Текст книги "Разработка"

Автор книги: Андрей Константинов

Соавторы: Евгений Вышенков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Андрей Константинов, Евгений Вышенков
Разработка
(Свой-чужой-001)

Авторское предисловие

Обычно предисловие к книге писать значительно легче, чем саму книгу – оно и понятно, и объем поменьше, и задача – попроще…

Но в данном конкретном случае, честно скажу, я изрядно помучился именно с написанием предисловия. Нет, книга тоже давалась нелегко – и не мне одному, кстати, потому что роман «Свой-чужой», как и «Тульский – Токарев», мы делали вдвоем с моим другом еще с университетских времен Евгением Вышенковым.

Сразу хочу оговориться: «Свой-чужой» – это не продолжение «Тульского – Токарева». «Свой-чужой», скорее, продолжение разговора на тему, поднятую в «Тульском – Токареве», но продолжить этот разговор мы решили в несколько ином ракурсе. Возникает вопрос – если разговор, то с кем, собственно? На этот вопрос ответить, как раз, легче всего – с Вами, Уважаемый Читатель, только с Вами…

С другими вопросами сложнее. Предполагается, например, что в предисловии автор должен кратко объяснить – о чем, собственно говоря, книга? Чтобы получить полный и развернутый ответ на этот вопрос, нужно просто прочитать книгу. Ну, а если не прятаться за спасительную формулу: «Читайте роман, там все написано»? Если не прятаться – тогда, наверное, станут понятными мои сетования на то, что писать предисловие было трудно…

«Свой-чужой» – это не детектив и не боевик. И это не «производственный роман», где рассказывается о технологии внедрения сотрудника МВД в «мафию» и о технологии обратного процесса – внедрения человека «мафии» в МВД.

Мы с Евгением старались написать книгу о жизни, но так, чтобы ее интересно было читать.

Если коротко, то «Тульский – Токарев» – это роман о мужской дружбе и воинской доблести, а «Свой-чужой» – книга о мужской вражде и о столкновении разных «правд жизни». «Свой-чужой», в какой-то мере – роман о том, какой тяжелой и кровавой может быть дорога к раскаянию, к попыткам понять, что мир не делится просто на «белых» и «черных».

Нам с Евгением хотелось рассказать историю о красивых людях, красивых, несмотря на то, что каждый из главных героев – ошибается, ошибается каждый по-своему, но цена ошибки каждого – очень высока.

Наверное, книга в целом получилась грустной, хотя я надеюсь, что некоторые страницы заставят Вас, Уважаемый Читатель, и улыбнуться. Очень не хотелось делать очередную бандитско-милицейскую «штамповку» – и не авторам судить, насколько они смогли справиться с этой задачей…

Любопытна история написания романа «Свой-чужой». К этой работе нас с Евгением в какой-то мере подтолкнула одна очень уважаемая компания, производящая кинофильмы и телесериалы. Эта компания очень хотела в свое время купить права на экранизацию «Тульского – Токарева», но опоздала, договор был заключен с другой фирмой. И тогда мне было сделано необычное предложение, что называется «втемную» – предложение о приобретении прав на следующее, еще ненаписанное произведение… Такое в моей практике случилось впервые. Это обстоятельство нас с Евгением ко многому обязывало. Нам не хотелось подводить людей, поверивших в нас «авансом». Мы понимали, что в данном случае выкладываться нужно, может быть, даже больше, чем в обычном режиме.

И, вообще, несмотря на то, что сама задумка «Своего-чужого» появилась достаточно давно, – неизвестно, сколько бы мы с Евгением «раскачивались», если б не необычные предложения московских кинопроизводителей.

Мы надеемся, что в скором времени, сумеем увидеть экранизацию нашего романа.

А напоследок скажу еще вот что: если какие-то эпизоды в романе «Свой-чужой» покажутся кому-то очень похожими на некие события, случившиеся в реальной жизни, – «делов не знаю», это всего лишь совпадения. И еще: не стоит усматривать в романе даже попыток некоего морализаторства…

Андрей Константинов, 18 ноября 2004 года

I. Юнгеров
(13-15 января 2000 года, Санкт-Петербург)

…«Гости съезжались на дачу»… В принципе, эту историю можно было бы начать и так – в доброй классической манере, но… Но тогда сразу же, с первых же строк, пришлось бы чуть-чуть погрешить против истины. Дело в том, что гости не съезжались на дачу – их свозили.

