Текст книги "Пьяные сны"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Что плетешь? Скажи толком.

– А то, что у хозяина сидит сейчас эта самая оборвашка и он угощает ее! Вот! И сам веселый, а она оборванная вся, мокрущая такая и та самая, что на портрете! Вот, а я думала, сон!

– Фью! – тихо свистнул Федор Павлович. – У хозяина и зазноба есть!

А бородатый Авдей уставился в стол, как козел на воду, и замер. В голове его поднимался совершенный сумбур.

Игнатьиха хлопотала у самовара, потом, желая отличиться перед хозяином, прошла в столовую и накрыла стол, как у людей.

– За булками сходить, хозяин? – спросила она из столовой.

– Все со мной есть! – отвечал из спальной Чуговеев.

Игнатьиха вернулась в кухню.

Ужин окончился, но Авдей Лукьянович с племянником не уходили, заинтересованные необыкновенным событием.

– Кто она-то? – спросил Федор Павлович, – красивая?

– Какой! – ответила Игнатьиха, со всей силы дуя в самоварную трубу, – щуплая такая и совсем рвань!

– Ну, у нас своя лавка! Обрядим! – засмеялся Федор Павлович и словно ранил в самое сердце Авдея Лукьяновича.

Тот сверкнул глазами и сказал:

– Мели больше!

Игнатьиха подошла к ним совсем близко и шепотом сказала:

– У него ейный портрет над кроватью висит. Большенный такой! Ей Богу!

Авдей Лукьянович опять сверкнул глазами, а племянник с изумлением воскликнул:

– Да ну!?

– Ей Богу! Вот те крест! – отвечала Игнатьиха и бросилась к самовару, который уже кипел.

Обмахнув пепел, она ухватила самовар и стремительно потащила его в столовую.

На столе, убранном ею и ярко освещенном лампою, стояли теперь коробки с закусками и сластями, водка и бутылки вина, коньяку и рома.

За столом сидела гостья все еще в мокром платье и на лице ее ясно отражалась растерянность и смущение.

Игнатьиха поставила самовар и еще раз обмахнула его передником.

– Вот как у нас, Татьяна Николаевна! – воскликнул Чуговеев и, отходя от печки, сказал: – пожалуйте за хозяйку!

Игнатьиха вышла, качая головою.

– Ну что – спросил Федор Павлович, когда вернулась Игнатьиха.

– Чудак! Татьяной Миколаевной назвал и так-то ли учтиво! Тьфу!

IX.

Страшная ночь

Гроза утихла, а потом опять надвинулась, и ночь была также темна. Дождь шумел за окном, и синяя молния время от времени озаряла ночной мрак.

Игнатьиха убралась, поужинала и села у стола, раскрыв дверь в ожидании, что хозяин позовет ее, но хозяин не звал и в комнатах стояла такая тишина, словно в них никого не было. Только изредка редким звуком звякала рюмка или чайная ложка.

Потом вдруг послышался голос хозяина:

– Пей! – кричал он пьяным голосом, – должна выпить! Вот так! – и затем раздался глухой смех, – это за упокой, а теперь за здравие! Пей!

И опять стало тихо, только шумел дождь за окном.

Игнатьиху охватил страх.

Снова послышался голос хозяина, и только его голос. Он говорил что-то быстро, горячо, иногда вскрикивал и вдруг как закричит:

– Шлюха ты подлая!

Игнатьиха вскочила и затряслась от страха. Ей показалось, что хозяин бьет свою гостью.

– Что ты со мной сделала? Что сделала? – кричал исступленно хозяин.

Игнатьиха крадучись выглянула в прихожую, тихо прошла в гостиную и из нее заглянула в столовую.

Гостья сидела откинувшись к спинке стула с лицом бледным как из воску, с широко открытыми глазами, которые с ужасом были устремлены на Чуговеева, а тот стоял перед нею, без пиджака, в одной жилетке, с сжатыми кулаками. Рябое лицо его было искажено, рот кривился, рыжая борода торчала щетиною.

– Смеялась! Надо мной смеялась! А-а! А теперь? Что теперь будет? Нет, ты на него гляди, погляди на него, на милого на дружка! Каков он!

– Не могу! – чуть слышно донеслось до Игнатьихи.

– А ежели я хочу! Иди гляди! – и он вдруг кинулся на нее, ухватил ее за руку, рванул и поволок из комнаты.

