Текст книги "Выдумщик (Сочинитель-2)"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В Питер она вернулась в самом конце 1992 года, заработанные в Венгрии деньги позволили Миле снять неплохую двухкомнатную квартиру в Московском районе, а «трудиться» Людочка стала по «центровым» гостиницам под кураторством все того же Александра Александровича. Мила считалась уже опытной и квалифицированной «работницей» – на нее «западали» и бандиты, и бизнесмены, и иностранные гости… Она уже начала было даже подумывать о том, что, действительно, поднакопив деньжат, можно через пару лет купить себе квартиру, поступить, наконец, в институт и зажить нормальной жизнью… Тешила себя Люда такими мечтами, но… в глубине души до конца в них не верила, потому что, как в одной бандитской песне поется: «Воровка никогда не станет прачкой, а шла не замарает руки тачкой…» На тот маршрут, которым двигалась Мила, билеты продавались, за редким исключением, только в один конец…

Она познакомилась (и не только познакомилась, но и переспала) с очень многими известными и по-своему интересными людьми, среди которых были и крупные чиновники, и известные актеры и певцы. Даже один милицейский генерал значился на ее «боевом счету»… Но ко всем им Мила относилась лишь как к клиентам. Душой же она потянулась только к одному парню, с которым – вот ведь как интересно жизнь устроена – ни разу не переспала… Этого парня звали Андреем Обнорским, он был журналистом, писал в молодежной газете на всякие криминальные темы под псевдонимом Серегин. Познакомилась с ним Люда случайно – она скучала как-то вечером в баре «Астории», перспективных клиентов как-то не наблюдалось, а за столиком в углу сидели два мужика и о чем-то тихо, но довольно эмоционально говорили по-английски.

Мила, значительно улучшившая за последний год свой разговорный английский, прислушалась – речь шла об организованной преступности, коррупции, то и дело мелькало словосочетание «русская мафия». Один из двух собеседников – черноволосый кареглазый парень – что-то пытался втолковать своему визави, веснушчатому рыжему американцу, смотревшему на кареглазого с выражением здорового фермерского недоверия на круглом лице… Когда их разговор закончился и американец важно распрощался с собеседником – черноволосый посмотрел ему вслед с такой иронией и жалостью, что Мила, перехватившая его взгляд, не выдержала, и улыбнулась… Парень заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ:

– Достал меня этот янки совсем… Придурок конченый… Ничего не понимает и понимать не хочет… У него в башке уже есть какой-то стереотип – и все, что ему не соответствует, его мозг отторгает… Дикие люди!

– Штатники почти все такие, – кивнула Люда со знанием дела. – Душные до невозможности… А у вас с ним бизнес какой-то намечается?

– Нет, – усмехнулся черноволосый. – Какой там бизнес… Журналист я… Да и этот рыжий – тоже журналист… Приехал делать аналитический материал о нашей новой российской действительности… Я ему пытался кое-что растолковать, но, по-моему, без толку… Хотите кофе? Подсаживайтесь ко мне, поболтаем. Мне после этого зануды надо хоть с кем-то нормальным поговорить, чтобы «башню расклинило».

Вот так Мила и познакомилась с Серегиным – он оказался приятным собеседником и, главное, умел слушать… А еще – он не сделал ни малейшей попытки «снять» Люду, он просто говорил с ней по-человечески… Вроде бы, подумаешь – разговор, пусть даже и человеческий… Пустяк какой! А Люда испытала к Андрею чувство благодарности… Мужики редко разговаривали с ней без дальнего прицела на «коечное» продолжение…

Потом Людмила еще несколько раз пересекалась случайно с Обнорским на своих «рабочих» местах – и всякий раз они легко трепались за жизнь или, в крайнем случае (если он или она были заняты), обменивались дружескими улыбками… А потом Серегин оставил ей как-то свой рабочий телефон и предложил звонить, если возникнет охота потрепаться… Мила этим предложением не злоупотребляла, но несколько раз – когда на сердце совсем тоскливо делалось – оставленный номер набирала, и Обнорский обязательно находил для нее время…