Маленькая такая деталь, но, как известно, именно в деталях и прячется дьявол…

Итак, гостей свозили на дачу… Впрочем, это была и не совсем дача. Это было… Черт его знает, что это было такое и какое именно слово лучше всего подходило к загородному… дому… нет, не дому… сооружению, принадлежавшему Александру Сергеевичу – и опять же не Пушкину, а Юнгерову – «человеку и пароходу», известному в Петербурге все же чуть меньше, чем классик русской поэзии. Зато даже Пушкину, обладавшему, как и многие гении, даром предвидения и способностью опережать время, вряд ли бы (пусть и в творческих грезах) привиделась огромная домина господина Юнгерова – четырехэтажная плюс один этаж под землей.

Строение это начали возводить еще в самом начале девяностых, когда вкусы и возможности даже у самых «продвинутых» в Питере были все же «советскими». Потом вкусы и финансовые возможности начали меняться, а домину все строили и строили, меняя проекты на ходу. Грандиозное строительство, напоминавшее чем-то возведение пирамиды серьезным фараоном, не прекращалось даже после того, как хозяин сел в конце девяносто второго года. Сел господин Юнгеров за «вымогательство в составе организованной группы» и получил, между прочим, семь лет – а в те времена нужно было очень постараться, чтобы получить такой срок за «вымогательство». Сия «чисто бандитская» статья в те лихие годы по сложившейся практике оборачивалась для привлеченной по ней «братвы» тремя (ну, в крайнем случае – четырьмя) годами в приговоре. Но семь… Крепко, видать насолил Юнгеров со своей командой кому-то «наверху», поговаривали в бандитском Петербурге…

Освободившийся по УДО Александр Сергеевич влил новые деньги, энергию и идеи в возведение загородного особняка, и примерно за год до описываемого сейчас события «стройка века» в основном завершилась. «В основном» – так как совершенно она закончиться не могла в принципе – Юнгеров не позволил бы, ему все время приходили в голову новые и новые идеи разных переделок, дополнений и т.д., и т.п. Такой уж он неугомонный был человек, вечная стройка отражала состояние его души, и если строить было больше нечего, то Александр Сергеевич с тревогой ощущал признаки надвигавшейся меланхолии.

С учетом всего этого домина вышла, мягко говоря, необычной. Получился этакий поражающий воображение гибрид рыцарского замка, купеческого терема и современного европейского дома… Разумеется, все это великолепие было окружено огромным парком, границы которого очерчивали едва ли не крепостные стены и берег очень красивого карельского озера. В парке, само собой, было полно разных бань, беседок, охотничьих домиков и летних кухонь – даже сам господин Юнгеров назвал бы точное число этих подсобных сооружений лишь после небольшой заминки.

Александр Сергеевич свое загородное имение называл «Аэродромом», что было неудивительно, так как его самого в определенных кругах именовали «Юнкерсом». Господин Юнгеров в последнее время, представляясь разным интересным людям – возможным партнерам и просто состоявшимся личностям с нормальным чувством юмора, – величал себя «бывшим бандитом, а ныне – мирным магнатоолигархом». Если собеседник в ответ на такую саморекомендацию по-человечески улыбался, то он становился Александру Сергеевичу интересен и у знакомства появлялась взаимоинтересная перспектива – либо деловая, либо «отношенческая». С теми же, у кого Юнгеров после своей коронной фразы видел в глазах тень опасения, он старался знакомство не продолжать.

К рубежу тысячелетий Юнкерс подлетел не только с багажом интересной биографии. Мир изменился – изменился и Александр Сергеевич. Гангстерские войны, заливавшие Питер кровью в начале и середине девяностых, отгремели. Выжившие в них лидеры должны были становиться капиталистами, если хотели выжить «социально». Юнгеров быстро научился зарабатывать, а не «отбивать лавэ завтра». Ему стали интересны проекты с глубокой перспективой в будущем. Команда Юнкерса, не распавшаяся после посадки лидера и большинства его окружения, сумела перерасти из преступного сообщества в настоящую финансовую структуру. «Мы теперь – мирные люди, – шутил по этому поводу Юнгеров, – но у нас есть бронепоезд, он на ходу, а на каком запасном пути мы его прячем – мы никому не скажем»[1]1
  Каламбур вокруг строчек известной советской песни «Каховка»: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути».


