Текст книги "Таро Бафомета"

Автор книги: Андрей Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Да что ты, никогда-никогда? А пешком до дома не хочешь прогуляться? – услышал Корсаков, прежде, чем захлопнулась дверца.

"Мерседес" и джип ушли по направлению к храму Василия Блаженного, а он, подняв воротник куртки, побрел по пустынной набережной в сторону Арбата.

Глава 6

Еще возле "Праги" он понял – что-то случилось. Напротив Староконюшенного переулка стояли две пожарные машины, суетились расчеты, разматывая брезентовые рукава. В переулок не пускали – оцепление из неизвестных Корсакову милиционеров заворачивало всех назад. Собственно и заворачивать особо было некого за ранним часом. Так, собрались случайные прохожие-полуночники, два-три бомжа и охрана магазинов вышла посмотреть в чем дело.

– А если я там живу? – спросил Игорь.

– Никто там не живет, – сообщил ему сержант, – там выселенный дом горит.

Корсаков прошел вперед до Калошина переулка и дворами пробрался к своему дому. Возле арки стояла еще одна пожарная машина, во двор тянулись шланги. Оцепления здесь не было и Игорь беспрепятственно вошел во двор.

Дом полыхал. Пламя с гудением рвалось из узких окон. Двое пожарных, с трудом удерживая брандспойт, направляли струю воды как раз на окно квартиры, где жил Игорь. Пламя исчезало на мгновение, сбитое тугой струей, чтобы тут же выметнутся из другого окна. Под окнами, задрав растрепанные головы, стояли бомжи-соседи. Игорь подошел к ним. Жар заставил закрыть лицо рукой.

– Во, а мы думали – хана тебе, – сказал узнав Корсакова один из них, почетный алкоголик и бомж, дядя Сережа, – гореть-то у тебя начало. Да так быстро: хлопнуло чего-то, дым повалил. Мы проснулись, кинулись смотреть, а из твоей квартиры как полыхнет! Только вещички собрали, глядим, а уж и потолок просел. Мы – бегом на улицу.

– Не было меня, – хмуро сказал Корсаков, – и никого там не было. Не могло загореться.

– А вот поди ж ты, загорелось. Ты Трофимыча нашего не видел? Он вроде к тебе зайти хотел.

– Не видел. Говорю же – не было меня.

– Картины небось погорели, да? Чего ж теперь делать будешь?

– Новые напишу, – Корсаков развернулся и пошел прочь.

За спиной что-то затрещало, обвалилось с грохотом.

– Перекрытия рушатся, – крикнул пожарный, – ну-ка, мужики, вали отсюда.

Игорь вышел в переулок. После обжигающего дыхания огня ночь показалась еще промозглей. Он прошел через оцепление, не обращая внимания на недоуменные взгляды милиционеров и побрел по Арбату в сторону метро "Смоленская". Сержант, который не пускал его в переулок, окликнул было, но догонять не стал.

Идти было некуда. Начиная новую жизнь – сожги за собой мосты, чтобы прошлое не догнало, вспомнил Корсаков. А если я не желаю начинать все заново? Если я привык, притерпелся и менять что-то мне поперек горла? Участковый как в воду глядел – черная полоса началась. И началась она с той пьянки с Леней, когда они очутились в "обезьяннике". Потом папа Александр Александрович наехал, потом Жук, и... стоп-стоп. А не Жучила это хату подпалил, чтобы картины под шумок вынести? Нет, вряд ли. Если бы нашел картины – мог бы, но что не нашел, это точно. Бомжи услышали бы, если кто-то стал в подвале копаться. Остается один папашка с его обещанием подпалить "гадюшник" с четырех сторон. Но и он сначала выкинул бы всех обитателей, а то предумышленное убийство получится. Уж на что крут у Анюты папа, а и то вряд ли на такое пошел бы. Что же дальше? Было еще что-то, затаившееся в подкорке, беспокоившее, но выудить его оттуда можно было только со временем. Вернее не выудить – само выскочит, когда уже и ждать забудешь. Ну и черт с ним! Интересно, в подвале картины уцелеют? Огонь не доберется, а вода? Пожарные воду не жалеют – в этом Корсаков убедился. Потом, когда все успокоится, надо будет прийти, проверить.

