Текст книги "Сборник поэзии 3"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

1999

Андрей Добрынин

Однажды девушку я ждал у станции метро. Подъехал толстый "мерседес" и приоткрыл нутро И, пукнув, вылез из него владелец крупных сумм, И внешность мерзкая его встревожила мой ум.

Он жирным потом оплывал, размякнув, словно воск Вытапливался из него, казалось, самый мозг. Как из кастрюли убежать старается квашня, Так циклопический живот свисал поверх ремня.

Всем жирным телом, как пингвин, вихлял он на ходу, Меж пухлых щек таился рот, как геморрой в заду, А настоящий зад его был до того велик, Что мне Царь-пушка из Кремля припомнилась в тот миг.

Когда б бурхую был присущ хоть некоторый такт, Не колыхал бы брюхом он своим движеньям в такт, Шесть подбородков он бы скрыл под черной паранджой И в темной комнате сидел, всему и всем чужой.

Не зря буржуев невзлюбил трудящийся народ Ведь он же видит, что буржуй – почти всегда урод. Взять Березовского – и он, который всех умней, Большеголов и суетлив, как черный муравей.

Любви не купишь, хоть потрать на это миллион, Ведь эстетическим чутьем народ не обделен. Он на буржуев посмотрел и говорит:"Мерси, Таким уродам никогда не править на Руси".

Чтоб не могли буржуи впредь рабочих озлоблять, В буржуи лишь красивых дам должны мы зачислять. Такой буржуй покончит вмиг с бакунинским душком, В постели все обговорив с рабочим вожаком.

И кто, увидев стройный стан на стройных же ногах, Посмеет заикнуться тут о нормах и деньгах. Коль вертит попкой капитал, имеет нрав живой, То на тарифы всем плевать и кодекс трудовой.

Пусть красотой капитализм пленяет все сердца. Блюди, буржуйка, красоту фигуры и лица, А разжирев и подурнев, не осуждай народ, Когда тебе он крикнет:"Прочь! Отныне ты – банкрот!"

1999

Андрей Добрынин

Хочешь ты Гитлером стать? Смелый ты малый, однако, Гитлером стать нелегко – это тебе не Чубайс. Помни: для этого ты должен прилежно учиться, Мудрость фашистских наук вдумчиво должен познать. Это позволит тебе в людях достоинства видеть, Тех же, чье сердце черно, прочь отстранять от себя. Много героев вокруг: вот линзоблещущий Гиммлер, Геринг, браздитель небес, чистый душой Риббентроп. Если же низкий Чубайс, масть у лисы одолживший, Льстиво к тебе подползет – ты его прочь отгоняй. Годен он только на то, чтоб, охраняя концлагерь, Русских ленивых рабов палкой лупить по башке.

1999

Андрей Добрынин

Гитлера конный портрет ты в кабинете повесил, Но через это ничуть ближе не стал ты к вождю. Сделайся чище, добрей, искренней и благородней Фюрер тогда со стены сам улыбнется тебе. Только достойных берут в светлое зданье фашизма, И понапрасну туда хитрый крадется Чубайс. Да, причинил он вреда русским немало, не спорю, Но не идеи вождя к действию звали его. Рыжей своей головой думал он лишь о наживе Думать о чем-то еще он никогда не умел. Грабя тупых русаков, денег он нажил немало, Но ни копейки не внес в кассу НСДАП. Он по природе своей попросту мелкий мазурик, Многие люди хотят вырвать кадык у него. Если и вырвут – так что ж? Плакать фашисты не станут, Дело он сделал свое – время пришло уходить. Много примазалось к нам жуликов типа Чубайса, Партия, дайте лишь срок, освободится от них. Юноша! Честно плати взносы в партийную кассу, В этих деяньях простых и познается фашист.

1999

Андрей Добрынин

Из дверей ресторана Начала ты разбег, Но нелепо и странно Повалилась на снег. Роковая картинка В моем сердце навек Как большая снежинка, Ты ложишься на снег.

Из кабацкого гама Ты ушла налегке В белой шубке из ламы И с бутылкой в руке. Ты в дверях отмахнулась, Услыхав мой вопрос, Но на льду поскользнулась И расквасила нос.

Ты исполнила сальто, Как больной акробат. Тебя поднял с асфальта Милицейский наряд. И пока ты грузилась В милицейский фургон, Ты дралась, материлась И ревела, как слон.

