Текст книги "Ультиматум губернатору Петербурга"

Автор книги: Андрей Константинов

Соавторы: Александр Новиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Саня Реутов страховал сзади. Ветер рвал кусты, трепал волосы на голове майора службы БТ. Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда. Климов рванул дверь джипа левой рукой. В правой он держал пистолет. Мордатый очкастый мужик на заднем сиденье нервно прижал к себе кейс. Пахло дорогим одеколоном и страхом.

– Выходи! Быстро!

– Вы… Я депутат Государственной Думы.

– А-а… тоже неслабо, – усмехнулся Климов. Пистолет он сунул в карман. – Документики покажите, господин депутат.

– А вы кто такой? Вы хоть понима…

– Понимаю. Документы!

Депутат оказался настоящим. Климов даже вспомнил, что как-то видел его по телевизору. Он повертел в руках корочки, спросил:

– Что же вы делали в такой изысканной компании?

Слуга народа уже оправился от испуга. Понял, что, видимо, не бандиты, а действительно милиция. И трогать его не будут.

– Это моя охрана… А вы? Представьтесь теперь вы. У вас будут неприятности, я обращусь в прессу. Вы – откуда?

– От верблюда.

Климов вернул документы, равнодушно посмотрел на депутата и пошел прочь от машины. Сашка Реутов под дождем выворачивал карманы отморозков. Авдеев разговаривал с водителем КрАЗа. Он стоял на высокой подножке и мирно попыхивал сигаретой. Второй сидел на земле и тихо стонал. Он держал правую сломанную руку левой и с ненавистью смотрел на Климова.

– Ты, видно, ментяра, крутой… погоди, еще встретимся.

– Так уже встретились. – Климов присел, взял быка за подбородок. – Я майор Федеральной службы безопасности. Фамилия – Климов. Запомнил? А встретиться нам еще придется. Обещаю.

Майор встал, повернулся к Реутову:

– Заканчивай, Саша… машины с моста убрать. Отморозков тоже. Обеспечить проезд лесовоза. И – поехали… время.

– Позвольте! – раздался голос из джипа. – А кто же меня будет… э-э… эвакуировать?

– Я полагаю, – задумчиво сказал майор, – это задача господина спикера Госдумы. Дождь снова усилился.

* * *

Звонок Птицы одновременно и ошеломил, и успокоил. По крайней мере – снял напряжение. Дуче прошелся по кабинету, достал из бара бутылку водки «Смирнофф», плеснул в бокал. Вот, значит, как! Нет больше Козули. Э-э, земля пухом. Семен выпил, выдохнул… Хрен с ним, с говнюком! Жалеть Козулю не следовало, он всегда был дерьмом. Вот только с кем дело делать? И – взрывчатка! Тридцать килограммов взрывчатки!

Семен вернулся за стол, закурил и приступил к анализу ситуации. Самым главным на настоящий момент было то обстоятельство, что реальной, сиюминутной опасности нет. Птица сказал: в клочья. И Козуля, и машина. Ну, это и неудивительно… тридцать килограммов. Что менты в этой ситуации смогут нащупать? А ничего! Козули нет, взрывчатки нет. Пока они чего накопают… а все должно решиться за два-три дня. Максимум – четыре.

Но с кем работать? Козули нет. Птица, сучара, ввел в блудняк. Да на него и надежи не было с самого начала. Прапор? Этого Дуче даже в глаза не видел. Весь контакт шел через Козулю-жмурика. Ах, козлы! Фуфлогоны, сявки. Семен Ефимович хлопнул ладонью по столешнице.

Где-то по невидимым маршрутам почтового ведомства уже путешествовали два скромных конверта с ультиматумом. С великим Ультиматумом Дуче. Нет, теперь уже – Терминатора! Не сегодня-завтра они лягут на столы больших начальников. Они вызовут шок. Панику, бешеную суету в Смольном и на Литейном. Заверещат, захлебываясь, телефоны в кабинетах больших и маленьких начальников. Совковые лохи всех мастей и калибров начнут проводить совещания. Они всегда проводят совещания. И тогда громыхнет первый, предупредительный взрыв. И вздрогнет пятимиллионный город. Город-заложник. Город-жертва. И появятся два чемодана стодолларовых купюр. Вес нетто – тридцать пять килограммов.

Но не это главное! Главное, что он покажет всем этим тварям, кто же по-настоящему УБОГИЙ.