Игнатьиха едва успела отскочить и притаиться за креслом.

Он с диким рычаньем пронесся со своею гостьей через гостиную, прихожую, в коридор.

Игнатьиха сидела за креслом ни жива ни мертва.

Вдруг из коридора раздался пронзитеный крик и дикий хохот хозяина. Что-то хлопнуло и гулом разнеслось по комнатам, на Игнатьиху пахнуло невыносимым смрадом ждановской жидкости. Она хотела бежать в кухню, но едва выдвинулась из-за кресла, как снова увидела хозяина и гостью.

Он опять тащил ее за руку и лицо его горело злобою, а она, едва успевая переставлять ноги, почти бежала, закрыв лицо свободною рукою.

– Не любишь, – хрипел Чуговеев, – а тогда любила, шлюха подлая!

Он втащил ее в столовую, а Игнатьиха прошмыгнула к себе и без сил опустилась на табуретку.

– Что ж это, Мать Пресвятая Богородица! – бормотала она, – он ее убьет! Совсем убьет! Али позвать молодцов!

Но потом она одумалась и, вместо того, чтобы бежать вниз, полезла за настойкою.

А из комнаты хозяина слышались уже стоны, звон посуды и пьяный крик.

– Моя ты теперь! И все! Вовек не прощу!.. Танька, Танюшка, и что ты с нами наделала. Что я, что ты? Мало смерти ему, подлецу! Ревешь! О нем! О нем, подлая! Так я ж тебя! Что, мало? Еще захотела! А-а-а! Вот тебе!

– Господи Владыка живота моего! – бормотала Игнатьиха и хлопала стаканчик за стаканчиком...

Сверкнула молния, загремел гром и с новой силою полился дождь...

– Милая, выпусти ты меня отсюдова! – услышала Игнатьиха тихий голос и открыла заспанные глаза. Перед нею стояла оборвашка. Лицо ее было бледно-зеленое, волоса кое-как приглажены, она старалась платком прикрыть разорванную у ворота кофту и жалобно говорила.

– Милая, выпусти ты меня отсюдова!

Игнатьиха молча поднялась с табуретки, шатаясь добрела до двери, молча раскрыла ее и только успела увидеть, как женщина скользнула в дверь и почти бегом спустилась с лестницы.

Игнатьиха захлопнула дверь и вернулась в кухню.

Корней уже стучал в двери.

Она впустила его и начала затоплять плиту.

– Ну, что было? – спросил Авдей Лукьянович, едва вошел в кухню.

– Уж и была возня! – сказал Федор Павлович. – Всю ночь. Не то дрались, не то в чехарду играли.

– Дрались! – в один голос сказали Степка с Яшкой.

Игнатьиха, хмурая и расстроенная, сухо ответила:

– А я ничего не слышала. Спала!

Авдей взглянул на нее исподлобья.

– А что теперь делают?

– А ты поди да посмотри, – отрезала Игнатьиха.

– В лавку, надо полагать, не придет, – сказал Антипка, и все принялись за еду.

Игнатьиха проводила молодцов, сходила за провизией и стала возиться на кухне.

X.

Господин за справкой

Чуговеев весь день не был в лавке. Авдей Лукьянович чувствовал себя в ней полным хозяином.

Он даже шутил и смеялся с мальчишками, а своему племяннику не мешал говорить сколько угодно.

И без хозяина казалось не так мрачно в лавке, чему, быть может, содействовал ясный день.

Наступал уже вечер. Авдей Лукьянович приказал зажигать лампы, когда дверь отворилась и в лавку, свертывая зонтик, вошел высокого роста господин.

– Магазин Архипова? – спросил он.

Авдей Лукьянович выступил из-за прилавка.

– Бывший Архипова. Так точно-с! Что изволите?

– Скажите, пожалуйста, с месяц тому назад к вам не заходил от нас агент? – спросил господин.

– К нам их много ходит. Про кого изволите спрашивать?

Федор Павлович, Антипка и мальчишки вышли на середину лавки и окружили высокого господина.

– Комиссионер от Торнтона, – пояснил господин, – Валентин Викторович Полозов. Мы его сюда за расчетами посылали.

Федор Павлович быстро выдвинулся.

– Наш хозяин... – начал он, но Авдей так дернул своего племянника, что он сразу замолчал.