Корсаков огляделся. За мыслями он не заметил, как миновал Арбат, и по Новинскому бульвару вышел к Калининскому проспекту. Словосочетание "Новый Арбат" Игорь не воспринимал. Пусть уж лучше будет проспект в честь доброго дедушки Калинина, всенародного старосты, мать его за ногу, прихлебателя сталинского! А Арбат может быть только один, как и свежесть у осетрины одна, она же и единственная. Все остальное тухлятина!

Коньяк и виски уже заканчивали свое благотворное воздействие на организм и Корсакова зазнобило. Следовало решить: продолжать возлияния, или переболеть, тем более, что после хорошей выпивки похмелья быть не должно. А чего ради останавливаться? Напиться, упасть где-нибудь под кустом и гори оно все синим пламенем. Переждать надо, пока шок пройдет – вон сколько навалилось: Леня, наезд папашки, смерть Трофимыча, коньяк доисторический. Проспимся, а утро вечера мудренее. Корсаков понимал, что ищет повод выпить, но иного выхода не видел.

Перебежав проспект он купил водку, пластиковый стакан и пачку печенья. Сонная продавщица долго считала сдачу и Корсаков не выдержал. Сорвал пробку и выпил полный стакан водки прямо возле палатки.

– Душа горит? – посочувствовала продавщица.

– И дом сгорел и душа догорает, – кивнул Корсаков, сгреб сдачу и пошел прочь.

Он не очень-то смотрел, куда несут ноги – шел по ночной Москве, присаживался на скамеечки во дворах, выпивал. Каким-то образом вышел к зоопарку.

Сквозь решетку был виден пруд с серой стылой водой. В пруду плавали утки. Он долго смотрел на них, удивляясь, как это они не замерзнут и жутко им завидуя. Потом какой-то мужик, то ли сторож, то ли смотритель, провел его внутрь зоопарка и они выпивали с ним в комнатушке рядом с загоном для верблюдов. Пахло навозом и сеном, за стеной топотали и взревывали "корабли пустыни". Мужик жаловался, что сено домой не понесешь, вот если бы у хищников работал...

Потом какая-то горластая тетка обругала их и погнала по территории зоопарка, пугая своими криками спящих животных. Вышли они через главный вход, как белые люди, но оказалось только для того, чтобы угодить в лапы к милицейскому наряду. Корсаков решил, что два привода за неделю, это перебор, отдал по две сотни за себя и за сторожа и они расстались с нарядом, как лучшие друзья. Потом и со сторожем расстались, но когда и как – это уже было покрыто мраком.

Корсаков пришел в себя на Палихе. Хмель на удивление быстро выветрился и на душе стало опять пусто и тоскливо. Когда-то, тысячу лет назад, он жил недалеко отсюда. Тогда у него была семья, была дочка, был нормальный дом. Тысячу, а может и две тысячи лет назад... Игорь вспомнил адрес. Устроить, что ли, сюрприз? Нет, дочка испугается. Ей сейчас пять или шесть? Наверное еще не забыла. Нет, сюрприза не надо, а зайти нужно обязательно.

Спустившись по Палихе к Тихвинской улице, он пошел по трамвайным рельсам. Кое-где уже зажигались в окнах огни – наступало утро. Позади от метро "Новослобоская" прогромыхал трамвай, свернул к площади Борьбы и прибавил ходу – на остановках еще никого не было.

Во дворе женщина выгуливала пуделя. Корсаков вспомнил ее – соседка по подъезду. Она жила этажом ниже. Он дождался пока она отвернется и шмыгнул в подъезд. Слава Богу кодовый замок был сломан. Он попытался вспомнить в какой квартире жил и горько усмехнулся: допился! Номер собственной квартиры забыл. Вытащив паспорт, разглядел запись. Ага, ну точно, сто девятнадцатая. Вытащив блокнот, Игорь вырвал лист, задумался. Что бы такое написать? Привет, дорогая? Проходил мимо и решил зайти? Ну да, в пять утра проходил...

