Текст книги "Perpetuum mobile"
Автор книги: Андрей Зарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Зарин Андрей Ефимович
Андрей Зарин
Perpetuum mobile
Зарин Андрей Ефимович
Perpetuum mobile
Андрей Зарин
Perpetuum mobile
Было шесть часов утра, когда у дверей зазвонил молочник. Луша, молодая девушка, вскочила с постели, на которой спала полураздетая, потом села и стала с недоумением протирать глаза. Второй, более энергичный, звонок заставил ее совсем очнуться, в темноте найти калоши, заменявшие ей туфли, и поспешить открыть двери.
В кухню с бутылкою в руке вошел молодой, краснощекий парень.
– Ишь заспалась как! С пушки впору палить. Получайте свое! – сказал он шутливо, ставя бутылку на стол в то время, как Луша, зевая и вздрагивая, зажигала жестяную лампу.
– Поработай с мое, и не так заснешь, – отозвалась она, – накось тебе, в третьем часу заснула!
– Гости? – спросил парень.
– У нас, что ни вечер, то сами в гости, или к нам гости! Заспишься тут! – ответила Луша и схватила со стола самовар.
– Счастливо вам! – сказал молочник и вышел, хлопнув дверью.
Луша начала ставить самовар.
– Заспишься тут, – вполголоса бормотала она, – на тебе, в три легла, в шесть вставай!
Она поставила самовар, а затем достала ваксу, щетки и начала чистить сапоги для молодого барина и для старого; самовар скоро начал шуметь.
Луша торопливо обулась, схватила плетеную корзинку, заборную книжку, накинула на голову платок и побежала в булочную, заперев за собою дверь.
– Газетку! – встретил ее на лестнице газетчик.
– Давай сюда! – Луша на ходу сунула свернутую газету в корзинку и сбежала с лестницы.
– Лукерье Васильевне! Наше вам! – воскликнул молодой дворник в огромной шубе, загораживая ей дорогу под воротами.
– Пусти, леший, ну тя! – сердито отмахнулась Луша, скользнув мимо него.
– Вот тебе и наше вам! – с хохотом крикнул денщик, входя под ворота; а Луша уже бежала стремглав по пустынной улице.
Вбежав в булочную, она порывисто перевела дух и, поставив корзинку, сказала:
– Как всегда!
Следом за нею вошла кокетливо одетая горничная.
– А, Луша! – воскликнула она, и они поздоровались.
– Ну, что у вас? – спросила Луша.
Горничная махнула рукой.
– Представление целое! Теперь поссорились и сидят по комнатам: он – в кабинете, она у себя, а я им записки таскаю. Только и дела. Зовет барин: "Катя, передайте барыне!", а там барыня: "Катя, передайте барину!" я и бегаю...
Луша рассмеялась и подхватила свою корзинку.
– До свиданья, пока что!
– Луша, здравствуй! – окликнула ее под воротами высокая девушка с корзинкой в руках.
Луша поздоровалась и приостановилась.
– А у нас Матрена уходит, – сказала девушка.
– Да ну? С чего?
– Слышь, барыня вчера пилить зачала. Мясо, видишь, жесткое. Уж она зудила, зудила. Матрена дверью хлоп, и ушла. Барыня кричит: "сейчас вон, мерзавка!", а Матрена ей в ответ: "Давайте расчет!" Нынче и уходит. Я стряпать буду.
– А я Катю видела. Потеха у них... – и Луша рассказала, что услыхала в булочной.
– Ах ты. Господи, – прервала она свой рассказ, – самовар-то, поди, ушел!
– Лукерье Васильевне с добрым утром! Морген фри! – выколачивая генеральскую шинель на площадке лестницы, приветствовал Лушу бравый денщик.
– Здравствуйте вам! – ответила Луша, быстро подымаясь по лестнице.
Самовар шумел, бурлил и выплескивал кипящую воду.
Луша быстро сняла трубу, поставила самовар на стол, сдунула с него золу и заварила чай. Потом достала из кухонного ящика масло, яйца, из которых два опустила в самовар, затопила плиту, поставила кипятить молоко и, ухватив сапоги, устремилась в комнаты.
В маленькой комнатке с письменным столом, этажеркою и двумя стульями, свесив с подушки лохматую голову и раскрыв рот, храпел на клеенчатом умом диване, заменявшем постель, Борис Подопёнкин, гимназист 7-го класса.
– Барин, – подошла к нему Луша, – вставайте! Половина восьмого! Пора!
