Текст книги "Мутный Лес"

Автор книги: Андрей Бондаренко

Глава четвёртая
Ретроспектива 002. Птичка, шаманское пророчество

После окончания средней школы у Наташки не возникло никаких проблем и метаний, мол: – «Какую профессию выбрать? В какое высшее учебное заведение поступать?». Все известные ей предки по отцовской линии имели прямое и непосредственное отношение к Ленинградскому Горному Институту имени пламенного революционера Г. В. Плеханова (ныне – Национальный минерально-сырьевой Университет). Причём, к геологоразведочному факультету означенного ВУЗа. И, более того, всю жизнь занимались благородным и нужным делом – бурением в земной коре скважин самого различного диаметра и назначения.

Её прапрадед, естественно, окончил Горный ещё до Октябрьской революции, после чего отбыл в далёкую и суровую Сибирь – искать золотоносные и платиновые месторождения, расположенные в Иркутской губернии. Там и женился, взяв в жёны простую сибирскую девушку, уроженку знаменитого посёлка Бодайбо. А ещё лет через двадцать, сколотив приличный капитал, перебрался с семейством в город Дерпт, нынешнее эстонское Тарту, где и родился Наташкин прадед – легендарный путешественник и исследователь Леонид Алексеевич Кулик.

Надо отметить, что долгие годы дороги Горного института и Леонида Алексеевича не пересекались. Последний – после смерти отца – переехал с родственниками на Южный Урал, в городок Троицк, где успешно окончил местную классическую гимназию. А после этого отправился в столицу и поступил в Петербургский Лесной институт. Отучился он там, правда, всего-то один год, после чего был исключён за участие в студенческих волнениях и, в качестве наказания, призван на военную службу. Окончил Тираспольскую полковую школу, уволился в запас, вернулся в Троицк, подался в большевики, был арестован и осуждён за распространение нелегальной литературы, отсидел в тюрьме, вышел и устроился помощником лесничего. Ничего, короче говоря, значительного, примечательного и интересного…. 1911-ый год стал для Наткиного деда знаковым и переломным: он – в качестве геодезиста – принял участие в работе знаменитой Радиевой экспедиции, возглавляемой В. И. Вернадским. Знаменитый академик приметил любознательного и смышлёного молодого человека, познакомил его со своими научными трудами, а через год с небольшим привлёк к работе в Минералогическом музее при Петербургской Академии Наук. А как можно было всерьёз заниматься минералогией без теснейшего сотрудничества с профессорами и доцентами Горного института? Тем более, что оба заведения располагались в прямом соседстве, на набережной Васильевского острова…. Потом прогремела Первая мировая война, которую Леонид Алексеевич закончил в чине поручика, многочисленные научно-исследовательские экспедиции и увлечение метеоритами. А, как известно, буровые установки действенно и эффективно помогают при поиске метеоритных осколков, скрытых под толщами осадочных пород…

Дед девушки, успешно защитив в Горном кандидатскую диссертацию, уехал в Якутию и занялся поиском алмазов. Успешно, надо отметить, занялся, даже поучаствовал в открытии двух алмазоносных кимберлитовых трубок [7]7
  – Кимберлитовая трубка – вертикальное или близкое к вертикальному геологическое тело, образовавшееся при прорыве газов сквозь земную кору. Кимберлитовая трубка заполнена кимберлитом, в котором встречаются технические и ювелирные алмазы.


[Закрыть].

А её отец, окончив Горный институт, уехал по распределению на Чукотский полуостров. Работал в Дукатской, Чаунской и Майской ГРП – в должностях бурильщика, бурового мастера, старшего технолога и начальника участка. В посёлке – «Майский» Наталья и родилась.