Я следил за огнями, Что мелькали во тьме. Только сумку с деньгами Ты оставила мне. Только пачку резинок Неиспользованных, Чтобы в ходе поминок Надували мы их.

Надо выпить флакончик И добавить чуть-чуть, А потом и гондончик Можно будет надуть. Пусть летают резинки Над столами друзей Мы справляем поминки По любимой моей.

1999

Андрей Добрынин

Мой сон тяжел и беспокоен И полон жутких сновидений. Я устаю от них, как воин От продолжительных учений.

За мной гоняются маньяки И обзываются обидно И делают такие знаки, Что даже выговорить стыдно.

Наваливаютя толстухи И душат, душат телесами, И я встаю с утра не в духе, С больными, красными глазами.

Со смехом чахлые нимфетки Мне демонстрируют мохнатку, И я, как яблоко на ветке, Клонюсь физически к упадку.

Я совершенно обессилел, Мне с ветки хочется сорваться. Меня видения бесили, Но я устал сопротивляться.

Так изнуренному солдату Огонь врага уже не страшен, Так с криком падают орлята С подточенных прибоем башен.

Они кричат, но не от страха Ведь им бояться надоело, Они хотят вонзить с размаху В седины вод седое тело.

Они хотят познать пучину И я хочу, избранник рока, Познать бесстрашно, как мужчина, Пучины блуда и порока.

1999

Андрей Добрынин

Есть для сердца один непреложный закон Если сердце пытается вырваться вон, Совершить, оборвавшись, последний прыжок Ты его удержать не пытайся, дружок.

Наша память, заполненная суетой, Как холопка, отлична от памяти той, Что живет в нашем сердце в подобии сна, Но в последний наш час оживает она.

Слишком многое ты из былого забыл Те места, где был счастлив, и ту, что любил. Твое сердце, срываясь в последний полет, Вдруг закружит тебя и в былое вернет.

Ты внезапно вернешься к знакомым местам, Ты не вспомнишь – ты просто окажешься там, И овеет лицо, поцелуя нежней, Возвратившийся ветер вернувшихся дней.

Все там будет родным – до мельчайшей черты; С удивленьем великим подумаешь ты, Что прекрасен был твой заурядный удел И ничком упадешь прямо там, где сидел.

1999

Андрей Добрынин

По издательствам авторы ходят, Но у них ничего не выходит, То есть время от времени их издают, Но вот денег нигде не дают.

По издательствам авторы ходят, Но до них все никак не доходит, Что издатель не друг, не помощник, а враг И горазд лишь на тысячи врак.

Труд художника – каторга, жизнь – кутерьма, И издатель об этом наслышан весьма, Но от жалости он беспредельно далек, Ибо любит лишь свой кошелек.

Он твердит:"Вздорожала бумага, До банкротства осталось полшага",Сам же ездит кутить в Акапулько Вот такая занятная мулька.

Но подходит к финалу издателей век, На расправу ведь крут трудовой человек, Скоро встанет художников масса На борьбу против вражьего класса.

Будет автор цениться тогда не за стиль, Не за искренность чувства и прочую гиль, А за верность руки и прицела, То есть за настоящее дело.

Коль издателя жирного выследишь ты, И завалишь его, и доставишь в кусты, Где друзья тебя ждут с нетерпением Лишь тогда назовут тебя гением.

1999

Андрей Добрынин

Когда мы стали знамениты, Стал разный люд вокруг ходить И составлять подобье свиты, Стараясь как-то угодить.

Но непросты мои потребы, Мне трудно угодить сполна. Не надо мне воды и хлеба Подайте мяса и вина.

Обильно мясо поперчите, Чтоб жрал я жадно, словно зверь, И потихоньку уходите, И за собой закройте дверь.

Я не намерен вкусных трапез Со всяким сбродом разделять, Кто знает, как звучит анапест, Зато не знает слова "блядь".

Бесспорно, тот в душе мерзавец, Чья речь цветиста и легка, Но кто дрожит, как жалкий заяц, Перед стаканом коньяка.

Лишь отвратительный мошенник И прирожденный ренегат Хватается за пачку денег И лишь потом – за женский зад.

Меня не трогает ваш ропот, Все то, что днесь я произнес, Мне подсказал житейский опыт, Оплаченный годами слез.

Вы не подыщете ответа На эту правильную речь. Вы плавно соскользнете в Лету, Стремясь и впредь себя сберечь.

