Текст книги "Соль Саракша"
Автор книги: Андрей Лазарчук
Соавторы: Михаил Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Михаил Успенский, Андрей Лазарчук
Весь этот джакч
Книга первая
Соль Саракша
Контактная информация [email protected]
Эта цифровая книга, в том числе ее части, защищена авторским правом и не может быть воспроизведена перепродана или передана без разрешения автора.
Яндекс-деньги 41001262645780
QIWI-кошелёк +79632594668
Я подарил тебе прескверную страну, о мой герой!
Михаил Щербаков
Последние вакации
Все взрослые – или джакнутые, или выродки.
Кроме господина Казыдлу, нашего главного гимназического воспитателя. Потому что он и джакнутый, и выродок в одном теле. Но выродок он не в смысле головной боли («Чему там болеть? У него же там кость!» – как, бывалоча, шутили наши прадеды), а в том, что он именно натуральный, природный выродок. В прадедовском опять же смысле. Ну, вы меня поняли. А если не поняли, то это значит, что вам уже ничто не поможет…
И вот он сейчас стоит перед всей «серой» гимназией, замершей на плацу рядами и колоннами, и вещает в довоенный микрофон, отчего каждое его слово прерывается грохотом посторонних разрядов:
– …и, наконец, настанет… когда каждый из вас ощутит… частицей Отчизны… ойным сыном или дочерью Неизвестных Отцов, и сер… его переполнит восторг этого единения и счастье единомыслия и единодушия… веются прахом ваша дешёвая ирония и показной цинизм…будете вспоминать о юношеских… и прыщавой фронде с печальной улыбкой. И только в этот день, слившись в патриотическом экстазе… многострадальным народом, вы будете… себя взрослыми людьми…
Бе-бе-бе. Ля-ля-ля. Хорошая у него должность. Не надо ему ни тетрадки проверять, ни учебные пособия своими руками мастерить, ни с нами, чучелами, маяться, как другим, нормальным учителям. Преподы ведь тоже люди, и горбатятся ай да ну как. Мойстарик, например, говорит, что ни в жизнь не поменял бы шахту на учительскую.
– …окружают нас враги… Бороздят наши прибрежные воды Белые субмарины в смехотворных попытках… лягушачий десант… Возомнившие о себе хонтийские варвары не оставляют… захватить Голоземелье…говорим им: Хонти всю жизнь считалась имперской задницей, да так и осталась ею!
Выпускники, стоящие в первом ряду, хохочут, словно впервые в жизни услышали такое смешное слово. Я имею в виду, конечно, Хонти…
Нет, надо отвлечься. Надо о чём-нибудь другом. Например, перевести взгляд на статую Гуса Счастливого. Обычно она такая нежно-зелёная от патины, а нынче медь её сияет и горит. Под стариной Гусом кресло с очень высокой спинкой. На старину Гуса напялили какую-то хламиду – в такой ни попировать, ни повоевать. Старина Гус приподнимается из кресла – то ли заявился в дом старый друг, то ли пришёл сдаваться очередной вождь…
Как-то на уроке истории я спросил у Людоедища нашего: а почему, собственно, Гус – Счастливый?
– Да как же не счастливый? – сказал историк. – Во-первых, вообще выжил – при тогдашнем уровне детской смертности. Во-вторых, от солдата дослужился до маршала. Удостоился личной дружбы императора Цахса. Маленький и ледащенький был, а стал любимцем придворных дам. Включая родную сестру императора. Оскорблённый Цахс приговорил его к смерти, но в последнюю минуту из-под эшафота отправил в ссылку к нам, в Горный край. На верную смерть от стрелы горца. Здесь он из таких же бедолаг-ссыльных создал первый отряд «неустрашимых» – лучших воинов тогдашнего Саракша. Потом продал горским вождям партию оружия и науськал их на враждебную Пандею. И сразу же освободил несчастную Пандею от варваров, чем вынудил тамошних владык попроситься в имперское подданство… Столица встретила героя триумфом! И век этого счастливца был долог: он появился на свет под свист арбалетных болтов, а ушёл под грохот первых пушек. Правда, седую голову его снесло нашим же ядром, зато военная наука обогатилась забавным термином «дружественный огонь»…
Не соскучишься с нашим директором!