Майский – место особенное, расположенное за Полярным кругом, примерно в двухстах семидесяти километрах северо-восточней легендарного города-порта Певек. Болотистая тундра, скучные камни, карликовые берёзы, покатые сопки с чёрными вершинами, бело-серый ягель, беспокойные северные олени, долгая Полярная ночь, бесконечные вьюги, пороши и метели, лютые морозы, дикая река Паляваам. И здесь, практически на Краю Земли, вырос вполне даже благоустроенный посёлок городского типа: блочно-щитовые пятиэтажные и даже девятиэтажные дома, типовая школа-десятилетка, два детских садика, кинотеатр, молодёжный клуб, спортивный зал, крытый каток, прачечная, химчистка и даже кафе-бар. Цивилизация, одним словом…. Как такое могло произойти-случиться? Очень просто. Посёлок Майский был построен при ГОКе (горно-обогатительном комбинате), на котором из горной породы, изъятой из земных недр, добывали золото – очень важный для страны Советов ресурс. А Майская ГРП, как раз, и обслуживала означенный ГОК, производя комплексную доразведку золотоносного месторождения на долгие годы и десятилетия вперёд. Поэтому и денег – на бытовые нужды-расходы – у поселкового Совета всегда было в достатке. Даже студенческие строительные отряды – практически со всей страны – приезжали каждое лето в Майский: штукатурили, красили, обустраивали, обновляли, ремонтировали, прокладывали. Делали из посёлка, образно выражаясь, образцово-показательный населенный пункт. Типа – достижения развитого социализма в действии. Смотри и радуйся…

Впрочем, давно это было, ещё до приснопамятной горбачёвской Перестройки. А Наташка родилась в 1992-ом году, когда СССР уже успешно распался, а страна начала – поступательно и неуклонно – погружаться в пучину бестолковых псевдо-рыночных реформ.

Удивительно, но новоявленных российских капиталистов чукотское золото, такое впечатление, совсем не интересовало. Почему? Может, было – просто-напросто – не до него? Мол, надо сперва приватизировать более лакомые и выгодные объекты? Или же, действительно, что-то там не заладилось с производственной рентабельностью, и по-настоящему сработали некие финансовые рыночные механизмы? Трудно сказать…. Тем не менее, для жителей Майского наступили тяжёлые и непростые времена. Первым делом исчезли-испарились – как класс – студенческие строительные отряды. Потом всё-всё начало стремительно дорожать: продукты, одежда, обувь, пиво, водка, сигареты, книги, мебель, мыло, спички, детские игрушки…. А зарплата, если и росла, до гораздо медленнее, чем всё дорожало. Вскоре её стали регулярно задерживать. Комбинат то работал, то останавливался. Да и с бурением скважин наметились существенные трудности-сложности: то солярки не завезли вовремя, то алмазных буровых коронок, то химического промывочного раствора. А когда мало набуренных метров, то и зарплата, понятное дело, получается урезанной…

Посёлок постепенно ветшал: с домов облезала краска, водопровод и канализация постоянно ломались, некогда ровнёхонькие асфальтовые дороги превращались – прямо на глазах – в сплошные колдобины, ямины и рытвины. Поселковые власти только беспомощно разводили руки в стороны, мол: – «Ничем, граждане, не можем помочь! Нет денег совсем. Дай Бог, чтобы хватило на топливо – зиму продержаться…. Если не хватит? Замёрзнем, ясен пень. Всем посёлком, мать его, замёрзнем. Уезжайте, родненькие, пока не поздно, на Большую Землю! Сваливайте – к чёртовой матери…».

Многие жители, уволившись, покинули Майский. Те, понятное дело, кому было – где устроиться и обосноваться на Большой Земле.

Семейству Кулик было, как раз, куда уезжать – ленинградские родственники давно уже звали. Но отец Наташи был человеком совестливым, мечтательным и упрямым. Переживал, осунулся, зубами скрипел, бормотал что-то о подлых предателях и жуликах, но покидать суровые северные края, которым было отдано столько лет жизни, отказывался наотрез.

Восемь лет – переживал, скрипел и отказывался, а потом, вняв уговорам, доводам и мольбам жены, сдался.

Натка только-только закончила первый класс, когда Николай Алексеевич, отводя глаза в сторону, объявил:

– Всё, конец. Хватит мучиться. Так можно и с ума сойти. Сегодня подал заявление на увольнение, а главный инженер ГРП его подписал. Завтра получу окончательный расчёт, а через неделю будет рейс до Певека. Надо вещи собирать.