– Мммм... – промычал юноша, встряхнул головою, как лошадь, повернулся на другой бок и захрапел так, словно выругался.
– Половина восьмого! – громко произнесла Луша, трогая спящего за плечо, – опять опоздаете, вставайте!
– А? Что? – и, тараща глаза, он поднялся и сел.
– Вставать пора! Половина восьмого! – повторила Луша, зажигая на столе лампу.
– Лушечка, голубушка, – сипло заговорил гимназист, – дай мне сюда чай, пожалуйста!
– Опять заснете!
– Ей-Богу, нет! – и юноша опустился на подушку. Едва Луша вышла, как до нее донесся его басистый храп.
Луша налила стакан чаю, нарезала булки, положила на тарелку два яйца и вернулась в комнату молодого барина, который храпел, уткнувшись носом в подушку.
– Нате вам чай! – громко сказала Луша, подвигая стул и ставя стакан и тарелку. – Слышите, барин! Чай пить! Ах, ты, Господи! – ткнула она его в плечо: – уйду вот и будить не стану!
– А? Что? Хорошо, хорошо! Я знаю. Не беспокойся, пожалуйста, – проворчал впросонках гимназист, зарываясь головою в подушку.
– Вот вам чай. Сейчас восемь будет! – крякнула с нетерпением Луша.
– А? Что? – встрепенулся он и испуганно обернулся.
– Чай принесла! Восемь часов!
– Чай? Спасибо! – он повернулся на бок и протянул руку к стакану.
– Выпьете, в стенку стукните! – сказала Луша, выходя из комнаты.
Дверь с лестницы резко отворилась, и в кухню, согнувшись под тяжестью вязанки дров, вошел дворник. Он сделал два шага и с грохотом сбросил на пол вязку.
– Наше вам почтение! – сказал он добродушно, вытягивая из-под дров веревку, – получай порцию.
– Прачешную, Митрий, готовь! Завтра стирать буду! – проговорила Луша.
– Что больно скоро? Ишь ты какая, ровно блоха прыгаешь, – усмехнулся дворник.
– Попрыгаешь у нас! – отозвалась Луша, принимаясь бросать дрова в ящик, что стоял у двери.
– Ладно, устроим! – сказал, уходя, дворник.
– Ты чего пришла? – заговорила Луша, увидев скользнувшую в двери кошку. – Нашаталась, подлая!
Кошка, осторожно обойдя дрова и совершенно игнорируя Лушу, прошла через кухню и скрылась в коридоре.
– Ах ты, Господи! – проворчала Луша: – будет теперь потеха! – и, наскоро перебросав дрова, бросилась в комнаты за кошкой.
– Ксс... ксс... – звала она шепотом кошку, которая уже пробиралась в спальную к барыне, но Луша успела перехватить ее.
– Я тебя, подлая! Будешь у меня шляться! Иди! – она кинула кошку к кухне и вспомнила о молодом барине.
– Спит! Так и есть! – с сокрушением и досадою проговорила она, входя к нему в комнату. – Барин, да что же это? Опять проспали! Глядите, девятый час! Барин! Я вот сейчас барыне скажу! Ей-Богу!
– А? Что?
– Да что! Будишь, будишь, добудиться сил нет!
– Который час?
– Девять скоро! Вот который!
Юноша сразу очнулся.
– Что ж ты меня раньше не разбудила, – сердито заговорил он, – ведь я же просил в половине восьмого!
– Добудишься вас! – ответила Луша и тут же добродушно прибавила: – чаю-то подать, или встанете?
– Стакан здесь выпью.
– Ну, ну; не засните теперь еще! – она вышла, взяв стакан с холодным чаем, налила свежего и вернулась в комнату гимназиста. Он уже ел яйца и курил папиросу.
– Теперь не заснете! – сказала Луша.
– Почисть брюки. Я вчера их здорово отшлепал, – проговорил гимназист, прожевывая булку.
Луша захватила брюки и прошла в кухню. На столе у самовара стояла ее большая чашка с налитым чаем, про который она позабыла.
– Ишь, совсем остыл! – пробормотала она, взяв кусок черного хлеба и отхлебывая из чашки, в то же время доставая платяную щетку.
Выпив чай и вычистив брюки, она ухватила половую щетку с тряпкой и направилась в комнаты, занеся гимназисту брюки.
– Налей еще! – сказал он.
– Вставать пора! – проговорила Луша, но взяла стакан, вернулась в кухню, налила чаю и, снеся его гимназисту, прошла в комнаты.