Только сейчас он почему-то стоит помалкивает. А вот господин Казыдлу разливается:
– …за горным хребтом притаилась… но трусливая Пандея. С незапамятных времён… на соляные копи Бештоуна, раз и навсегда … героями Сорокалетней войны, чьи шпаги и мушкеты… наши предки… неизменно отвечали: «Слезами посолите»!..
Шпаги и мушкеты при Лухте Благоуспешном? А копья и стрелы не хочешь, мутант-недомут? Мог бы и поинтересоваться здешней историей на досуге… Но кто ж его поправит!
– …все как один… соль солона от крови героев… будут визжать на штыках… неизбывная благодарность… мудрые и спокойные Отцы… невыносимое бремя власти… слова простой женщины… каменными скрижалями на страницах… без них мы все давно бы передохли… эти грубоватые, но верные… как нельзя лучше выражают…
Без них мы все давно бы передохли. Без них мы все давно бы передохли. Сказала овдовевшая ткачиха из Заозёрного. Они поднимут нацию из пепла. Когда я смогу прочувствовать эти слова всем сердцем, я стану взрослым. То есть примерно через год, в первом ряду…
Джакч, началось! Пошёл духоподъём! Руки по швам, глаза навыкат, голосовые связки на максимум! Изо всех лёгких и нелёгких! В едином порыве! Как один человек!
Нет, всё-таки как два человека. Это святое. Господа преподы и ощутившие себя частицей выпускники выкрикивают «Славу Отцам», а все остальные выводят на голоса «Горную стражу». Потому что вот это уж точно наше. Всем сердцем, всеми каменными, джакч, скрижалями…
А после экзаменов – выпускной бал. Бал Суженых. Никого из нас туда не пустят, хотя все будут стремиться. А на следующий день пройдёт выпускной бал за рекой, в Чёрной гимназии. «Вороны» тоже не будут пускать своих и, тем более, чужих девятиклассников.
Наши выпускные никогда не проводятся в один вечер. Потому что спасибо, не надо. Однажды попробовали – давно, перед войной ещё, аккурат Мойстарик заканчивал. Началось-то с братания, да кончилось махаловкой на мосту – сперва наши «сизари» с «воронами», а потом и погранцы с солекопами схватились. Трое калек, один покойник и одна вдова, даже не побывавшая невестой, такой джакч получился. Больше не повторялось.
А в старые времена зачинщиков непременно бы казнили: «Горная Смена и Горная Стража – одна семья»…
Чего выпускники так стараются? Неужели и мы через год будем такими же пучеглазыми петухами, как Чувырла и Гондон, как Кишечник и Вафля? Которые нынче считаются передовая молодёжь, краса и гордость союза «Отчичи» (слово-то какое в древнеимперском выискали!) Отчичи, ой чи-чи, полетели кирпичи. Полетели-полетели, на головку сели… Языковая глухота, сказал по этому поводу Князь.
Что же такое с нами за этот год сотворят? Что же мы такое великое должны осознать, от чего порвётся очко на кидонский знак и шары на лоб полезут?
Зато наши ребята поют спокойно, задушевно и где-то задумчиво. «Горная Стража» – песня для сердца, не для парада… И получается вполне себе разноголосица.
Только мы с Князем даже для сердца не поём. И даже не делаем вид, что. Не до того. У нас свои планы на ближайшие дни. Потому что вакации-то последние.
Дину, князь пандейский
…Когда мы утром встречаемся в умывальной, морда у Князя уже вовсю озабоченная, лоб наморщен, губки собраны в куриную гузку. Юноша мучительно размышляет, каким бы ещё образом опозорить своего папашу, господина полковника Глена Лобату, что командует за рекой погранцами.
Появилась эта весёлая семейка в Бештоуне несколько лет назад. Господина полковника, по слухам, попёрли аж из Боевой Гвардии. Видимо, за гуманизм по отношению к выродкам. Или наоборот, «за нецелесообразную жестокость», как это у них называется. Но, видно, обошлось без конфискации: барахла привезли три вагона. И в звании не понизили: армейский полковник – Гвардии бригадир.
Господин полковник сперва рожу кривил – мол, запятили столичного аристократа обратно в страну дикарей. Хотя мог бы и гордиться – спокон веку Империя ссылала сюда, под горские стрелы и пули, лучших людей. Об этом все учебники талдычат. Сам Верблибен у нас два срока прослужил, написал тут «Узника Чёрной ямы» и вообще…
Господин полковник поначалу требовал, чтобы все бляхи были начищены и амуниция при исполнении строевых артикулов на плацу звякала и грюкала. До этого-то он знал только Приморскую Пандею – и никак не мог врубиться, что горный стражник тем страшнее врагу, чем незаметнее и бесшумнее. Что горный стражник может в лесу подкрасться и отгрызть оленю яйца, да так деликатно, что олень спохватится не раньше, чем настанет время гона. Что после отпадения Пандеи Горную Стражу пришлось сколачивать по новой: набирать лесников, лесничих, профессиональных охотников, браконьеров и т. п. И что никаких выродков горные стражники не ловят, а ловят они редких пандейских шпионов и частых пандейских контрабандистов да их здешних сообщников. Если же среди ловимых обнаружатся выродки – тем хуже для выродков…
Но полковнику многое прощают из-за жены. Когда супруга его, госпожа Алька Лобату, навещает мужа в штабе, по всему расположению стон стоит, уж такая она вся… Словом, «Вставляй свой ключик, молвила мне фея». А вся казарма потом три дня занимается под одеялом художественной самодеятельностью.
А если маму сопровождает «еённая дочка», Лайта, возбуждаются уже отцы-командиры – до седых ветеранов включительно…
Что характерно – это то, что Лайта Князю никакая не сестра. Они сведёныши. Госпожа Алька – вторая жена полковника. А первая, которая Князя родила, была чистокровная пандейка. Поэтому его и прозвали Князем. Ведь в Пандее как? Есть в хозяйстве два барана – значит, князь. Пандейцев так и дразнят – «Два барана, сам-третей». Грамотному понятно, что дразнилка древняя…
Имя у него тоже пандейское – Динуат.
Папашу своего Дину-Динуат ненавидит люто, смертно и навсегда. И называет его только «господин полковник». Мне этого не понять, и слава Творцу. За два года я потихоньку вытягиваю из Князя всю подоплёку ихнего разджакча, но так до конца и не вытянул.
До того, как попасть в Гвардию, папаша Лобату служил за Хребтом, в Приморской Пандее, как я уже говорил. Потомственный военный, до тыщного колена офицер. В заштатный гарнизон угодил за дуэль (хотя все они так говорят, а в реале оказывается – или кости накоцал, или вестового оттрахал). И свою первую жену попросту стырил, потому что у пандейцев строго. Клёвая пандейка родила похитителю сына и… то ли она зачахла от тоски, то ли родня до неё дотянулась, а то ли сам господин Глен сгоряча захлестнул, чтобы не маячила, джакч, вечным укором…
Обо всей этой хрени Князь узнал уже в кадетском корпусе. А просветил его настоящий пандейский шпион с целью завербовать и манипулировать через него ценным для врага полковником Боевой Гвардии. Про шпиона Князь, конечно, приврал: мир и так не без добрых людей. И они завсегда рады сообщить соседскому ребёночку, что он приёмыш или вообще незаконный… А здесь наверняка пандейская родня постаралась. Ведь в Пандее как? Зарезать не смогут, так хоть напакостят…
И напакостили. Из кадетов Князь ушёл в пацифисты, при этом ещё публично осквернил мундир на плацу. Обоссался в строю, что ли, спрашиваю. Не уточняет. Но всё равно, сказал, такое не прощается. Да у Лобату-старшего и без него начались такие неприятности по службе, что перевод в Горную Стражу он мог считать за праздник. Должно быть, помогло, что пандейским владел свободно. Чтобы допрашивать пандейских перебежчиков, если таковые идиоты объявятся…
В Бештоуне Князь наотрез отказался жить с отцом и учиться в «чёрной» гимназии, поскольку она тоже с военным уклоном. И пригрозил, что как-нибудь ночью зарежет госпожу Альку, а «еённую дочку» ещё и осквернит предварительно. Ну, тут уж я не переспрашивал. Подходящее слово, на все случаи жизни годится…
Новые неприятности на новом месте полковнику были совсем уж ни к чему, и почапал он через Каменный мост к нам, в Шахты. Спрашивал у людей, не сдаст ли кто комнату. Тут и подвернулся ему Мойстарик…
Мойстарик
Мы, Яррики, живём в Шахтах с незапамятных времён. Конечно, первым обнаружил соль в горах Камарей-Удачник, но уж Яррик точно первым к нему нанялся. Никогда Яррики солью не владели, никогда солью не торговали, зато всегда они соль добывали.
Наш пра-пра-пра, Киламон Яррик, во времена Регентства даже возвысился сперва до бригадира, а потом и до начальника смены, успел чуток забогатеть и построить просторный каменный дом, где мы нынче и скачем, как четыре горошинки в тыкве-погремушке. Но потом, как водится, в пивной «Солёная штучка», которая чуть помоложе первого Яррика, этот самый деда Киламон въехал в репу кому-то из хозяйской родни. Такой джакч. Чего-то этот родич не то вякнул. Должно быть, оскорбил рабочую честь, как и положено зажравшемуся соляному магнату. Ну и вернулся пра-пра в простые шахтёры.
Хотя сами солекопы никогда себя «шахтёрами» не называют. Не хотят, чтобы их путали с теми бедолагами, которые добывают уголь. «Лучше красные очи, чем чёрные лёгкие», говорят у нас.
Очи у меня ещё не красные, и брови на месте. Это уж потом, через несколько лет работы, они вылезут, и буду я, как все, носить головную повязку, чтобы пот не заливал глаза. Повязки солекопам обычно вяжут жёны и соревнуются, у кого красивей вышло.
А куда мне идти, как не в шахту, с моими плечищами?
Мы здесь, в Верхнем Бештоуне, вообще здоровый народ, а уж в нынешних условиях и подавно сойдём за цвет нации.
Но давно прошли те времена, когда Ярриков было в семье человек по двадцать. Правда, мы успели переродниться чуть ли не со всеми здешними «трудовыми династиями», как пишут в местной газетке «Солёное слово». Родни-то много, но с каждым поколением Ярриков мужского пола рождалось всё меньше и меньше.
Я так вообще остался один, как тот защитник Пятого бастиона в Старой крепости – на самодельном костыле и со сломанной шпагой.
Даром что Мойстарика, то есть Киру Яррика, женили рано (хотя никаких Балов Суженых тогда ещё и в помине не было), поскольку деда Гунга положил себе целью резко увеличить поголовье Ярриков.
Невесту они с бабкой выбирали долго и придирчиво – «Я в своём доме генетическую помойку разводить не собираюсь!», – говорил деда, прочитавший в жизни множество газет. Схемы какие-то составлял, генеалогические древа чертил, опасаясь близкородственных связей – вот до чего дошло! Это простой-то солекоп…
Искали далеко, да нашли близко – в доме напротив. И, хотя был господин Зинтараш аж целым бригадиром, но кочевряжиться не стал, и дочка его Нила, как миленькая, пошла за Мойстарика. Парень он был видный, пил умеренно. Очень хороша, говорят, была моя мама… И, точно, нарожала бы Мойстарику кучу сыночков, а мне братишек…
Сто раз мне рассказывал Мойстарик об этом дне – и сто раз плакал. Я тоже, джакч, плакал, когда был маленьким.
День был праздничный – Преполовение Года, разгар ясного сезона, верующие славят в соборах и за столами Огненосного Творца, атеисты тоже на стенку не плещут. Дети в карнавальных костюмах птиц шляются от дома к дому, клянчат конфеты…
Две семьи – Яррики и Зинтараши – собрались в Нижний Бештоун на фургончике бригадира. Разместились все, в основном Зинтараши, а вот меня, отца и дядю Ори оставили.
Дядю Ори брать было нельзя, я ещё не умел ходить, а Мойстарик накануне сильно проштрафился, и деда Гунга сказал что-то вроде:
– Пусть Нила хоть один денёк отдохнёт от плиты и пелёнок! И Чаки там делать нечего, всё равно ничего не запомнит. Посидишь с ребёнком, не переломишься! В другой раз не будешь с туристами драться и репутацию нашу портить! А ещё семейный человек! Из дому ни ногой, я всё равно узнаю!
Строгая у нас была семья, да вся кончилась.
Никто не вернулся из тех, кто поехал в этот день на праздник в Нижний Бештоун. Солекопы в отгуле, гимназисты и ребята из ремеслухи… Ну и целые семьи, конечно.
А там, внизу, джакнул первый ядерный взрыв последней большой войны.
О причинах его гадают до сих пор. То ли сбросил бомбу кидонский бомбардировщик, а наша ПВО позволила ему пропереть полконтинента. То ли кидонская ракета показала невиданную до сих пор точность. То ли кидонские агенты собрали взрывное устройство в самом городе. То ли это вообще была провокация третьей страны, а Кидон вовсе не при делах. Всё равно правды уже никто никогда не узнает.
Свидетелей-то не осталось. Кидона, впрочем, тоже. Это было тринадцать лет назад.
Так я стал сиротой, а Мойстарик – бобылём.
В отличие от полковника Лобату, он так никогда и не женился, хотя вдов и одиноких баб в Верхнем Бештоуне было теперь навалом и становилось больше с каждым днём.
Заклинило Мойстарика на единственном сыне. Он меня только что грудью не кормил. И привести мачеху в дом даже не пытался. Придёт, бывало, со смены, а дома никого: я верхом на дяде Ори ускакал в горскую войну играть. Вот Мойстарик и бегает по поселку и орёт: «Сыночек! Сыночек!».
Ну, ребята меня так и прозвали. И это ещё я удачно отделался, если вспомнить Чувырлу с Гондоном и прочих «отчичей».
Гость в дом – Творец в дом
Слово «безотцовщина» существует, а вот наоборот – нет.
Принято считать, что без отца сын вырастет или неприспособленной к жизни размазнёй, или полным отморозком, ни в чём не знающим меры. Известно ведь – безотцовщина!
Зато про тех, кто растёт без матери, практически ничего не известно. Нету для таких, как мы, какого-то особого определения. Безматерщина – это ведь какая-то изысканная солекопская речь выходит!
Зато для отмазки, я думаю, отсутствие родительницы ещё как годится: «Господин судья! Мой подзащитный не знал материнской любви! Поэтому не хрен его сажать и вообще беспокоить!»
Нет, мне, конечно, маму страшно жалко. Она, говорят, очень весёлая была и ласковая. Но я же её почти не помню!
Мойстарика мне ещё жальчее, потому что он-то маму вспоминает каждый день…
А вот у Князя как раз всё наоборот. Полковник, поди, и думать забыл про пандейскую княжну, зато сынок оттягивается по этой теме в полный рост, хотя помнить может ну никак не больше моего.
Но вот как-то нашли Мойстарик и полковник Глен Лобату друг друга и договорились, что Дину Лобату будет проживать в нашем маленьком мужском монастыре до окончания нашей «серой» гимназии за соответствующую ежемесячную плату. Яррики от денег не отказываются.
Познакомились мы с Князем так.
Сижу это я в гостиной за столом и пытаюсь из трёх радиоприёмников разных поколений собрать один действующий. Зачем – сам не знаю. Должно быть, соскучился по духоподъёмным передачам радиостанции «Голос Отцов», другого разумного объяснения не нахожу.
Мойстарик, уходя на смену, предупредил, что будет гость.
И стал гость.
Входит без стука высокий тощий типчик в каком-то лиловом полуперденчике с галунами, кудри чёрные, скулы торчат, щёки впалые, красная атласная лента завязана бантом на шее под кружевным воротничком – прямо юный поэт-аристократ времён Регентства из картинки в учебнике, бледный реакционный романтик, гордо чапающий на виселицу за правое дело свободы.
Оглядел меня с ног до головы и говорит:
– Приветствую тебя, о названый мой брат!
– Не знаю, – говорю. – Как получится, джакч.
– Получится, и даже непременно, – отвечает. – Недаром же у нас, князей пандейских, обычай есть – воспитывать дитя в семье простой, дабы не прерывалась связь с народом…
Ну как тут было не встать да не дать ему со всей дури по морде?