Она понимала, что он знает о ее профессии, но журналист ни разу не выказал ей какой-то брезгливости – он общался с ней почти как с сестренкой, но морали не читал и добрыми советами не душил… Просто – высказывал свое мнение по жизни, но никогда не навязывал его. А Мила, в свою очередь, зная, что Андрей специализируется на теме организованной преступности, рассказывала ему иногда разные интересные факты про знакомых ей бандитов – нет, ничего по-настоящему серьезного она, конечно, не знала, но о характере и привычках некоторых своих клиентов была осведомлена достаточно… Она видела, что Андрею нужна эта информация, и искренно пыталась ему помочь – ей даже нравилось играть в такую игру, где она как бы была разведчицей в интересовавшей Серегина среде… Пару раз бандюги, «снимавшие» Людмилу с другими девчонками для банных утех, обсуждали какие-то статьи Обнорского и матерились, гадая, «что за тварь этому уроду сливает». Мила улыбалась про себя и предвкушала, как она со смехом расскажет об этом Андрею.

В чем-то этот парень был для нее загадкой, как-то раз она не удержалась и спросила его – зачем он занимается таким стремным делом, башку ведь пробить могут однажды.

Андрей только пожал плечами:

– Я этим на хлеб зарабатываю, это моя профессия… Ну и интересно это мне… Азарт, понимаешь? И потом… Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что то, что я делаю – нужно людям. Им это тоже интересно.

«Фанатик», – поняла Серегина по-своему Мила, и это понимание дало ей возможность относиться к Андрею с тщательно скрываемой сестринской жалостью. Впрочем, наверное, не только с сестринской… Журналист нравился ей и просто как мужик, но… Обнорский даже намека на возможность «коечных» отношений не делал, а Мила… Мила подтолкнуть его к этому просто стеснялась – с Серегиным она словно вновь превращалась в девчонку-десятиклассницу… Да и спугнуть она боялась Андрея такими намеками – он ведь иллюзий в отношении ее профессии не имел… Для Люды встречи и разговоры с Обнорским вскоре стали просто необходимыми – особенно после лета 1993 года, когда в ее жизни начался очередной период проблем – и проблем серьезных…

Это было в сентябре – Мила обедала в ресторане гостиницы «Европа» с каким-то французским бизнесменом (то ли Жаном, то ли Жаком), вдруг к их столику подошел официант и передал ей записку. Мила развернула мятую бумажку – там корявым почерком было накарябано, что ее через полчаса будут ждать напротив входа в гостиницу в черном «БМВ». Подпись отсутствовала. Людмила пожала плечами, улыбнулась то ли Жану, то ли Жаку и выбросила записку в пепельницу. Уже через час она об этом пожалела…

После обеда Люда заскочила в туалетную комнату, но вслед за ней туда же молча вошли два стриженных «бычка» – один, все так же не говоря ни слова, ударил костяшками пальцев остолбеневшую Милу поддых, потом ее подхватили за руки, вывели из отеля и чуть ли не забросили в шикарный черный автомобиль, за рулем которого сидел плешивый немолодой уже мужик.

Мужик обшарил Люду немигаюшнми глазами, потом сказал без улыбки (и даже без малейшего намека на нее):

– Я – Плейшнер… Сейчас мы поедем ко мне… Я хочу отдохнуть… И вообще – с сегодняшнего дня будешь подо мной.

Мила, стараясь унять противную дрожь в руках, сказала, запинаясь:

– Я… Я с Сан Санычем работаю… Вы с ним решите…

– Уже решили, – перебил ее Плейшнер. – Он мне задолжал – тобой расплатился… Бери «трубу», звони – он подтвердит, что все честно.

Люда замотала головой, не веря своим ушам, потом схватила лежавшую на заднем сиденье черную трубку «Дельты» и начала лихорадочно тыкать в кнопки трясущимися пальцами.

– Да? – послышался наконец в мембране вальяжный голос.

– Сан Саныч! – закричала Люда. – Это я, Мила… Сан Саныч, я…

– А, это ты… – сразу поскучнел голос Александра Александровича. – Ты с Плейшнером?

– Да… Но, Сан Саныч…

– Работай с ним! – жестко перебил ее бывший «куратор». – Так надо…

– Но…

– Все! Мне можешь больше не звонить…

Запикавшая гудками отбоя трубка выпала из руки Милы.