– Ура, наконец-то! Слава тебе, Господи всемогущий! Сбылись мои заветные мечты! – обрадовалась Наткина мать, а потом засомневалась: – Много ли увезёшь на вертолёте? А, Коля?

– Сама, Веруня, решай. Не маленькая. Что взять с собой, а что оставить.

– Как это – оставить? Выбросить? Ну, ты даёшь…

Вечером следующего дня они с отцом отправились на рыбалку, причём, с ночёвкой. Зачем? Естественно, чтобы попрощаться с чукотской тундрой. Иначе было нельзя. Для тех, кто понимает, конечно…. Тундра, она очень красивая, живая и добрая. В том плане, что живой и доброй тундра бывает поздней весной, летом и ранней осенью. А всё остальное время она снежная, морозная, суровая и мёртвая. Но, всё равно, прекрасная, замечательная и вызывающая уважение…

Почему Наташкина мать осталась дома? Ну, как же, дела. Не до всякой свинячьей ерунды. Мол: – «Надо разбираться с нажитым имуществом. Собирать чемоданы и паковать сумки. А что не поместится, включая мебель, холодильник, телевизор и стиральную машинку, продать. Пусть, и за сущий бесценок. Копейка, как известно, никогда лишней не бывает. Тем более, по нынешним мутным капиталистическим временам…».

Отец и дочь, отважно оседлав старенький соседский мотоцикл «Урал», тронулись в путь. В мотоциклетную коляску они сложили продовольствие, тёплые вещи, снасти и удочки, а Натка расположилась на заднем сиденье, крепко держась ладошками за отцовские бока. Вообще-то, это было – за малостью лет пассажирки – грубейшим нарушением правил дорожного движения, но на заполярной Чукотке такими вещами традиционно пренебрегали, типа: – «В медвежьих углах – свои порядки и устои. Тундра – закон. Пьяный чукча с ружьём – хозяин. Тем более, шальные девяностые на дворе…».

Мотоцикл, сворачивая с одной разбитой дороги на другую, преодолел за час порядка тридцати пяти километров и, устало пофыркивая, остановился на каменистом берегу бойкого ручья, являвшегося полноценным притоком чукотской реки Паляваам.

Николай Алексеевич оперативно настроил две удочки: длинную – для себя, короткую – для Наташки. И, осмотревшись по сторонам, решил:

– Будем рыбачить вон за тем дальним перекатом. Только при забросах сильно удочкой не размахивай, крючок искусственной мушки может случайно зацепиться за прибрежные кусты. Отцеплять потом замучаемся…

За неполные полтора часа они наловили с десяток хариусов – так, ничего особенного, грамм по триста-четыреста каждый. После чего наскоро разбили походный лагерь, собрали – вдоль извилистого русла ручья – сухих веток и коряжин, развели скромный костерок, почистили пойманных рыбин, сварили в мятом котелке наваристой ушицы, похлебали от души и уселись на туристическом полихлорвиниловом коврике – любоваться на местные природные красоты и пейзажи.

Начиналась вторая декада июня месяца – самый разгар чукотских Белых ночей. На небе не наблюдалось ни единого облачка, а ярко-малиновое солнышко и не думало отправляться на заслуженный отдых. Лишь, соблюдая древний порядок мироздания, ненавязчиво обозначило окончание одного дня и начало дня следующего: солнечный диск плавно – на одну треть диаметра – скрылся за далёкой линией горизонта, после чего замер, а ещё примерно через полторы минуты, словно бы раздумав ложиться спать, уверенно двинулся вверх.

– Очень красиво, – вздохнула Натка. – Очень-очень-очень…

С противоположного берега ручья донёсся неясный шум-гам, среди прибрежного кустарника заполошно замелькали тёмные тревожные силуэты.

– Что это такое, папа? – заволновалась Наталья. – Стая полярных оголодавших волков? Они хотят нас покусать?

– Не бойся, девочка, – успокоил отец. – Нет никаких волков. Они ещё по прошлой зиме, спасаясь от лютых морозов, откочевали на юг, в Магаданскую область. Это северные олени кочуют. Меняют одно пастбище на другое.

– Поть, поть, поть, – известил глухой голос. – Привал. Отдыхайте, не ссорьтесь и ждите меня…

– Это же Афоня, – обрадовалась Натка. – Я узнала его по голосу…. Афоня, эй! Иди к нам!