Сигарета, дотлевшая до фильтра, обожгла пальцы. А, черт! Семен бросил окурок в пепельницу. Грезы прервались. Жизнь грубо повернула его лицом к реальности. Реальность была мерзкой и сводилась к простой истине: вместо ста килограммов тротила в руках были только, десять. Ничто для великого плана Терминатора. Его Ультиматум оказался блефом, пустышкой. Авантюрой, как сказал покойный Очкарик.

Ну нет, двуногие. Нет! Это дело я доведу до конца. Я слишком долго ковылял на березовом протезе к этому дню, чтобы упасть в нескольких шагах от цели. Я доковыляю, добреду, доползу.

За окном кабинета летел в сером питерском небе золотой ангел над Петропавловкой. Терминатор устремил на него надменный взгляд римлянина. Ангел вздрогнул.

* * *

Наталья бродила по квартире, ждала Лешку. Он вообще-то мог приехать с работы в любое время. Но, когда задерживался, обязательно звонил. А после того пожара Птица работал как заведенный, брался за любую халтуру. Даже похудел, долги висели стопудовым грузом. Не испугается ли он, узнав про ребенка? Нет, глупость… чушь. Ребенка он всегда хотел. Девочку. Э-э, нет, гражданин Пернатый, – мальчик. Похожий на тебя. Такой же высокий, мужественный и сильный. Упрямый! О-о, намучаюсь я с тобой, Птенец, сын Птицы.

Наталья счастливо засмеялась. И вспомнила, как увидела Лешку в первый раз. Это было в восемьдесят седьмом году, в мае. Птица дембельнулся. Он пришел к Ленке – высокий, стройный, белозубый морпех-гвардеец с Тихоокеанского флота. Черная форма, значки, аксельбант на широкой груди… казалось, потянуло соленым ветром. Закричали чайки.

Он ходил вокруг Ленки чертом, травил анекдоты, флотские байки. Ленка млела. А на нее, нескладного четырнадцатилетнего подростка, Птица даже не смотрел. А она мечтала! Ах, дуреха, как она мечтала. Как завидовала старшей сестре, как ревновала. И плакала по ночам.

Родные уже поговаривали о свадьбе, уже познакомились родители. Но… что-то у них не заладилось. И Птица исчез. Исчез на три с лишним года. Ленка успела сбегать замуж, развестись, поменять еще несколько мужиков. А через три года Птица вернулся. Но это был уже другой Птица. Она поняла это сразу, как только увидела его глаза. На вопрос – где был? – он отвечал коротко: «Служил». Флотских баек больше не травил.

И все-таки он опять приехал к Ленке. Она его быстро захомутала. Свадьба, цветы, фата… Маршик Мендельсончика. Наталье так хотелось рассказать, как жила Ленка, пока его не было. Нельзя – старшая сестра! Но и счастливой семейной жизни не получилось. И не могло выйти – Ленку не переделаешь. Леха тогда устроился работать охранником к одному новому. Часто мотался с шефом по командировкам. Зарабатывал, приносил в дом хорошие деньги. Ленка ни в чем не знала отказа… и гуляла, пока его не было. Сделала два аборта. Птица ребенка хотел, по этому поводу возникали конфликты. Но сестра все умела повернуть по-своему. Это она всегда умела. Только однажды, когда июльским душным вечером Птица вернулся домой на два дня раньше срока, Ленка не смогла объяснить, как в их постели оказался голый мужик.

Господи, лучше бы он вернулся в срок! Э-э, нет, не обманывай себя. Рано или поздно это должно было случиться.

Тот мужик умер в реанимации. Ленка отделалась синяками. На следствии Птица вел себя глупо – молчал. Кресты, суд, зона. Пять лет. Оттуда он вернулся со шрамом на лице, а что в душе делалось – не видно. Можно только предполагать. О зоне, как и о службе, он никогда не вспоминал. Но иногда – а два года уже прошло! – скрипел зубами по ночам, выкрикивал: «Сзади, Генка! Заточка!» и «Получите, суки». Темное и страшное стояло за этим криком.

Наталья сама к нему пришла. Долго боролась, пересиливала себя. Может, и разговаривать не станет. Он не прогнал, молча пустил в квартиру. Она осталась на ночь, потом еще на ночь.