– Ну, убедилась? – хмыкнул Плейшнер. – Да не стремайся ты так, дурындра, не обижу…

Однако он обидел ее, да еще как… Всю ночь Плейшнер драл ее, как с цепи сорвавшийся, так мало того, что во все дыры отпользовал – он еще заставлял ее на коленях ползать, бил по заду, выкручивал соски… О том, чтобы заплатить, конечно, и речи не велось.

Утром Плейшнер объяснил ей условия нового «контракта» – в свободное время работать можно и на старых местах, но когда понадобится – ложиться придется, с кем скажут. А вообще, поскольку он, Плейшнер, в порту сидит, то лучше бы и ей, Миле, поближе к «объекту» перебраться – работы там много, а его, Плейшнера, еще будет интересовать информация о клиентах, особенно о барыгах разных… Да, она, Люда, должна будет каждый месяц с заработков полторы «тонны» состегивать, но не ему, Плейшнеру, – потому что ему вподляк с проституток получать, – а будет человек подходить, Вадик…

И начался для Милы новый виток кошмара – этот Плейшнер, которого, как потом выяснилось, звали Григорием Анатольевичем Некрасовым, «запал» на Люду и практически каждую неделю «выдергивал» ее на день, а то и на два. Плейшнеру жутко нравилось то обстоятельство, что Мила была в школе отличницей – видимо, когда-то давно Плейшнер, еще в бытность свою Мишуткой, имел какие-то неразделенные чувства к примерной однокласснице – чувства эти со временем трансформировались в комплекс, а теперь Скрипник-Некрасов нашел, на ком этот комплекс выместить.

Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал – когда один, а когда и с дружбанами…

При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно, да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей… А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее «наводок», но была просто не в состоянии их выдать… Жалобы Люды на высокий «налог» только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу – с учетом того, что чуть ли не половина «рабочего времени» у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и «деловых партнеров».

Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха.

– Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! – любил орать на нее Некрасов. – Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную «тему» выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать… Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь… Толку от тебя… Не будешь крутиться – азербонам отдам!

Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался – своя рубашка к телу ближе, как известно.

Лишь один раз, когда Люда «обслуживала» в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то, как о своей «крыше»), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ:

– Слышь, Григорий – чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка…

Плейшнер расплылся в улыбке:

– Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают… Чуть слабинку почуют – и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо…

Бабуин покачал кучерявой головой:

– Ты ее так до блевотины запугаешь…

– Так это – опять же хорошо, Валера, – хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер. – Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает… Сечешь? Жим-жим, – ма-аленькое очко становится, плотненькое… Приятнее засаживать.

И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что – не его баба, не ему и «вписываться» в нее… Да и была бы баба, а то ведь – проститутка.

Обнорскому Мила долго не рассказывала о возникших у нее проблемах, да и времени у нее совсем не было, чтобы с Андреем встречаться… А если честно – дело было даже не столько в отсутствии времени, сколько в том, что Миле было просто стыдно рассказывать журналисту всю эту грязь, которая совсем не вязалась с придуманной ей игрой в «разведчицу»… Да и Обнорский сам стал куда-то уезжать надолго.

Но однажды – это было уже в начале 1994 года – Мила все-таки дозвонилась до Серегина, договорилась о встрече, во время которой разревелась и выложила журналисту все… Она не совсем рассчитывала на его помощь, ей просто хотелось выплакаться, ей нужно было всего лишь немножко человеческого участия…

Обнорский обалдел от ее исповеди, разозлился страшно, а потом – потом предложил реальную помощь:

– Бросать тебе это дело надо, Мила, пока совсем плохим не кончилось… Хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы тебе работу подыскать?

– Да ты что?! – испугалась Люда. – Думаешь, они меня так просто отпустят? Здесь, в Питере, они меня обязательно найдут…

Андрей покачал головой:

– У меня в ментовке знакомых много и…

Люда махнула рукой и даже улыбнулась, перебивая журналиста:

– Да брось ты… Что твои менты смогут? Они же не будут меня круглосуточно охранять! Да и кому я нужна на работу – я же ничего не умею… Если только в офис кто возьмет, чтобы на столе потом раскладывать… Я же ни компьютера не знаю, ни печатать не умею… И потом – сколько за работу, на которую ты мне можешь помочь устроиться, платят? Гроши ведь… Как на них прожить? Я уже не смогу…

– Ну, а если в другой город уехать? – не сдавался Обнорский. – Можно ведь попробовать все сначала начать… Ты же молодая еще совсем, красивая – тебе детей рожать надо…