– Иду, Птичка! Иду!

Кем был Афоня? Конечно же, чукчей. Только странным и очень беспокойным. Пропадал, появлялся вновь. И постоянно менял сферу деятельности, что для консервативных и медлительных чукчей не характерно. Бил китов и моржей, добывал песцов и чернобурок, работал на буровых установках помощником бурильщика, принимал участие – в качестве проводника и повара – в многочисленных геологических и геодезических экспедициях, трудился кочегаром в поселковой котельной, ну, и так далее, всего не перечесть. А года три назад Афанасий заделался оленеводом. Причём, успешным и удачливым оленеводом – капризные и своенравные северные олени слушались его беспрекословно. Ещё по посёлку ходили упорные слухи, что Афоня – на самом-то деле – является потомственным чукотским шаманом…. Слухи и слухи. Какой от них толк и прок? Одежды из них не сошьёшь, да в суп не положешь…

Была ли у Афанасия семья? Жена? Дети? Родственники? Никто из жителей Майского этого не знал, а кочевые чукчи, изредка посещавшие посёлок, предпочитали на такие вопросы отвечать крайне обтекаемо и неопределённо…. То же касалось и возраста. Внешне Афоня выглядел лет на шестьдесят пять, но – при плотном общении с ним – собеседники чувствовали (угадывали, догадывались на уровне подсознания?), что он гораздо старше. Гораздо.

Именно этот странный чукча, приятельствовавший с Наткиным отцом, и начал именовать её – «Птичкой».

– Натуральная птичка-синичка из весенней чукотской тундры, – ласково улыбался щербатым ртом, в котором наличествовало от силы пять-шесть жёлто-чёрных зубов, Афанасий. – Умная, добрая, трудолюбивая, терпеливая и хозяйственная. Молодец, девонька. И, главное, не меняйся. Никогда и нигде. Ни за какие щедрые обещания и сладкие коврижки…

Вскоре со стороны ручья, ниже по течению, долетели размеренные свистящие звуки – словно бы чёрный шланг, прикреплённый к раструбу мощного насоса и лежавший на дне мелкого водоёма, старательно засасывал в насосную утробу последние литры жидкости.

– Северные олени, уставшие за кочевой переход, пьют воду, – пояснил Николай Алексеевич. – Устали, бедняги. Умаялись.

– Они такие смешные, когда пьют, – хихикнула Наташка. – Бока так и ходят ходуном. Так и ходят. Раздуваются и сдуваются. Раздуваются и сдуваются…

Минут через пять-шесть «насосные» звуки стихли, а им на смену пришло размеренное хлюпанье. Вскоре на берег выбрался тёмный неуклюжий силуэт и, приблизившись к костру, превратился в Афоню – старенького, седовласого и улыбчивого. Одет старик был непритязательно: видавшая виды геологическая штормовка, пятнистые армейские штаны, стандартные болотные сапоги. За его узкой спиной располагалась объёмная походная котомка, искусно сплетённая из стволов и веток карликовой берёзы.

– Доброго здравия честным рыбакам! – поздоровался чукча.

– Привет, старина! – синхронно отозвались отец и дочь. – Сколько лет, сколько зим!

Хлюпанье – гораздо более частое – возобновилось.

– Ой, это же Лайка перебирается через перекат? – предположила Натка. – Лайка?

– Она самая…

Лайка, как легко догадаться, была лайкой – молоденькой, шустрой и резвой. Вследствие чего вскоре вокруг костра образовался самый натуральный весёлый кавардак, устроенный восьмилетней девчонкой и игривой собакой.

Впрочем, веселье длилось недолго. Афанасий, узнав, что друзья уезжают на Большую землю, искренне запечалился:

– Как же так? И ты, Алексеич, покидаешь наши снежные края? Знать, конец приходит Майскому…. А сколько трудов было вложено в этот посёлок? А в рудник и ГОК? Сколько людских жизней и судеб здесь завершилось? И не сосчитать…. Неужели, всё было зря? Неправильно это. Неправильно…

– Не грусти, дружище, – попытался успокоить старого чукчу Наташкин отец. – Может, я ещё и вернусь. Например, через несколько лет.