Судимому в охранных структурах делать нечего, Птица устроился в авторемонт. Руки у него оказались золотые, через год снял бокс, начал работать на себя. Наезжали на него какие-то крепкие ребята, но он вместе с Мишкой Турецким, сослуживцем, все им быстро растолковал. Ребята попались понятливые, больше не приходили.

В окно Наталья увидела, как Птица идет по двору. Против обыкновения, он не поднял головы, чтобы увидеть ее в окне.

* * *

Уже начинало смеркаться, когда «волга» с офицерами ФСБ въехала в Приозерск. На заднем сиденье лежали два полиэтиленовых пакета. В одном находился ИЖ-71 и наручники, изъятые у гоблина, а также складная телескопическая дубинка, которой орудовал второй. В другом пакете – стопка документов, в том числе разрешение на ношение оружия. Со свитой народного избранника еще предстояло поработать.

То, что в джипе оказался депутат Государственной Думы, оставляло неприятный осадок. Инцидент мог иметь продолжение. Попинать ФСБ эти преданные служению Отечеству деятели любили. Если подворачивалась возможность – в удовольствии себе не отказывали. Упоминание про тридцать седьмой год стало входить в обязательную программу. В произвольных выступлениях каждый изощрялся как мог. «Мы не дадим свернуть Россию в пропасть коммунистического произвола!» – звенящим от праведного гнева голосом заявлял с телеэкрана какой-нибудь очередной борец, а после эфира ехал подписывать бумаги о продаже очередного куска горячо любимой Родины.

Кому, робята, на Руси жить хорошо? – Дефолт его знает!

На въезде в город «волгу» встретил местный оперуполномоченный ФСБ. Он сидел за рулем дряхлой «нивы» с милицейскими номерами. Три часа назад майору Ветрову позвонили из Управления, предупредили о прибытии оперативно-следственной группы. Попросили встретить. И собрать, по возможности, предварительную информацию на гражданина Козлова В.О. Номер «волги», на которой выехали Климов и Реутов, Ветрову не сообщили, но майор безошибочно опознал автомобиль. Если у него спросить, как он это сделал (за те тридцать пять минут, что Ветров провел в ожидании, мимо него проехали четыре «волги»), объяснить он не сможет.

Майор обозначил свою «ниву» вспышками дальнего света. Питерские подъехали, остановились на раскисшей от дождя обочине. Приозерский опер пересел в «волгу». Познакомились. Ветров температурил, но, по въевшейся привычке, продолжал работать. Болеть некогда, за нас никто не сделает. За прошедшие три часа он кое-что успел собрать на Козлова. Выяснилось, что по характеру ИЧПист скрытен, отношений с соседями не поддерживает. Женат, имеет дочь четырех лет. Строит дом. Бизнес обычный – купи-продай. Три ларька: консервы, пиво, водка и так далее. В средствах, похоже, не стеснен. Выпивает. Выпивши, может быть агрессивен. Говорят, что по пьянке поколачивает жену. Но от нее жалоб и заявлений нет. Что еще? Любит рыбалку, имеет моторную лодку, большой сарай на берегу.

– Придется и сарай осматривать, – вздохнул Реутов.

– Сарай – что? – отозвался Ветров. – А вот домина немаленький. Хоть и недостроенный. А теперь, может быть, вы мне что-то объясните относительно интереса к особе гражданина Козлова?

Авдеев коротко, останавливаясь только на узловых моментах, изложил ситуацию. Майор внимательно слушал и мрачнел. Когда Виктор закончил, он матюгнулся и спросил:

– Тип взрывчатки еще не установлен?

– Пока не знаю, – ответил следак. – Мы выехали три часа назад. Может быть, что-то и прояснилось. Эксперты работают.

– Связь с Питером нормальная? – спросил Климов.

– Нормальная, – отозвался Ветров. Он был задумчив.

– Тогда давай в отдел. Потом – к Козлову.

– Может, сначала ко мне? – сказал Ветров. – Поужинаете?

– Нет, Сергей Андреич, спасибо… Давай в отдел, на связь.

«Нива», а за ней «волга» двинулись по мокрым, пустынным улицам районного центра. В домах уже включили свет, но уличные фонари еще не горели. Сквозь мелкую сетку дождя в окна автомобиля заглядывала страшненькая осенняя тоска провинциального города. Безысходная, как похмелье после недельной пьянки.