"В счет не выплаченных алиментов" – написал он, вынул чек, подписанный банкиром, завернул его в записку и опустил в почтовый ящик. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Хотя, надо признать, клок приличный – больше пятисот штук баксов. Ладно, пусть будет, решил Корсаков и вышел из дома.

Женщина с пуделем направлялась к подъезду. Увидев Корсакова она остановилась, не решаясь подходить ближе.

– Здравствуй, Лена, – сказал он.

– Ой, Игорь? – она узнала его и неожиданно обрадовалась. – Ты чего, вернуться решил?

Пудель обнюхал ботинки и завилял хвостом – тоже вспомнил бывшего соседа.

– Да так, мимо проходил, – сказал Корсаков, погладив собачку. – Как дочка не знаешь?

– Вроде нормально, – Лена пожала плечами, – в садик ходит, иногда во дворе играет.

– Ну, ладно, пойду.

Он кивнул на прощанье. Возле угла обернулся. Женщина смотрела ему вслед, а пудель, дергаясь на поводке, тащил ее в подъезд.

– Билетики готовим, граждане. Готовим билетики. Молодой человек, ваш билет? – Игоря толкнули в плечо.

Он открыл глаза. Над ним возвышалась тетка в синей форме с компостером в руке. Посмотрев на Корсакова поверх очков она повторила:

– Ваш билет, гражданин, – и щелкнула стальными челюстями компостера, как бы подтверждая сказанное.

Корсаков попытался вспомнить, брал ли он билет, и если брал, то куда его сунул.

– Нет билета? – с надеждой спросила тетка, – платим штраф.

– Есть билет, подождите минутку.

– Некогда мне ждать, мне еще весь вагон проверять. Платите штраф, гражданин!

– Вот, пожалуйста, – Корсаков обнаружил билет в кармане брюк и протянул ей.

Прокомпостировав билет, тетка, прежде, чем вернуть его, пытливо оглядела Игоря.

– Куда едем, гражданин?

– Куда везут, туда и едем, – буркнул он.

– А вы не грубите, гражданин, не в пивной! – она вернула билет и пошла дальше, недовольно ворча, – еще интеллигентный такой с виду.

– Какой я интеллигент, – проворчал Корсаков ей вслед, – я такое же быдло, как и вы.

Вздохнув, он посмотрел в окно. Березы, елки, осины... Дачные домики, раскисшие дороги. Куда это я еду, действительно? Он с трудом припомнил, что оказавшись возле Савеловского вокзала вдруг вспомнил, что Пашка Воскобойников, приятель по студграфу, где-то в окрестностях Яхромы восстанавливает усадьбу князей Белозерских.

Пашка стал архитектором-реставратором и заколачивал неплохие деньги. Во всяком случае так он сказал, когда они случайно встретились на Арбате. Игорь даже припомнил, как Пашка полез целоваться, но братским объятиям сильно помешал его объемистый живот, который он любовно называл "цеппелином". Как всегда был Воскобойников весел, шумен и тут же на Арбате взял с Корсакова слово, что тот приедет к нему в усадьбу.

– Игорек, ты не представляешь, какие там места! – громыхал он сиплым басом, распугивая потенциальных клиентов, – святая Русь: церковь, правда полуразрушенная; усадьба князей Белозерских, правда один фундамент остался. Но какой лес, а поля какие. Коровки ходят, птички поют. Игорек, если не приедешь – ты мне кровный враг! Там у меня такая помощница работает, – Пашка закатил глаза, – хочешь – сосватаю.

Корсаков пообещал, что приедет, хотя не представлял, когда сможет, а вернее захочет тащиться за пятьдесят верст от Москвы чтобы смотреть на фундамент княжеской усадьбы и увиваться за помощницей реставратора.

– Так я жду, Игорек, – кричал Пашка уже от метро, перекрывая своим басом шум Арбатской площади.

– Ну вот и дождался ты меня, Паша, – пробормотал Корсаков, – только вот рад ли будешь моему приезду?

Выбора, однако, не было: в Москве менты, или те, кто Трофимыча зарезал найдут – к бабке не ходи.

– Простите, скоро ли Яхрома? – спросил он у сидевшей напротив пожилой женщины с рыжим котом в корзинке.