Задумайтесь – как вы живете? Слепые черви так живут. О вас ни сказок не расскажут, Ни даже песен не споют.

Я пожираю мясо с кровью, Не забывая о вине. Да, это все вредит здоровью, Но это все как раз по мне.

Андрей Добрынин

Бормочет в страхе и восторге Вокруг столпившийся народ: "Да, парень скоро будет в морге, Но как он все же смачно жрет!"

1999

Андрей Добрынин

Перед голодом все мы нестойки, Ты еще и не нюхал его. Глянь, как роются люди в помойке, Не стесняясь уже никого.

Спазмы тискают бедный желудок, Выжимая томительный сок И твердя, что большой предрассудок Отвергать из помойки кусок.

Эти люди привыкли к злословью, Да и кто их считает людьми? Будь как все, презирай на здоровье,Презирай, но сперва накорми.

Презирать, разумеется, проще, Только ты не спеши презирать. Человек превращается в мощи, Стоит несколько дней не пожрать.

Вот и ты попоститься попробуй, Чтоб узнать, как живет эта рвань, Как навязчивый голод со злобой Мертвой хваткой сжимает гортань.

Ничего, тебя голод не скосит, А глядишь, через нескольк лет Тебя даже никто и не спросит, Хочешь этого ты или нет.

1999

Андрей Добрынин

Есть поэты, которые ездят все время, К ним относится друг мой Вадим Степанцов. Аполлон возложил на него это бремя, Записав его в корпус особых гонцов.

Где-то люди живут удручающе мелко, Их божественной сути приходит конец, Но промчится в пространстве незримая стрелка, И за нею свой путь устремляет гонец.

Не услышать иным, как свистят эти стрелки, Помечая готовые пасть города, Но Вадим в рюкзачок собирает безделки И спасателем скромным стремится туда.

Временами враждебны ему обстоятельства, Но настолько его убедительна речь, Что всегда из-под жутких завалов стяжательства Успевает он души живые извлечь.

Если где-то духовность приходит в упадок И невежды глумятся над верой отцов, То посланник небес восстановит порядок, А зовется посланник – Вадим Степанцов.

1999

Андрей Добрынин

В синих прожилках, в подкожных комках целлюлита Ноги толстухи пред взором моим вдруг повисли. Я посмотрел на такое уродство сердито И погрузился в привычные мрачные мысли.

Как она влезть ухитрилась на верхнюю полку? Да и как спустится – тоже не очень-то ясно. Знаю – сидит и бормочет себе втихомолку: "Пусть я телесно дурна, но духовно прекрасна".

Что ж, утешайся нелепицей этой, толстуха, И поглощай, как и ранее, центнеры корма. Разве вместилищем быть для высокого духа Может такая по-жабьи бугристая форма?

Знаю: в душе ты коварна, подла, кровожадна, И подольститься ко мне не пытайся – не выйдет. Кто красоту уничтожил в себе беспощадно, Тот и в других, несомненно, ее ненавидит.

Вот почему я гляжу наподобие волка; Вот почему перед тем, как сейчас ты проснулась, Смазал я салом ступень для влезанья на полку, Чтобы с нее ты всей тушей в проход навернулась.

1999

Андрей Добрынин

Посталкогольные психозы Мне несказанно надоели. Мерещится такая пакость, Что прям глаза бы не глядели.

Ума не приложу, что делать, Какое тут придумать средство. Зачем так быстро ты промчалось, Мое безводочное детство?

Поскольку дети не бухают Им это мамы запрещают То жизнь их зависти достойна Психозы их не посещают.

Но дети постоянно хнычут И своего не ценят счастья. Гляжу на них – и временами Не в силах в бешенство не впасть я.

О чем вы хнычете, мерзавцы? Еще вы горя не видали, А там наступит время пьянства И все, и поминай как звали.

От пьянства никуда не деться, Коль ты самец и ходишь в брюках, И растворится ваша личность В бреду, в скандалах, в жутких глюках.

Так наслаждайтесь счастьем жизни, Срывайте в детстве жизни розы! Вам хныкать не о чем, покуда У вас не начались психозы.

1999

Андрей Добрынин

Разливаются песни над морем, И глупы эти песни настолько, Что желудок мой раньше сжимался, Словно рвотную пил я настойку.

Это пенье был вынужден слушать Я практически круглые сутки, И естественно, что в результате Я слегка изменился в рассудке.

