Текст книги "Приключение"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

А. Зарин
Приключение

I

Павел Петрович Сивачев поставил на примус чайник и, сев у открытого окошка, взял со столика полевой бинокль Цейса, который он получил в награду на службе и Красной армии во время гражданской войны.

Примус гудел, словно грозил взрывом, за стеной соседка неутомимо стучала швейной машиной, а Сивачев, приложив бинокль к глазам, водил им вправо и влево, вверх и вниз, и перед ним, как в кинематографе, мелькали кадры беспрерывно меняющейся картины, которую можно было бы назвать «жизнью без прикрас».

Некоторые комнаты вставали перед Сивачевым так близко, что он совершенно ясно различал в них и предметы, и людей; некоторые были отдалении, а когда он отнял бинокль от глаз, все смешалось в сером однообразии каменных зданий и каждый дом, квартира, комната ревниво скрывали свои тайны.

Сивачев снова приложил бинокль к глазам и стал переводить его от окна к окну, от здания к зданию. И вдруг перед ним встала высокая стена дома, которой раньше он никогда не видел. В пять этажей, почерневшая от времени, с резкими трещинами, она имела только три несимметрично расположенные окна, из которых два были заколочены и казались темными пятнами, а третье, в пятом этаже, открыто. И то, что увидел Сивачев в этом окне, приковало его внимание.

У окна стоял человек в белой рубашке с ермолкой на голове.

У окна стоял человек в белой рубашке с ермолкой на голове. Бритое, энергичное лицо его с острым носом и плотно сжатыми губами показалось Сивачеву полным напряженного ожидания. Подле него на подоконнике стояли какие-то приборы. Сивачев оглядел комнату и она показалась ему не то мастерской, не то физическим кабинетом.

Он снова перевел бинокль на человека.

Очевидно тот чего-то ждал. Взгляд его был направлен перед собой в пространство.

Вдруг лицо человека осветилось улыбкой. Он слегка отодвинулся в глубь комнаты, и Сивачев в изумлении замер. Только теперь он заметил у наружного края окна три видимо железных прута, к которым словно плыли сейчас по воздуху три светящиеся шара; они вспыхнули на концах прутьев тремя бледными огоньками и исчезли.

Стоящий у окна человек засмеялся, перегнулся вперед, отвинтил один за другим три прута и положил их на стол, после чего убрал с подоконника приборы и закрыл окно. Сивачев опустил бинокль.

Что бы это было?..

II

На другой день, едва проснувшись, Сивачев встал с постели и подошел к окну, желая взглянуть на окошко в глухой стене. Перед ним на далекое пространство, словно сбившееся стадо, теснились дома, за ними темной стальной полосой сверкала Нева, дальше, сливаясь в серую каменную массу, опять тянулись дома. Сивачев тщетно искал в этом хаосе нужные ему окно и стену; наконец взял бинокль.

Он водил им по всем направлениям и вдруг в широком просвете двух домов увидел темную стену в трещинах и три разбросанные по ней окна.

Он внимательно стал разглядывать и стену, и окна, и окружающие дома.

Очевидно стена эта раньше выходила на двор соседнего дома, но дом этот разрушился, от него остались только гребень обвалившейся стены да куча мусора, и стена вышла наружу, не заслоненная домами. На ней были видны трещины, которые казались рассеченными ранами. Два окна были забиты с внутренней стороны досками, а третье, на высоте пятого этажа, было занавешено.

Сивачев отложил бинокль, умылся, съел свой обычный завтрак и вышел на работу.

Он был физкультурник. Занятий в школах летом не было и он занимался на двух спорт-площадках и кроме того давал уроки плавания.

Он любил свое дело. Напряжение мускулов, быстрая циркуляция крови, сознание своей силы доставляли ему бодрую радость.

Вечером, вернувшись с работы, Сивачев снова сел к раскрытому окну, взял бинокль и сразу направил его на заинтересовавшую его стену.

Верхнее окно было, как вчера, раскрыто настежь. На его подоконнике стояли какие-то приборы и подле них человек в ермолке.

Он что-то делал подле одного прибора, который представлял собой блестящий цилиндр, лежащий на двух подставках. Позади цилиндра тянулись черные шнурки, может быть провода, а спереди выдвигался прут с шариком на конце.