Людочка вздохнула и обтерла слезы со щек:

– В другой город?… Были у меня мысли попробовать в Москву перебраться… В провинции-то я уже не смогу – от тоски там сопьюсь, или умом двинусь… Но чтобы в Москву соскочить, «бабки» нужны, Москва-то ведь город еще более дорогой, чем Питер… Надо поднакопить немножко, чтобы хотя бы на однокомнатную квартиру хватило, ну и на жизнь – на первое время… Но с Плейшнером накопишь, как же… Скорее, все, что до этого отложить удалось, спустишь… Хоть бы замочили его, что ли… Вон, все бандиты в городе друг в дружку стреляют, а этого – никто не трогает почему-то… Я бы и сама его траванула, но отдачи боюсь. Вычислят и на ленты распушат…

Обнорский странно посмотрел на совсем молодую еще девушку, которая уже так искренне и просто могла говорить совсем страшные вещи:

– Да, положеньице у тебя, конечно, хреновое… Я тебя воспитывать не буду, понимаю, что вот так вот вдруг – тебе твое ремесло и образ жизни не бросить… Знаешь, я тебе ничего не буду обещать, но… Может быть, и получится тебе как-то помочь материально – чтобы ты смогла попробовать новую жизнь начать.

Мила недоверчиво и горько усмехнулась:

– Ты что, миллионером стал?

Андрей мотнул головой:

– Пока, вроде, нет… Да тут не во мне дело… Знаешь, есть разные благотворительные фонды…

– У-у-у – протянула Мила. – Благотворительные фонды, это я знаю. Это, Андрюша, сплошной кидок. Там только деньги отмывают, а потом между своими их и дербанят. Меня в том году председатель попечительского совета одного такого фонда в Крым на неделю вывозил, так он мне все про эти фонды доходчиво объяснил…

– Да я не про наши благотворительные фонды говорю! – досадливо сморщился Обнорский. – Про наши я и сам все знаю… Я про западные благотворительные фонды говорю…

– Западные?

– Ну да… Знаешь, я в последнее время стал в Швецию часто ездить, а там как цепная реакция пошла – начали и в другие страны приглашать: в Норвегию, Голландию, во Францию… Лекции там всякие почитать, на вопросы поотвечать, в семинарах разных поучаствовать… Ну, дело не в этом. Короче говоря, там, на Западе, этих разных благотворительных фондов – тьма-тьмущая… Бог знает на что люди готовы «бабки» жертвовать… Иногда мне даже кажется, что у них там с мозгами не все в порядке… Есть, например, фонд помощи бездомным кошкам и собакам в Восточной Европе… Есть целые программы по защите нашей экологии… И они не просто есть, эти фонды – они реально нам сюда деньги перечисляют… И очень удивляются, что сдвигов не происходит. Я там им пообъяснял кое-что… Неважно… Короче, я знаю председателя одного такого фонда – он мне немножко должен по жизни, я его от очень глупого шага предостерег… В общем, обещать твердо ничего не могу, но поговорить с ним попробую… Чем деньги на ветер выкидывать – пусть лучше попробует реальное и конкретное доброе дело сделать…

Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно – она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки «додавил» бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую «тему»…

Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул – передал через «быков», чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему – а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.

Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» – Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:

– О! Явилась – не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей – ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали – а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить – все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей – не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?

Гутман поправил золотое пенсне на переносице, внимательно осмотрел Милины колени, потом вздохнул и сказал с раздражением:

– Нет-с, Григорий, уволь… Я бы хотел все же договорить свой вопрос, потому что потом с кого будут спрашивать – с Моисея, а Моисей предупреждал заранее, что чудес с деньгами быть не может, потому что они не мыши, и сами не размножаются…

– Ладно, – обреченно кивнул Плейшнер. – Давай добазарим. Он раздраженно зыркнул на Люду и рявкнул:

– Чего лупалы выкатила? Скидывай клифт!

Мила торопливо кивнула, но перед тем, как начать раздеваться, вдруг вытащила из кармана жилета ксерокопии каких-то бумаг:

– Григорий Анатольевич… Я… Вот, посмотрите, может, вам интересно будет…

Она протянула бумаги Некрасову, тот машинально взял их в руки, глянул тупо, а потом с сердцем швырнул на стол:

– Ты че, девка, совсем от безделья башкой склинилась? Малявы какие-то сортирные мне впариваешь… Мне че – с ними на очко сходить?!