Отдел оказался таким, как и все отделы в провинции. Он занимал маленькую комнатушку в здании ГОВД. Вход, правда, имел отдельный. Стол, сейф, шкаф, несколько стульев и два телефона. Портрет Андропова на стене. На отдельном столике – пишущая машинка под чехлом. На единственном окне решетка из арматурного прутка. Ветров достал из шкафа и включил электрический чайник, Климов сел на телефон, связался с Управлением. Оттуда передали свежую информацию. Дактилоскопические отпечатки обнаруженной на месте взрыва руки соответствовали отпечаткам Козлова Виктора Олеговича. Наколочка в виде объятого пламенем креста тоже. Это первое. Второе: по несгоревшим микрочастицам взрывчатое вещество идентифицировано как тринитротолуол (тротил). Третье: постановление на обыск в доме и торговых точках, принадлежащих ИЧПисту Козлову, получено. И будет передано по факсу на Приозерский ГОВД.

– Сергей Андреевич, – обратился Климов к хозяину кабинета, – ты интересовался типом взрывчатки. Спецы дали заключение: тротил. Что, есть какие-то соображения?

– Да как сказать… – откликнулся Ветров. – Дело в том, что в зоне моей оперативной ответственности находятся армейские склады. На одном точно хранится тротил.

Ветров потер рукой лоб с высокими залысинами. К вечеру температура поднималась, знобило.

Блестящий чайник на подоконнике выпустил струйку белого пара.

* * *

Они сидели на смятой постели напротив друг друга. Обнаженные, усталые… Они сидели, скрестив ноги по-турецки и пили шампанское. Свет торшера золотил кожу, отбрасывал глубокие тени, отражался в глазах. Шампанское искрилось и играло в фужерах, из магнитофона звучал голос Азнавура.

– И когда же это будет? – снова спросил Птица.

– Это будет… это будет, – Наташка сделала строгое лицо, но не выдержала, рассмеялась. – Ох, не могу!

– Что ты? – удивился он.

– Да ты на себя посмотри. Сидишь с такой важностью на физиономии, будто совершил подвиг. А моя бабушка всегда говорила: дурное дело – не хитрое.

Птица глупо улыбнулся. Шрам на левой щеке искривился серпом.

– Ну, подвиг не подвиг, а все-таки… Скажи – когда?

– В мае, глупая Птица. В середине мая. Сам бы мог посчитать. Это всегда бывает через девять месяцев.

– Отлично. Весна. Весной у нас родится девочка.

– Нет, господин Пернатый, родится мальчик. Красивый, как ты.

– Нет, девочка!

– Нет, мальчик!

– Слушай, – сказал Птица строго, – а чего это ты шампанское хлещешь? Беременным женщинам спиртное…

– Ну, Леш, не будь занудой… я чуть-чуть. А потом целый год не буду.

В глубине глаз Натальи плясали маленькие лукавые искорки.

– И вообще, господин мичман, вы – как джентльмен – обязаны жениться.

– А-а, – хлопнул себя Леха по лбу. Одним слитным движением, кувырком, скатился с дивана, встал на одно колено. Золотистая жидкость в фужерах слегка колыхнулась.

– Маркиза, – торжественно сказал он, – окажите мне честь. Будьте моей женой.

– Я согласна, – сказала она и грациозно склонила голову. Птица замер, ошеломленный…

В этот момент и зазвонил телефон в прихожей. Он прозвенел раз, другой, третий. Птица медленно встал. Качнулся маленький крестик на голой груди. Телефон звенел, перекрывая мягкий голос Азнавура. Птица сделал шаг в сторону прихожей. Телефон звенел.

– Не подходи, – почти выкрикнула Наталья. Почти выдохнула.

«Спаси и сохрани!» – прошептали сухие губы. И агалатовская старуха перекрестила его вслед. А телефон звенел. Птица вышел в прихожую, снял трубку. И услышал голос Семена Фридмана.

* * *

Дуче загнал свой «форд-скорпио» на стоянку, получил пропуск и пошел домой. Было темно, горели фонари, отражаясь желтыми пятнами в черном, блестящем от дождя асфальте. Он шел не спеша. Прихрамывая по многолетней привычке. Иногда Семен Ефимович оглядывался, проверяясь. Он отдавал себе отчет в том, что квалифицированную слежку ему не засечь, но верил: все будет так, как он решил!