– Комиссионер от Торонтона был у нас действительно. Оставил счет и ушел. Сказал, дня через три будет, – сдержанно ответил Авдей Лукьянович.

– И не был?

– Больше не был.

– И денег не получил?

– Мы платеж изготовили, а его не было. А что?

– Да пропал! – ответил господин, – тысячи четыре получил денег и пропал. В нумерах сказали, что сначала приходил аккуратно, потом стал будто гулять, а потом пропал. В полицию заявили, а полиции что?

– Так-с, – равнодушно сказал Авдей Лукьянович, – бывает. Денежки получат и – ау!

– До свиданья, – сказал господин, – а хозяин когда бывает?

– Как придется. Днем почти всегда.

– Я зайду еще раз!

– Сделайте вашу милость, да и счетик очистить надо!

Господин ушел, а Авдей Лукьянович тихо засмеялся и потер себе руки.

XI.

Сожительница Чуговеева

Чуговеев совсем забросил лавку и только два раза, зайдя утром в кухню, наказал Авдею прислать с мальчиком всяких материй.

С того вечера, как он во второй раз привел убежавшую оборвашку, он совсем засел дома и жизнь у него закрутилась в каком-то пьяном безумном угаре.

Часов в двенадцать Игнатьиха бежала за Корнеем на двор.

– Иди, Корней, хозяин зовет!

Корней приходил и из рук хозяина, угрюмого, с отекшим лицом, получал деньги и записку, по которой шел на Средний проспект и закупал вино и закуску.

– Куда это ты каждый день? – спрашивал приказчик, увязывая корзинку.

– Хозяин свадьбу правит, – с усмешкой отвечал Корней и тащил корзинку домой, рассудительно отделяя от сдачи большую часть в свою пользу, а потом и вовсе не отдавая ничего хозяину.

Игнатьиха уже ставила самовар и день Чуговеева начинался, чтобы окончиться тогда, когда он истратит всю энергию, возбужденную безумием и вином.

– Иди чай пить! – ласково будил он свою недавнюю сожительницу, которая одетая лежала на широком клеенчатом диване.

Она открывала глаза и тотчас испуганно вскакивала и кое-как оправляла волоса и платье.

– Пожди, пожди, – говорил ей Чуговеев, – справлю тебе одежду всю. Барыней будешь!

– Не надо мне ничего, Никандр Семенович! – говорила она тихо.

Он делался темнее тучи и резко кричал:

– Опять по-старому! Не можешь выговорить! А?

– Никаша, – робко поправлялась она, и он широко улыбался.

– Вот так, моя любушка! Идем чай пить. Я и водки приготовил! – прибавлял он.

Они входили в столовую и оборвашка тотчас выпивала рюмку, отчего делалась смелее и подымала опущенную голову.

– Вот любо! – говорил Чуговеев, – совсем как муж и жена. Ишь! Ты не бойсь. Мы поженимся. У меня добра теперь много. Не то, что тогда! Тогда что? Так, голь, можно сказать. Тогда и любить не было за что. А? Так что ли?

– Оставь, Никаша, – вздрагивая говорила гостья.

– Оставь! Нет, ты скажи, так что ли? – приставал Чуговеев, выпивая еще рюмку и хлопая рукой по столу.

– Тогда франт этот куда лучше учителишки был! А? Лучше, – продолжал он, свирепея от своих слов, – его, учителишку, за нос водила, а того, фазана... У-y, подлая! – уже кричал он и тянулся с кулаками к своей гостье.

– Я уйду! Сил у меня нет – говорила она, и Чуговеев, еще не совсем пьяный, сразу смирялся.

Голос его принимал молящее выражение.

– Только не уходи! Танюшка, не уходи, золото мое, солнышко ты мое! Что я без тебя! Ведь, я тебя, Танюшка, девять лет ждал. Девять лет по тебе томился...

Он садился подле нее, брала, ее руки, гладил ее по лицу и говорил, говорил без умолку.

– Письмо ты тогда написала мне, я и ума решился. Найду и зарежу, думаю.

Таня выпивала рюмку и говорила:

– И зарезал бы. Лучше, чем такой быть. Чего не испытала я...

– Заболел я люто, и как выздоровел, ну – думаю – будь она счастлива с ним. Другом тоже звался. Подлец этакий! – вдруг вскрикивал он и хохотал. – Не бойсь! Теперь дождался.