Люда вся съежилась и торопливо начала раздеваться, а Моисей Лазаревич, которому бумаги, брошенные Плейшнером, упали под нос, вдруг сказал:

– Минуточку, Гриша, минуточку…

Плейшнер удивленно посмотрел на «главбуха» – Гутман перебирал бумажки с явным интересом, что-то шепча себе под нос… Чутью Моисея Лазаревича Некрасов доверял почти безгранично, потому что считал Гутмана чуть ли не гением по части разного рода «разводок» и «напарок»… Ежели старик начинал водить носом – то нос этот чувствовал запах денег…

Наконец, Гутман поднял глаза на Милу, оставшуюся к тому моменту уже в одних только туфлях и чулках:

– Ты где это взяла, деточка?

Люда, глотая слова, начала объяснять, что у нее накануне был клиент, который потащил ее в гостиницу «Москва» – паренек этот вроде как из коммерсантов, в порту где-то шустрит… В фирме которая то ли «ТКК», то ли «ДТК» называется… Парнишка, когда ее подснял – уже был прилично «нарытый», а в «Москве» – совсем набухался – смочь ничего не смог, тогда хвастаться начал, бумажками тряс… Говорил, что скоро фирма его шикарное дельце со шведской водкой «Абсолют» провернет, которая по документам в Узбекистан должна пойти, а на самом деле в Питере продаваться будет… А пареньку этому после того, как все прокрутится – ровно три коробки этого «Абсолюта» обещали, потому как он в фирме человек не последний… Скорее всего, парнишка этот просто бахвалился с пьяных глаз, но Мила, помня наставления Григория Анатольевича, отксерила на всякий случай бумажки прямо в гостинице, пока клиент придремнул…

Моисей Лазаревич удовлетворенно кивнул сбивчивым пояснением Карасевой, потому как, еще только мельком глянув на документы (а это были ксерокопии факсов о предстоявшей отправке крупной партии «Абсолюта» узбекской фирме «Абдулаев и К» через Балтийскую таможню транзитом), понял, что поставка-то, скорее всего – левая.

– Спасибо, деточка, – ласково улыбнулся Людмиле Гутман и повернулся к Плейшнеру, добавив негромко: – Ты бы отпустил пока девочку, Гриша, нам есть о чем серьезно говорить… Это «тема», Гриша… У меня кой-какие мысли пришли, так давай мы их обсудим, чтобы время не терять – и с этого что-то может получиться.

Плейшнер досадливо цыкнул зубом, но все же махнул Люде рукой:

– Вали давай… Завтра придешь… Стахановка ты наша…

Мила, тщательно пытаясь скрыть радость, торопливо оделась и убежала, оставив Некрасова тосковать с Моисеем Лазаревичем, чьи «обсуждения» разных «проектов» с Плейшнером обычно сводились к тому, что Гутман неторопливо рассуждал вслух – словно сам с собой разговаривал, – а Скрипник время от времени тупо кивал плешивой головой. Впрочем, каждому свое, зато Плейшнер был незаменим, когда дело подходило к практической реализации задуманного…

Вот таким вот интересным образом информация о партии «Абсолюта», которую бывший советский фарцовщик, а ныне шведский бизнесмен Костя Олафсон должен был поставить представителям рынка на Апраксином дворе, попала к Плейшнеру и его «главбуху».

Моисей Лазаревич, вновь оставшись с Некрасовым наедине, быстро растолковал, что ежели навести справки про узбекскую фирму «Абдулаев и К» – и если фирма эта окажется липовой, – то расклад может получиться очень даже интересным.