– Посмотри мне в глаза, Алексеич. Внимательней смотри, пристальней…. Нет, ты на Чукотку больше не вернёшься. Никогда.

– Гав! – печально подрагивая лохматым хвостом-кренделем, подтвердила Лайка. – Гав…

– А я? – тревожно сглатывая слюну, спросила Натка. – Я – вернусь? Вот, смотрю тебе, Афоня, прямо в глаза. Пристально-пристально. Внимательно-внимательно…. Ну, что в моих детских глазёнках увидели твои узкоглазые и мудрые глаза? Я – вернусь? Почему молчишь?

– Не знаю, Птичка, извини, – устало и неуверенно улыбнулся старик. – Не знаю. Не обижайся…. Читать Судьбу – в глазах взрослого, битого жизнью и цельного человека – просто. Раз – и прочитал. Два – и рассказал. Или же предусмотрительно промолчал. Тут, уж, как получится. В зависимости от человека. Ну, и от его прочитанной Судьбы…. Детские глаза – совсем другое дело. Совсем. Они, зачастую, меняются. Причём, чуть ли не каждые полгода. Значит, изменяется и Линяя Судьбы – конкретного мальца. Или же конкретной девочки. Как-то, вот, так. Прости, но не получится – лучше объяснить.

– Значит, ты не сможешь…

– Не смогу – что?

– Предсказать моё Будущее.

– Почему же – сразу – нет? За попытку в наше время, слава Светлым Богам, голов не отрубают и в Сибирь на лесоповал не ссылают…. Не попробуешь – не узнаешь. Камлать, однако, надо. То есть, выражаясь по-вашему, шаманить…

– Я согласна, – заверила Наталья. – Камлай, друг-Афоня! Папа, ты не против?

– Шамань, старина, – согласился Николай Алексеевич. – Почему бы, собственно, и нет? Даже интересно. Столько лет прожил на Чукотке, а при шаманском камлании ещё ни разу не присутствовал. Непорядок.

– Хорошо, сделаю. Только…. Во-первых. Лайка!

– Гав!

– Иди, родная, к олешкам. Иди. Присматривай за ними, непутёвыми и шелобудными…. Во-вторых, мне надо подготовиться.

– Подготовиться – это как?

– Какая же ты, Птичка, любопытная, – покачал головой чукча. – А ещё и дотошная.

– Это плохо?

– Наоборот, очень хорошо. И во взрослой жизни непременно пригодится…. Подготовиться – значит, настроиться на нужный лад. Отрешиться от серых и меркантильных мыслей. Забыть о всяких бытовых глупостях. Переодеться, в конце-то концов.

– Во что – переодеться?

– Сама скоро увидишь. Всё необходимое для камлания лежит в моей котомке.

– А как – «всё необходимое» – туда попало? – никак не могла угомониться Натка. – Значит, ты что-то предчувствовал? Признавайся.

– Может, девочка, ты и права. Даже, наверняка…. Подождите, друзья, немного. Я скоро вернусь…

Лайка, негромко гавкнув на прощание пару раз, умчалась по камням переката на противоположный берег, а её хозяин, насвистывая под нос какую-то тягучую мелодию, направился вверх по течению ручья и вскоре скрылся за прибрежным кустарником и скалами.

К походному костру странный чукча вернулся только минут через пятнадцать.

– Глазам не верю, – искренне удивился Наташкин отец. – Афанасий, ты ли это?

– Я, не сомневайтесь, – подтвердил глубокий незнакомый голос, в котором чётко угадывалась недюжинная внутренняя сила. – По-нашему – шаман. По-вашему – экстрасенс…. Ну, родимые, готовы к камланию?

– Не знаю, – подумав, по-честному призналась Наташка. – А что мы должны делать?

– Ничего особенного. Сидеть, молча, у костра, смотреть на меня и, желательно, думать о чём-нибудь светлом и безгрешном…

Афоня был облачён в длинный и широкий тёмно-бордовый малахай, щедро украшенный разноцветным бисером и блестящими монетками разных диаметров. На голове старика красовалась аккуратная песцовая шапочка с коротким пыжиковым хвостом, а лицо было щедро покрыто чёрными и ярко-красными знаками – вычурными и таинственными.