Кодовый замок в подъезде был выломан. «Варвары», – подумал Дуче привычно. Он вошел в темный подъезд и несколько секунд постоял неподвижно, прислушиваясь. За тонкой картонной дверью на первом этаже орал телевизор. Перекрывая его звук, орали пьяные голоса. Бред совковый. Пьянь. Дебилы. Строители коммунизма. Опущенные.

Семен Ефимович поднялся на третий этаж. Позвонил. Жена открыла только после того, как внимательно рассмотрела его в глазок. Впрочем, Дуче был уверен, что она смотрела невнимательно. Или не взглянула вовсе.

– Добрый вечер, милый.

Она привычно подставила щеку. Он так же привычно и лениво влепил пощечину. Добрый, май дарлинг, добрый.

Женщина заперла один за другим два замка, задвинула массивный язык задвижки, накинула цепочку. Дуче опустился в кресло, жена встала на колени и начала расшнуровывать ботинки. Нога гудела. Сорок пять – это возраст! Устаешь, как собака. Сорок пять – это рубеж. Последний рубеж, и если ты не сделаешь того, что наметил сейчас… Тапочка. Какая хорошая штука – тапочка. Семен скинул плащ на руки Ритке, прошел в комнату. Жена неслышной тенью вошла следом, включила торшер и телевизор… Только бы он не учуял запах, только бы не учуял. А то совсем озвереет. Она не знала, что запах Дуче уже уловил. Последние дни все чувства были обострены до предела. Уловил, но не придал никакого значения. А какое, действительно, это имеет значение ТЕПЕРЬ?

Семен сел в кресло напротив телевизора. Маргарита Микульска, жена, домработница, рабыня, смотрела на хозяина с радостной улыбкой. Улыбка – всегда! Это обязательное условие.

– Ну… чего ты ждешь, дура?

– Я… как всегда, милый?

– А что, ты можешь предложить что-то новенькое? – Дуче смотрел немигающим взглядом. Так смотрят удавы. – Ах, да! Ты же у нас мыслящее мясо, кандидат наук… Пьянь совковая!

Маргарита вздрогнула, но продолжала улыбаться.

– Ладно, – лениво сказал он, – валяй, сука.

– Спасибо, – ответила женщина. Она вышла из комнаты и через пять минут вернулась обратно. Обнаженная, в туфлях на высоком каблуке и чулках. В руках поднос с высокими стаканами. На худом теле в нескольких местах виднелись пятна: багровые, синие, фиолетовые или желтые. Цвет зависел от срока давности. Раньше Дуче приказывал закрывать их гримом, пудрить. Потом перестал. Рабыня подозревала, что вид синяков доставляет ему удовольствие.

Она поставила поднос на журнальный столик. Звякнул лед в стакане с водкой. Маргарита опустилась на колени и начала расстегивать брюки мужа. Дуче сделал глубокий глоток – пятидесятиградусная жидкость легко прокатилась по пищеводу. В «Панасонике» коммунист Зюганов обличал бывшего коммуниста Ельцина. Дуче сделал глоток апельсинового сока. Картинка сменилась. Теперь большой либерал Жириновский обличал коммуниста Зюганова. Дуче затянулся сигаретой… что она там возится?

– Что ты там возишься, проблядь? Уснула? Ага… вот. Он закинул голову назад. Теперь в поле зрения был только потолок и люстра. Голоса из телеящика доносились однообразным фоном…

Рабыня исполняла свою привычную ежедневную обязанность. Это уже давно его не возбуждало. Так – снятие стресса. Он вспомнил вторую жену – Софью. С ней он прожил меньше года. Бедняга выпала из окна. Это было еще на старой квартире. Шестой этаж дома дореволюционной постройки. Менты, конечно, взялись за него крепко. Но фактов-то у них никаких. Кроме заявления Софкиной сестры: жаловалась, мол, покойница на мужа неоднократно. Бьет, издевается, запирает в ванной. Дуче тогда послал к сестре Козулю. Для беседы. Козуля взял опасную бритву и встретил старую дуру в подъезде. Беседа оказалась полезной – на следующий день Софкина сестрица побежала в ментовку и малявку свою назад забрала. Извините, товарищи милиционеры, сдуру оклеветала Семена. Жили они с покойницей душа в душу. Грех на мне.