[Закрыть]. Империя Александра Сергеевича включала в себя рынки и магазины, заводы и кинотеатры, она проводила престижные теннисные турниры и создавала фонды для математически одаренных детей. Биографию свою Юнгеров никогда ни от кого не скрывал и не пытался «подчистить», однако потратил достаточно сил, средств и нервов, чтобы питерские СМИ, после нескольких выигранных адвокатами Юнкерса судебных процессов, называли его не иначе, как «авторитетным предпринимателем», а не «одним из лидеров Бандитского Петербурга». Да и вообще, к двухтысячному году в Питере в определенных кругах вспоминать об «интересном прошлом серьезных людей» стало признаком невоспитанности. С Александром Сергеевичем считались, с ним имели дела и политики, и чиновники самого высокого уровня – а куда им было деваться? Обойти такую глыбищу было трудно… да и стоило ли? Империя Юнкерса платила государству колоссальные налоги, и государство эти деньги принимало… И все же… Иногда Юнгерову, несмотря на все богатство и на все возможности, которые даже и не снились обыкновенному человеку, чудился порой шепоток за спиной: «Бандит…». В глаза, конечно, никто ничего не говорил, но… Наверное, похожие ощущения испытывали раньше приписные дворяне, попав в общество столбовых, – все очень вежливо, но…

Стало быть, гостей свозили на «Аэродром Юнкерса». Свозили – не потому, что насильно, и не потому, что гости сами бы не смогли добраться – у большинства приглашенных, конечно же, имелись и собственные машины, а у некоторых – и персональные шоферы… Но – Александр Сергеевич не мог позволить гостям в этот день, когда по всей России празднуют старый Новый год, добираться своим ходом. Господин Юнгеров собирались гулять – и не просто гулять, а с выходом, заходом и чечеткой. Дело в том, что именно в этот день Александра Сергеевича угораздило родиться. И именно в двухтысячном году ему исполнилось ровно сорок лет. Надо сказать, что Юнкерс никогда свои дни рождения особо широко не отмечал, а иногда не отмечал и вовсе. А тут вдруг решил, и не просто решил, а «чтоб все по-взрослому было». Поэтому гости были предупреждены заранее о том, что за ними заедут, и о том, чтобы не рассчитывали откланяться ранее, чем через день. По такому случаю отказать Александру Сергеевичу никто не смог, потому что собирал он не абы кого, а людей близких, почти родных, тех, кого любил и кто любил его. Причем приглашал Юнкерс персонально – без мужей-жен, с которыми вопросы заранее «утрясались» – в каждом случае по-разному, но всякий раз без ущерба для приглашенного. Юнгеров и его люди умели объяснять и убеждать не только силой, но и обаянием.

Всех гостей свезли к «Аэродрому» почти синхронно и торжественно препроводили в огромную залу – кухню, стены которой были сложены из гранитных валунов. («Моя кухонька, – любил иногда похвастаться Юнкерс, – легко атомную войну переживет!»).

На стол, больше похожий на волейбольную площадку, поставили много всякого разного…

(Когда повар спросил, как накрывать, и начал было перечислять что-то, Юнгеров разозлился:

– Что ты мне своим образованием манерным тычешь?! Ты пойми: надо, чтоб с душой… Придут друзья, родные мне люди, близкие женщины… Надо, чтоб вот как… Не так, чтоб черную икру ложками, а… чтоб тоже ложками, но… Короче! Ты же у нас по заграницам учился? Ну и давай! Некоторые будут из небогатых, но надо, чтоб и они… Понял?

– Чего уж тут не понять, – вздохнул специалист по разным кухням, которому Юнгеров не разрешал лишь картошку на сале жарить, и отправился «колдовать». Колдовал он трое суток.)

Когда все расселись, хозяин встал во главе стола и обвел гостей глазами. Стало тихо. Александр Сергеевич вдруг потянулся с хрустом всем своим громадным сухим телом, смешно сморщил курносый нос. Прищурил зеленый глаз, провел рукой по коротким с проседью волосам, кашлянул и начал:

– Граждане!