Я стараюсь иметь на кассете Каждый шлягер явившийся свежий И мурлычу под нос постоянно Песни сладкие южных прибрежий.

Пусть меня от них раньше тошнило, Но теперь-то уже все в порядке. Нынче даже сладчайшие песни Для меня недостаточно сладки.

Стал я бодрым, живым, энергичным, С металлическим блеском во взоре. Это сделали сладкие песни, Что звучат постоянно на море.

Стал мой голос уверенно-громок, Обзавелся я властной повадкой. Канул в прошлое робкий писака, Все слова говоривший с оглядкой.

Там же скрылись все мрачные песни, Да и прочие там же исчезли, И я слушаю сладкие песни, Сидя в легком пластмассовом кресле.

Беспокоиться не о чем в жизни Если что-то тебя беспокоит, Щелкни пальцами официанту, И он все в лучшем виде устроит.

1999

Андрей Добрынин

Испареньями южная даль не размыта, А волнами оплескана, ветром продута. Воедино все сущее в ясности слито, Словно мыслится все побережье кому-то.

И гора, что сомлела, окутана лесом, И слоистою плотью осыпалась в море, И несмелая дымная гроздь под навесом Есть всему свое место на ясном просторе.

Эта ясность покажется вдруг нереальной, Словно мир – божества гармоничная греза, И на камень оград, как на жертвенник скальный, Ритуальной завесой взбираются розы.

В море ветер пускает пугливые блики, К беспредельности рвется листва вырезная Сочетал их в гармонии некто великий, Сокровенное слово во сне вспоминая.

Никакая утрата тебя не постигнет И не будет страшна никакая опасность, Коль в душе сокровенное Слово возникнет То, что даст тебе выразить здешнюю ясность.

1999

Поэт находится в странной роли Он, при амбициях всех своих, Лишь пыльный фикус, стоящий в холле Профилактория для слепых.

Решил, наверное, кто-то где-то, С унылым тщаньем наш мир творя, На всякий случай включить поэта В состав мирского инвентаря.

Пылится фикус под низким кровом Средь равнодушья и духоты, Чтоб в учреждении образцовом Имелось нечто для красоты.

Растенье дремлет под слоем пыли, В неясных грезах текут года, А мимо бойко снуют слепые Без провожатых туда-сюда.

1999

Андрей Добрынин

Добрынин был поэт огромный, А Пеленягрэ просто крупный На этой почве Пеленягрэ Взрастил свой замысел преступный.

Он приглашал коллегу в гости И там закармливал, как свинку, Добрынин же, как все поэты, Был рад пожрать на дармовшинку.

Но он не чувствовал подвоха В гостеприимстве Пеленягрэ, А песенник сладкоречивый В его еду всыпал "Виагру".

Как он дошел до этой мысли, Хитрец, заешь его подагра? Шашлык-машлык и зелень-мелень Везде таилася "Виагра".

Вот говорят, что молдаване Все простоваты от природы, А я скажу, что очень редки Такие хитрые народы.

Сравнятся с ними в прохиндействе, Пожалуй, только эфиопы, Да и не нынешние даже, А те, что жили до потопа.

Добрынин, прежде хладнокровный, Вдруг стал до женщин страшно падок. Число любовниц возрастало, Здоровье же пришло в упадок.

А он все поглощал "Виагру" И вот дошел до приапизма, Но если заимел такое, То все, каюк, пишите письма.

Об этой гибельной хворобе Не стоит думать как о чуде. Все приаписты, несомненно, Больные, конченые люди.

И тот, кто с завистью взирает На фаллос, вечно утолщенный, Пусть знает: перед ним страдалец, На казнь судьбою обреченный.

Андрей Добрынин

Томимый зудом приапизма, Добрынин тратил силы в блуде. Плевать хотел он на советы, На то, что говорили люди.

Для приаписта труд любовный Гораздо больше, чем привычка. Остановиться он не может И догорает, словно спичка.

Так догорел поэт Добрынин, И стал, заешь его пдагра, Один поэт огромный в мире Виктор Иваныч Пеленягрэ.

1999

Андрей Добрынин

С жутким хрустом толстуха по гальке идет, И в глазах у толстухи ни проблеска нет. Безобразье толстуху ничуть не гнетет Для нее это слишком абстрактный предмет.

При ходьбе сотрясается складчатый торс, Ягодицы – как чаши огромных весов, Из промежности лезет седеющий торс, Выбиваясь из-под допотопных трусов.

Попирает чудовище гальку – хрусть-хрусть, К шашлычкам по асфальту подходит – вжик-вжик. Пусть потом она плюхнется в море – и пусть Возмущенное море зальет Геленджик.

Всякий город, где терпят подобных толстух, Этой участи горькой достоин вполне, Ведь в толстухах поруган таинственный дух, Ощущаемый в девушке, в ветре, в волне.

О бугристая, жабья, безмозглая плоть, Вся в прожилках, ветвящихся вроде корней! Я мечтаю булавкой тебя уколоть, Чтобы сквозь эти складки пронять побольней.

И когда тебя эта булавка кольнет А ее окунул я в волшебный настой То в гляделках твоих та девчушка мелькнет, Что тобою была и цвела красотой.

1999

Андрей Добрынин Чуть шевельнусь я – и кричу от боли. Всему виной – избыток алкоголя. Не рассчитал движение одно И вот лежу на койке, как бревно.

В боку при всяком выдохе недобро Похрупывают сломанные ребра, И только захочу вздремнуть чуток Боль прошибает, как электроток.

Я сам немыт, и все смердят в палате, А сетчатые шаткие кровати Придумал, верно, кто-то из СС Мы спим на них, согнувшись буквой "С".

А при кормежке весь кипишь от злости С такой-то дряни как срастутся кости? Но ведь управы не найти нигде Вот так и жрешь перловку на воде.

Ты полагал, что ты – крутая птица, Однако есть районная больница, Пусть там леченье – пытка и страда, Но там гордыню лечат без труда.

Пойду в сортир я мелкими шажками, С курящими там встречусь мужиками И, уловив их взгляды на лету, Во всех глазах смирение прочту.

1999

Известно, что мы все играем роль Кому какая в жизни выпадает, Но ежели за нас возьмется боль, То все наигранное с нас спадает.

Ты в роли избранной стяжал успех, Но это только внешнее отличье, И боль, придя, уравнивает всех, Но тех – в ничтожестве, а тех – в величье.

Амбиции, претензии – пустяк Перед нуждой в спасительном уколе, И остается лишь простой костяк Из мужества, терпения и воли.

Куда трудней не в спорах побеждать, Не в бегство обращать чужие рати, А до утра ни стона не издать, Чтоб не будить соседей по палате.

1999

Андрей Добрынин

Зря притязает на титло поэта Тот, кто не в силах сочинить сонета, Ведь только тот, кто знает ремесло, Носить достоин славное титло.

Безрукий дурень отрицает это. "Корпеть над формой – низко для поэта",Он повторяет – для него мало Сонетных строчек строгое число.

Бездарность, хоть безмерно многословна, К себе относится весьма любовно И в перл возводит всякое вранье Хоть и дерьмо, а все-таки свое. Дыши, поэт, размеренно и ровно, Напрасный труд – оспоривать ее.

1999

Фанаберии мало в простом человеке, Принести ему радость – нетрудное дело. Можно жарить, к примеру, при нем чебуреки, Чтобы корочка в масле кипящем твердела;

Чтоб ему улыбались гречанки и греки, Чебурека ворочая плоское тело, Чтоб сто грамм наливали ему как в аптеке, Если б крепости винной душа захотела.

Человек о своих забывает невзгодах, Погрузив в золотое пузцо чебурека Полукружья зубов и обкапавшись соком. Вспоминает он вдруг, что приехал на отдых, Что обжорство естественно для человека, Что нельзя натощак размышлять о высоком.

1999

Андрей Добрынин

Заполнили весь мир своей игрой На тростниковых дудочках сверчки; На фоне звезд, над темною горой Висят мутно-лиловые мазки.

Мне не понять, что означают те, Начертанные кистью неземной, Таинственные знаки в высоте, Вращаемые медленно луной.

Магические кольца и крюки, Пронзенные звездою кое-где, Плывут в ночи подобием строки, В осмысленной безмолвной череде.

Под ними бухта бликами кипит, Беззвучного движения полна, И тополя, вонзенные в зенит, Окатывает отблесков волна.

И словно книгу моря и земли Под звездами пролистывает бриз, И словно знак внимания, вдали На небо указует кипарис.

Как будто все возможно сочетать В единый текст, коль подберешь ключи, Коль сможешь эти знаки прочитать, Под звездами плывущие в ночи.

1999

Андрей Добрынин

Как декорацию из-за кулисы, Ночью увижу я домик с балконом В свете, что льется на три кипариса, Мечутся бабочки в танце бессонном.

Мыши летучие вкось пролетают, Трепетным летом наполнив округу, С лету звезду ненароком хватают И выпускают, пища от испуга.

Света мазки на бетоне дорожек Четко распластаны, как на картине; Свет, что на тополь упал из окошек, Резво взбегает по листьям к вершине.

А над вершиной луна проплывает, Свет распылив по горе темнорунной. В домике бриз занавески вздувает, Словно одежды на девушке юной.

Слышатся смех и обрывки беседы, Звоном сверчков отвечает округа, И наплывает подобием бреда Чувство утраты последнего друга.

Глядя на домик под шиферной крышей С лунным сияньем, текущим со ската, Чувствую я всю безмерность небывшей, Но надрывающей сердце утраты.

1999

Андрей Добрынин

По кипарисовой аллее, Что к морю медленно спускалась, В обнимку мы брели и млели, Как отдыхающим казалось.

Я млел один на самом деле Вы лишь помалкивали злобно. Освободиться вы хотели, Но это было неудобно.

Я был директором в столице, А вы – сотрудницей простою, И вы, чтоб места не лишиться, Решили мне отдаться стоя.

Вам было некуда деваться, Уж так судьба распорядилась, Что приходилось отдаваться, А возражать не приходилось.

Я вас притиснул к кипарису И в ходе суетливых фрикций Сумел, под стать ночному бризу, В природе южной раствориться.

Я принял в душу шум прибоя, Цикад размеренные звоны, И звезд миганье в гуще хвои, И в море парус отдаленный.

Тот парус сквозь ночные воды Плыл романтическим фантазмом... И лицезрение природы Вдруг обернулося оргазмом.

Я дико заревел в восторге (Все псы откликнулись в округе) И вырвал уд из вашей норки, Мгновенно сжавшейся в испуге.

Ко мне вы протянули руки И что-то забубнили жалко, Но я, застегивая брюки, Заторопился прочь вразвалку.

Не собирался я возиться Со слабой женскою породой. Да, через вас я смог добиться Совокупления с природой.

Андрей Добрынин

Но мы за то сполна сочтемся: Покуда отдыхайте вволю, Когда же мы в Москву вернемся, Я вас, пожалуй, не уволю.

1999

Андрей Добрынин

Фольга воды измята ветром И бухта вся пршла в движенье, А мы под соснами бульвара Сидим и пьем вино "Улыбка".

Безвольные тела – на гальке И суетящиеся – в волнах. Мы улыбаемся друг другу, Вдыхая запах теплой хвои.

Мускатный привкус мы смакуем, Блаженно прикрываем веки И видим из-под век вращенье Тяжелой отблесковой лавы.

Вина друг другу подливаем И после чокаемся молча. К чему слова, когда полны мы Благоволения друг к другу?

За будущее мы спокойны, Мы знаем: скоро чебуреки По специальному заказу Нам приготовит грек радушный.

Мы с другом очень любим греков, И всех людей, и эти сосны, И эту скромную собаку, Бредущую между столами.

Лень рифмой связывать все это, Да и неправильно по сути, Ведь счастье есть набор фрагментов И не слагается в картину.

Нетривиальной этой мыслью Спешу я поделиться с другом, И друг, задумавшись надолго, Затем берется за бутылку.

Должно быть, правильно сказал я, Коль хочет выпить друг за это, И, лязгнув дверью, из подсобки Уже спешит к нам грек с подносом.

Но мы ему не просто платим И отсылаем равнодушно Мы непременно потолкуем С прекрасным этим человеком.

1999

Андрей Добрынин

Завидую я террористу Хаттабу: Хотя и похож он на злобную бабу, Хоть глазки его не умнее, чем птичьи, Но все же Хаттабу присуще величье.

Ему удалось стать несметно богатым, Втереться в друзья к мусульманским магнатам, Он даже с великим Басаевым дружен И срочно всему человечеству нужен.

Порой донимают тебя конкуренты Так пусть их Хаттаб разнесет на фрагменты, Взорвет одного, помолившись Аллаху, Чтоб все остальные обдулись со страху.

Он нужен военным – как символ победы, Он нужен спецслужбам – для тихой беседы, Он нужен юстиции, нужен заказчикам И служит востребованности образчиком.

Хаттаб в камуфляже – ну в точности жаба, Но в мире имеется спрос на Хаттаба, А вот на поэта такового нету, Молись он хоть идолам, хоть Магомету.

Я тоже хочу стать директором банды, Чтоб вырвать у недругов вспухшие гланды, Пускай обо мне говорят, размышляют, Когда же прославлюсь – пускай расстреляют.

Вы знать обо мне ничего не желали, Но я заложу динамита в подвале, И так вас тряхнет непосредственно в комнате, Что вы меня, суки, надолго запомните.

1999

Андрей Добрынин

Упал на море тяжелый пласт, Ящера гор громадный язык Мыс под названьем Идокопас, Путь преграждающий в Геленджик.

Его обрывов слоистый срез, Его курчавых лесов руно Все сглажено, стерто и смягчено Розово-дымным светом небес.

Светится в небе узкая щель, В красно-лиловом тает дыму. Сверчок настраивает свирель, Дремотной трелью встречая тьму.

С откоса летит на другой откос, Вдоль всех перепархивает излук Древесных дудочек светлый звук, Чуждый людских восторгов и слез.

За миг, в который закат погас, Домчатся трели певцов ночных До самого мыса Идокопас, Где друг неведомый слушает их.

1999

Андрей Добрынин

С тех давних пор промчался как будто век На геленджикском пляже я был первый человек.

Имел я скромный бизнес и был почти богат, Велосипеды водные сдавая напрокат.

И водный мотоцикл, ревущий, словно танк, И доски для виндсерфинга, и даже акваланг.

Я восседал в шезлонге от шума в стороне, А денежки тихонечко стекалися ко мне.

Я с болью вспоминаю тот злополучный день, Когда упала на меня внезапно чья-то тень.

Зевнул я заунывно и веки разлепил, Тебя увидел над собой и сразу полюбил.

На пляже твоя внешность производила шок: На коже золотящийся пленительный пушок,

Всех линий совершенство, стан гибкий, как лоза, И темные, огромные, нескромные глаза.

Спросила ты о чем-то – и я, как психопат, С шезлонга бешено вскочил, ответив невпопад.

Я начал суетиться, стараясь дать понять, Что все твои желания намерен исполнять.

Увы, глупец, я взялся за груз не по плечу, Не ведал я, в какой провал в тот миг уже лечу.

Всего, всего и сразу хотела в жизни ты, А я противиться не мог веленьям красоты.

Хотела ты на лыжах взрывать морскую гладь, Хотела украшения у греков покупать;

Хотела ты мой скромный автомобиль "Ока" Чтоб вдребезги его разбить, летя из кабака;

Купаться в акваланге, кататься на доске, А вечером вовсю кутить в шикарном кабаке.

А я хотел улыбку сорвать с любимых губ И был, как все влюбленные, необычайно глуп.

Да, глупостей в ту пору я делал без числа, Но не слабела дурь моя, а с каждым днем росла.

Андрей Добрынин

Меня пугал порою очередной расход, Но целовала ты меня – и я урчал, как кот.

Чтоб выполнить желанье какое-то твое, Я продал конкуренту подводное ружье.

Лиха беда начало – я так же промурлыкал Все доски для виндсерфинга и водный мотоцикл.

Могло созреть желанье в тебе в любой момент, И наготове денежки держал мой конкурент.

Любовью безрассудной пылая, как дикарь, Я конкуренту за гроши сбывал свой инвентарь.

Я видел – к конкуренту теперь идет народ, А я – не нужный никому осмеянный банкрот.

На геленджикском пляже я свой утратил ранг, Один от роскоши былой остался акваланг.

Софрон Апостолиди, жизнелюбивый грек, Был мой везучий конкурент и ловкий человек.

Любимую на море я часто видел с ним Теперь один лишь акваланг был козырем моим.

Пришел дружок с бутылкой и мне поведал он: "Твою москвичку закадрил и трахает Софрон".

И ненависть к любимой тогда я ощутил, И в глубине души залег коварства крокодил.

И пробил час возмездья! Явилась ты ко мне И молвила:"Поплавать я хочу на глубине.

Прости засранку, котик, что долго не была, Но как-то вдруг нахлынули различные дела.

Дай акваланг мне, котик – ведь мы с тобой друзья, И в ресторан меня сводить тебе позволю я".