В столовой и гостиной было сумрачно и тихо. Серое утро освещало буфет, в беспорядке оставленные стулья, стол, заставленный неубранной посудой, и засоренный пол. Из соседних комнат доносился храп.
Луша принялась за уборку. Она осторожно перетаскала всю грязную посуду на кухню, стряхнула скатерть, расставила в столовой стулья и перешла в гостиную. Там она обтерла тряпкою пыль, расставила мебель и начала подметать пол, быстро и ловко сгребая щеткою весь сор в одну кучу.
– Луша! Луша! – вдруг раздался резкий окрик самой Подопёнкиной.
– Проснулась! – с досадою пробормотала Луша и, бросив щетку, устремилась в спальную барыни.
Толстая, рыхлая Подопёнкина, с тоненькой косичкой, завернутой на самой маковке, протирала глава.
– Что это ты там, словно Плевну берешь? – сердито встретила она Лушу. – Сколько раз говорила тебе, не убирай гостиной, пока я не проснусь! Никогда мне покоя не дашь! Который час? Принеси чаю! Подыми занавеску!..
Луша подняла занавеску.
– Ах, Господи, скоро ты мне чаю дашь! – проговорила Подопёнкина и закричала: – Убери кошку! Опять она в комнатах!
– Ксс... ксс... иди сюда! – Луша опустилась на колени, залезла под кровать и вытащила оттуда кошку.
Придя в кухню, она стала готовить для барыни чайшку чаю, хлеб, масло, яйла и понесла все это на подносе в спальную.
Барыня притронулась к чашке и сердито заговорила:
– Что ж ты это нарочно мне холодные помои налила! Разве я могу пить такой!..
– Надо быть, остыл самовар, – сказала Луша.
– Надо быть!.. Возьми эту гадость и разогрей сейчас самовар. И где у тебя голова только? Поставить самовар всего и дела, и то не можешь! Ну, шевелись!
Луша взяла чашку с чаем, а барыня сердито повернулась на бок, достала со столика начатый ею вчера роман и стала читать.
Луша долила самовар и начала раздувать его, когда в кухню вошел гимназист, подошел к раковине и принялся мыться под краном, далеко вокруг себя разбрызгивая воду.
– Луша! – послышался тонкий, визгливый голос.
– Сейчас, барышня! – отозвалась Луша и побежала по коридору в комнату Лидочки Подопёнкиной, двадцатилетней девицы, учившейся музыке и пенью.
Она приподняла голову, на которой все волосы были завернуты в бумажки и, моргая глазами, пропищала:
– Дайте мне чаю, Луша; и, пожалуйста, вычистите мою черную юбку и достаньте красную кофту. Знаете, блузкой которая...
– Хорошо, барышня!
Гимназист уже оделся.
Луша вернулась в кухню и наскоро затерла шваброю наплесканную воду.
– А калоши не вычистила, – с упреком сказал гимназист, входя в пальто и шапке в кухню.
– И забыла вовсе! – ответила Луша и, взяв сырую тряпку, обтерла на ногах гимназиста калоши.
Самовар зашумел. Луша заварила чай и стала готовить для барышни хлеб, масло и яйца; потом налила чай барыне с барышней и понесла в их комнаты.
– Не забудьте юбку вычистить, – снова сказала барышня, – я сегодня до завтрака уйду!
– Помню, барышня, – ответила Луша.
– Ушла и пропала, – ворчливо сказала барыня, – долго ли самовар разогреть! Который час?
– Десятый, барыня!
– Дура! Если я тебя спрашиваю, ответь точно. Поди посмотри!
Луша заглянула в столовую.
– Десятого четверть!
– Молодой барин ушел?
– Ушли.
– Ну, чего же ты стоишь, как столб. Или дела нет?
Луша вышла из спальной и прошла в гостиную, где снова взялась за щетку.
Она вымела сор через переднюю в столовую, когда снова раздался оклик барыни.
– Налей еще, да не клади столько сахара!
Луша взяла чашку.
– Луша! – позвала ее барышня. – Налейте еще, только не так крепко. Да не забудьте юбку и кофточку! И умыться приготовьте. Я сейчас встану!
Лидочка Подопёнкина и ее мать мылись теплою водою у себя в комнатах. Луша, обыкновенно, приготовляла воду, приносила в комнату табурет, таз и рукомойник и помогала им умываться.
Она прошла в кухню, налила чай, разнесла по комнатам и снова ваялась за щетку подметать столовую.