– Через одну остановку станция Турист, – ответила женщина, поглаживая норовящего выбраться наружу кота, – а потом Яхрома.

– А вы случайно не знаете усадьбу князей Белозерских? Где-то в этих краях.

– Эх, молодой человек... Я знаю место, где эта усадьба стояла. И церковь рядом была. После Белозерских усадьбой владели Апраксины, но теперь там одни развалины. До войны еще все в упадок пришло, а потом и немцы руку приложили. Тут тяжелые бои шли. Усадьба стояла возле поселка Ольгово. Это если ехать от Яхромы к Рогачевскому шоссе. А вам зачем туда?

– Да понимаете, мой друг эту усадьбу как раз реставрирует. То есть даже не знаю... Если вы говорите, что там ничего не осталось...

– Ну, стены стоят, а так все бурьяном да крапивой заросло. Как же вам лучше добраться? – задумалась женщина, – от Яхромы ходит автобус, но его не дождетесь. Можно попутку поймать.

– Спасибо, – кивнул Корсаков, – так и сделаю.

В Яхроме он сошел, попрощавшись с соседкой. Котяра посмотрел ему вслед желтыми глазами и мявкнул на весь вагон – вроде, как пожелал доброго пути.

На площади стояли несколько автобусов, грузовик и замызганный "москвич" с открытым багажником. Корсаков походил, почитал пункты назначения на автобусах в поисках деревни Ольгово. Не нашел, плюнул и направился к "москвичу". Хмурый дядька, судя по всему, хозяин, курил присев на капот. В багажнике лежали мешки с картошкой, один раскрытый – видно хозяин машины пытался заработать, продавая картошку дачникам.

– До Ольгово подбросишь? – спросил Корсаков.

Дядька оглядел его с головы до ног, поскреб вихрастый затылок.

– Я, парень, при деле. Видишь – покупателя жду. Если сто рублей не наторгую сегодня, теща со свету сживет.

– А почем картошка?

– Пять рублей кило.

– Плачу стольник, – заявил Корсаков.

– Чего ж ты сразу не сказал, – дядька проворно метнулся, захлопнул багажник и открыл перед Корсаковым дверцу, – залазь, спаситель.

"Москвич" лихо развернулся на маленькой площади и, крякая разболтанным кузовом, запрыгал по разбитой дороге. На вопрос Корсакова далеко ли ехать, дядька пожал плечами. Минут двадцать, дорога хорошая: две полосы – одна туда, на Рогачевку, другая обратно, к Яхроме. Лучше только Дмитровское шоссе. Дмитровка стала вообще любо дорого, потому, как Владимир Владимирович, президент, стало быть, ездит под Яхрому на горных лыжах кататься. Но нам и такая дорога сойдет.

Шоссе перемахнуло канал имени Москвы и запетляло в деревеньке. Вдоль заборов, возле ведер с картошкой, сидели бабки, мужики толпились у магазина. Эх, тоска российская, подумал Корсаков. Как было двести лет назад, так и осталось поныне. Только что электричество провели.

"Москвич" закладывал виражи почти не сбавляя скорости, правда и скорости было километров сорок. За очередным поворотом шоссе перегородила то ли сеялка, то ли молотилка, растопырившая грабли на всю ширину дороги. Дядька посигналил, но водитель сеялки и ухом не повел.

Корсаков закурил и открыл окно. День обещал быть теплым, облака бежали по небу, то пряча солнце, то выпуская, как бы давая время взглянуть вниз на раскисшие поля, на унылые рощи. Как здесь Пашка со скуки не подох? Хотя, если усадьбу восстанавливает новый русский, то у него не заскучаешь. Они деньги считать умеют и если платят, то за работу и за качество спросят.

Сеялка свернула на грунтовку и "Москвич" прибавил хода.

– Вот и Ольговка, – дядька показал вперед заскорузлым пальцем, – тебя где высадить?

– А давай где-нибудь в центре.

– Значит у магазина.

Распугивая бродивших кур "Москвич" притормозил у одноэтажного дома с решетками на окнах. Корсаков расплатился и вышел из машины. Деревня словно вымерла, только мальчишка лет десяти лениво качал в ведро воду из колонки, да бродили, тюкая в землю клювами, пестрые куры.