По залу плеснул смешок. Александр Сергеевич чуть смутился, но тут же продолжил:

– Дамы и господа! Товарищи! Ну, не умею я речей говорить, дорогие мои. И вести себя прилично не научился – так, чтоб в собственном доме это органично получалось. Недолго позаставлять себя могу – это если с чужими, а так… Но не в этом дело, и не об этом, как говорится, речь… Так вот: я вам всем верю. Люблю и верю, а потому верю, что не обидитесь… За столом сегодня все свои. И вы всё друг про друга знаете, конечно, хотя многие за одним столом оказались впервые… Так уж вышло… Я пару недель назад чего-то такое мямлил про то, что, дескать, сорок лет не отмечают, не справляют – не вправляют… А потом решил – какого черта?! Суеверия какие-то дикие, так еще недолго – и в гороскопы верить начнешь… И захотелось мне собрать всех у себя. Чтоб за моим столом, в моем доме, сидели и смотрели на меня те, кто мне не просто дорог, кто мне… помог. Помог искренне, и в тяжелые дни, и в светлые, помог, как товарищ, как человек, который знает, что он прав по самому гамбургскому счету. Я рад смотреть вам в глаза, я вас всех обнимаю. И говорить сегодня буду я, и не потому, что я – это я… Я буду говорить искренне сокровенное про каждого. И тем самым самому себе подарок сделаю. Я во всем этом великолепии только идею подготовил, зато какую! Кстати, я не репетировал, так что… Черт его знает, с кого же начать… Ну, не по алфавиту же… Мы же – люди! Вот буду просто на вас смотреть и говорить. Если получится что-то невпопад – простите и не хмыкайте… А пока – для затравки – приму-ка я в вашу честь… шампанского! Вы все знаете – я шипучку не пью. Но по такому случаю… Вот – урожай хрен знает какого года… Ну, дорогие мои, за вас!

Александр Сергеевич напузырил бокал через край, чокнулся с теми, до кого дотянулся, остальных обвел глазами и махнул драгоценную влагу залпом, а потом хрястнул хрусталем об пол. Все загомонили, зазвенели приборами, засмеялись и расслабились. Юнгеров куражливо помотал головой и, пробормотав известную присказку по поводу первой и второй[2]2
  Известное российское застольное выражение: «Между первой и второй – перерывчик небольшой».


[Закрыть], потянулся к пузатой бутыли водки:

– А давай-ка мы, брат, водки треснем… А?

Эту фразу Юнкерс адресовал не кому-нибудь, а полковнику Крылову Петру Андреевичу, заместителю начальника уголовного розыска всего Петербурга.

– А то! – ухмыльнулся полковник. – Дай-ка бутылек…

Крылов был одногодком Юнгерова, но – почти совсем седым. Седина ему, конечно же, шла. В Петре Андреевиче крепкая крестьянская жилка чувствовалась даже со спины. В драках он не «рукопашничал», а сразу целился в кадык, в разговорах при первом знакомстве всегда норовил чуть разозлить собеседника, чтобы понять его натуру. Злить же умел просто взглядом – прямым и твердым, как бревно в лоб.

– Нетушки, Петя, – Юнгеров не позволил полковнику разлить. – Я говорю сегодня, я и ухаживаю… Специально лакеев разогнал. Сами как-нибудь справимся, если не передеремся… А что? Люди собрались разные, не факт, что все друг с другом ладят… Ничего, если какие-то трения – так это лишь до первой атаки…

Александр Сергеевич ловко наполнил два стопарика, которые когда-то называли «сталинками». Их ему специально нашли на толкучке, Юнгеров и Крылов обожали пить именно из них. Крылов, надо сказать, вообще любил все «сталинское», а у Юнкерса так проявлялась ностальгия по деду – кадровому военному, «сталинскому соколу». Еще покойный дед ассоциировался хозяином со стоявшим тут же, на «кухоньке», резным, метра три высотой, «генеральским» буфетом.