– Луша, вы здесь? – раздался сиплый голос, – принесите мне газету и чай!
– Сейчас! – откликнулась Луша и, бросив щетку, устремилась в кухню. Хлеб, масло, яйца, стакан чаю, газета...
Она вошла в комнату барина, который спал в своем кабинете на оттомане.
– Благодарю вас, – сказал он, – дайте со стола папиросы и спички! Ну, все. Да, подымите шторку! Какова сегодня погода? Холодно? Ну, это хорошо. Подморозило, значит!
– Луша! – закричала барыня. – Барин проснулся?
– Проснулись. Чай пьют.
– Кушают, надо сказать. Тебя учи не учи, как пень! Спроси его, когда Астафьев именинник? Не спутай имени!
Луша прошла к барину.
– Барыня спрашивает, когда Астафьев именинником будет?
– Сеня, когда Иван Степанович именинник? – раздался пронзительный крик самой Подопёнкиной.
– 13 ноября! – прокричал в ответ Подопёнкин.
– А я думала – 12-го!
– Есть Иван 12-го и есть 13-го – и они стали перекрикиваться, а Луша снова взялась за щетку и дотащила сор уже до коридора, когда барышня закричала, выглядывая из двери своей комнаты:
– Умыться, Луша!
– Сейчас, барышня, – ответила Луша, – домету только! – и на этот раз промела через коридор в кухню, до самой печки, после чего стала приготовлять для барышни воду.
– Луша! – загремел голос барина.
Она оставила воду и пробежала к барину.
– Зовешь вас не дозовешься, – сказал он, – принесите мне еще стакан чаю! Да! Потом возьмите со стола полтинник. Нашли? Отлично! И купите мне 25 папирос. Только сейчас, пожалуйста.
Луша вышла.
– Луша, – вернул ее барин, – сперва дайте мне чаю.
Луша заглянула к барышне.
– Вы уж подождите малость. Барин за папиросами посылает!
– Только скорее, Луша!
– Мигом, барышня!
– Луша! – позвала барыня.
Луша снесла барину чай и прошла к барыне.
– Тебя барин за папиросами посылает, так уж заодно купи, что надо, к завтраку.
– Керосину нет.
– Ну, и керосину купи. А сахар есть?
– Не держи ты ее, пожалуйста, – раздался крик барина, – я без одной папиросы, а она ее не пускает!
Барыня поспешно сунула портмоне назад под подушку и сказала:
– Беги скорее! За завтраком потом сходишь!
Луша прошла на кухню, набросила на голову платок и полетела в лавочку за папиросами.
– 25 штук! – сказала она, кидая на прилавок полтинник.
– "Пери" прикажете? – с галантной вежливостью спросил лавочник, оборачиваясь к шкафу с папиросами.
– Известно, "Пери"!
– Еще чего-с?
– После приду еще. Давайте сдачу-то! – и захватив деньги и папиросы, она с такой же быстротою пустилась обратно.
– Который раз? – спросила у нее на ходу высокая девушка, утром встретившаяся с ней под воротами.
– Второй еще только! – ответила Луша.
– А я, милая, уже четвертый! Вот тебе и за кухарку.
Запыхавшаяся Луша передала барину папиросы и сдачу, а затем побежала помогать барышне умыться.
– Лей больше! Довольно! Лей сюда! Полей на шею! – Луша послушно лила воду, и барышня плескалась, как утка, расплескивая кругом целые лужи.
– Подотри, Луша, а то ходить нельзя! – сказала она, вытираясь полотенцем.
Луша сбегала на кухню, вернулась с тряпкою и, нагнувшись, стала вытирать залитый пол, после чего подхватила таз с мыльной водою, а за ним рукомойник с табуреткою и унесла их на кухню.
– Юбку не забудь, Луша! – крикнула вслед барышня, садясь к зеркалу и начиная развертывать папильотки.
В красной бумазеевой юбке, в рубашке, спустившейся с одного плеча, в стоптанных туфлях на толстых, как поленья, ногах, с завернутой на макушке косичкой, поднявшаяся с постели Подопёнкина стояла посреди кухни и, едва вошла в нее Луша, заговорила:
– A y тебя, милая, как говорится, и конь еще не валялся, – она показала на немытую нагроможденную на столе посуду, – половина одиннадцатого. У добрых людей уж обед готовят, а мы еще и посуды не убрали.
– Да где же время-то было, барыня? Кажется, я... – начала Луша.
