнул здесь – и отвалил. Знали его – и то не очень – только сами хозяева, но они теперь ничего не расскажут. Историю с «Магмой», конечно, придется проверить, но это, боюсь, ложный след. Типаж у нас в этот раз замысловатый.
– Так почему бы ему, в таком случае, не взорвать какой-нибудь бомжатник? – возразил Игорь. – Эффект тот же, и хлопот никаких.
– Физику в бомжатник лезть не с руки… но дело, думаю, не в этом. Скорее всего, что-то он кому-то доказывал, и место искал повиднее, посерьезнее…
Игорек с досадой толкнул по столу свою роскошную записную книжку.
– Георгий Глебыч, да почему же мы так сразу верим в эту страшную сказку про информационное поле и Соловья-разбойника?
– Игорь, – баритон сразу прибавил оборотов, – я больше всех буду рад, если выяснится, что мы ошиблись. Был бы верующим, пошел бы свечу в церкви поставил. А если не ошиблись? Вдруг существует такая сверхъестественная штука? В чьих руках окажется оружие эдакой мощности? Не проследишь, не докажешь? Никаких других объяснений у нас нет. В прошлый раз мы не поверили Володе – точнее, поверили слишком поздно – и где в итоге оказались? Короче. Надо идти к Деркачу. Придется рискнуть и рассказать ему все как есть. Боюсь, времени у нас мало, не зря Папа к Владимиру подскакивал, что-то они там учуяли… и фээсбэшников тоже подпускать к этому не хочу.
Дальше. У меня тоже есть кое-какие новости. По «матрешкам». В Дмитрове нашли очередной генератор и, видимо, наш. Поэтому приказ будет такой: завтра с ранья мы с Игорем уезжаем в Дмитров. Володя, ты оправляешься в контору к твоему Деркачу; слухачей засылаем только на один день, сам посиди с ними, послушай, и давай.
– Георгий Глебыч, к Деркачу лучше бы Игоря. Я в этой физике мало смыслю.
– Нет. Если все пройдет удачно… а, черт, какая уж тут удача… словом, если реальность угрозы подтвердится, Игоря будем внедрять. Поэтому лучше, чтобы его там до поры никто не видел. Попробуй разобраться сам, нюх у тебя афганский, что-нибудь да заметишь. На сегодня все. Да, Игорь, узнай у Дегунина насчет машины.
Игорек, по своей врожденной интеллигентности, вслух, разумеется, ничего не сказал, но упрек в его глазах был ясен и очевиден.
«Володя, – говорил этот молчаливый упрек, – конечно, ты всем нам тогда спас жизнь и рассудок, когда все мы лежали как бревна и ждали неминуемой погибели. Конечно, проклятый телепат дурманил головы и просто кипятил людям мозги прямо в черепе, и каюк бы отделу и Управлению, одну твою чугунную башку его окаянные чары почему-то не взяли, недаром тебе жали руку и благодарили на высшем уровне, но все же одобрить твой поступок я никак не могу. Раз уж ты сохранил рассудок, зачем было всаживать ему пулю в лоб? Раз уж ты такой крутой ганфайтер, неужели нельзя было выбрать какой-то менее жизненно важный орган? Я еще готов допустить, что многие уважаемые люди, придя в чужое незнакомое учреждение, влезают с ногами на стол директора, а потом падают с этого стола, но мало кто при этом еще умудряется еще и пальнуть, не долетев до казенного ковролина. И с какой это радости тебе пришла охота стрелять из какого-то расшлепанного вохровского нагана с царскими орлами? Монархические настроения, безусловно, похвальны, но не в рабочее время! Где был твой прекрасный современный «вальтер», который тебе пробивали с такими трудами? Прежде чем затевать пальбу из положения «в воздухе вверх ногами», стоило подумать о своих товарищах, которым, кляня твою меткость, придется рыскать по Москве и области, чтобы выяснить, а не было ли у колдуна сообщников и вдохновителей. Почему ты не выбрал коленную чашечку? Ты раскатал мозги единственному свидетелю, и теперь фээсбэшники издеваются над нами и срывают с нас последние покровы достоинства. Поблагодарить тебя поблагодарили, но от дела отстранили, и совершенно справедливо – кто в силах угадать, какое еще коленце тебе вздумается выкинуть в следующий раз? Какого фигуранта продырявить? Многие придерживаются мнения, что на просторах Гиндукуша у тебя сорвало крышу – почему, когда вся порядочная публика расселась на бронетранспортеры и уехала домой через Пяндж, ты застрял в этих чертовых горах в компании таких же разгильдяев и столько лет околачивался неизвестно зачем в Кандагаре и Пешаваре, вступая в контакты с разными двусмысленными личностями исламского толка? Все ГРУ и Министерство Обороны до сих пор в недоумении…»
Что же, ладно, отныне буду поступать, как сказал поэт; не оскорблю своей судьбы стрельбой поспешной и напрасной.