– Ой, не говори! Молчи про это! – дико вскрикивала Таня и вся дрожала.

И так говорили они и пили, пили и говорили, пока не сваливались пьяные и усталые.

Наступала вдруг томительная тишина.

Игнатьиха успокаивалась.

Проходили часы, потом из спальной слышался сиплый крик:

– Игнатьиха, самовар! – и опять начиналось то же.

XII.

Авдей Лукьянович ведет свою линию

Чуговеев только что проснулся. Голова его была смутная, тяжелая; во рту горько. Он прошел в столовую, выпил водки, закусил коркой хлеба, и хотел, по обыкновению, будить Таню, когда на пороге комнаты увидел кланяющегося ему Авдея Лукьяновича.

– Здравствуй, – сказал Чуговеев, – что ж ты не в лавке? Или рано еще?

– Двенадцатый час, Никандр Семенович, – тихим ровным голосом ответил Авдей Лукьянович, – а только как без вас всяких делов накопилось, так я и пришел, чтобы тоисть поговорить.

– Какие дела еще? Продавай, обмеривай. Это ты с моим дядей, надо быть, проходил.

– Оно точно. Науку знаем, – спокойно ответил Авдей Лукьянович, переходя с порога в комнату, – а только без вас никак нельзя. Троица близко, товар нужен; проверку сделать; платежи тоже. Коли бы я мог...

– Ну и делай, – устало сказал Чуговеев, выпивая еще рюмку, – я тебе верю. Да и мне все равно.

– Оно точно, что я не обману вас, Никандр Семенович, а только доверия, словом, для делов недостаточно. Коли бы вы формальную доверенность...

– Бери формальную...

– Коли бы вы мне вот эту бумажку подчеркнули, – Авдей Лукьянович вынул исписанный им лист и осторожно подал Чуговееву, – для ясности. А то – упаси Бог, чтобы вы потом.

Чуговеев взял бумагу и равнодушно уставился в нее.

– Что ж я с ней делать буду?

– А подписать, Никандр Семенович! Подпись свою и – все.

– Что ж, это я тебе сделаю. Где перо?

Авдей Лукьянович словно чувствовал. Он быстро скользнул на кухню и вернулся с баночкой чернил и пером.

Чуговеев еще выпил.

– Доверяю, значит. На! – он обмакнул перо и вывел свою подпись на том месте, где Авдей Лукьянович держал грязный ноготь. – Вот.

– И потом как со счетом от Торонтона этого. Искал, а его нет, – сказал он, аккуратно складывая и пряча в карман бумагу.

– Какой еще счет? – нахмурился Чуговеев.

– От Торонтона. Тогда еще их агент приходил, а вы с им поздоровались и ушли.

– Тот! – воскликнул Чуговеев. – Валентин этот?

Он тихо засмеялся и подмигнул Авдею.

– Брось его! Не надо. Наплюй, и все! Сволочь...

Авдей Лукьянович твердо уставился взглядом на Чуговеева и медленно проговорил:

– Я собственно потому, что он ходит и теперь вас лично беспокоить хочет.

Чуговеев вдруг откинулся к спинке стула и лицо его исказилось. Через мгновение он спросил:

– Кто ходит?

– Агент от Торонтона, – с расстановкой ответил Авдей Лукьянович.

Чуговеев вдруг вскочил и ухватил за плечо Авдея и закричал:

– Врешь! Ты это нарочно! Он не может прийти!

Авдей освободил плечо.

– Теперь другой ходит, – тихо проговорил он, – и о том все спрашивает.

– Другой! – сразу успокоившись сказал Чуговеев и опять хитро улыбнулся. – Пусть спрашивает. Мне, что!

– К вам идти хочет...

– А пускай идет.

– Я к тому, что вам одно беспокойство будет, а вы лучше подпишите мне бумажки и все это я улажу, и его отправлю, – сказал Авдей, осторожно вынимая вексельные бланки и сгибая их по длине вдвое.

Чуговеев взял перо.

– Что подписать-то?

– А будто уплатили. Чеки. Я получу и передам.

– Чеки... – Чуговеев задумался.

Авдей замер, передав ему бумаги.

– Явится! Нет, брат, не явится! Не бойсь, – вдруг сказал Чуговеев и тотчас словно очнулся. – Где подписать-то?

– Тут, тут и тут – поспешно указал Авдей.

Чуговеев подписал и отодвинул бумаги.