Человек в ермолке расправил шнуры и отошел в глубину комнаты, но через минуту снова вернулся к окну.

И почти тотчас же от шара, которым оканчивался прут прибора, отделился светящийся голубоватым светом шар и поплыл из окна по воздуху. За ним другой и третий.

Сивачев направил на них бинокль. Эго было удивительное явление. Размером с мячик для игры в пинг-понг шары быстро двигались в воздухе, то опускаясь, то поднимаясь, и в светлых сумерках июньского вечера светились нежным голубым светом.

Сивачев следил за ними, пока они не скрылись за домами, потом перевел бинокль на окно.

Человек в ермолке, высунувшись вперед, пристраивал к наружному краю окна третий прут и, прикрепив его, отодвинулся к своим приборам.

Сивачев увидел, как он отцепил от цилиндра черные шнурки, потом от другого прибора взял белые провода и протянул их к прутьям, после чего стал поворачивать ручку на крышке другого прибора, напряженно смотря перед собой.

Сивачев в такой же момент увидел его вчера в первый раз и теперь ждал, что вот снова поплывут светящееся шарики, приткнутся к концам прутьев и, вспыхнув, погаснут.

Так и случилось. Три шара появились в воздухе перед окном, засветились, коснувшись металла прутьев, и исчезли.

Человек в ермолке отвинтил прутья, бросил их на стол и, убрав приборы, закрыл окно.

III

Из вечера в вечер Сивачев смотрел на одинокое окно, светящееся на фоне черной стены, и из вечера в вечер человек в ермолке выпускал светящиеся шарики и они, совершив какое-то путешествие, возвращались назад и угасали на концах прутьев.

Что это за шарики, что это за человек, при каких опытах присутствовал Сивачев?

Он решил найти этот дом, узнать, кто живет за этим окошком и что он делает.

Но это оказалось не легко. С помощью компаса Сивачев определил направление, в каком находилось от него окошко. Затем достал план и от своего окна по румбу компаса провел прямую. Она пересекла ряд улиц, площадей и переулков и прошла далеко через Балтийский вокзал к взморью.

Сивачев отметил ближайшие улицы и переулки и в одно из воскресений отравился на поиски.

Он пересек Проспект 25 Октября, вышел на Ул. Марата и потерял нить.

Вернулся он домой раздраженный неудачей и все последующие дни с досадой думал, как иное, с виду пустое дело оказывается трудным при выполнении.

В следующее воскресенье он не мог заняться своими поисками, потому что обещал приехать к своему знакомому на дачу, но мысли его неотвязно обращались к человеку в ермолке и его занятиям.

Он застал Гришиных за обедом на террасе с почерневшими от времени перилами, с дырявым, прогнившим навесом на четырех столбах.

За столом теснясь сидели Гришины – муж, жена и дочь и их соседи по даче – Хрущов с женой.

Гришин увидал Сивачева, когда тот открывал калитку палисадника, выскочил из-за стола, скатился по трем ступенькам и весело закричал:

– А наконец-то! Как раз к обеду. Ходите, ходите!

Глаза его смеялись, губы улыбались и, схватив Сивачева за руку, он потащил его на террасу.

– Вот он, наш общий друг, прыгун, скакун, бегун, плакун… ха-ха-ха! – засмеялся он, считая себя остряком и балагуром.

Сивачев, здороваясь, обошел всех сидящих.

– Садитесь, садитесь! – суетился Гришин. – Аничка, наливай ему окрошки.

После обеда все пошли в парк, а вечером сидели на террасе и разговаривали.

– Вот и наше житьишко, – сказал Гришин, – мы снимаем две комнаты, а они, – указал он на Хрущовых – одну. Не то, что прежде, когда у меня бы по пять комнат, но все-таки дача, и знаешь, мне кажется, что теперь стало лучше. Упростилась жизнь. Нет, знаете, этих фасонов. Все просто и ясно.

– Ну, не все, – отозвался Хрущов, – вот хотя бы с нами случай. Положим, случай так сказать из мира физического, но не простой и не ясный.

– С вами? А вы и не говорили… Расскажите, Степан Кириллович.