Шаман несколько раз ударил в бубен и, задрав голову вверх, громко прокричал длинную гортанную фразу. Похоже, что на ночных Небесах его услышали – от тёмной линии горизонта по небу побежали, непрерывно подрагивая, изломанные светло-зелёные полосы.

Удары в бубен становились всё чаще и чаще, а небесные полосы начали причудливо изгибаться и извиваться, меняя и беспорядочно чередуя цвета: светло-зелёный превращался в ярко-голубой, а ему на смену приходил ярко-розовый, сменяемый – вновь – светло-зелёным…

Постепенно вся северо-восточная часть небосклона окрасилась в нежно-мерцавшие пастельные тона и оттенки. Всполохи Северного сияния неистово горели – то расширяясь, то сужаясь, то убегая куда-то к югу и там бесследно пропадая.

Афоня, тем временем, закружился в причудливом танце, полном резких и угловатых движений, а ещё через пару минут запел – на родном древнем языке. Странной была эта песня, напоминавшая – поочерёдно – то раболепную молитву, то яростные и гневные проклятья…

Старик, обойдя несколько раз вокруг костра, по широкой дуге медленно приблизился к Натке, заслоняя собой всё и вся. Девочка видела только глаза шамана – чёрные, бездонные, отрешённые и безумно-тревожные. Было легко и невероятно радостно. Душа тоненько звенела и будто бы улетала – в блаженную и неведомую даль. А потом, незаметно для самой себя, Наталья уснула…

Она проснулась уже поздним утром – вовсю припекало тёплое летнее солнышко, ласковый южный ветерок нежно прикасался к лицу, бойко и радостно звенел ручей.

Девочка села на старенькой оленьей шкуре, предусмотрительно подстеленной поверх мохнатого ягеля, и с любопытством огляделась по сторонам.

Отец, усердно размахивая удочкой, рыбачил на дальнем перекате. Лайка на противоположном берегу ручья, азартно подгавкивая, гонялась за двумя молоденькими оленихами, задумавшими, по всей видимости, совершить легкомысленный побег. А Афоня – прежний, в старенькой штормовке и пятнистых армейских штанах – суетился возле костра.

– О, наша Птичка проснулась-вернулась! – обрадовался старик. – Сиди, не вставай. Я сейчас. Сейчас…

Он, бережно неся в ладони одной руки алюминиевую миску, из которой торчала ручка деревянной ложки, а в ладони другой – большую эмалированную кружку, подошёл уже через пару минут. Подошёл, присел на корточки, одобрительно подмигнул, ловко пристроил миску и кружку на оленьей шкуре, после чего предложил:

– Угощайся, Птичка. Кушай. Пей. Восстанавливай силы.

– Очень вкусно пахнет, – заинтересованно дёргая крыльями носа, одобрила Натка. – Что это такое, Афоня?

– В миске – сорго, сдобренное всякой мясной разностью. Оленина. Вяленая моржатина. Копчёный китовый язык. Пробуй.

– Сорго?

– Ага. Это такая питательная и очень вкусная крупа. Я к ней приохотился, когда плавал, то есть, ходил на американской промысловой шхуне.

– Ты – на американской промысловой шхуне? Сказки сказочные…. А когда это было?

– Давно, Птичка, – печально усмехнулся чукча. – Очень давно. Ты, извини, не поймёшь…. Кушай, кушай. А в кружке – чай, в который я добавил цветков морошки и почки багульника. Запивай.

– Не буду, – заупрямилась Наташка. – Ты, Афоня, для чего камлал? Чтобы рассказать мне о Будущем? Вот, и рассказывай. Не тяни, пожалуйста. Обещания всегда надо выполнять.

– Будь, упрямая, по-твоему. Только…. Почему бы всё это не объединить? Я рассказываю. Ты ешь походный кулёш. Одно не должно мешать другому. Договорились?

– Договорились…. Действительно, очень вкусно. Объеденье сплошное…. Рассказывай.