Изобразил я радость улыбкою кривой, И на баркасе мы за мыс отправились с тобой.

В душе хвостом ударил коварства крокодил Ведь из баллонов воздух я заранее стравил.

В открытом море блики водили хоровод, Свет колыхался, как вуаль, в бездонной толще вод.

Андрей Добрынин

Пророчески-шутливо ты вскрикнула:"Тону!" И плюхнулась спиной вперед, и понеслась ко дну.

В тупом оцепененье я ждал примерно час И лишь потом завел мотор и вспять погнал баркас.

Все видели, как в лодку садилась ты ко мне: Пришлось собрать спасателей – искать тебя на дне.

Но донные теченья твой труп уже снесли Тебя искали целый день и все же не нашли.

А труп прибило к пляжу через четыре дня Я на рассвете там бродил, и ты нашла меня.

Раздуться ты успела до жуткой толшины И на меня таращила гляделки из волны.

Белесые гляделки без проблеска ума. Исчезла лживая краса – осталась суть сама.

Был водорослей полон разинутый твой рот. Я крикнул:"Боже! Чем привлек меня такой урод?!"

Мне жизнь моя явилась загубленная вся, И я накинулся на труп, в тоске его тряся.

Я крикнул:"Как ты смела закончить жизни цикл?! Где доски для виндсерфинга, где водный мотоцикл?!

Где флот катамаранов, гда плата за прокат?! Где золотые времена, когда я был богат?!

Верни мои былые безоблачные дни! Верни мое имущество, обманщица, верни!"

Но ты была недвижна – недвижна и нема, И я сошел, естественно, от ярости с ума.

Смешалось все былое в башке моей больной Теперь уже не помню я, спала ли ты со мной.

Я все соображаю, но по ночам не сплю Курортниц припозднившихся во мраке я ловлю.

Кричу, подкравшись сзади:"Выкладывай лавэ!" И бью доской для серфинга ее по голове.

Все действует совместно – мой крик, удар и тьма, И дамочка, естественно, лишается ума..

Андрей Добрынин

На море едет дама, полна ума и сил, Назад же возвращается законченный дебил.

Не стоит огорчаться, коль так произошло, Ведь дамочки используют порой свой ум во зло.

И коль рехнулась дама – невелика беда: Такая никому уже не принесет вреда.

1999

Андрей Добрынин

Гремит оркестр, и ветки клонятся Над бледным личиком с тоскою: Несут на кладбище покойницу, Всю жизнь не знавшую покоя.

Она и в Турцию моталася, Тюки тряпья везя оттуда; И магазин держать пыталася "Фарфор, фаянс, стеклопосуда";

Она дружила с рэкетирами, Не слишком много им давая; Она вела обмен квартирами, Старушек робких надувая;

Среди знакомых то косметику, То гербалайф распространяла; Несла такую энергетику, Что даже время обгоняла.

Деньгу имея каждый день свою, Она стремилася к тому же Свою судьбу устроить женскую, Найдя богатенького мужа.

Высокий жребий, в жизни выпавший, Застал счастливицу на страже: Богач, с утра уже подвыпивший, Подсел к ней на канарском пляяже.

И злобного предпринимателя Она заставила жениться... Не уставали наблюдатели Ее везению дивиться.

Удача эта беспримерная У многих вызывала ропот. Над этой женщиной, наверное, Господь поставил некий опыт.

То был эксперимент Всевышнего, Гомункул из волшебной колбы... Но муж однажды выпил лишнего И дал жене бутылкой по лбу.

Жизнь устремлялась к изобилию, А прервалась на редкость глупо, И осквернила все усилия Брезгливая ухмылка трупа.

Андрей Добрынин

И Бог не спас от этих крайностей, Поскольку, рассуждая строго, Судьба, сцепление случайностей, Значительно сильнее Бога.

1999

Андрей Добрынин

Заботы мира, здесь я не ваш, Вот оно – все, что стоит иметь: Бутылка муската, сыр и лаваш, Чеснок, помидоры – добрая снедь.

И не найдется прочней преград, Нас отделяющих от забот, Чем дикие розы и виноград, Образовавшие зыбкий свод.

Падает ветер в листву стремглав, Тени текут по белой стене, И предвечерний морской расплав Лучами сквозь листья рвется ко мне.

А к ночи бессонный ветер морской Бессвязной речью займет мой слух. Пусть его речь и полна тоской, Но эта тоска возвышает дух.