* * *
– Володя, – сказала Полина, – у тебя нет ботинок. Нельзя от зимы до зимы ходить в одних кроссовках. А сандалии? Володя, это же пляжная обувь, и потом, извини, но тебе уже не восемнадцать лет, ты взрослый, солидный мужчина. В общем, завтра вечером идем в «Честер» на Профсоюзной.
Я слабо застонал.
* * *
Так и хочется начать со слов: «Академик Деркач, вздорный старый козел лет семидесяти…» Но нет, воздержусь, скажем иначе: хотите верьте, хотите нет – в такое не вдруг поверишь – но белорусского академика Деркача звали Ставр Годинович. Я почувствовал, что погружаюсь в сказку все глубже и глубже. Минский кудесник и впрямь смахивал на жреца-друида. Если считать ото лба, то голова его была наполовину зеркально лысой, а вот дальше, начиная с темени, вставал веер грязно-белых волос – словно распущенный хвост потрепанного седого павлина или восход солнца, неумело, но старательно намалеванный первоклассником. При этом косматые брови адепта пономаревской школы оставались угольно-черными. После того, как он не то в десятый, не то в двенадцатый раз, нимало не сдерживая злости пополам с отвращением, сказал мне: «К нашей работе это не имеет отношения», я решил сменить стиль.
– Хорошо, Ставр Годинович (Тьфу ты, почти Днепр Славутич!), поставим вопрос иначе. С вашей точки зрения, то есть с точки зрения теории информационного поля, такая вещь вообще возможна?
Он смолк и на некоторое время задумался. Потом, неожиданно демонстрируя объективность мышления, произнес:
– Да. Возможно… С этого момента я стал его немного понимать. За долгие годы столько разных дураков всех рангов мешали ему делать дело, которое он считал нужным, что бездарно отнимающий время бестолковый мент с бредовыми подозрениями выглядел просто досадной мелочью. Тут же наш борец за идею и показал характер, взвизгнув в конце фразы:
– …но никаких подсадных наседок я у себя не потерплю!
На своем веку я повидал немало бед, выросших из упрямства и дури начальственных патриархов, и тоже начал потихоньку накаляться.
– Ставр Годинович, боюсь, вы плохо представляете себе ситуацию. Если мы сейчас не разберемся с этой историей, сюда пожалует ФСБ, и они будут разговаривать по-другому. Вся ваша группа, включая ту девушку, которую я видел в приемной, через сорок восемь часов окажется в северном Казахстане, под землей, в бетонном бункере, и там вам будет предоставлен полный простор для исследовательской деятельности… на неопределенный срок. И еда, не скрою, будет немного другая.
– У них сейчас на это денег нет, – с мрачной уверенностью возразил Деркач.
– На это найдут, уверяю вас.
– Не те времена!
– Времена всегда одинаковые. Хотите проверить? А наш сотрудник поработает у вас три недели, никому не помешает… и мы закроем дело. Если никого не найдем. Ставр Годинович, да будьте же благоразумны! Вы как-то уж очень сопротивляетесь сотрудничеству с органами. И не смотрите на меня так, не я затеял всю эту чертовщину.
Он посмотрел на меня уже с откровенной ненавистью, потом свирепо ткнул пальцем в кнопку громкой связи, там что-то мяукнуло, но не сработало, и академику пришлось говорить просто в трубку.
– Виктория. Кто из наших на месте? Саша? Пусть зайдет ко мне. Что? Да, конечно… Тогда зайди сама.