Менты не поверили, таскали Фридмана долго. Но Сема был уже не пацан. Две отсидки превратили его в Дуче. Чистосердечное признание облегчает вину… но увеличивает срок. Он и не сознавался. Дело закрыли – несчастный случай. Следак в прокуратуре, молодой очкастый мозгляк, сказал напоследок:

– Дело закрыто, гражданин Фридман… Но и ты, и я – мы оба – знаем, что ты Софью убил. Или довел до самоубийства.

– Если дело закрыто, я могу идти? – спросил Фридман.

Очкарик смотрел с ненавистью.

– Идите, – сказал он через несколько секунд устало и равнодушно.

Дуче поднялся с казенного стула и пошел к двери.

– Эй! – окликнул очкарик. Странно, но Дуче не мог вспомнить его лица. Точно так же, как он не смог вспомнить лица Аллы, Софкиной сестры. – Эй!

Фридман обернулся.

– Сволочь ты, Дуче. И когда-нибудь… ладно! Иди.

…Приближалось. Рабыня тоже чувствовала приближение этого. Инстинктивно напрягалась. Он вдавил сигарету в пепельницу и тихо сказал:

– Выплюнешь, сука, запру на ночь в сортире. Мог бы не говорить, козел… все сама знаю. Она справилась. Уже давно привыкла. Имитировала позывы к рвоте потому, что этот похотливый гад всегда наблюдал с интересом. Улыбался. Так вот.

– Спасибо, милый, – сказала она и – как положено – облизнулась.

Вытошнило ее в кухне. Господи, только бы не вошел, не увидел. Тогда запрет не в туалете – в стенном шкафу. Вытошнило, вывернуло наизнанку. Текли слезы, рвался из живота крик. Потом Маргарита нашла спрятанную среди банок с крупой бутылку водки и выпила прямо из горлышка.

– Чтоб ты сдох, гад!

А гад сидел в гостиной, в кресле. Он смотрел на экран телевизора, но не видел, что же происходит. Перед глазами была темнота. Полная, абсолютная темнота. Только одна маленькая искорка посверкивала вдали. Она то появлялась, то исчезала. Она приближалась. Дуче слышал свист ветра и шум волн. Временами ему казалось, что он слышат даже скрип сорока уключин. И команду на незнакомом языке.

Огонек искорки становился ярче… Он раскачивался на балтийской волне, бросал отсвет на белые гребни и на черного петуха с красным гребнем. Петух дремал рядом со своим собутыльником – комендором. Ближе, они все ближе. Завтра они будут здесь!

* * *

Вдова Виктора Козлова зябко куталась в махровый халат. Она еще не знала о том, что овдовела, смотрела на офицеров ФСБ испуганными глазами. К ее ногам жалась маленькая светловолосая девочка. Их сходство было очевидным.

– Вот, Зинаида, – сказал участковый, – к тебе товарищи из Ленинграда. Из налоговой полиции. Есть сигнал, понимаешь ли…

– Какой сигнал? – спросила она удивленно, тревожно.

Авдеев решительно.шагнул вперед, отстранил участкового.

– Зинаида Андреевна, есть информация, что ваш муж организовал на дому подпольное производство водки. Вот постановление на производство обыска. Ознакомьтесь, пожалуйста.

Она даже не взглянула на казенную бумагу. Пожала плечами:

– Ищите… чушь какая! И мужа дома нет. Авдеев посмотрел на девочку с острой жалостью.

Он вспомнил оскальпированную голову Козлова.

Сюжетик!

– Зинаида Андреевна, где мы с вами можем побеседовать?

– Где угодно. Давайте на кухне.

Тикали ходики, покрывала стол веселенькая клетчатая скатерть, лежал на подоконнике серо-дымчатый котище. Утром из этой кухни вышел человек, который пытался доставить в Питер тридцать килограммов тротила. Но не доехал. К счастью – не доехал.

– Где ваш муж, Зинаида Андреевна? – спросил Авдеев и мысленно ответил себе: в морге, на Екатерининском.

– Он уехал в Ленинград.

– Зачем?

– По делам…

– А поподробней?

– Я не знаю. Я не вникала никогда. Скоро он сам вернется – у него и спросите.

На миловидном лице отчетливо читался страх. Если бы я мог у него спросить…

– И все же? Куда он поехал? К кому?

– Честно – не знаю. Он же в бизнесе крутится.