– А ты бы спала меньше! – перебила ее барыня – Скажите! Утром встать, поставить самовар, убрать две комнаты да проводить молодого барина – всего и работы, а у нее времени нет! Тогда, милая, на местах не служи, а иди в барыни... Приготовь мне умыться! – и она зашлепала в свою спальную.
Луша покачала головою, махнула рукой и торопливо стала ополаскивать таз и готовить барыне воду.
– Луша, юбку и кофточку! – закричала барышня.
– Сейчас! – ответила Луша, проносясь к барыне с табуреткой и тазом, а затем с рукомойником.
Барыня обнажилась до пояса и начала мыться. Она не жалела воды, сопела, фыркала и все время, не переставая, говорила с Лушей:
– Лей, лей! Не бойся! Что барышня кричит там? Юбку и кофту? Вот видишь, даже такого пустяка не приготовила. Стыдно! Нанялась служить, так служи. У нас не Бог весть что за работа. Четыре человека всего, а есть семьи, где восемь душ да ребенок маленький, – и служат! А спать нельзя. На все время, голубушка, есть. Подала вечером самовар, постлала постели и спи!.. Что?.. Воды нет! Ну, беги скорее!..
Луша бросилась в кухню, чтобы снова наполнить рукомойник. Барышня у себя в комнате топала ногою и кричала:
– Лушка противная, что ж ты мне юбку с кофточкою! Ведь я опоздаю!
– Сейчас, барышня! – пробегая, ответила Луша, – не могу же я разорваться. Коли я барыне мыться даю!
Барыня с намыленным лицом и шеей стояла, наклонясь над тазом.
– Лей прямо! Вот так! Опять грубость в тебе. Ведь ты с барышней говоришь. Как же это кричать ей: "не разорваться мне!" Эх, придется нам с тобой расстаться! Дай полотенце.
– Да я хоть сейчас! – угрюмо сказала Луша.
– И сделай милость! – ответила тотчас барыня, – не держу! – и тотчас же обычным тоном заговорила: – Подай барышне, что ей там надо, да подотри здесь. Ишь сколько наплескала. Подать умыться не умеешь. А потом и в лавочку надо. Кофе готовить.
Луша унесла таз, рукомойник и табуретку, достала из шкафа барышнины кофту с юбкой и бросилась на лестницу выбивать и чистить ее, а барышня в коротенькой голубой юбке с голыми плечами, руками и грудью, затянутая в корсет, прошла к мамаше и, сев на ее неприбранную постель, заговорила:
– Опоздаю я из-за этой Лушки. Чуть проснулась, попросила ее, и вот до сит пор.
Подопёнкина застегивала на себе корсет, отчего лицо ее налилось кровью, и глава, как у сумасшедшей, уставились в карниз печки.
– Уф! – вздохнула она, когда щелкнула последняя застежка, – рохля она. Не может поспеть. Бестолочь! А ты куда так рано?
– К Катриш зайти обещалась. Мы с ней сегодня весь день, а вечером она к нам!
– Емельяновы будут! – сказала Подопёнкина. – Слыхала: у Федуловых гувернантка-то с этим Петей-дурачком ушла?
– Да что ты, мамаша! – воскликнула Лидочка, и у нее вспыхнули щеки.
– Барышня, юбка готова. Я вам положила, – сказала Луша, заглядывая в спальную.
– Хорошо! – отмахнулась Лидочка и обратилась к матери. – Как же это? Когда? От кого вы узнали?
– А видишь ли... – начала Подопёнкина, надевая верхнюю юбку, и закричала: – Луша! Приди с тряпкой, вытри воду! Ах, все-то ей ткнуть надо!.. Ну, видишь ли...
Луша вошла с тряпкой и начала ерзать ею по полу, а Подопёнкина, медленно одеваясь, стала рассказывать дочери скандальную историю побега гувернантки Федуловых с Петей-дурачком. Лидочка всплескивала руками, вскрикивала и весело смеялась.
Луша вытерла пол и пошла в кухню, где у крана мылся, брызгая и фыркая, сам Подопёнкин, маленького роста, с плешивой головою, большой рыжей бородою я толстым, неуклюжим, как сапожный каблук, носом.
– Принесите-ка мне, Луша, полотенце! – сказал он, фыркая под струей воды.
Луша пробежала к барыне, сняла с гвоздя полотенце и вернулась к барину.
Подопёнкин стал вытираться и говорить:
– У вас и плита еще не топится, а мне на службу торопиться надо! Поспешите с кофеем.