– Ну, если хотите, так расскажу. Случилось это примерно за неделю до переезда сюда. Вечером было, часов в одиннадцать. Сидим мы с ней, – он кивну на жену, – в гостиной и молчим. Я курю, она так сидит. Огня не зажигаем. Совсем светло. Читать нельзя, а все видно. День был жаркий, а тут в раскрытое окошко вечерней прохладой веет… хорошо! Курю я и ни о чем не думаю. Вдруг жена говорит и словно с испугом: «Смотри, Стива», и на окно указывает. Я взглянул и, признаться, тоже струсил. Вообразите, по воздуху в белых сумерках плывет небольшой шарик. Так величиной с абрикос. И весь он светится голубоватым светом.

Сивачев при этих словах чуть не подскочил.

– Ну? – сказал он.

Хрущов повернулся к нему и продолжал:

– Сидим мы с ней как зачарованные, а шарик прямо к нам в окошко плывет. Описал по комнате вроде круга, вылетел опять в окно и поплыл прочь. Я очнулся и закрыл окно. И вот что удивительно. Зрелище, могу сказать, восхитительное, а мы замерли в непонятном страхе и шевельнуться боялись.

– Я чуть не умерла. Захватило сердце… – сказала жена Хрущова.

– Что же это было? – спросил Сивачев.

Хрущов пожал плечами.

– Вот здесь-то и оказалось чудо. Чудо инстинкта. После я узнал, что это была шарообразная молния. Бывает такая. Говорят, что, если бы она разорвалась, нас разнесло бы на кусочки. И вот, хотя мы не знали, что это за штука, мы испытали смертельный страх.

– Вы говорите, шарообразная молния? – спросил Сивачев.

Хрущов утвердительно кивнул головой.

– Чудеса! – воскликнул Гришин.

Сивачев встал.

– Пора и на поезд.

Он стал прощаться и сказал Хрущову:

– Вы меня ужасно заинтересовали своим рассказом. Позвольте мне посетить вас, чтобы увидеть так сказать место происшествия.

– Сделайте одолжение. Буду очень рад. По вечерам всегда дома, кроме субботы и воскресенья. Сюда приезжаю, – ответил Хрущов и дал свой адрес.

Сивачев простился и пошел на вокзал.

IV

Сивачев волновался всю ночь и весь следующий день. Шарообразная молния. Что это за штука? Надо непременно узнать о ней все, что можно. Может быть это имеет связь с его наблюдениями.

Быстрый на решения Сивачев в тот же вечер пошел к Сергею Семеновичу Барсукову.

Этот Барсуков преподавал естествознание в трудовой школе, где Сивачев давал уроки гимнастики. Сивачев слышал про него, что он – спец по физике. Куда-то готовится и что-то пишет.

Барсуков сам открыл Сивачеву дверь.

– Ба! Кого я вижу! Какими ветрами занесло? – радушно приветствовал он гостя.

– Я к вам по делу, – ответил Сивачев, пожимая руку Барсукова, – может и смешному, но по делу.

– Отлично! Проходите налево. Я сейчас.

Он стал запирать входную дверь, а Сивачев вошел в небольшую комнату.

– Ну, садитесь, – сказал входя Барсуков.

Он указал Сивачеву на кресло, сел напротив, закурил и сказал:

– Ну, я слушаю вас.

– Я вас буду слушать, – засмеялся Сивачев и без всяких оговорок спросил: – Что вы знаете о шарообразной молнии?

Барсуков с удивлением посмотрел на него, но, увидев напряженное внимание, с которым ждал Сивачев ответа, заговорил:

– Очень немного знаю. Это – один из видов грозовых явлений. Есть молнии расплывчатые. Вы их видели сто раз. В просторечии – зарницы. Грома не слышно, а только вспышки. Потом – линейные. Это когда с треском прорезываются тучи и молния сверкает зигзагами. Самое обыкновенное явление. И третий вид – шарообразная молния. Это – тихий и странный разряд электричества, когда грозовая туча близко к земле и воздух насыщен влагой. Вероятно благодаря влажности электричество как бы капсулируется в шар и висит в воздухе, плывя в нем. Если происходит разряд, то он бывает обычно разрушительной силы. У нас это явление встречается редко, но его можно видеть на Кавказе, а чаще всего оно наблюдается в тропических странах. Ну, что еще? Внешне молния эта представляет собою шар, светящийся красным или синим цветами. Размер шара различный. Чаще бывает с бильярдный шар, но бывает и с голову.