Держа в одной руке стопарик, Юнгеров, умудряясь не расплескивать его содержимое, начал обходить остальных и разливать: вина, водки, коньяки и всякое разное остальное – кому что нравилось. Разливая, приговаривал, чтобы паузу заполнить:

– Вот это – это… один олигарх говорил, что круче нету… А это – это из Испании с уважением прислали – вроде бы какой-то гений любил… а это… это… хрен знает, что это, но, думаю, не отравимся…

Когда у всех было налито, Юнкерс поднял высоко свой стопарик и сказал весело, но с надрывом:

– Давай, ребята, закусь разбирай, чтоб быстро не напиться! Схряпаем это усе! Мы ведь можем и сало, лично я больше всего люблю жареную картошку с докторской колбасой, но! Но сегодня мы будем есть ЭТО! Вот так им всем!

Он заражал своей энергией – и аппетит просыпался даже у тех из гостей, кому поначалу и есть-то не очень хотелось – да как удержаться в таком раблезианском, но очень русском разгуле?

– Пью за Петра! – Юнгеров опрокинул в себя стопарь, закусил чем-то с чьей-то тарелки, подышал носом и, пока все заедали тост, начал негромко рассказывать – впрочем, акустика в «кухоньке» была отменной, так что слышали все отчетливо каждое слово, даже на противоположном конце людоедского дубового стола:

– Итак, Петр Крылов, прошу любить и жаловать! Первый он мне под руку подвернулся – стало быть, так тому и быть! А дело было так: много лет назад, в другой жизни, привезли меня в один таежный лагерь. Не скажу, что как падаль по грязи волокли, но и малиновые дорожки не стелили… Подустал я от всей этой пурги на корточках, от овчарок промозглых и вохры в вонючих тулупах. Чуть отоспался на новом месте – и зовет меня к себе кум[3]3
  Кум – на лагерном жаргоне – начальник оперативной части.


[Закрыть]. Ну, захожу. Захожу, так – уважая себя, но настороженно. Мало ли… А вдруг – там устав такой, что с порога да в рыло? А за столом сидит человек, лоб трет устало. И спрашивает вдруг: «А чего это ты шапку в коридоре снял, а не при мне в кабинете?» Я молчу, руки на яйцах замочком сложив. Ну не за спиной же мне их держать, как мужику?! А он снова спрашивает: «Откуда и зачем?» Мол, не звали. А я ему: «Пришел за дело, но вину не признаю, да и не доказана она, кстати!» Он ухмыльнулся и зубом цыкнул: «Чую, звонком[4]4
  «Отсидеть звонком» – на лагерном жаргоне означает отбыть весь срок «от звонка до звонка», т. е. без выхода на условно-досрочное освобождение.


[Закрыть] отсидишь». Я в ответ: «Не хотелось бы, конечно, но ежели именно так родине-матушке надо – готов пострадать, пика не услышишь!» Он: «Все семь?» Я: «На одной ноге, ежели поперло на характер!» Да… И вот посмотрел ты тогда на меня, Петя, по-человечески. Вот, дорогие мои, это как бывает, женщина на мужчину глянет через стол… и вроде бы муж не замухрышка рядом, а уже кое-что понятно… Я взгляд тот поймал и тоже глазами улыбнулся… А кум Крылов говорит: «Иди с Богом, отдыхай, впереди вечеров не счесть, успеем еще покалякать про всякое разное». И снова рукой лоб трет… Вот прямо как сейчас!…

И Юнгеров положил руку на плечо полковнику, действительно чуть смущенно потиравшему лоб. Крылов хмыкнул, схватил два ножа и начал осторожно делить ими на части какую-то диковинную снедь в тарелке – видимо, скатерть забрызгать боялся. Но все же забрызгал. Александр Сергеевич плеснул себе и ему водки, и они выпили – только вдвоем. Юнкерс крякнул:

– Хорошо пошла! Эх, была не была! Счастье – есть! Да… А потом, потом много чего было… Друг друга брали на «рры». Потом стебались друг над другом – интересно нам так было. Потом кофе растворимый пили до полуночи, рассказывая про жен и про не жен… потом резня была в шестом отряде из-за трехлитровой банки с коньяком… потом… потом мы друзьями стали и вместе много чего хорошего сделали для зоны. Ну… и для себя тоже. Короче, это вот – Петр Крылов – он меня на свободу вытащил! Кум! А мне так с ним понравилось, что даже и выходить не хотелось. Жалко расставаться было – ужас! Прям хоть обратно за КСП[5]5
  Контрольно-следовая полоса.