– Сейчас, барин, – ответила Луша, – я это скоро!
– Луша! – послышался оклик барыни.
Луша устремилась в комнаты.
Подопёнкина в черном платье, перехваченная корсетом, отчего фигура ее стала похожа на подушку, стянутую посередине ремнем, с напудренным лицом, накладный волосами и с кольцами на пальцах, являлась теперь представительной дамой, как и подобало жене начальника отделения.
– На тебе деньги, купи, что надо, и скорее завтрак готовь. Купи сосисок! – сказала она, давая деньги. – А за провизией потом пойдешь!
Луша наскоро затопила загасшую плиту, поставила в кастрюле воду, оделась сама, ополоснула лицо, захватила жестянку для керосина и понеслась в мелочную лавку, оттуда в булочную, из булочной – в молочную, из молочной в колбасную и снова домой в четвертый этаж.
Подопёнкин уже надел свой вицмундир и пересматривал нужные бумаги.
– Что, скоро дашь кофе? – спросил он вошедшую в кабинет жену.
– Сейчас. Вот Луша только из лавки вернется.
– Можно было пораньше ее послать.
– Что же я сделаю с ней? Не поспевает! Вот и твоей комнаты до сих пор не убрала. Безобразие!
– Только, пожалуйста, кричи на нее без меня. Терпеть не могу этого содома.
– Тогда бы не заводил семьи! – обидчиво ответила Подопёнкина и с шумом вышла из кабинета.
Луша вбежала в столовую и суетливо начала накрывать на стол. Она поставила приборы, достала водку, рюмку, принесла посуду и, наконец, внесла горячие сосиски, хлеб и кофейник.
– Сеня, иди завтракать! – примирительным голосом позвала Подопёнкина мужа, – Лида, садись!
Луша вооружилась щеткой с тряпкою и пошла убирать остальные комнаты, в которых господа спали. Она складывала постельное белье, убирала постели, раскладывала по местам разбросанные вещи, расставляла мебель, вытирала, подтирала и выметала; потом собрала все лампы, подсвечники и пепельницы, чтобы налить лампы керосином, заправить свечи и вычистить испачканные пепельницы.
Подопёнкин ушел на службу; Лидочка захватила свой портфель с надписью "Musique" и отправились к подруге; Подопёнкина величественно вплыла в кухню.
– Как уберешься, – сказала она, – сейчас иди в лавки. Смотри, уже половина первого, а еще в провизии нет. Когда управишься! Обед нужен непременно к пяти часам! Я уйду. Вернется из гимназии молодой барин, покорми его. Ну, проводи меня! – и она поплыла в прихожую.
Луша, вытерев о передник руки, пошла за нею.
Она надела на барынины ноги калоши, помогла надеть шубу, нашла муфту и перчатки, после чего барыня двинулась, наконец, к двери.
– Если кто придет, скажи, что меня дома нет! – сказала она, выходя на лестницу.
– Слушаю! – ответила Луша, запирая дверь, и с облегчением вздохнула.
В квартире на время наступила тишина.
Луша снова стала возиться с лампами, запев звонким голосом: "Го-рели венчальные свечи..." Потом она разнесла по комнатам заправленные лампы, вернулась и стала одеваться сама. Она старательно умылась под краном, оправила платье и причесала волосы; затем ваяла большую корзину для провизии, спрятала в кошелек деньги, накинула неизменный платок и весело пошла в лавки, заперев за собою квартиру.
Через полчаса она вернулась домой, запыхавшаяся под тяжестью, и тотчас принялась за работу. Она обмыла мясо и поставила вариться суп, разнесла по комнатам дрова и затопила печки, после чего принялась за мытье посуды.
В плите потрескивали дрова, на плите бурлил кипяток, солнце бросало косые лучи в кухню. Луша перемывала тарелку за тарелкой, а перед нею стояла невысокого роста плотная курносая девушка, зашедшая взять ключ от общего чердака, и вполголоса говорила:
– Вот те Христос уйду! Да разве это можно, чтобы никакого покоя! Чуть ночь – и сейчас либо сам, либо сын его... Охальники! Я честная девица; а барыня что твоя пила. Нетто можно жить? Ты сколько получаешь?
– Семь на своем горячем!
– Ну и я также, а только так никак невозможно! Теперь мне лавочник, Никандр Сафоныч, обещал место... А тебе хорошо?