Магазин, как и большинство деревенских магазинов, торговал всем, что могли спросить жители или дачники: от лопат и удобрений до водки, сала и шоколадных конфет.

Скучающая продавщица не спеша поднялась со стула при виде покупателя. Корсаков оглядел полки. В прежние времена Пашка мог выпить ведро водки оставаясь трезвым – из этого и следовало исходить. Однако там еще помощница присутствовала – даме следовало взять чего-нибудь поблагороднее. Из благородных напитков присутствовал коньяк "Московский" и сухое вино с сомнительной этикеткой. Корсаков выбрал коньяк. Заодно сравним с французским, решил он.

– Три "Гжелки", коньяк, две коробки конфет, суп "Доширак" пять штук, сало, огурчики, сигареты, – забормотала продавщица, тыкая пальцем в калькулятор, – что-нибудь еще?

– Дорогу до усадьбы Белозерских.

– Это бесплатно, – улыбнулась продавщица, – работать или в гости?

– В гости.

– Из магазина как выйдете и налево. Через два дома свернете, вниз под горку, а там увидите. Церковь там, тоже вроде восстанавливать собираются, и усадьба рядом.

– Вот спасибо. А вы мне еще пива дайте бутылочку.

Продавщица откупорила бутылку пива и Корсаков двинулся в указанном направлении.

Идти было недалеко. Церковь он увидел почти сразу, как свернул с дороги – купола не было, но здание красного кирпича все равно возвышалось над старыми липами. Спустившись под горку он увидел и усадьбу – двухэтажное здание светлело сквозь деревья заново оштукатуренными стенами. Дорога к усадьбе была наезжена – видимо подвозили строительные материалы, однако ни машин ни признаков строительства Корсаков не увидел.

Над крышей из трубы вился дымок – значит кто-то был дома, перед крыльцом валялся строительный мусор: доски, битые кирпичи, гнутая арматура. В самой усадьбе было застеклено только два окна на первом этаже – здесь видно и жил Воскобойников, а все остальное здание представляло собой каркас, возведенный в два кирпича без рам, без дверных проемов с высокой, крытой светлой жестью крышей. Справа под липами стояла бытовка – видимо в ней жили рабочие.

Прихлебывая пиво Корсаков подошел к широкому бетонному крыльцу без перил. Выложенные из кирпича колонны по сторонам крыльца подпирали нечто вроде портика.

– Есть кто живой! – крикнул он, поднявшись по ступеням и заглянув через дверной проем в большую комнату.

Бетонный пол был чисто выметен, справа на второй этаж вела лестница из которой торчали куски арматуры. В углу зала стоял камин с защитным экраном из толстого стекла, у стены холодильник, кухонный стол, мойка. Обеденный стол, длинный с массивной столешницей на прочных ножках, был придвинут к стене между окнами, выходящими в заросший липами парк. Слева была обитая дерматином дверь перед которой лежал пластиковый коврик.

В глубине дома послышались быстрые шаги, дверь распахнулась. На пороге стояла женщина лет тридцати с каштановыми волосами заколотыми на затылке в хвост. На ней были джинсы и синяя толстовка с капюшоном. Сняв очки в тонкой оправе она, чуть приподняв брови, вопросительно посмотрела на Корсакова. Она показалась Игорю слишком серьезной и деловой и он немного смутился под оценивающим взглядом.

– Вы к кому? – голос у нее был немного охрипший, она кашлянула и помассировала горло.

– Мне нужен Павел Воскобойникова, – сказал Корсаков.

Женщина сунула в рот дужку очков, еще раз критически осмотрела его и Игорь вспомнил, что три дня не брился.

– Павел Викторович будет немного позже. Может быть я смогу вам помочь?

Корсаков пожал плечами. В пакетах звякнули бутылки.

– Если вы умеете пить водку в таких же количествах, что и Павел Викторович, то определенно поможете. Меня зовут Игорь Корсаков, я его старый друг.

– А-а, – женщина улыбнулась и улыбка преобразила ее лицо – сделала его милым и добрым, – так вы тот художник, который зарыл свой талант на Арбате, вместо того, чтобы выставляться в Прадо, в Лувре и в Третьяковке!