– Зинаида Андреевна, – сказал Авдеев доброжелательно, – неужели вы с мужем никогда не говорили о его делах? О партнерах?

– Что с Витькой? – вдруг спросила она, переводя взгляд с Авдеева на Климова. – Что-то случилось? – Почему вы так думаете? – натурально удивился следователь. В этот момент он почти ненавидел себя.

Она молчала, теребила кулон на тоненькой золотой цепочке. Выл ветер в печной трубе, за теменью улицы катились крутые ладожские волны. В морге лежала рука человека со следами дактилоскопической краски. В разливухе на Финляндском вокзале пили водку лейтенант Буряк и старшина из ОМОНа. Пусть пьют.

– Так к кому он мог поехать в Ленинград? – спросил Климов.

– Вспомнила, – вдруг сказала она. – Если это так важно… Он вчера вечером по телефону говорил. Так сказал: завтра, сегодня то есть, все эти вопросы обсудит в Питере с евреем.

– Да… А кто этот еврей?

– Не знаю. Скажите – что он натворил?

– Кто? – спросил Климов.

– Мой муж.

– Ничего. Мы проверяем информацию о нелегальной водке. А с кем вчера он по телефону говорил?

– Да с одним тут… – Зинаида махнула рукой.

– И все же?

– С приятелем своим, прапором.

– Прапор – это кличка? – безразлично спросил Климов.

– Нет. Он служит. Прапорщик по званию… пьянь.

– И где же служит этот приятель вашего мужа?

– На военных складах… тут рядом, километров шесть.

Офицеры быстро переглянулись: в цвет! Неужели в цвет? Возможно – в цвет.

На крыльце затопали сапоги – участковый привел понятых.

* * *

Иван Колесник сковырнул пробку с бутылки «Лидского». Белорусское пиво он пил чисто по патриотическим соображениям. Родина, как ни крути! Пробку прапорщик сорвал щелчком большого пальца. Это был его коронный номер. Огромная лапа накрывала поллитровую бутылку почти целиком, толстый ноготь надежно вставал под пробку, палец мощно разгибался. Хлынула пена. Однажды он таким макаром выиграл на пари литр водки… Иван довольно улыбнулся.

Желтая жидкость наполнила не очень чистую кружку до краев, шапка белоснежной пены лежала сверху сугробом… кайф! Иван поднес кружку ко рту. В этот момент затрезвонил телефон внутренней связи. Он покосился на черный старомодный аппарат. А пошли все в дулу! – и сделал первый глоток. Потом запью водочкой, сверху опять пивком и смачно закушу колбаской. От кайф!

А телефон звенел, гребаный пень… придется снять. Служба, конечно, уже закончилась. И то он задержался из-за штормового предупреждения. Уже и майор домой слинял, а он, прапорщик Колесник, несет службу… Если бы Иван знал, что этот звонок вмиг, в одночасье изменит всю его жизнь. Если бы он знал, что кроется за настырным трезвоном черной коробки! Но он еще ничего не знал, спокойно допил пиво, шумно отрыгнул и только тогда снял трубку. Солидно произнес:

– Колесник слушает!

– Ванька, хорошо, что ты на месте, – услышал он знакомый голос прапорщика Карасева, поморщился.

– Хвосты обрубаю, – веско сказал Иван. – Ты еще, блин, мне в натуре червонец должен. Когда, блин, отдашь?

– Подожди ты, – ответил дежурный зло. – Тут такое дело… Прыщ только что звонил. Тобой интересовался.

– И… чего? – насторожился Колесник. Прыщом звали майора Мискина, начальника складов. Всего полчаса назад он уехал домой на служебном УАЗе. Хер ли ему опять нужно?

– Чего? Болт через плечо… Едет сюда. И не один едет.

– А с кем?

– Не знаю, но… – дежурный мялся. Колесник смотрел на стакан с водкой и с сожалением думал о том, что с этим придется повременить. Чего это Прыщу приспичило?

– Ну… чего? – сказал он. – Телись, Геныч.

– По дружбе говорю… Он про тебя спрашивал. Велел, если ты еще здесь, с территории под любым предлогом не выпускать. Они едут…

За этим они едут стояла явная угроза. Колесник был по жизни туповат, кроме водки и баб его по-настоящему ничего не интересовало. Но даже он понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– А кто – они? – спросил он глупо. Ответ уже напрашивался сам собой. Стучал в череп, позвякивал наручниками. Они едут.