– Распрекрасно, – ответила Луша, – в воскресенье гулять не пустила даже. Ну их ко псам! Где хорошо-то?
– Ну, я пойду, а то моя пила спохватится! – девушка взяла ключ и ушла, а Луша окончила мытье посуды, прошла по комнатам, помешала в печках и, вернувшись, села чистить картофель. Суп бурлил и кипел, когда в прихожей раздался оглушительный звонок.
Луша бросила ножик и побежала в прихожую, чтобы впустить молодого барина. Он сбросил калоши, пальто и в фуражке направился в свою комнату, говоря:
– Есть, есть давай! Вот ты меня не разбудила сегодня, и мне влетело!
– Да ежели вы так спите!
– А ты за ноги тащи! Ну, давай есть. Дома никого?
Луша наскоро поставила ему прибор и подала тарелку супу, а пока гимназист с жадностью уплетал суп, изжарила ему кусок мяса.
– Очень хорошо! – сказал младший Подопёнкин, – теперь я ухожу. Спросят, куда, – скажи на каток! – и он ушел; а Луша, заперев за ним дверь, начала рубить для котлет мясо.
Подопёнкины, муж в жена, вернулись вместе.
– Обед готов? – спросила барыня, входя в переднюю и опускаясь на стул. Луша тотчас нагнулась снимать с нее калоши.
– Почти готов, котлеты только...
– Накрывай на стол. Барышню ждать не будем. Молодой барин вернулся?
Луша объяснила.
– Ну, давай обедать. Скорее! Эту корзинку возьми к себе. Для вечера!
Луша подхватила с полу корзинку, которую внес барин.
– Отчего в комнатах темно? Знаешь, я не выношу этого. Что мне лбом стукаться, что ли? Зажги лампы! И что ты делала все время!
Подопёнкина устала, проголодалась, ей было тяжело в корсете, и она чувствовала раздражение.
– Опять лук на плите поджаривала! – кричала она из своей комнаты, переодеваясь в капот и снимая корсет, – все комнаты продушила! А печки вытопила?
– Вытопила! – отозвалась Луша из столовой.
– Закрыла без угара?
– Без угара.
– Знаю я тебя, без угара! Ну, торопись с обедом! – и, переодевшись, она пошла по комнатам, заглядывал в печки и ища в них неперегоревшие угли.
Луша заметалась. Она накрыла на стол, поставила приборы, налила в миску суп и, подав, позвала барыню кушать, а затем торопливо стала готовить и жарить котлеты.
После обеда господа пили чай, а Луша убирала со стола, и Подопёнкина ей говорила:
– Вечером гости будут. Непременно вычисти самовар, а то он у тебя чуть не зеленью порос! Да сама оденься. Передник перемени! Корзинку открой и все оттуда за окно поставь. Потом, как уберешься, приди ко мне. В лавку сходить надо!
Господа отпили чай и пошли, каждый в свою комнату, отдохнуть после обеда.
Луша убрала со стола, стряхнула скатерть, вымела комнату и, придя на кухню, сдвинула к краю грязную посуду и села обедать сама.
Однако, она не успела сделать несколько глотков, как звякнул звонок, и, бросив ложку, она побежала отворить двери.
Вернулась барышня с подругой.
– Наши пообедали?
– Только что. Спать легли.
– Ты покорми нас, Луша, – вполголоса сказала барышня, пока Луша стаскивала с нее и ее подруги калоши. – Катриш, пойдем ко мне!
Луша поставила на стол два прибора и подала обед барышне и ее гостье.
– Чаю подать?
– Да, Луша, ко мне в комнату!
Луша снесла две чашки чаю, снова унесла грязную посуду, стряхнула скатерть, подмела комнату и вернулась к своему обеду.
Кончив еду, она принялась за мытье посуды, а затем чистку самовара, когда вдруг услышала подле себя голос Подопёнкиной:
– Я ей сказала, а она хоть бы что! Когда же ты в лавку пойдешь? А?
Луша обернулась.
– Вот только вычищу самовар...
– Два часа все самовар чистишь! Эх, ты горе-работник! Ну, торопись! – и Подопёнкина еще раз перечислила все, что она должна купить и приготовить к вечеру, и ушла со словами:
– Голову причеши себе да чистый передник надень!
Луша с ожесточением стала тереть суконкою самовар, вертя его во все стороны.
– Пойдешь, Луша, в лавки, – сказал, входя, сам Подопёнкин, – купи папирос 100 штук. Только в табачной, пожалуйста!
Он положил рубль и вышел.