Практически мгновенно появилась стильная сложно стриженная пышечка в модных затененных очках. Ставр немедленно оттаял.
– Вика… Вот молодой человек… Заказчик. Интересуется прибором. Отведите его в контору, и пусть Саша ему все расскажет.
Я немного растерялся от этой новоявленной прыти, мои планы выглядели несколько иначе.
– Ставр Годинович, я, вобщем-то, мало что в этом смыслю…
– Ничего, вас просветят, а заодно узнаете дорогу… и можете мне ни о чем не напоминать! – снова фальцетом взвыл проклятый друид и погрузился в какие-то бумаги.
* * *
Когда-то это был заводской цех. Там, где разъезжал взад-вперед кран-балка, теперь соорудили галерею, по которой я и шел вслед за Викторией, резво скакавшей на своих рояльного вида ножках; на эту галерею открывались двери бесчисленных офисных пеналов, созданных по бессмертному рецепту общежития имени Бертольда Шварца – с той только разницей, что фанеру, лучший проводник звука, ныне сменил гипсокартон. Само цеховое пространство сверху как две капли воды походило на крысиный лабиринт из учебника по зоопсихологии: прямоугольная головоломка отсеков и закутков, заставленных разномастными коробками, разделенная центральным коридором.
Где-то после третьей двери я сообразил, что другим концом все эти пеналы выходят в соседний, точно такой же цех, и машинально прикинул, что в случае необходимости через такой вот проход-сквозняк сюда можно очень мило проникнуть, минуя все посты и двери. Вывески контор-арендаторов особым разнообразием не радовали – стандартные «монолиты», «градиенты» и «комплект-сервисы», с плюсами и без плюсов, среди них – какая-то одинокая «Альма». Мои клиенты тоже оригинальностью не блеснули, назвавшись «Парамед плюс».
Сидя у выступа балки в гипсокартонной кишке, залитой ненатуральным плазменным светом, и ожидая своего Вергилия, я успел выяснить для себя две вещи. Первая – внешность господина Машковского Ильи Михайловича, которого я, естественно, знал только по голосу, ветхого старичка, увязшего в дебрях программы 1-С, и второе – что мои друзья-друиды вовсе не ограничивались заработком на эксплуатации информационного поля. В каталоге с тусклыми картинками имелась, например, энергетическая табуретка, вливающая в человека бодрость, так сказать, с черного хода, такого же свойства стельки с проекцией египетской пирамиды, и еще немало занятных мелочей. Но гвоздем программы было, несомненно, воплощение идей Пономарева.
Тут и появился мой гид. Здоровенный дядька, явно мой ровесник, но выглядел намного старше – уж очень какой-то обрюзгший и обвисший. Но двигалась эта махина, отдадим ему должное, с удивительной легкостью и даже некоторой ломаной грацией. Пока он подходил к моему столу – спасибо длинной кишке, дала время – я успел основательно призадуматься.
Походка может много чего рассказать о человеке. Ну, например, много типов походки выражает самоутверждение. А у одной моей знакомой походка была извиняющаяся – она прямо-таки жалостно лепетала: «Вы уж простите, что я оскорбляю своим видом ваше зрение, мне и самой неловко, может, отнесетесь к моему существованию с юмором?»
Но тут картина открылась загадочная. С одной стороны – точно, неторопливая грация, сродни шагу бывшего танцора. С другой – сквозит некая опаска, или, скажем так, настороженность, словно в былые дни выступал этот танцор перед небывало свирепой публикой, которой только не угоди, и дождешься не только тухлых помидоров, а пожалуй, и побоев. Короче, это была походка отставного шута, а отставные шуты – мрачный народец.
Физиономия у гражданина Сахно оказалась совершенно лисьей – очень умного и старого, матерого лиса, которому на этом свете все давным-давно осточертело. Одутловатость и отечность его вблизи были еще заметнее, глаза под набрякшими подбровъями (не знаю, есть ли такое слово) были как щелочки, я даже не смог разобрать, какого они цвета, казались какими-то пепельными. Не знаю, как можно смотреть при таком постоянном прищуре, но ему это удавалось прекрасно.
– Добрый день, я Александр, – сказал он, улыбаясь с необычайным радушием. – А вы и есть наш интересант? Извините, ради Бога за заминку, у нас сегодня нашествие гуннов.