– Слушай, если хочешь, – поскучнел и отвёл глаза в сторону шаман. – Твои ближайшие годы будут непростыми. То есть, наполненными – безо всякой меры – суетой…

– Какой – суетой?

– Всякой. Бытовой, психологической, семейной, философской. Мутной, дёрганной и запутанной, короче говоря.

– А с чего же она возьмётся…м-м-м, эта мутная суета? – непонимающе нахмурилась Натка. – Откуда?

– Оттуда и возьмётся. Ты кушай, Птичка, кушай…. Вы же покидаете родные места, которым отдано много-много лет? По сути, Родину?

– Покидаем.

– Вот, видишь…. Переезд, как известно, дело очень серьёзное и непредсказуемое. Твоей матушке могут приглянуться одни края и определённый образ жизни. Твоему батюшке, возможно, совсем другие. Недопонимание – страшная штука. Страшная, малоприятная и очень коварная…. Не торопись, Птичка, впадать в отчаяние. Трудные годы, они непременно пройдут. Непременно и непреложно. Надо их просто пережить, и не более того. Крепись и веди себя достойно. Главное, не суетись и будь добра ко всем. Это не так трудно и сложно, как кажется. Зато потом, уже на рассвете своей взрослой жизни, ты встретишь Его…

– Его?

– Ага. Короля твоего горячего девичьего сердечка. Твоего будущего мужа и будущего отца ваших общих детишек.

– Как же я его узнаю? Короля?

– Узнаешь, – мудро улыбнувшись, заверил Афоня. – Сердечко обязательно подскажет. Забьётся, задрожит – как лист чукотской карликовой берёзы на суровом осеннем ветру…. Да и внешность у твоего суженого приметная: высокий, широкоплечий, с отчаянными тёмно-зелёными глазами и шикарным рыжим чубом. Трудно, ей-ей, обознаться…

– Высокий, широкоплечий, зеленоглазый и рыжеволосый? – прихлёбывая из эмалированной кружки тундровый чай, задумалась Наталья. – Значит, и я, когда вырасту, стану писаной и высокой красавицей? Типа – девяносто-шестьдесят-девяносто? Как тётеньки-фотомодели в телевизоре? Ну, чтобы прекрасный рыжеволосый принц не прошёл мимо и обратил на меня внимание?

– Красота, Птичка, бывает разной. И размеры-габариты здесь совершенно не причём. Поверь…. Ты, главное, всегда будь рядом с этим рыжеволосым субчиком. Всегда и везде. В горе и в радости. В бедах и в опасностях. Всё – само собой – и образуется. Непременно и непреложно.

– Всё – это что?

– Счастье, – вздохнул старик. – Простое человеческое счастье…

Надо признать, что шаманские предсказания начали сбываться почти сразу, как только Кулики перебрались в Санкт-Петербург.

Наташкиной матери городская жизнь откровенно и всенепременно понравилась. Она как-то сразу помолодела, кардинально сменила причёску и гардероб (благо, кое-какие деньги с Чукотки, всё же, были вывезены), обзавелась болтливыми подружками и, окончив ускоренные бухгалтерские курсы, устроилась на престижную и высокооплачиваемую работу. С отцом же всё было гораздо сложней…

Затосковал Николай Алексеевич, откровенно затосковал – по вольной и простой жизни, по верным и многократно-проверенным товарищам, по родимой геологии…. Сколько не старался, но так и не смог найти работы по сердцу. Не смог, и всё тут. А уволившись в очередной раз, усердно прикладывался к бутылке. Хорошенько выпивал, брал в руки старенькую гитару и пел – часами напролёт – всякие грустные и печальные песенки. Например, такую:

 
Где-то пропела струна – невзначай.
Снова бессонница, снова – рассвет…
Спирт подливается – в жиденький чай.
Братцы забытые, вам – мой привет!
 
 
Снова я вижу – горящие в небе – огни.
Снова Чукотка – сияньем – приветствует нас.
И у Певека – застыли опять корабли.
Чукчи без чая – печальный – рассказ…
 
 
Всё не сбылось, словно серая – муть.
Нет геологии, нет – и мечты…
Тихо на лица спускается – грусть.
Память – погасшие наши – костры…
 
 
Тот – бизнесмен, а вот тот – депутат.
Этот – писатель, а Санька – поэт…
Всё хорошо и прекрасно – во множество крат.
Только геологов – больше и нет…
 
 
Только в начале апреля – опять – так светло!
Только в апреле бывает – шикарный – рассвет…
Тот, настоящий…. И дышится, вдруг, так легко!
Братья и сёстры мои, вам, привет!
 
 
Братья и сёстры мои – вам – привет…
 

Через несколько лет, сопровождавшихся затяжными и нудными скандалами, отец уехал в Бодайбо – главным инженером частного прииска, добывавшего россыпное золото.

– Не грусти, доченька, – уговаривал накануне отъезда Николай Алексеевич. – Невозможно обмануть собственную Судьбу. Видимо, мне изначально так было написано на роду – отправиться в те края, где работал наш далёкий пращур. Продолжить, так сказать, начатое им дело. Золото – металл хитрый и особенный, оно любит преемственность поколений и трудовые династии…

А что Наташка? Она, как и советовал шаман Афоня, крепилась и старалась – изо всех девчоночьих сил – быть доброй, понимающей и терпеливой. Уговаривала, мирила, убеждала и надеялась на родительское примирение. Даже в школе училась строго по графику – год в Питере, год в Бодайбо, год в Питере, год в Бодайбо…. Добиться этого – у современных российских чиновников-бюрократов – было очень трудно, практически невозможно. Но она добилась. Помогло это чему-то и кому-то? Кто знает. Но её родители, встречаясь друг с другом от случая к случаю, сугубо во время отпусков, до сих пор так и не развелись…

Натка окончила среднюю школу (с красным дипломом, понятное дело), в Бодайбо и улетела в Питер – поступать в Национальный минерально-сырьевой Университет. На геологоразведочный факультет? Естественно, семейные традиции, как-никак. Только не на РТ (железо, конечно, дело хорошее и благородное, но, увы, не женское), а на РМ (чистая геология). Но случилась закавыка…

Она вошла в помещение Приёмной комиссии и тут же, за ближайшим письменным столом, предназначенным для заполнения заявлений и анкет, увидела Его – обещанного чукотским шаманом Короля своего горячего девичьего сердечка, зеленоглазого и рыжеволосого. То бишь, Назарова, возжелавшего стать российским буровиком…

– Девушка, вам нужна шариковая ручка? – почувствовав спинным мозгом её восхищённый взгляд, спросил Пашка. – Держите, я уже всё заполнил…. Кстати, вы очень похожи на птичку. Уточняю, на трудолюбивую и хозяйственную птичку-синичку…

Дальше всё было просто, в полном соответствии с мудрыми шаманскими наставлениями, мол: – «Главное, всегда будь рядом с этим рыжеволосым субчиком. Всегда и везде. В горе и в радости. В бедах и в опасностях. Всё – само собой – и образуется…».

Наташка, забыв про элементарную логику и отбросив прочь все разумные сомнения, поступила на РТ. И всегда – за время обучения на первом курсе – была рядом с Назаровым. Решала за него заковыристые задачки по высшей математике и рисовала замысловатые эпюры по начертательной геометрии. Мол, буровик буровику – друг, товарищ и брат…. Пашка записался в секцию дзюдо? И она записалась, даже заняла третье место на университетских соревнованиях. Назаров стал регулярно посещать студенческий клуб – «Аномальщики»? И – она. Он решил отправиться в Республику Коми на поиски новой аномальной зоны? И Наташка – решила…. Длинноногая и смазливая Лизавета с экономического факультета, за которой отчаянно ухлёстывал суженый? Ерунда. Про неё в шаманском пророчестве ничего не было сказано. Следовательно, можно пренебречь…

– Ай, как нехорошо получилось, – прохаживаясь – туда-сюда – по речному берегу, потерянно бормотала Птичка. – Хуже не бывает. Всего-то один раз отпустила одного, нарушив – тем самым – строгие шаманские инструкции и наставления…. И, что? Тут же потерялся, охламон зеленоглазый. Дура я, дура. Набитая и уродливая…. Как быть? Что теперь делать? Хотя, кажется, я знаю – что….