Он замолчал. Сивачев кивнул головой.

– Спасибо! И еще вопрос: можно эту молнию получить искусственно? Ведь линейную молнию можно кажется видеть при разряде лейденской банки или между кондукторами электрической машины?

– Совершенно верно, – ответил Барсуков, – этим вопросом интересовался физик Плантэ. Он брал два намоченных в воде картона; один помещал на подставках, другой подвешивал над первым на расстоянии 40–50 сантиметров. Картоны он соединял с противоположными полюсами батареи аккумуляторов в несколько тысяч вольт и получал небольшой светящийся шарик, который потом разрывался с сильным треском.

– Благодарю вас, – сказал Сивачев, – очень, очень благодарен! Я знал, что вы мне объясните.

Барсуков улыбнулся.

– Пустяки… А зачем вам понадобились эти сведения?

– Пока это мой секрет. Глупость! Но после я вам скажу. Скажу непременно. Вы позволите зайти к вам еще раз?

– Сделайте одолжение. Всегда рад!

V

На следующий вечер Сивачев пошел к Хрущову.

Квартира Хрущовых состояла из трех комнат: прямо из передней – маленькая гостиная, где стоял и письменный стол хозяина; за ней – маленькая столовая с буфетом и книжным шкафом, а за столовой – видимо спальная.

Хрущов сидел в столовой и пил пиво. Он открыл дверь, радушно поздоровался и провел Сивачева в столовую.

– Рад вашему приходу. Скучища адова. Угощайтесь!

Он подвинул Сивачеву стакан, но Сивачев отказался.

Хрущов засмеялся.

– Я и забыл, что вы физкультурник. Чем же вас поштовать? Чаем, что ли?

Он захлопал в ладоши.

На этот сигнал из внутренней двери высунулась растрепанная грузная старуха и прошамкала:

– Чего тебе?

– Ставь самовар и давай нам чаю!

– Не утерпел, – заговорил Сивачев, – очень хотелось видеть всю обстановку пережитого вами случая и снова выслушать ваш удивительный рассказ.

– А, пожалуйста. Я очень рад! Вон там и было.

Хрущов поднялся и со стаканом в руке прошел в гостиную. Налево от двери было раскрытое окно, в углу направо – изразцовая печка и рядом с ней – пианино.

– Вот я здесь сидел, – объяснил Хрущов, опускаясь в кресло подле двери, – а жена – там. Сядьте туда, – и он указал на глубокое кресло между печкой и пианино.

Сивачев сел и очутился против раскрытого окна.

Хрущов стал рассказывать сиповатым, монотонным голосом. Сивачев смотрел со своего места в окно.

Хрущовы жили в третьем этаже, но, несмотря на это, ничто не заслоняло вида из окошка, и Сивачев видел развалины домов, груды щебня, какой-то садик и наконец Семеновский плац, а за ним сбоку – стройную колокольню церкви Мирония.

Он обратил взгляд налево и вдруг замер.

Перед ним за несколькими рядами низких полуразрушенных домов встала потемневшая стена с трещинами, два черных пятна от заколоченных окон и высоко, в пятом этаже, раскрытое настежь освещенное одинокое окошко.

Сивачев как зачарованный не мог отвести от стены глаз.

– Чего это вы так уставились? – спросил Хрущов, прерывая рассказ.

– Удивительный у вас вид… Почти центр города, всего третий этаж, а так далеко видно.

– Кругом дома были, да рассыпались.

– У вас есть бинокль? – неожиданно спросил Сивачев.

– Театральный…

– Все равно… Я так… посмотреть…

– Пожалуйста.

Хрущов принес бинокль и сам ушел в столовую, где зазвенела посуда, а Сивачев поднял бинокль к глазам и стал смотреть.

Да! Это – то самое окно и в нем человек в ермолке. И теперь совсем ясно виден.

– Ну, налюбовались? Пожалуйте чайку выпить.

Сивачев встал и положил бинокль на пианино.

В столовой на столе кипел самовар и на сковороде шипела яичница.

– Вот у меня какая старуха! – сказал Хрущов. – Садитесь и кушайте…

Сивачев торопливо выпил стакан чаю и поднялся.

– Не сочтите меня назойливым, но позвольте притти к вам завтра, – сказал он, прощаясь с хозяином.

– Да хоть каждый вечер, я только рад.