– Ну, и бери. А ему скажи, что тот уехал. Да! Фью! Совсем.

Авдей спрятал подписанные векселя и сказал:

– Они и то думают, что он собрал деньги и убежал.

Чуговеев сразу ожил.

– Убежал? Это они верно. Собрал и Убежал! Ха-ха-ха! Танька, Таня! – закричал он и шагнул в спальную.

Авдей Лукьянович выскользнул из комнаты и, проходя через кухню, сказал Игнатьихе:

– Неси самовар-то. Встал!

Он вышел на улицу и тихо, радостно засмеялся.

– Корней, – подозвал он дворника, который черпал ковшом из ведра воду и выплескивал ее на мостовую. – Вечером ужо сходи в участок и пусть здесь подпись хозяина засвидетельствуют. Понял? Я дам тебе рубль!

– Чего не понять, Авдей Лукьянович, – сказал Корней, принимая от Авдея бумагу.

– А ждановскую все покупаешь?

– Через три дня ведро. Ишь, даже здесь смердит.

– Крепкий запах! – сказал Авдей Лукьянович.

Он тихо пошел по Малому проспекту до 16-й линии и сел в конку, все время улыбаясь себе в бороду

– Опять этот от Торонтона был, – оказал Федор Павлович, когда тот вошел в лавку.

– Ладно! – ответил Авдей Лукьянович, и, к удивлению племянника, прошел к хозяйской конторке, зазвенел ключами, зашуршал бумагами и минут через пятнадцать, точь в точь, как хозяин, сказал:

– В 9 часов запрешь магазин, а я уеду!

– Хозяином стал, – сказал Антипка, едва вышел Авдей Лукьянович.

– А ты почем знаешь?

– Надо быть так, ежели Никандр Семенович совсем лавку оставили.

Авдей Лукьянович с полной хозяйской самостоятельностью поехал по разным складам и набрал товару.

Затем он пообедал в гостинице и в 6 часов подъехал к подъезду "Пале-Рояль".

– Афанасьев, Николай Игнатьевич, здесь остановился?

– Номер 48, – отвечал швейцар.

– Дома?

Швейцар взглянул на доску, на которой висели ключи и сказал:

– Надо быть дома!

Авдей Лукьянович степенно поднялся во второй этаж и постучал в дверь номера 48-го.

– Войдите!

Он вошел в номер и ему навстречу поднялся высокий господин, тот самый, что приходил справляться о пропавшем агенте.

– Доверенный из магазина бывшего Архипова, – сказал Авдей Лукьянович и улыбнулся, – не узнали-с?

– Признаться, да! С чем приехали? Чайку не хотите ли?

– Пожалуйста. По делам приехал, – ответил Авдей Лукьянович, степенно усаживаясь, – первое, по счетику уплатить, – и он вынул бумажник, – второе, на предмет товара. Выбрать кой-чего, и потом так...

– Отлично-с, сейчас чайку соорудим и все сделаем!

Он вышел распорядиться, а Авдей Лукьянович плотнее уселся в кресло и степенно расправил свою кудельную бороду.

Час спустя, коммисионер от Торонтона, провожал Авдея Лукьяновича и взволнованно говорил:

– Так вы уверены в этом?

– Помилуйте, Николай Игнатьевич, как можно в этаком деле уверенным быть. Думается так и приметы есть, – отвечал Авдей Лукьянович, вскидывая на комиссионера свои мышиные глазки.

– Я сегодня же поеду и заявлю!

XIII.

Что нашли в ларе

Был ранний утренний час, когда Игнатьиха подняла отяжелевшую голову с подушки и раскрыла заспанные глаза от сильного, тревожного стука в дверь.

Она вскочила и торопливо отодвинула засов. В кухню вошел Корней и тревожно прошептал:

– Буди хозяина! Полиция идет. С обыском!

Игнатьиха перепугалась, сама не зная чего, и метнулась в хозяйские комнаты.

На диване, свесив голову, спала Таня в грязной нижней юбке с распущенными волосами, упавшими до самого пола.

На кровати лицом вниз храпел полуодетый Чуговеев.

Игнатьиха подбежала к нему и удала трясти его за плечо, крича:

– Вставай, хозяин, полиция пришла! Слышь, обыск!

Чуговеев поднял голову, раскрыл глаза и сел на постели.

– Позволите? – раздался из соседней комнаты вкрадчивый голос и на пороге спальной показался помощник пристава, а за ним несколько человек.

– Сделайте одолжение, – ответил угрюмо и спокойно Чуговеев, надевая пиджак. – С чем пожаловали?

Рядом с помощником стояли полицейский агент Патмосов и высокий господин, второй комиссионер от Тороптона. Из столовой выглядывали околоточный, понятые, а позади их толкались Федор Павлович, Антипка и мальчишки. Только Авдей Лукьянович остался внизу и там чутко прислушивался к шуму над своей головой.

– Вы, Никандр Семенович Чуговеев? – спросил помощник.

– Я самый!

– А это кто?

– Это? Игнатьиха, в услужении у меня. Стряпуха!

– Так-с. А это?

Чуговеев выпрямился и рябое отекшее лицо его приняло торжественное выражение.

– Татьяна Николаевна Сигина, – ответил он, – моя нареченная невеста.

Растрепанная, простоволосая Таня быстро отвернулась лицом к окну.

– Так-с. А паспорт у Татьяны Николаевны имеется?

– Паспорт? – повторил Чуговеев и кивнул. – Есть! Она по желтому билету живет. Ну, что? Довольно?

– Вполне, – сказал помощник, – а теперь позвольте нам осмотр вашей квартиры сделать.

– Для чего?

– В санитарных целях. Почему это у вас такой сильный запах?

– Ждановскою жидкостью пахнет, – угрюмо ответил Чуговеев, – для дезинфекции.

– Сильно уж очень. Так мы пойдем! – и помощник вышел из комнаты. Чуговеев двинулся было за ним, но остановился в столовой, налил в стакан коньяку, и разом опорожнил его. Потом вернулся в спальную и подошел к Тане, которая стояла, прислонившись к окну, и тихо всхлипывала.

– Найдут! – сказал он ей, не обращая внимания на стоящего у двери городового. – Ты не плачь. Ты со мной иди! Да! А теперь поцелуемся!..

Таня обернулась и вдруг, обняв его, уткнулась ему в плечо и зарыдала.

– Я... я, подлая... – вымолвила она.

– Ну, ну! – по угрюмому, рябому лицу Чуговеева скользнуло выражение неизъяснимой нежности, – оставь! Ты не суди меня.

И он нежно поцеловал ее в голову.

Городовой отвернулся...

В это время Патмосов прямо и уверенно вел помощника и комиссионера через прихожую в коридор и оживленно говорил:

– Душит-то, как душит! Три ведра в неделю! А? Позвольте-с! Вот ларь!

– Сходи за ключом! – сказал помощник.

– Не стоит, Василий Иванович! – остановил его Патмосов и обратился к дворнику: – возьми топор, да косарь и сбей пробой.

Корней открыл крышку ларя и все разом с легким вскриком откинулись назад.

Комиссионер поспешно вынул носовой платок и зажал нос.

– Бр!.. Ну и запах! – сказал помощник.

Ларь, оказалось, до половины был налит ждановскою жидкостью, а в ней лежала темная, студенистая масса, напоминавшая очертаниями своими фигуру согнутого человека.

Помощник пристава захлопотал.

– Вы, Ефремов, – говорил он околоточному, – идите в участок и по телефону прокурору, градоначальнику и в сыскное сообщите. Господа, прошу выйти! Очистите квартиру!..

А слух о страшной находке уже разошелся по кварталу, и любопытные запрудили улицу, лезли во двор, на лестницу, в квартиру.

– Слышь, студень сделал, – говорили в толпе.

– По кускам изрезал!

И, один чудовищней другого, слухи ползли со всех сторон и окутывали ужасом мрачный Чуговеевский дом.

Конец

Чуговеева осудили на 10 лет каторжных работ, но вместо Сибири он попал в больницу Николая Чудотворца.

Авдей Лукьянович стал хозяином лавки под той же фирмою "Торговый дом Б. А. Архипова".

На старый дом Авдей Лукьянович не позарился, и он стоит у Смоленского поля, покосившийся набок, готовый обвалиться, забытый, с выбитыми стеклами.

Кладбищенский сторож рассказывает, что по ночам он видит в окошке свет и слышит несущиеся оттуда стоны.

Проклятый Чуговеевский дом не скоро найдет себе покупателя.

–

Впервые: журнал «Огонек» No 35, 1909 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.