– Ты пойми меня правильно, Гриша, – бубнил Гутман, довольно чмокая губами, – я старый человек и не так уж радуюсь деньгам, зато я радуюсь, когда вижу возможность, чтоб сделать бизнес красиво… А мы тут можем сделать красиво, это я тебе говорю, ты знаешь, Моисея редко подводит его чутье, иначе я бы тут с тобой здесь уже не разговаривал… Я про эту фирму «ТКК» знаю, и ты про нее слышал – так там отставные энкавэдэшники свой гешефт делают, и с ними мы сталкивались раньше, они у нас несколько раз клиентов уводили, но кто бы захотел ссориться с чекистами, даже если они уже оттуда ушли? Но что мы здесь имеем – мы имеем, что мальчики явно захотели больше денег, чем это бывает честно… И нам надо понять, раз мы это знаем, как теперь с этим жить? Послушай старого еврея, Гриша, мы тут имеем два варианта, ну, может, больше, но я пока вижу только два. Мы можем сдать их с их «левизной» таможне, и пусть у них там будут проблемы, которые они будут долго решать… Но что нам с этого будет, кроме радости, что у людей случилось горе? И проблемы они свои, наверное, решат – ты знаешь, что на таможне у них все схвачено и они там «стоят» хорошо. Так давай посмотрим второй вариант – а он мне кажется совсем интересным. Если люди имеют на руках левый товар, то что они будут делать, когда этот товар у них красиво уведут?… Правильно, Гриша, я тоже так думаю, что жаловаться в органы они не побегут, а если что и захотят сделать, так только сами понять – кто их так «сделал»… Но ты мне сам много раз говорил, что когда люди хотят уже играть с криминалом – то здесь «кидок» не предъявляется… Даже если поймут, кто их кинул и куда… Но можно подумать – а я бы даже так сказал, что подумать нужно – и увести эту водку у них красиво, вчистую… Чтоб было без налетов и этой дикой стрельбы… Это не совсем просто, но и чтобы совсем невозможно было, так я бы тоже не сказал… Здесь надо все как следует подумать, но что-то видно уже прямо сейчас… Я бы сделал так, на первый взгляд: что тут у них в коносаменте? Отправитель шведская фирма, получатель узбекская… Мы что, не можем сделать свой коносамент? Где отправителям будет бельгийская фирма, а получателем латвийская? И чтобы номера контейнеров остались теми же самыми? Эти мальчики из «ТКК» свою водку со склада в порту вывозить не сразу будут, они захотят подождать несколько дней чтобы им казалось, что все вокруг спокойно и тихо… А мы в ТЭЦ порта – ты знаешь, там наши есть – выпишем разнарядку на выдачу груза со склада. А разнарядку ту дадим человеку с доверенностью от латвийской фирмы – пусть его потом ищут, если у него был паспорт покойника… Он загрузит контейнеры на грузовики – пусть машины будут какого-нибудь официального таможенного перевозчика, только чтобы у них не было латвийских виз… Так, так… Пусть он все погрузит вечером, когда народу меньше… Потом покажут бумажки на воротах, и уже поехали… Доедут до Пыталово[19]19
  В Пыталово расположена российская таможня.


[Закрыть], въедут в зону контроля… Там у нас человек в таможне есть… Тот мальчонка, у него доверенность от прибалтов будет, соберет все бумаги, зайдет в таможню, выйдет с отметками… Потом кран перекидает все на грузовики с латышскими номерами… И пусть шоферы наши едут в Питер, их даже если спросят потом – так что они скажут? Что видели, как все было нормально и контейнеры перегрузили латышам? А как наши питерские перевозчики уедут – грузовики с латышскими номерами пусть тоже уходят, но не в Балтию, а в Россию обратно… И груз наш, Гриша… Чтоб ты сказал на такой гешефт? Здесь надо думать над нюансами, но в принципе – это реальная «тема», или не моя фамилия Гутман уже шестьдесят три года…

Плейшнер очень мало что понял сразу из бормотания Моисея Лазаревича, но знал – когда «главбух» начинает вот так вот бормотать с резко усиливающимся еврейским акцентом, значит на старика снисходит что-то типа вдохновения, значит он мусолит в мозгах какую-то очередную красивую «напарку» – и тут главное Гутману не мешать, мысль не перебить… Моисей, даром что старый, а жучара еще тот – молодым три форы даст, но на фуках свое возьмет… Поэт, можно сказать, своего дела…

Когда же до Некрасова дошло наконец, какие большие деньги можно попытаться с помощью мозгов Лазаревича и его, Плейшнера, «братков» вчистую стырить – у него даже голова кругом пошла… Нет, вовремя эта шкурка Милка-Медалистка прогнулась, недаром, видать, ее воспитывал.