– Благодарю вас! Так я забегу завтра.

VI

Придя домой, Сивачев прежде чем лечь спать взял план Ленинграда и красным карандашом отметил на нем дом, в котором жили Хрущовы.

Теперь эта стена с трещинами будет найдена без' ошибки, сразу.

С этой мыслью он лег в постель, а засыпая думал, что узнает, кто такой этот человек в ермолке и что он делает.

На другой вечер он взял с собой компас, бинокль и отправился к Хрущову.

Было девять часов.

– Отлично! – приветствовал его Хрущов. – Ба, да у вас бинокль с собой? Знатная штука. Хоть астрономией занимайся… – Хрущов взял бинокль и стал его разглядывать. – Эге! «За боевые заслуги». Вроде золотого оружия. Это за что же?

– Так, маленькое дело было, – скромно ответил Сивачев и подошел к окну.

– Ну, наблюдайте, – добродушно сказал Хрущов, – а, я на кухню загляну.

Он ушел, а Сивачев тотчас вынул компас, установил его и, глядя на стену, которую видно было простым глазом, определил по румбу направление линии от окошка до стены. Он записал отметку и спрятал компас, затем ушел в глубину комнаты, сел в кресло, на котором сидел вчера, и направил бинокль на знакомое окошко.

Оно встало перед ним словно в двух шагах. На подоконнике стояли уже приборы и над ними возился человек в ермолке.

Сивачев подробно разглядел его. Это был высокий, сутулый, полный мужчина лет сорока. Энергичное, умное лицо с резким профилем и высоким лбом сразу запоминалось.

Голова его на затылке была закрыта шелковой черной ермолкой, отчего резче выделялись широкий лоб и густые брови.

Он видимо только что установил свои приборы на подоконник, и Сивачев увидел какие-то медные поверхности и провода.

– Батюшки, да вы словно двойные звезды наблюдаете, – проговорил подле него Хрущов.

Сивачев отнял от глаз свой бинокль и сказал:

– Интереснее. Возьмите, Степан Кириллович, бинокль и сядьте у окошка. Сами увидите.

– А, ну! – Хрущов взял бинокль и подошел к окну. – Куда смотреть надо?

– Станьте немного левее, чтобы я мог видеть. Теперь смотрите направо. Видите кирпичную стену, а в ней три окна?

– Вижу. В трещинах…

– Вот! Два окна забиты, а третье светится.

– Вижу. В нем человек в ермолке.

– Он самый. А теперь следите, что он делает.

Сивачев замолчал. Молчал и Хрущов, и оба они следили за человеком в ермолке.

…Они следили за человеком в ермолке.

Сивачев знал, что произойдет дальше, но Хрущов вскрикнул от удивления, когда увидел, как три слабо мерцающих голубоватых шарика один за другим поплыли по воздуху.

– Да ведь это шарообразная молния!

– Она самая. Такая же и к вам в окно залетела.

– Ах, мать честная!..

Сивачев встал.

– Завтра увидите то же самое, – сказал он, – теперь этот человек как-то вернет назад эти шары. Они приплывут к окну и исчезнут.

Он взял бинокль, взглянул и остановился.

– Постойте! Что-то новое…

Хрущов схватил театральный бинокль и подошел к окну. Сивачев увидел, что вместо того, чтобы обратиться к другой машине и установить за окном прутья, человек в ермолке стоял у окна с подзорной трубой и внимательно смотрел в ту сторону, куда уплыли шарики, потом передвинул свою машину, повернул на ней ручку и снова стал смотреть в трубу. И вдруг Сивачев увидел, что труба прямо направлена на их окно.

Сивачеву стало жутко. Он опустил бинокль, а Хрущов помахал рукой, положил бинокль на подоконник и смеясь сказал:

– Я ему ручкой сделал. Интересный случай, но неприятно все-таки попадаться с поличным… Идемте.

Они прошли в столовую, где уже стоял самовар.

– Я его уже давно наблюдаю, – сказал Сивачев. – Как вы рассказали про эту молнию, я сейчас же сообразил. И вот видали?

– Интересно, очень интересно.

– Как вы думаете, что это такое?

– Вероятно ученый какой-нибудь. Делает опыты. Теперь будем его наблюдать. Вот мне и развлечение.

– А я хочу разыскать его.

– Что ж, познакомиться с таким любопытно.

Сивачев собрался уходить.

– Меня-то не забывайте, – говорил Хрущов. – Приходите, вместе смотреть будем, а потом ужинать. Старуха вареники с черникой сделает – язык проглотите.

Он проводил Сивачева до дверей и дружески простился с ним.

Сивачев вернулся домой и тотчас взял план Ленинграда и линейку. Сверившись с записью, он точно уложил линейку по румбу компаса и провел линию от дома, где жил Хрущов. Новая линия пересекла проведенную раньше под острым углом.

Сивачев взглянул на точку пересечения. Она находилась на Глазовой улице.

VII

Утром, взяв с собой обычный чемоданчик с необходимым туалетом, Сивачев поехал к Крестовскому мосту на урок плавания. День был необыкновенно жаркий и Сивачев был рад поплескаться в воде.

Река уже была полна купающимися. Трое из плавающих тотчас вышли на берег, чтобы помогать Сивачеву, так как были лучшими пловцами и готовились в инструкторы. Один из них, парень лет двадцати, с широким, добродушным лицом, с плечами, грудью и руками, словно выкованными из железа, обратился к нему:

– Я, Павел Петрович, покупался только, а помогать вам не буду.

– Это почему, товарищ Груздев?

– Уморился за ночь. На пожаре был.

– На пожаре? Где?

– За Невской заставой, на фанерной фабрике. Часов в десять загорелось, а к девяти утра только-только огонь сбили. Как полыхало – и сказать нельзя! Я там всю ночь и суетился.

Сивачев вздрогнул.

– В десять часов говорите? За Невской заставой?

Груздев кивнул.

Мысли вихрем закружились в голове Сивачева.

«Человек в ермолке. Примерно в десять часов вылетели его шарики… и не вернулись… и он смотрел в трубу в ту сторону. Да! В ту сторону. Но может быть это простое совпадение?»

– Это имени Ногина?

– Она самая.

Сивачев кивнул и вошел в воду. Ему необходимо было успокоиться, притти в себя.

Он нырнул, поплыл на груди, потом на спине, стоя. Ученики следили за его движениями, а он думал.

«Надо разузнать на месте. На этой фабрике он занимался физкультурой и с секретарем коллектива он был в дружеских отношениях. Надо съездить туда и все узнать, что можно. Непременно сегодня же!»

Он вышел из воды и накинул на плечи халат.

Время прошло быстро, урок кончился.

Сивачев вытерся, оделся, схватил чемоданчик и торопливо двинулся в путь.

Трамвай номер двенадцать, потом номер семь. Минут через сорок Сивачев уже подходил к фабрике.

Следы пожара видны были сразу, да и на самой фабрике еще оставалась дежурная часть, зорко следя, не покажется ли где незатушенный огонь. Кругом валялись обгорелые доски и балки, листы железа, битые стекла. Земля была пропитана водой и везде стояли лужи.

Сивачев вошел в правление и знакомой дорогой прошел в комнату коллектива партии.

Секретарь Кумачев, усталый и сразу постаревший, приветливо поздоровался и сказал:

– Какими судьбами?

Сивачев сел и поставил чемоданчик подле себя.

– Да вот про пожар услыхал и решил заехать.

– Погорели, как есть. Штабели досок сгорели и склад. Еле-еле главный корпус отстояли. А как горело! – он махнул рукой.

– А почему загорелось?

– Причина одна – огонь, а откуда он взялся – неизвестно. Думай, что хочешь. Главное, сразу загорелось – и доски и склад. Склад весь закрытый, кирпич да железо. А доски – на дворе. Сторожа если? Народ честный, трезвый…

– Слушай, – сказал Сивачев, – будь друг, пойдем – посмотрим…

Кумачев встал и бросил папиросу.

Они вышли на двор, на котором стояли отдельные корпуса фабрики.

В углу двора на огромной площади чернели груды угля, залитые водой.

– Вот это все, что от досок осталось, – сказал Кумачев. – Костер! Подойти нельзя было. А склад – во!

Он показал на здание в другом конце двора. Оно стояло с закоптелыми стенами, со снятой крышей, с выбитыми стеклами.

– Много добра пропало!

Они вошли в корпус. На земле стояли лужи черной от угля воды, по сторонам высились четыре стены и над ними синее небо.

Сивачев стал осматриваться и вдруг нагнулся: на земле лежал кусок железа необычайной формы.

– Что это?

Кумачев посмотрел и сказал:

– Вот жар какой! Надо думать, это кусок рамы от окна. Видишь, железо и то сплавилось.

– Видишь, железо и то сплавилось, – сказал Кумачев.

– Я возьму, – сказал Сивачев.

– Бери. Такого добра не жалко!

Назойливые мысли мелькали в голове Сивачева.

– Ты не думаешь, что тут поджог? – спросил он.

Кумачев дернул головой.

– Ефрем Мартынович, тебя директор зовет! – закричал с крыльца конторы лохматый человек в серой блузе.

– Иду! – отозвался Кумачев и протянул руку Сивачеву. – Я пошел! Будет время, заезжай домой. Потолкуем, и жена рада будет…

– Спасибо!

Кумачев пошел по двору, а Сивачев направился в правление, чтобы захватить свой чемоданчик.

Было уже четыре часа и он решил проехать к Хрущову и поделиться с ним своими мыслями.

И здесь его встретила новая неожиданность.

VIII

Уже подымаясь по лестнице, он почувствовал какую-то неясную тревогу. Внизу у дверей стояло несколько человек и о чем-то оживленно говорили, причем одна женщина сокрушенно качала головой. На первой площадке разговаривали вполголоса две женщины.

Дойдя до третьей площадки, Сивачев увидал, что дверь в квартиру Хрущовых открыта и в передней стоит сама Хрущова с платком в руке и разговаривает с незнакомцем, а дальше, в гостиной, стоит Гришин.

Сивачев вошел в переднюю и Хрущова, увидев его, обернулась и, не здороваясь, резко и вызывающе спросила:

– Скажите, что вы делали со Степаном Кирилловичем здесь у окошка с биноклями? – она указала на гостиную.

Сивачев смутился.

– А что? Смотрели…

– На что?

Сивачев почувствовал в ее голосе неприязнь.

– Просто на дома… вдаль, – ответил он и спросил в свою очередь: – А в чем дело?

– Он умер… вчера… сразу, – и Хрущова закрыла лицо платком.

На мгновенье у Сивачева помутилось в глазах, но он быстро овладел собой.

Там на столе лежал большой грузный Хрущов…

В гостиной с ним поздоровался Гришин и провел в столовую. Там на столе лежал большой грузный Хрущов. Теперь лицо его не было красно, глаза и рот были полуоткрыты, и когда Сивачев подошел, ему показалось, что Хрущов смотрит на него и что-то хочет сказать.

Гришин стоял подле Сивачева и вполголоса говорил:

– В три часа ночи пришла телеграмма. Приехали с шестичасовым. Старуха рассказывает, что после того как вы ушли, он подошел к окошку и стал смотреть в бинокль. Она со стола убирала и ходила из столовой на кухню. Вдруг что-то треснуло, а потом громыхнуло. Она вбежала, а он уже на полу и мертвый. Она крик подняла. Соседи пришли, его на кровать положили. Доктор был.

– И что доктор?

– С доктором я виделся. Удар, говорит. Что ж, человек полный, шея короткая, любил выпить…

Сивачев бессильно опустился на стул.

Может быть и удар. Может быть и фабрика горела случайно, но в мыслях его оба случая связывались с человеком в ермолке.

Человек этот вчера, выпустив свои шары, не ждал их назад, а смотрел в подзорную трубу и что-то делал подле своей машины. Человек этот позднее навел трубу прямо на окошко в гостиной и несомненно ясно увидел Хрущова с биноклем. Это было жуткое мгновенье. А теперь… фабрика сгорела, Хрущов мертв.

Комната понемногу наполнялась людьми.

Сивачев перебрался в маленькую гостиную и сел там между печкой и пианино, откуда вчера смотрел из своего бинокля.

Он поднял глаза и стал смотреть в сторону зловещей стены. Она поднималась над крышами других домов, и он увидал одинокое окошко. Оно было раскрыто и Сивачеву показалась в нем фигура человека.

Разглядеть его он не мог. Может быть он теперь следит через подзорную трубу за тем, что происходит здесь.

Сивачев оглянулся, ища бинокль, и вдруг на полу у окошка увидал блестящий предмет. Он осторожно подошел, нагнулся и поднял. Сомнения не было. Это была расплавленная и потом застывшая алюминиевая оправа бинокля.

Сивачев зажал свою находку в руке и потихоньку вышел из квартиры.

День выпал исключительный.

Сивачев зашел в столовую, наскоро пообедал и по телефону позвал к себе домой Барсукова.

IX

Вернувшись домой, Сивачев лег отдохнуть. Было уже семь часов.

За стеной тарахтела швейная машина, и он тотчас заснул под ее однообразный шум и проснулся только тогда, когда в соседней комнате раздался голос Барсукова:

– Есть жив человек?

– Есть, есть! – отозвался Сивачев.

Барсуков бросил на стол шляпу, взлохматил свои волосы, опустился на диван и закурил папиросу.

– Чорт возьми, высоконько вы живете. Лез, лез. Ну, что у вас за дела?

– Большое дело, – ответил Сивачев.

– Так. Ну, выкладывайте.

Барсуков выпрямился на диване.

– Скажите, как могло это произойти? – спросил Сивачев, кладя на стол сплавленные кусок железа и оправу бинокля.

Барсуков взял их в руки, внимательно осмотрел и положил на стол.

– Что за вопрос? – ответил он, – это – сплавленное железо, это – алюминий.

– На пожаре могли сплавиться?

Барсуков тряхнул головой.

– Зависит от степени жара. Алюминий свободно, хотя все-таки… Для него нужно 700 градусов. Это возможно. Что касается железа, для этого требуется 1.550. Это уже труднее…

– А если электричество, молния?

– Ну, тогда и золото, и платину сплавишь.

Сивачев кивнул.

– Теперь еще вопрос. Вот вы говорили, что кто-то получил шарообразную молнию…

– Плантэ…

– Ну, вот, Плантэ! А можно ли этакую молнию послать куда-нибудь? Пустить как пулю или мину?

Барсуков пожал плечами.

– Чего теперь нельзя… Сейчас мы еще не знаем этого секрета, но несомненно над этим думают. Да вот вам! Недавно было опубликовано, что Маркони изобрел аппарат для передачи электрической энергии на расстоянии. А у нас в Нижнем профессор Бонч-Бруевич передал электрическую энергию через Волгу. Правда, совсем малой силы, но передал. Понятно, в обоих случаях это не шарообразная молния. Это вероятно вроде радиопередачи, но не все ли равно? В наше время чудеса исчезают или, наоборот, все кругом становится чудесным. Но для чего это вам? Любопытства ради?

– Не только. Тут большое дело, и я к вам обратился, потому что одного вас знаю. Так сказать спеца.

Барсуков пытливо посмотрел на него.

X

С полчаса смотрел Барсуков в бинокль. Потом положил бинокль на подоконник и откинулся на спинку стула. Лицо его покраснело, глаза блестели.

– Да, чорт возьми! – проговорил он, – это занимательно.

Сивачев кивнул.

– Вы видели, как он пускал шары?

– Видел… три шара один за другим…

– И они вернулись?

– Два.

– Значит он смотрел в трубу?

– Смотрел. Потом закрыл окошко. Кажется смеялся. Но что у него за приборы? Кто он?

Барсуков вскочил со стула.

– Ну, а теперь я вам расскажу свои истории, – сказал Сивачев и подробно рассказал про знакомство с Хрущовым, про свои наблюдения, пожар фабрики и смерть Хрущова.

Во время его рассказа Барсуков садился, вскакивал, бегал по комнате и ерошил волосы.

Сивачев окончил, помолчал и спросил;

– Ну, что вы скажете?

– Ах, чорт возьми! Изобретатель, гений, преступник, сумасшедший!.. Все вместе. Можно самому с ума сойти.

– Но что же нам делать?

Лицо Барсукова приняло озабоченное выражение. Он закурил, окружил себя дымом и уже спокойно заговорил:

– Да, задача. Найти его, вы говорите, легко?

Сивачев кивнул.

– Арестовать его нет смысла. Доказать преступления вы не сможете. Понять его приборы – тоже. Да он их испортит. А надо и то, и другое и третье.

– То есть?

– Надо знать тайну его изобретения. Это великое достижение. Размеры его вреда и пользы нельзя и исчислить. Для техники, для войны, для хозяйства, для науки…