– Да, это я, – Корсаков скромно потупил глаза и стал ковырять ботинком бетонный пол, – а еще что вы обо мне знаете?

– Что вы чаще держите в руке стакан, чем кисть, но голова у вас светлая и если найдется кто-то, кто вправит вам мозги, то из вас еще может получиться человек.

– Ох, вы меня в краску вгоняете, – пробормотал Игорь, – чтобы из меня, да вдруг человек...

– Это не мои слова, к тому же я не верю, что вас можно заставить покраснеть – Павел Викторович мне много чего порассказал. Да заходите же, что ж мы на пороге стоим, – он отступила в сторону, – у нас тут четыре комнаты отремонтированы, в них мы и живем.

Корсаков шагнул через порог.

– Я тут кое-что привез, – сказал он, ставя пакеты на стол.

– Я догадалась по звуку, что вы привезли. Должна вас огорчить: Павел Викторович дал мне страшную клятву, что до окончания работ не позволит себе "расслабиться". Так что выпивать будете в одиночку, ну, может я иногда составлю вам компанию.

– Вот мерзавец, – сокрушенно покачал головой Корсаков, – мог бы и предупредить, что завязал. А где он сам?

– Пошел в лес. У него новое увлечение – собирает пеньки и коряги, и режет из них всякие кошмарные скульптуры. Есть хотите?

– Не откажусь, – после пива Корсаков ощутил голод, – а что это никто не работает? Кстати, как я могу вас называть?

– Можете называть как все – Мариной. А почему никто не работает? У нас тут такая бригада была, что просто ужас! – она, не переставая рассказывать, открыла холодильник и стала вынимать продукты, – больше пили, чем работали. Позавчера приехал заказчик, посмотрел на все это и рассчитал всю бригаду разом. Теперь вот ждем, когда другие приедут.

– Ну, это у нас так всегда, – согласился Корсаков, – если пьянство мешает работе, ну ее на хрен, эту работу.

– Вот-вот. Вы котлеты с макаронами будете?

– С удовольствием.

Марина поставила на газовую плиту сковородку, положила кусок масла и присела возле стола.

– Чай, кофе? – спросила она, – ах да, у вас же пиво.

– Все равно от чая не откажусь. А вы здесь что делаете?

– Видите ли, моя специализация – дворянские усадьбы восемнадцатого-девятнадцатого веков. Заказчик привез сюда архивы семьи Апраксиных, старые проекты дворянских усадеб. Он хочет восстановить здесь все, как было в девятнадцатом веке. Вот я в архивах и роюсь. А между делом помогаю Павлу Викторовичу делать эскизы внутренних помещений – в свое время я закончила МАРХИ. Ой, горим, – Марина вскочила, выложила на сковороду котлеты и макароны, накрыла крышкой. – Мне здесь нравится. Настоящее дворянское гнездо, – она подошла к окну, – старый парк, вековые липы. Возле церкви есть кладбище, там могилы семейства Апраксиных и их предшественников князей Белозерских. Вы не поверите, есть могила тысяча восемьсот двадцать седьмого года! Если хотите – я вам потом покажу.

– Обязательно сходим, – кивнул Корсаков.

Пока Марина заваривала чай, он съел все, что было предложено. Выпивать в одиночку не решился, решив дождаться Воскобойникова. Не может быть, чтобы Пашка завязал. Потом они с Мариной пили чай с конфетами и мило беседовали о новых тенденциях в современной живописи.

Вымыв посуду, Марина, как и обещала, повела Корсакова на старое кладбище. Ничего интересного он увидеть не ожидал, однако его экскурсовод настолько хорошо знала историю дворянских родов, чьи представители покоились на погосте, что он поневоле заинтересовался. Кладбище густо заросло, подлесок и трава почти скрыли просевшие, неразличимые могилы, однако могильные камни, покосившие, с полустертыми надписями словно перенесли Корсакова на двести лет назад, когда и дом был обитаем и кладбище ухоженным.

– А вот и могила, о которой я вам говорила, – Марина отвела в сторону ветки бузины с едва распустившимися листьями.