Речь была самая незатейливая, но заключенную в ней силу я ощутил сразу. Никогда прежде мне не доводилось встречать человека такого всесокрушающего, бронебойного обаяния. Этого словами не передашь. Мой собеседник был и дружелюбным, и открытым, и внимательным, и с очаровательной лукавинкой, и с сочувствием… черт знает, что такое, не обаяние, а танк «Тигр» весом в шестьдесят тонн с восьмидесяти восьми миллиметровой пушкой и тоннельным картером. Он утюжил меня, как панфиловца в окопе, но моя закаленная и перекаленная психика устояла. Я не поддался. Да-с. Я дрался с панцерваффе.
– Так если не секрет, – светясь лаской, спрашивал Сахно, – из какой вы фирмы? Какая ваша специфика? Как вы понимаете, это вопрос не праздный.
– ВНИХФИ, экспедиция, – не моргнув глазом, отвечал я. – Нам бы что-нибудь покомпактнее.
– Ага. Ага. Тогда откройте еще одну тайну – какими путями прознали про наше скромное заведение?
– Тайна простая – рассказал Игорь Герасимов из Фармакомитета.
Тут глаза-щелочки вдруг приоткрылись, как говорится, до пределов, отпущенных природой, и Александр Сахно взглянул на меня в упор так, что мне померещилось, будто воскрес Афраний. Удивление было нарочито-наигранное, но по сути вполне ясное – этот лисий нос мне не удалось провести, хотя и врал я вдохновенно, и вещи называл вполне реальные, и все же хитрец раскусил обман, зачем-то дав мне это понять.
Плох тот следователь, который смутится, когда его поймали на вранье. Впрочем, Сахно меня за руку не схватил, легенда у меня железная, и никаким мистическим прозрениям я поддаваться не собирался, а посему сделал невинные глаза и тоже уставился на него с максимальным дружелюбием. Он тут же этот маневр оценил, встал и предложил незамедлительно ознакомиться с их хозяйством, все так же приветливо добавив:
– Да оставьте куртку здесь, в цеху страшная духотища.
Я последовал совету и зашагал вслед за своим не в меру проницательным собеседником – уже первые две минуты разговора меня изрядно утомили и довели до предчувствия головной боли. Завернув за угол последнего пенала, я поздравил себя с правильной догадкой – окошко с частым переплетом и мелкими стеклами, по диагонали заросшими ржавой грязью, открывало следующий лоскут заводской территории, в самом деле выглядывая прямо в соседний цех – там тоже были сложены какие-то коробки и в распахнутых воротах разворачивался автопогрузчик с надписью «Комацу» на желтом заду.
Мы спустились по крутой лестнице, сваренной из профнастила с полусъеденной подметками чечевичной «елочкой», и почти уже вошли в стандартную гипсокартонную клетушку, как мой провожатый заметил проходившего невдалеке работягу в страшенного вида комбинезоне. Спешно покинув меня, он о чем-то заговорил с этим парнем – немилосердно гудела и дребезжала вентиляция, и я разобрал только одно слово – «уехал» – и небрежную отмашку пролетарской руки. Сахно вернулся и со всплеском умоляюще сложил руки на груди.
– Уж ради бога, еще одну минуту, ну такой сегодня день, – и умчался почти бегом.
Появившись действительно очень скоро, он усадил меня в тесной скважине со стенами, сложенными из видавших виды потенциостатов, и поставил на стол нечто, чрезвычайно похожее на видеоплейер эпохи незабвенного ВМ-12, а рядом водрузил кофр, набитый какими-то крохотными пузырьками.
– Это лекарства, – ответил Сахно на мой безмолвный вопрос, – точнее сказать, лекарственные образцы. Все предметы на свете обладают информационным полем, в том числе и лечебные препараты. Значит, давайте повторю, потому что здесь обычно бывает путаница. Не энергетическим полем, не биополем, а именно информационным. Это, что называется, медицинский факт. Мы вставляем образец вот в это гнездо, и прибор переносит параметры информационного поля сюда…
Тут он выдвинул из своего аппарата нечто наподобие дисковода, и вынул, и покрутил перед моим носом какой-то миниатюрной электронной фитюлькой.
– Это, вобщем-то, флэшка. Мы называем ее сэмпл-чип. Не очень правильно, но мы уж так привыкли. Собственно, считывание информационного поля и переписывание на такой вот сэмпл-чип и есть наше ноу-хау. Дальше уже все стандартно. Чип вставляется в прибор, и тот генерирует поле… всевозможные частотные модуляции и прочее. Существует – я вам покажу – целый набор переходников и насадок, чтобы подвести поле и к отдельному органу, и к части органа, и ко всему организму, и… вообще, как угодно.
– И каков результат?
– Результат потрясающий. Представьте себе, воздействие информационного поля препарата оказалось намного, в разы, эффективнее действия самих препаратов, действия, что называется, вживую. Тут есть еще много неясного, и проблемы, и всякие шероховатости, но смотрите. Исчезает необходимость в лекформах – никакого тебе крахмала, наполнителей, полное отсутствие производственного цикла. Это раз. Дозировка необычайной точности – это вам не пол-таблетки. Доставка точно к месту воздействия – метаболиты по кровотоку – где надо, где не надо – не летают. Совершенно уникальное свойство – резистентности к нашей установке не возникает – кстати, о Фармакомитете, мы во много раз продлеваем жизнь препаратов. Дальше, один такой прибор – это целая аптека, свыше десяти тысяч наименований, с минимальным расходом. Сами понимаете, что это значит для какой-нибудь районной больницы. Еще – токсичность. Вы лучше меня знаете – одна часть молекулы лечит, вторая в это время калечит. Мы от этого избавились, никакого периода полувыведения, биодоступности, вообще никакой фармакинетики. Короче, тут можно много рассказывать…
Я слушал, и мне становилось не по себе. Одно дело – подозревать и догадываться, другое – самому воочию убедиться в существовании этой дьявольской техники. Пришлось с деловым видом задавать разные дурацкие вопросы – про жесткий диск, про аккумуляторную подпитку и всякое такое, чтобы не молчать и избежать главной темы: а насколько эта механика дальнобойна и только ли лекарства в нее можно зарядить?
Покинув друидский замок чудес, я миновал стеклянную проходную с покореженным турникетом, железные ворота, на столбе которых росла у электромотора трогательная березка, и отбыл восвояси. Скудная московская природа грустно готовилась отдаться неприветливым объятиям ноября. На душе у меня было муторно, что-то неясное скребло и посасывало, словно у легендарного прокурора, прочитавшего доклад про несгораемые штаны господина Каммерера. Все увиденное мне очень и очень не понравилось, надо было решать, что же докладывать начальству, но вместо решимости и каких-то дельных соображений у меня в голове царила странная тоскливая растерянность.
Я брел, сунув руки в карманы старой куртки, присланной нам монгольскими товарищами, которые, судя по всему, полагали все мужское население России богатырями косой сажени в плечах и нуждающихся в монументальных одеяниях из толстенной бычьей шкуры. Впрочем, надо отдать должное – внутри этого кожаного шкафа было очень уютно до самой зимы и не жарко до самого лета. К тому же монгольский короб совершенно не поддавался натиску времени, что избавляло от необходимости ломать голову над сменой гардероба. По давней скверной привычке в минуты сомнений я принимался скручивать в продранном кармане лохмотья продранной же подкладки и одновременно мять внушительной толщины застроченный валик края куртки. Вероятно, так в раздумье перебирают четки. Но в этот раз ничего не получалось. Пальцы не находили знакомых, замученных бесконечным кручением косиц. В кармане творилось что-то непостижимое. Я остановился как вкопанный. Осторожно распустил «молнию» и задрал полу.
Держите меня одиннадцать мужиков. Многострадальная бахрома, жертва моих дурных замашек, была примерно наполовину аккуратно срезана. Это значило, что на сей раз наш искусник обошелся без дрели. Что же, я пришел в правильное место.
– Господи, – сказал я. – Не подумай, что я ропщу. Я ценю, спасибо тебе большое, но нельзя ли, чтобы мое везение выглядело как-то попроще, поуютнее, почеловечнее? Если нет, то нет, что ж, ладно, тебе виднее.
* * *
– Володя, – сказала Полина, – для этих батарей даже нечего и решетки заказывать, этих чугунных уродов надо просто менять. Поставим итальянские, у них гарантия двадцать лет, и надо спешить – через неделю затопят, и все станет намного сложней. Давай в среду выберемся на строительную выставку.
Я слабо застонал.
* * *
– Камера не проблема, камеру я тебе поставлю где угодно. Но куда твой кожан вешать? – сказал мне Гамлет. Есть на земле края, где Офелии, Джульетты и Дездемоны встречаются в количествах, превышающих всякое разумение. Там бывают даже Отелло, а уж про Генрихов и Ричардов и говорить нечего. Не знаю, почему Шекспир все еще не почетный гражданин города Еревана? Вероятно, потому что мало надежды на его приезд и восточный пир по такому случаю.
Впрочем, Гамлет Вартанович Мцхеян, заместитель начальника отдела технической экспертизы, с рождения был российским гражданином, на языке предков знал от силы дюжину слов и внешность имел даже не то что стопроцентно славянскую, а скорее, даже угро-финскую. Он с сомнением уставился на произведение чингисхановских кожемяк.
– Разве что в стендовую.
– С глузду ты съехал, Вартаныч, – возразила Баба Даша, хозяйка пуле-гильзотеки и обладательница великолепного прокуренного баса, продукта многолетнего бессменного воздействия не то «Беломора», не то еще чего-то, не менее термоядерного. – Я ж там работаю, у меня туда люди приходят. А если Вовка не врет, эта хреновина не сегодня-завтра взорвется.
– Точно пока не известно, что с ней случится, – заметил я.
– Тем более, – прогудела Баба Даша. – Вешай в автоклавную, там стул есть железный и бетон кругом.
Гамлет сделал ртом движение, словно собрался закусить несуществующие усы.
– Ладно, повесим в автоклавную, в аппендикс, дверь стальная, а камер даже две. Владимир, с тебя две бумаги – одна от начальства на разворот телеметрии, вторую нарисуешь и наклеишь сам – мол, опасно, не входить, и череп там, или смерть с косой – для наглядности.
– Спасибо, граждане эксперты, – сказал я. – Век не забуду вашей доброты. Подскажите уж тогда еще одно. Где достать еще одну такую куртку? Преступник-то должен думать, что она на мне, иначе и огород городить не стоило.
Баба Даша разразилась мефистофельским смехом.
– Чего там думать, у Митрича такая же. Они с Богуном не разлей вода, дружки закадычные, два архаровца… Звони, он тебе еще старые сапоги заодно отдаст, барахольщик известный…
* * *
– Дарю, черт с тобой, – сказал Митрич. – Мне что, мне уж деревянную куртку пора заказывать… А знаешь, чья она? Унгуряну, его в ней и взяли. Неисповедимыми путями ко мне попала, и надо же, вон когда пригодилась…
Куртка действительно была совершенно неотличима, размер тот же – «Добрыня Никитич и лошадь», но оба кармана целы, что открывало передо мной серьезные медитативные перспективы. Что же, спасибо и тебе, молдавский аферист Ион Унгуряну, более известный по бандитской кличке Гицу… – Ты бронежилетом-то того, не пренебрегай, – посоветовал Митрич. – Прах его знает, как он там свою музыку наладил, может, вся одежа из этой партии одновременно сыграет…
* * *
Мудрецы Востока и Запада сходятся в отношении двух вещей. Первая: в просторных помещениях мысли рассеиваются, в тесных – концентрируются. Вторая: текущая вода способна приносить идеи и решения. Ввиду всего этого идеальным местом для размышлений является туалет. И точно, пока я выписывал модернистские узоры по сигаретному пеплу (возможно, во мне погиб художник), ералаш в голове начал понемногу укладываться в систему.
Алиби нет ни у кого. Сам академик Деркач мог за милую душу прокрасться следом за мной, или приказать пышке Виктории воспользоваться ножницами из канцелярского набора. Дедушка Илья Машковский свободно мог на минуту оторваться от компьютера, два шага – и дело сделано. Наконец, хитроумный гражданин Сахно отлучался как раз настолько, чтобы спокойно вернуться в контору, произвести резекцию и далее без помех читать мне лекцию. Кого-то я мог и просто не заметить.