– Луша, душечка, – вбежала барышня, – пойдешь в лавку, купи, пожалуйста, карамель с гаданьем. Мы гадать будем!
Барышня положила кучу медных монет и вышла.
Луша накинула на голову платок, ухватила корзину и выбежала из кухни.
– Али опять в лавку? – спросила ее на площадке второго этажа толстая, краснолицая кухарка.
– Гости у наших. Ужинать будут.
– И много?
– А шут их знает! – ответила Луша и, не вытерпев, начала жаловаться, – то сами в гости, домой ночью вернутся, чай подавай, раздеваться помогай! То у самих гости до зари. Шныряй, как оглашенная. А днем толчешься, толчешься и все ей мало.
– Бранится?
– Шпыняет. Ровно в пекле работаю!
– Известно, в услужении, – качая головой, сказала кухарка
Луше словно полегчало после этой жалобы, и она весело побежала по лавкам: в мелочную, табачную, булочную, мясную, зеленную.
У ворот сидел уже дворник в овчинной шубе, когда она возвращалась с покупками.
– Приходи покалякать, – сказал он.
– Покалякаешь тут! – увертываясь из его объятий, ответила Луша и побежала вверх по лестнице.
Не успела она вбежать в кухню, как в двери выглянула сама Подопёнкина и взволнованно сказала:
– Звонят! Надень передник и беги отворить!
Луша мигом переодела передник и, завязывая на бегу его тесемки, поспешила отворить двери.
Звеня коньками, в прихожую вошел младший Подопёнкнн.
– Ты?! – с досадой сказала Подопёнкина, – мог бы и с черного хода прийти. Только людей тревожишь.
– А зачем я с черного хода пойду! – сбрасывая калоши ответил сын.
Луша вернулась в кухню. Кошка, подняв хвост, терлась у ее ног и мяукала.
– Ах ты Господи! Тебя-то, я и не накормила! Ну, ну, жри, подлая! – я Луша наскоро набросала ей на плошку остатки мяса. Кошка заурчала и уткнулась в плошку.
– Все купила? – спросила, входя, Подопёнкина, снова представляя своей фигурою перетянутую подушку. – Ну, теперь ставь скорее самовар, да накрывай стол для чая. А как сядем пить чай, ты сейчас же картофель ставь, а то не уварится. Хрен свари, а сметану за окно.
Луша торопливо выкладывала из корзинки свои покупки.
– Папиросы дай мне. Я барину занесу.
– Купила карамельки? – спросила, вбегая, барышня.
– А таких и нет, – ответила Луша, – спросила в булочной. Всякие есть, а с гаданьем и нет!
– Ах, Боже мой! – воскликнула барышня, – да ты во фруктовой спросила бы. Сбегай, пожалуйста!
– Некогда ей теперь, – заступилась сама Подопёнкина, – надо самовар ставить и на стол накрывать. Пусть Борька сбегает!
– Дудки! Я набегался! – отозвался Подопёнкин младший из своей комнаты.
– Я сбегаю, барышня, только вот с самоваром управлюсь, – сказала Луша, – малость подождите!
– Пожалуйста!
В это время раздался звонок. Луша бросилась в прихожую. Пришли первые гости.
Луша помогла им раздеться, повесила их шубы, прибрала платки и шапки, и гости прошли в гостиную.
Луша побежала в кухню.
Она налила в самовар воды и приготовила растопку, когда раздался снова звонок, и она опять устремилась в переднюю. Наконец, ей удалось поставить самовар.
В кухню вошла барыня.
– Самовар скорее! Что это как ты копаешься? Пока что, иди на столь накрывай!
В комнатах шумели гости.
Луша накрыла на стол, поставила все, что надо, подала самовар, и через десять минут барыня позвала ее разносить чай.
Она брала на поднос чашки, стаканы и относила их гостям в гостиную, в кабинет, к барышне в комнату; одному приносила лимон, другому сливки, третьему булки, в кабинет – коньяк, а к барышне – конфеты.
– Вы, Луша, как управитесь, – сказал барин, снимая с подноса стакан чая, – слетайте нам за картами. Игру, две колоды, 1-го разбора. Поняли?
– Слушаю-с!
Подопёнкина разливала чай и беседовала с Мошкаровой, вдовой титулярного советника, на неиссякаемую тему о прислугах.
– Девушка ничего себе, – говорила Подопёнкина, только с ленцой немного, все поторапливать надо. И готовит неважно. Надо за всем доглядеть.