Дело в том, что на следующий день Скрипника выдергивал к себе Антибиотик – как подозревал Плейшнер, для серьезного разговора об увеличении доходов с «грядки» в порту. И в этой ситуации наводка Медалистки на «левые» контейнеры с водярой была как нельзя более кстати – будет, чем Палычу ответить, когда он опять начнет понты гонять и жизни учить…

Насчет разговора с Антибиотиком в его загородной резиденции Плейшнер не ошибся, толковище протекало в заранее предугаданном Скрипником русле…

Странное дело – Плейшнер постоянно ловил себя на мысли, что он в присутствии Палыча становится как бы глупее, чем был на самом деле – словно Антибиотик давил на него чем-то, или гипнотизировал… И если с другими людьми Некрасов еще мог как-то «держать фасон», то с Виктором Палычем будто вновь превращался в одичалого беглого блатаря, которому повезло из-под «вышки» дуриком выскочить.

Антибиотик принял Плейшнера в кабинете, сидя за огромным письменным столом в халате и с неизменным бокалом «Хванчкары» в левой руке. Старик предложил вина и Скрипнику, тот с готовностью хлобыстнул фужер залпом, но от дурной реплики все же не удержался:

– Хорошее у вас вино, Виктор Палыч, а все-таки, по мне – водяра лучше, она организм согревает.

Антибиотик фыркнул брюзгливо:

– Водка старит – это наукой доказано… А вино – жизнь продлевает. Вон, итальяшек с французами возьми – посасывают себе красненькое и до ста лет живут, не жужжат. А это вино – особое, его сам Сталин любил, небось, плохое было бы – не пил…

– Так я ж не спорю, – виновато дернул плечами Плейшнер. – Просто водяра как-то привычнее.

– А привычки старые нужно в угол отбрасывать, – назидательно сказал Виктор Палыч, воздев вверх указательный палец. – Ты, Мишутка, иногда – прямо словно вчера из лагеря… Сколько лет-то уже прошло, пора бы и обкататься, не в деревне, чай, живем… Мне, вот некоторые пытались как-то предъявить, что я от «понятий» старых отказывался… И того понять не могли что не я от «понятий» отходил – жизнь вперед пошла. Не мы меняем правила – жизнь их меняет… Раньше можно было жизнь прожигать без жалости, а теперь работы столько, что хорошее здоровье требуется, чтобы со всеми делами управиться-то… Глупо вафельником щелкать, ежели в такую пору жить выпало, когда год работы может потом лет десять кормить. Не все это понимают… А я тебе скажу – такого времени, как сейчас в России, никогда больше не будет… Да… Вот только мозгами шурупить надо по-новому… Я тебя сюда чего позвал – не то, чтобы предъявить тебе хочу, но жду от тебя большего, пора, Мишутка, пора… Спору нет, ты кореш надежный и блудни не мутишь, вроде, и коллектив свой в руках держишь – а все-таки не хочешь до конца с дремучестью своей распрощаться… Помнишь, фильм был такой, где один фраерок дельную мысль сказал: «Можно мелочь по карманам тырить, а можно – и „лимон“ сразу взять»?

Плейшнер не помнил, из какого фильма эта фраза, но на всякий случай кивнул:

– Хорошая картина…

– Да не в картине суть! – досадливо перебил его Антибиотик. – Ты в суть вникай, в суть… А то ведь – молодые-то подпирают, сменить всегда есть на кого…

У Некрасова пересохло в горле, он кашлянул и попытался было что-то сказать, но Виктор Палыч оборвал его взмахом руки:

– Ты не киксуй, я же сказал – никто тебе пока ничего не предъявляет, ты лучше меня, старика, послушай, может, чего полезного узнаешь… Я, вон – сколь живу, столько и учусь, и у молодых бывает чему поучиться, и ежели человек дельный, то ему это не в западло будет… У меня, вон, ребята – «тамбовцы» – приятно на них посмотреть… Какие «темы» поднимают! Недавно, вон – взяли, пятнадцать «лимонов» зеленью в Германию на черный день переправили. И все чисто сработали, исключительно на мозгах. Ну, там, конечно, мусоркам немножко заслали, чтобы прокрутилась «тема» легче…

Антибиотик прервался на мгновение, чтобы отхлебнуть вина, и Плейшнер, воспользовавшись паузой, тут же вставил фразу – и снова неудачно:

– Да за такие деньги-то всю питерскую мусорню скупить можно!