[Закрыть] прыгай! И стал я тут кумекать. Напряг мозг. И – вытащил Петра из его тайги к нам в Питер. Непросто это было, а самым непростым – его самого уговорить. Но – сладилось, и стал он у нас начальником, и притом любимым начальником у многих! Ой, сколько же он у меня крови выпил! Ты, Петр, лоб-то не три… Я не буду говорить о том, насколько в Питере меньше упырей стало – многие наслышаны… Первого пойманного здесь душегуба-насильника он забил в мясо, сам чуть не сел… Да… Тот маньяк – вменяемый, кстати – когда мальчиков насиловал, то рвал им все… Простите, милые дамы, но как по-иному объяснить… Впрочем, которые за этим столом – сами не из слабонервных… Да, так вот тогда Петя все ж таки не сел – его внутренняя правда мира защитила…

Сидевшим за столом не надо было объяснять, что Крылов помог Юнгерову выйти на волю побыстрее не за деньги – Александр Сергеевич никогда бы не посадил за стол среди своих купленного человека. Но Юнкерс все же решил сказать и об этом, словно отвечая на чьи-то злые шепотки:

– И если где какой-нибудь пес поганый лает, что, дескать, Крылов – человек Юнгерова… Я и мои друзья – мы все хрястнем его по харе и скажем: «Врешь, животное, Крылов – человек, опер прекрасный и – друг Юнгерова, а этого тебе, курица копытная, никак не понять!» Некоторые пытались… Ну, начальник ГУВД Крылову даже сказал как-то: «Ты, Петр, парень видный и незаменимый, а все же будь поосторожнее». А он поосторожнее – не стал! Нельзя дружить осторожно. Помнишь?

– Да всякое было, – Крылов усмехнулся и налил себе еще стопарь. – Я как-то одному коллеге сказанул, когда он объяснял нам, что тебя привлекать надо, правда, сам не мог четко сформулировать за что… Я ему так, по-уральски, в харю прицелился и говорю: «Юнгеров не очень хочет, чтобы у него что-то эдакое нашли, и поэтому он сделал так, чтобы у него никогда и не искали…» Тот и не нашелся, что ответить. Сейчас, кстати, большой человек в центральном аппарате и с тобой в хороших отношениях.

– Володька, что ли? – усмехнулся Юнкерс.

– Он, – хмыкнул полковник. – Еще пальцем мне тыкал… Я ему сказал – пальчик-то побереги, сломаю…

– А что ж ты мне раньше-то не рассказывал?

– А велико ли событие? – приподнял плечи Крылов.

Александр Сергеевич рассмеялся и махнул рукой:

– Ой, да не сбивай ты меня, бес… Я сам собьюсь… Да, многие начальники хороши хотя бы тем, что за деньги твои же тебе же зла и не сделают. А вот с Петром у нас совсем другая песня… Да, кстати, о песнях… Где песни?

Юнкерс покрутил головой, ища мажордома Гошу, бывшего оперного певца:

– Гоша, а где песни?

– Я тут распорядился немного, сейчас будут песни – правильные, наши песни!

«Кухоньку» закачал вальс «Амурские волны», сменившийся на «На сопках Маньчжурии».

Пять дней назад Юнгеров объяснял чесавшему затылок Гоше:

– На один диск собрать «Славянку», «Мы так давно не отдыхали», «Нас извлекут из-под обломков» и так далее… Ты же музыкант, Гоша, хоть и бывший. Ты общую интонацию уловил? А то тебя самого вместе с консерваторией из-под обломков извлекут. Привыкли, понимаешь, к попсе… Поставь раком все музыкальные салоны. Денег не жалеть. Чтоб за такие деньги они, в случае чего, сами и спели, и сплясали…

Александр Сергеевич выпил с Крыловым на брудершафт:

– Я обнимаю тебя, Петя! Я ни о чем не жалею! Я не пожалею ни о чем! Я счастлив, что меня привезли в твой лагерь! А Хозяин[6]6
  Хозяин – начальник лагеря


[Закрыть], Хозяин-то у нас был какой! Ой! Ай! Как из кинофильма про ужасы тридцатых годов! В папахе, в тулупе, с портупеей, пьяный в хлам! Вспомнить жутко!