– Да не знаю! – почти крикнул Карасев. – Мне вообще строго запрещено тебе говорить. Ты что натворил-то?

– А… ни хера! Все в ажуре.

– Я тебе ничего не говорил, – торопливо сказал дежурный. – Смотри!

Раздались гудки отбоя. Они едут… с территории не выпускать. Неужели Козуля погорел? А?… Во, бля! Что делать-то?

На лбу выступила испарина. Едут. Будут брать. Достаточно проверить склад… Ах, Козуля! Колесник только сейчас заметил, что все еще сжимает в руке телефонную трубку. Костяшки мощной руки побелели. Он вытер испарину с лица, грохнул трубку на аппарат и взял стакан с водкой. Залпом выпил, не ощутив ни вкуса, ни крепости. Вскочил, заходил по крошечному кабинету. Что делать? Что теперь делать-то? Только рвать когти! Сейчас! Немедленно.

Иван легко отодвинул шкаф от стены и вытащил из-под половой доски две гранаты Ф-1. Там было больше, но все не возьмешь. Сунул в карманы бушлата. Самодельный охотничий нож с рукояткой из лосиного рога, в кожаных ножнах, положил во внутренний карман. Так, что еще? Дома лежат деньги. Но туда уже нельзя. Колеснику показалось, что у ворот склада засигналила машина. Приехали, гады! Вот хрен вам! Я не Козуля, я уйду… Он надел бушлат. Шестисотграммовые рубчатые тела лимонок оттягивали карманы. Ништо, своя ноша не тянет! Он погасил свет и вышел из кабинета. В длинном пустом коридоре горела одна-единственная голая лампа. Колесник пошел к выходу. А, блин, водка осталась! Он метнулся назад, не включая света нашел под столом початую бутылку «Пятизвездной», выскочил обратно. Через пять минут прапорщик Иван Колесник покинул территорию строго охраняемого артсклада через самую обычную дыру в заборе. Спустя еще четыре с половиной минуты в пустой кабинетик без стука решительно вошли майор Ветров, капитан Реутов и начальник склада майор Мискин. Поздно!

На столе, покрытом грязноватым ватманом, лежала нарезанная вареная колбаса, хлеб, стояла пивная кружка с остатками пива и пустой граненый стакан. Армейский натюрморт!

* * *

Обыск в доме Козлова шел почти три часа. Четырехлетняя Оля давно спала. Зинаида отрешенно сидела на кухне. Она уже знала, что у нее нет мужа. Ей никто ничего не сказал, но она поняла. Витька был сволочь, конечно… а теперь его нет. И отца у Ольги нет. И – неизвестность впереди. И страх.

Обыск – мерзкая процедура. И для тех, у кого ищут, и для тех, кто ищет. Хочешь ты или не хочешь, но влезаешь в чужую жизнь. Глубоко влезаешь. Так глубоко, как только сможешь. Это обязательное условие. Ты делаешь то, что по общепринятым меркам совершенно неприлично. Копаешься в чужих вещах, в чужом белье… Эта твоя работа. Ты выбрал ее сам. Терпи.

Тот самый обыватель, который возмущается неэффективностью работы правоохранителей, сталкиваясь с оперативно-розыскной реальностью, брезгливо кривит лицо: фу! Полицейские штучки. И смотрит в спину презрительно: ищейки, козлы, менты, фашисты. А на просьбу помочь гордо ответит: я не стукач!

Обыск шел третий час. И пока безрезультатно. Ничего, что могло бы заинтересовать офицеров ФСБ, не было обнаружено. Правда, они еще даже не отработали дом. А имелся еще гараж, и еще один большой сарай. Участок площадью тринадцать соток. Был сарай на берегу Ладоги. И три киоска. Из Питера ожидали прибытия второй оперативно-следственной группы и кинолога с собакой, натасканной на ВВ. После стремительного и – честно говоря – неожиданного бегства прапорщика артскалада стало ясно, что необходимо провести ревизию и там. И обыск дома у прапора. Рук не хватало. Даже засаду на квартире Колесника поставили милицейскую. Климов лично проинструктировал милиционеров и подумал про себя: дурдом! Вся надежда на то, что он домой не сунется. Надеяться на этих – и глупо, и опасно.