На беду мою, оказалось, что в кадетском корпусе тоже неплохо учат драться. Через какое-то время Дину Лобату уже сам сидел на мне и слишком уж туго бинтовал мою шею той самой атласной лентой утончённого поэта-романтика.
На шум прибежал дядя Ори, отодрал от меня джакнутого душителя и шарахнул его об стену.
Дяде Ори всё равно ничего не будет, подумал я, а с незваным гостем покончено…
Но Дину Лобату, сволочь недобитая, всё-таки пришёл в себя и сказал:
– Не, ну нормально у вас в доме людей встречают…
– Ясен день, нормально, – отвечаю. – У нас только дядька ненормальный… Корягу давай, князь хренов!
Так мы и закорешились.
Дядя Ори
Вся «серая» гимназия мне завидовала ещё с первого класса. Потому что ни у кого больше не было безумного родича. Герои были, маньяки были, выродки были, и даже композитор один, но чтобы уж совсем ку-ку – такого не водилось.
Ори Яррик старше Мойстарика на семь лет, но деда Гунга даже не пытался его оженить – такой своенравный у него получился первенец. Хотя был он первый жених и вообще самый здоровенный парень в Шахтах, но многие говорили, что он плохо кончит…
Потом он ни с того ни с сего добровольцем ушёл в армию, попал в самые гиблые войска – в Береговой Патруль, отражал первый десант с Архипелага, но умудрился не получить ни царапины и вернулся в шахту героем.
Однако кончилось всё и вправду плохо – для дяди Ори, разумеется, а не для тех, кого он спас. Был взрыв, был пожар (что там долбануло, так никто народу толком и не объяснил – может, и вправду пандейские диверсанты просочились), был завал – а он, обгоревший, выбрасывал людей из забоя в коридор, пока очередная глыба не отрезала его и ещё четверых.
Откапывали их две недели и, конечно, не надеялись найти живых («Соль съела!» – говорили в таких случаях), но дядька выжил – только поседел и джакнулся.
На людей он, к счастью, не кидался, не рычал и не воображал себя маршалом Армали. По большей части он молчал и слонялся по дому, наводя порядок. Каждой вещи положено было лежать на своём месте или висеть на своём крючке, или таиться в своём ящике.
Когда я был совсем маленький и совсем дурак, я развлекался тем, что менял разные вещи местами, прятал их где попало, и дико хохотал, глядя на его страшноватую физиономию. Пластических хирургов у нас не было, а потом ведь вообще война началась…
Покончив с порядком, дядя Ори садился в плетёное кресло среди двора и читал газету «Солёное слово», держа её почему-то вверх ногами. Хотя откуда у газеты ноги? Но так говорят. Газета могла быть при этом десятилетней давности. Интересно, но в бытность свою нормальным солекопом дядька печатным словом вообще не интересовался, и даже ремеслуху в своё время бросил…
Когда Мойстарик изредка ходил в пивную «Солёная штучка», он всегда брал старшего брата с собой. И худо было чужаку или новичку, который вздумал бы приколоться по поводу дядьки…
Самое серьёзное безумство, которое позволял себе Ори Яррик, проявлялось обычно на какой-нибудь праздник. Дядька незаметно выскальзывал из дому, прибегал на одну из двух городских площадей – в Шахтах или в Военном городке, ему было без разницы – снимал с себя всё, кроме головной повязки с именем и начинал прыгать и выкрикивать политически двусмысленные лозунги вроде «Неизвестные Отцы – нашего счастья кузнецы!» или «Народ, не сцы – на страже стоят Отцы!» до тех пор, пока к нему не подходил кто-нибудь и не уводил его за руку. Чаще всего это были вдовы и солдатки – полицейские попросту не успевали.
В общем, когда дядя Ори не приходил ночевать, Мойстарик и я не сильно переживали – небось, не в канаве спит и не в кутузке!
«Удачная рекламная кампания!» – говорил Князь про такие обострения.
«Поди-ка, и покормят его там!» – мечтал бережливый Мойстарик.
Дядькину пенсию и денежки квартиранта он старался не трогать – копил на мою будущую учёбу где-нибудь в столице.
Нужна мне сто лет ихняя столица!
Никуда я не хочу отсюда уезжать. Мне и здесь неплохо.