– Да ну тебя, Сергеич… аж озноб пробежал, – и впрямь поежился Крылов. – Уф… До сих пор…

– А все ж таки мы его на свою сторону убедили, – победно заулыбался хозяин «Аэродрома». – Недавно в гости приезжал…

– Да уж докладывали… – хмыкнул Крылов. – Хулиганство заминать пришлось… Витрины в китайском ресторане словно не бывало.

– В японском! – Денис, правая рука Юнкерса по жестким вопросам, поднял палец. – Что значительно дороже, между прочим! Тонна баков – это без праздника внутри и мусоров в территориальном.

Александр Сергеевич, вспомнив разбитую витрину, захохотал в голос. Отсмеявшись, утер слезу:

– Я, как его увидел – ласточкой стреноженного, так низкий поклон отвесил помощнику дежурного отделения, которому он этак – по-хозяйски – нос на сторону убрал… Спасибо, говорю, братец, от души порадовал… Нос-то недорого встал, в полсотни зеленых всего… А радости-то сколько было… Кричу Хозяину сквозь слезы: «Гражданин начальник, тут вам не лагеря, в Питере нельзя в харю без разбору тыкать». А он рычит: «Сопли утри мусоркам своим питерским! Двадцать минут старика вязали. Да конвой за это время этап до Перми проволочь может!» Ой, беда была…

За столом между тем постепенно делалось шумно. Денис Волков уселся и развалился поудобнее. В него уже не очень лезло, но он норовил еще попробовать по кусманчику с каждого блюда.

Денису было немногим больше тридцати лет, и он был красив редкой мужской красотой, не имевшей ничего общего со смазливостью. С такой внешностью ему надо было бы играть положительных героев в фильмах, но, когда он открывал рот, многие удивлялись некоторому несоответствию между его речью и внешностью. Впрочем, в последнее время это несоответствие стало сглаживаться – после того, как Юнкерс объявил о «демобилизации» своей бригаде братков и о том, что ему нужны теперь не бойцы, способные съездить на десять «стрелок» в день, а грамотные менеджеры, юристы и экономисты. Денис пошел учиться. И не куда-нибудь, а в университет. Вот только факультет выбрал несколько неожиданный – географический. Когда его спрашивали о причинах такого странного выбора, Денис отвечал, что, мол, бабка его всегда говорила, дескать, нормальный человек должен хорошо знать географию. Он это говорил всерьез, хотя многие воспринимали сказанное, как шутку. Бабушку свою, дочку врага народа, Волков очень любил. Дед его, с малолетства мотавшийся по лагерям, познакомился с ней в Сусумане. Странно, но лагерный оголец и девушка из интеллигентной семьи с корнями всю жизнь крепко держались друг за друга, и от их союза родились красивые и сильные дети, обладавшие необычными способностями. Часть этих свойств от отца, видимо, перешла к Денису. Волков, например, ни разу в жизни не обращался к дантисту, а клыки у него были – как на рекламных буклетах. Он ими иногда открывал пивные бутылки. У него не закладывало уши во время перелетов на самолетах. Денис абсолютно не боялся щекотки и мог смешивать любую пищу – кефир со шпротами или дыню с хреном. Он не потел в жару, не дрожал в холоде и мог целый час не моргать. Еще он умел двумя пальцами ловить на лету муху. Однажды он на спор проехал на машине за рулем весь Невский – маленькая деталь – с завязанными глазами. Маневрировал он по голосовым командам рядом сидевшего приятеля, взопревшего от напряжения. Да, при этом он еще и курил. Фактически, Денис руководил оставшейся при Юнкерсе маленькой личной бригадкой, но, поскольку дел для нее в последнее время находилось немного, Александр Сергеевич еще использовал Волкова, как адъютанта для сложных поручений и как человека, способного заткнуть собой любую дыру в империи. Однажды Денис даже руководил целым заводиком – месяца полтора, пока не нашли приемлемую кандидатуру в директорское кресло. Как-то раз Волков сказал: «Если будет надо, я могу и "маленького лебедя" на сцене станцевать без подготовки. Вот только за реакцию зрителей не ручаюсь».