Корсаков шагнул вперед. За кустами возвышался каменный крест. Время и непогода скруглили острые углы на мраморе, съели краску на буквах, но они все равно читались. "Анна Александровна Белозерская. 1807 – 1827". Разобрав надпись он замер: его удивило совпадение – Анюта тоже по отчеству была Александровна, и не сразу понял, о чем ему говорит Марина.

– ...какая-то темная история. По официальной версии она умерла от воспаления легких, но в краеведческом музее я обнаружила дневниковые записи ее отца, Александра Петровича Белозерского. Он писал собственным шифром. Не слишком сложным и поэтому мне удалось кое-что понять. Судя по этим записям Анна Александровна умерла при родах. В имение ее привезли, чтобы скрыть от общества нежелательную беременность. Сами понимаете – в то время ребенок, появившийся вне брака бросал тень не только на мать, но и на всю семью. Отцом ребенка был офицер, лишенный дворянства, разжалованный в солдаты и сосланный в Сибирский корпус за участие в восстании декабристов. Александр Петрович, отец Анны, по одному ему ведомым мотивам записал ребенка, как собственного незаконнорожденного, а умирая, завещал ему большую долю наследства. Более точных сведений об отце ребенка найти не удалось, в бумагах он фигурирует под литерами А. К.

– История, достойная пера Шекспира. Дюма, по крайней мере, уж точно, пробормотал Корсаков. – Скажите, Марина, а есть потрет этой женщины?

– Есть коллекция портретов князей Белозерских, но я, честно говоря, не обращала внимания, есть ли там Анна Александровна.

– Я смогу увидеть коллекцию?

– Полагаю, это возможно... – как бы сомневаясь, сказала Марина.

– Что-то вас не устраивает?

– Не то, чтобы не устраивало... – она тряхнула головой так, что хвост на макушке разлетелся веером, – вы могли бы мне кое-что обещать?

– Увы, я помолвлен с другой, и как благородный человек... – со слезой в голосе начал Корсаков.

– Да ну вас, – Марина махнула на него рукой, – я серьезно.

– Смотря что.

– Игорь, если я попрошу вас не настаивать, чтобы Павел Викторович с вами выпивал?

Корсаков приподнял бровь.

– Чего угодно ожидал, но только не этого. Ему же бутылка водки, как слону дробина!

– В последний раз его еле выходили. Сердце.

– Черт возьми, – выругался Корсаков, – я всегда считал, что Пашка здоров, как бык. Конечно, в таком случае клянусь, что буду пить исключительно в одиночку. Пусть мне будет хуже!

– Вот и договорились, – кивнула Марина, – однако пойдемте. Павел Викторович, наверное уже вернулся. Коллекцию я вам покажу вечером. Все равно делать будет нечего – ни телевизора, ни радио здесь нет.

– И выпить не с кем, – проворчал, следуя за ней, Корсаков.

– Сабля, водка, конь гусарский

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Закончив пассаж бравурным аккордом, Воскобойников подкрутил усы и залпом, как водку, махнул стакан чая. Марина, смеясь, зааплодировала, Корсаков тоже несколько раз приложил ладонь к ладони. Павел раскланялся и отложил гитару.

– Да, были когда-то и мы рысаками, – произнес он.

– Не наговаривайте на себя, Павел Викторович, – сказала Марина.

– Нет, дорогая моя, все не то, все не так. Сердчишко пошаливает, одышка, да и годы – четвертый десяток.

– Ага, – кивнул Корсаков, – я и на себе почувствовал: после пяти бутылок водки кошмары снятся.

– После пяти бутылок вообще можно не проснуться, – сказала Марина, что вы все на выпивку разговор поворачиваете? Павел Викторович, мы же договорились!

– Все, все. Уговор – есть уговор.

Они сидели на кухне, за окнами под ночным ветром шумели липы. В камине пылал огонь.

Пашка встретил их на крыльце, когда они возвращались с кладбища. Сбежав по ступеням он облапил Корсакова, приподнял, потряс и только после этого поставил на землю.

– Приехал, сукин кот! А я думал, как всегда: наобещаешь и забудешь.

– Когда это такое было? – возмутился Корсаков.

– А помнишь, обещал прекратить водку пьянствовать?

– Ну... такие обещания можно только с похмелья дать. Ладно, расскажи, как ты тут? Меня Марина покормила уже, кладбище показала.

– Ну да, посещение кладбища способствует пищеварению, – усмехнулся Воскобойников в усы, – у нее пунктик по захоронениям девятнадцатого века. Так, Марина?

– Никаких пунктиков у меня нет, уважаемый Павел Викторович, возразила она, – просто надо знать родную историю. Вполне естественное желание.

– Естественное желание – это вовремя покушать, – поправил ее Павел, кстати, именно такое желание меня уже давно гложет. Предлагаю в честь приезда дорогого гостя сбацать шашлычок. По-моему, свинина еще осталась.

– Хорошо, – кивнула Марина, – с меня шашлык, с вас огонь.

– Годится, – кивнул Воскобойников и хлопнув Корсакова по плечу, заявил, – пойдем-ка со мной, надежда русской живописи. Покажешь мне, как надо живописно дрова рубить.

Марина ушла в дом, а они обошли усадьбу. Здесь, под липами, в землю был вкопан стол со скамейками, из булыжников был сооружен мангал, рядом кучей лежали березовые поленья. За мангалом стояли грубо вырезанные из коряг не то идолы, не то оборотни.

– Это что ж за ужас такой? – спросил Корсаков.

– Не ужас, а былинные персонажи, – поправил Воскобойников, любуясь корягами.

– А это автопортрет? – Игорь указал на кошмарное создание с выпученными глазами и длинными вислыми усами.

– Я попрошу без грязных инсинуаций! Это – леший. А вот супруга его кикимора болотная, а вот детки ихние – игошки и ичетики. Плаваете вы, Игорь Алексеевич, в национальном эпосе, – Воскобойников выдернул из колоды топор и протянул его Игорю. – Давай, приступай.

– Вот это, я понимаю, гостеприимство, – сказал Корсаков, снимая "стетсон", – здравствуй, гость дорогой. Поруби-ка дров, разведи огонь, на стол накрой. Надеюсь, свинина у вас действительно осталась, а то чего доброго и шашлычок из меня сделаешь.

– Давай, давай, – Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, слушай, у тебя сигареты есть?

– Есть.

– Угости, будь другом.

Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.

– Это тебе не кисточкой по бумажке водить, – усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, – ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?

– Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса – черная полоса. Вот в черную я и попал.

– Неприятности?

– Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.

– Вижу, – подтвердил Павел, – глаз еще красный и синяк не прошел.

– Вот-вот. Потом – еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.

– Ну, жить, предположим, можно и здесь, – Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, – впрок накурюсь.

– Тебе что, и курить не позволяют?

– Слава Богу, нет, но уговорились на пять сигарет в день. Меня месяца полтора назад так прихватило, – Воскобойников похлопал по груди, – мотор отказывать стал.

– Вот черт, – огорчился Корсаков, – рановато вроде. Что, ни с того, ни с сего?

– С работягами, что здесь крышу крыли, посидели. А они мужики деревенские, подначивать стали: мол, вы в Москве пить разучились. Пришлось показать, кто пить разучился. Они все в лежку, а я песни пою. Правда наутро пришлось скорую из Яхромы вызывать. Марина неделю за мной в больнице ухаживала. Слушай, Игорь, – Павел наклонился к Корсакову и понизил голос, может, охмуришь ее, а? Чую я, виды она на меня имеет.

– А что, – усмехнулся Корсаков, – девушка приличная, симпатичная, деловая, – он поставил на колоду очередное полено, – не пора ли тебе о семье подумать, кстати говоря?

– В тридцать лет жены нет, и не будет, – напомнил Воскобойников старую пословицу, – привык я уже один.

– Она тебе хоть нравится?

– М-м... она добрая, хорошая. Красивая, – Павел задумчиво подкрутил ус, – но уж больно следит за мной. В смысле – водку нельзя, курева поменьше. Во, идет, ну-ка, держи, – он сунул окурок в рот Корсакову.

– Так, – сказала появляясь из-за дома Марина, – мальчики, шашлык готов, где огонь?