Юнгеров почти никогда не видел его выпившим и сейчас смотрел на него, чуть захмелевшего и подпевавшего грянувшему из динамиков «Варягу», с умилением: «Друг ты мой дорогой, сколько ж ты натерпелся от меня! Я сейчас расскажу друзьям про золото… Не про то, что в слитках в федеральном хранилище, а про неровного, шершавого самородка, про тебя, дорогой ты МОЙ…»

Александр Сергеевич вдруг улыбнулся, вспомнив про то, как Денис сел. У него и «посадка» вышла странной: за несколько дней до того, как замели самого Юнкерса с ближним кругом, машину Волкова зацепили своей разбитой «девяткой» два каких-то полублатных черта. Остановились. Блатари решили завиноватить франта в белой рубашке и вынули ножи. Денис вынул ножку от стола, которую всегда возил с собой. Взмахнул он ею всего два раза, потом долго вздыхал, глядя на трупы, потом вызвал милицию. Так что в «Крестах» он оказался чуть раньше всей остальной «грядки» и как бы отдельно от «коллектива» Юнгерова. В том смысле, что его не привязывали к банде (видимо, из-за неразберихи и несостыкованности в картотеках различных служб), а просто вломили «превышение необходимой обороны». В «Крестах» он провел полтора года и на свободе оказался раньше всех, так как суд, признав его виновным, постановил «ограничиться отсиженным». Денис потом смеялся: «Правду, значит, говорят, что раньше сядешь – раньше выйдешь».

Александр Сергеевич положил руки Денису на плечи и сказал громко, для всех:

– Волков Денис, он… Помните, как Джон Сильвер представлял свою бригаду… тьфу ты, команду: «Посмотрите на эти лица, это все – опытные моряки…» Да… А вы гляньте на его лицо – это вам не бычье в «мерсаках». В нем искорка есть, за то и бабы любят! Ален Делон! А я его, как личность, увидел – дай Бог памяти, еще в далеком восемьдесят восьмом году. Они тогда – молодежь наша боевая – решили на Валаам прокатиться, ну и, конечно же, нашли какую-то такую же братву на теплоходе… Ой! Что там было! Даже баграми кидались… Короче, с корабля их снимали с ОМОНом… Но история-то на этом не закончилась. Дело в том, что эти пацаны разбили Денису плейер, стоивший восемнадцать долларов США… Ну, естественно, забивается «стрела»… Тогда правила такие были. Хорошо – я вовремя узнал – меня как током дернуло. Я и с татарской стороны Ноиль Рыжий успели приехать к разбору. Денис орет казанцу: «За плейер ответишь – едем в лес вдвоем, одна машина, две доверенности, одна лопата, два ножа! Ну!» А «казанский»-то тоже с придурью, щекой дергает… Ноиль уж на что сам отморозком был (царствие небесное, застрелили его в девяносто втором), а головой так покрутил, сигаретой затянулся и тихо-тихо говорит: «Хорошо. Я куплю ребенку плейер…» Во были времена! Во – Денискины рассказы! А потом, когда Денис вышел, а меня еще в лагерь не отправили – мы тогда на Лебедева[7]7
  На улице Лебедева расположен изолятор предварительного заключения, называемый также «женским» и «детским». Но в него попадают и взрослые мужчины – при наличии связей, так как условия содержания там считаются лучше, чем в «Крестах». По многочисленным свидетельствам, те, кто сидел там из «взрослых» в середине 90-х, практически беспрепятственно общались с волей – некоторые даже и за ворота выходили.


[Закрыть] тусовались.

Денис подъехал и с гаражей соседних мне кричит по поводу одной острой тогда темы: «Александр Сергеевич, не волнуйтесь, я решу вопрос!» И показывает над головой гранатомет! У меня чуть инфаркт не случился! Еле утихомирили его, чтобы он не нарешал ничего сгоряча-то… Сам ведь только-только освободился – и с гранатометом по городу! Иногда мне кажется, что мы тогда жили в одном из кругов ада, но зато дышали полной грудью… А Денис стал одной из моих рук – не знаю, правой или левой, но рука эта называется «любой ценой!» Есть у него присказка про дверь… Скажи-ка мне ее, Дениска, еще раз, вместо тоста!

Волков встал, одернул пиджак, сидевший на нем, как на известном шоумене, и поднял красивую пузатую рюмку с коньяком какой-то умопомрачительной выдержки: