Текст книги "Сочинитель"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Можно подумать, что ты их сам видел, – хмыкнул внимательно слушавший Рустам Нурзалиев – полуазербайджанец-полурусский, родители которого давным-давно осели в Питере.

– Сам не видел, врать не буду, – развел руками Максим. – Но источник из «спецуры» описал ее хозяйство подробно – посмотреть я бы не отказался…

– Да хрен с тобой, чего бы ты не отказался, что там дальше-то было? – недовольным гулом поторопили Егунина опера.

Максим кивнул:

– Короче, когда этот «папик» за сиськи ее ухватился – она взяла со стола бутылку шампанского недопитого и как звезданет ему по тыковке… Но тыковка крепкая оказалась – бутылка вдребезги, а барыга озверел, засветил девушке с правой под глаз. Ах ты, говорит, блядь дешевая… А она со стула кувыркнулась, но тоже не вырубилась – актеры, люди тренированные – встает и заявляет, что она, мол, блядь не дешевая, а жутко дорогая… И начинает стаканами со стойки в этих барыг кидаться, с криками типа: «Суки-падлы-воры-кровососы, жулики поганые, спекулянты недорезанные!» Короче, ставит весь этот бар, натурально, на уши – кто-то еще (то ли бандюги, то ли коммерсанты прибандиченные) начинает за нее заступаться. Пошла свалка, как на Диком Западе в салуне… А эта Даша в самой гуще кувыркается, участников подзуживает… Короче, когда «спецура» туда прибежала, она уже в отключке была – кто-то ей под второй глаз фонарь поставил, а от халатика на ней только левый рукав остался. Корешок мой вбегает в бар, видит, что такое чудо в углу валяется – ясное дело, он ее не узнал сразу, – обалдел и спрашивает бармена, что это, мол, за блядь? А она, видно, на слово «блядь» как-то обостренно реагирует – потому что снова открывает глаза и говорит ему, что он сам блядь, а она – актриса. И вообще, что все сволочи и суки – менты, бандиты и барыги. А весь мир – говно…

– Меткое замечание, – сквозь общий смех вставил реплику Саша Соснов. – У меня один приятель любил в сложных ситуациях такой стишок декламировать: «Все бабы – бляди, весь мир – бардак, любимый дядя – и тот мудак!»

– Да подожди ты с дядей, – перебил его Вадик Резаков. – Дальше-то что было? Не тяни, Макс…

– А что дальше? – пожал плечами Егунин. – Кореш мой ее кое-как с пола поднял и в кабинет поволок – она вырубилась снова, и, кстати, ключ от номера найти никак не могли. Ну, он ее притащил, значит, в кабинет, сгрузил на диван, укрыл пледом и всю ночь оберегал чуткий девичий сон – пожалел ее, номер-то, конечно, можно было и открыть, да вдруг ей плохо бы стало, захлебнулась бы, или – если посреди ночи прочухалась, могла снова за приключениями куда-то порулить. Опять же – от барыг тех подальше… Мадемуазель спала, как сурок, утром глаза с трудом открыла, огляделась, и говорит: «Да… По-моему, девочка вчера не была паинькой. А вы, собственно, кто, гражданин?» «Гражданин» ей все тактично объяснил и не удержался – автограф попросил. Она это все восприняла как должное, кивнула и говорит: «Непременно, дружок, непременно… Только опохмели меня, ради Бога, и принеси из номера какую-нибудь одежонку – срам прикрыть. А потом я тебе автограф выпишу…»

Кабинет грохнул хохотом. Рустам Нурзалиев покачал головой укоризненно:

– А с виду – такая девушка-ромашка. Я ее в кино много раз видел… Богема – она вся такая. Бесятся с жиру, не знают, как себя еще развлечь…

– Да ну! – не согласился с ним Вадик Резаков. – А по-моему, классная девка, на все веревки отвязанная. С кем не бывает? Чую, близкая она нам по духу. Ей бы делом настоящим заняться… А, мужики? Вот бы ее к нам в отдел! Бандюков бы гоняли вместе. Мы ее быстренько обучили бы…

– Это она тебя быстренько бы всему научила, – сквозь смех пробормотал Егунин и повернулся к Кудасову: – Никита Никитич? Нам актрисы в отделе не нужны? Или у нас своих «артистов» хватает?

Кудасов издал горлом странный звук, и смешки в комнате постепенно затихли, потому что шеф 15-го отдела сидел совершенно бледный, с испариной на лбу.

– Что с вами, Никита Никитич? – подскочил к столу Кудасова Вадик Резаков. – Вам плохо?

– А? – Никита Никитич посмотрел на Резакова как-то странно и помотал головой. – Нет, все в порядке… Голова что-то разболелась. Это все грипп. Не проходит никак… От головы ни у кого таблетки нет?

Резаков очень удивился – на его памяти Кудасов в первый раз жаловался на недомогание да еще и таблетку просил… Нет, с шефом явно что-то странное творилось – таблетку попросил от головной боли, а сам начал левую сторону груди рукой растирать… Не зря, видно, говорили по телевизору, что в этом году грипп с очень плохими осложнениями…

Таблетку растворимого аспирина Кудасову опера сыскали мигом, поднесли стакан, сгрудились у стола обеспокоенно.

– Никита Никитич, – тревожно спросил Егунин. – Может быть, врача вызвать?

– Да ты что, Максим, – улыбнулся криво Кудасов. – Позориться еще будем. Все нормально… Да и полегчало мне уже. Так, давайте ребята, делом займитесь… Максим, ты, кстати, материалы по Боцману подготовил? Давай-ка их вместе посмотрим, есть там у меня кое-какие особые соображения…

Все облегченно перевели дух – раз Кудасов заговорил в своей обычной манере, значит ничего страшного. Подумаешь – голову у мужика прихватило…

– Никита Никитич, – Егунин потер нос. – По Боцману у меня почти все готово, нужно только пару штрихов добавить. Можно, я к вам через часик подойду?

– Можно, – кивнул Кудасов, открывая дверцу собственного сейфа.

Никита Никитич положил перед собой на стол досье Челищева и в который уже раз – начал перелистывать его. Только строчки почему-то извивались перед глазами, словно детеныши болотной гадюки…

«Да, – подумал Никита. – Круто они меня достали, до печенок… Судя по всему, на это и расчет был. Либо я ломаюсь на Дашкином „ходатайстве“, либо просто ломаюсь потом… Удар по нервам, по психике. Если б я, скажем, запил – им бы совсем хорошо было… Наверняка у них на этот случай для меня еще какой-нибудь сюрприз заготовлен… А вот хрен вам! Отсосете у пожилого зайца! Я вам, ребята, радости не доставлю. Я вам доставлю много горя и глубоких душевных разочарований. Вы у меня за сегодняшнюю ночь трижды слезами умоетесь… Думаете, достали меня?! Это я вас, сволочей, достану и наизнанку выверну!!»

На него накатывала волнами хорошая боевая злость, возвращавшая силы, которых, казалось, не осталось уже вовсе. Так бывает – это знают все, кто привык в жестоких драках держаться до конца. В драке ведь как – если сбили тебя с ног, есть два пути. Первый – лежать и, подвывая, жалеть себя, ждать пока ногами добьют, а второй – сжать зубы, встать и драться дальше, забыв про отчаяние и боль, вот тогда и откроется второе дыхание, тогда тебя самого испугаются… В драке самое главное – не число, и даже не умение (хотя оно, безусловно, важно), в драке самое главное – характер. Побеждает тот, у кого внутренний стержень крепче. Поэтому в поединке, скажем, между семнадцатилетним мастером спорта по боксу – тренированным и развитым физически пацанчиком – и сорокалетним вором, пропитым, прокуренным, подорвавшим на зонах здоровье, у боксера нет практически никаких шансов. Вор просто загрызет мальчишку, у которого характер еще только формируется. Конечно, это в том случае, если вор – настоящий, а не какая-нибудь мелкоуголовная шпана. Потому что настоящий вор – это всегда характер, всегда харизма. Другое дело, что харизмы воровские, они за очень редким исключением – черные… Обладал такой харизмой, безусловно, и Антибиотик…

Кудасов стиснул зубы, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя оцепенение. Строчки в досье перестали прыгать перед глазами, мозг понемногу прочищался, входил в нормальный рабочий «режим». И почти сразу Кудасов, что называется, ухватил за хвост ту самую мысль, которая ускользнула от него накануне: «Так… Если им так нужен Муха – а нужен он им действительно позарез, судя по масштабам проделанной работы, – то… То без Мухи у Палыча что-то не срастается, что-то очень важное и серьезное… Челищев считал, что Мухина собирались „делегировать“ в нефтебизнес… Да это даже не так важно, куда его там хотели двинуть – важно другое… Важна реакция Антибиотика на то, что ситуация пока не меняется. Какая это будет реакция? Крайне негативная, естественно. Человек работал-работал, приложил столько сил и средств, а результата нет. Тут любой озвереет и занервничает… Озвереет и занервничает, очень хорошо… Почему мы никак до сих пор Палыча приконтрить не могли? Потому что он опережал нас в мобильности принятия решений, в маневре, в умении оперативно концентрировать на необходимом направлении потребные силы и средства… И еще потому, что он практически никогда ничего не делает сам – только чужими руками… А что мы имеем сейчас? А сейчас мы имеем озверевшего, выведенного из равновесия Палыча, у которого наблюдается явный дефицит людей, способных самостоятельно думать, принимать решения и претворять эти решения в жизнь. Так, так… Озверевший Палыч, замученный кадровым голодом… Тут есть шанс. Шанс на то, что он в таком раскладе может стать чуть менее осторожным, что будет вынужден что-то сделать своими руками… Тем более, если он предполагает, что я – деморализован и хотя бы на какое-то время из игры выключен… Значит, что необходимо мне? Мне необходимо не только из игры не выключаться, но и еще больше активизироваться. Какая тут может быть конкретика? Самая простая! Нужно усилить контроль за Палычем, нужны дополнительные мероприятия! Нужен более плотный „колпак“… И тогда будет шанс прихватить его на чем-то – то есть нанести удар тогда, когда он не ждет…»

Размышления Кудасова прервал звонок зеленого аппарата. Никита Никитич взял трубку, почему-то сразу подумав о Даше. Но звонила не она – звонил Обнорский. Журналист был чем-то очень возбужден и спрашивал, увидятся ли они нынешним вечером «где обычно».

«Ах, да, сегодня же четверг», – вспомнил Кудасов. По четвергам они с Андреем встречались в спортзале «Динамо» – разминали кости, обменивались новостями… Правда, сегодняшнее состояние Никиты явно не располагало к тренировкам. Но Кудасов решил встречу не отменять – там, на «Динамо», сауна отличная, в конце концов можно будет пропариться, выгнать из себя с потом простуду. Да и Андрей намекнул что у него припасено для Никиты кое-что любопытное. Интересно – что? Опять, наверное, Обнорский куда-то влез… Тем более необходимо встретиться, за парнем пригляд нужен, он в азарте чувство меры иногда теряет… Однажды уже Кудасов с Марковым Степой – светлая ему память! – еле успели оттащить журналиста от приготовленной для него могилы…

Договорившись о встрече на «Динамо» в восемь вечера, Никита Никитич аккуратно повесил трубку и вернулся к своим мыслям…

Минут через пятнадцать он подозвал к себе Вадика Резакова и, включив погромче приемник, стоявший рядом на тумбочке, о чем-то с ним зашептался. Остальные опера не обратили на их «секретничание» никакого внимания: так уж было заведено в отделе – каждый делал свою работу.

Резаков внимательно слушал шефа и кивал кучерявой головой. Наконец Никита Никитич закончил, подмигнул Вадиму и спросил уже нормальным голосом:

– Значит, ты все понял? Мероприятия начнем, думаю, через три дня – пока я с начальством утрясу, пока заявки на «технику» подпишут…

Вадим утвердительно кивнул и неожиданно спросил:

– Никита Никитич, а вы согласовывать с Ващановым будете?

Спросив, Резаков смутился, потому что явно перешагнул некий субординактивный порожек – Кудасов совсем не обязан был докладывать подчиненному, с кем и как собирается согласовывать обсужденные мероприятия. Однако Никита «осаживать» Вадима не стал – усмехнулся одними глазами, ответил вопросом на вопрос:

– А что? Есть какие-то принципиальные возражения?

Резаков покраснел, затряс головой:

– Нет. Извините, Никита Никитич… Просто суеверия.

– Суеверия? Какие суеверия?

– Да так… – Вадим смущенно пожал плечами, хмыкнул в усы. – Просто, у нас… Ребята считают, что у Геннадия Петровича рука несчастливая. Да это так – дурь… Знаете, как у крупье в казино, который шарик запускает. Бывает с фартовой рукой, а бывает – «непрушник».

– Ты что, в рулетку играть начал? – удивился Кудасов.

– Нет, – засмеялся Резаков. – Это я в газете прочитал.

– Понятно, – хмыкнул Никита Никитич. – «Непрушник», значит… Ладно, мистика – дело серьезное. Геннадий Петрович утром сказал, что через пару дней в Финляндию собирается – для обмена опытом с тамошними полицейскими. Лекции читать будет. Так что, думаю, его мы тревожить перед поездкой не будем, обкашляем все с Лейкиным. Он как, фартовый?

– Бенни Хилл? Вполне, – разулыбался Вадик. – Главное, что добрый…

Бенни Хиллом в РУОПе называли одного из трех заместителей начальника управления, а именно – Серафима Данииловича Лейкина. Полковник Лейкин действительно внешне очень напоминал известного английского комика и так же, как и его британский «близнец», был человеком веселым, общительным и по-своему незаурядным. Незаурядность Серафима Данииловича заключалась не только в том, что он – еврей – дослужился до полковничьих погон, и даже не в том, что на праздничных собраниях, посвященных Дню милиции, Лейкин любил исполнять под балалайку сатирические частушки собственного сочинения. Уникальность Серафима Данииловича выражалась в том, что в РУОПе, где он числился заместителем начальника управления, никто толком не знал, чем, собственно говоря, Лейкин конкретно занимался. Происходил Серафим Даниилович из «замполитов» и в душе остался пламенным комиссаром – только теперь уже не родимой коммунистической партии, а новой демократической власти. Всем сердцем приняв проходившие в стране преобразования, полковник Лейкин полностью отдался «делу реформирования» и периодически заводил на эти актуальные темы задушевные беседы с операми, доводя последних чуть ли не до истерик своей участливой теплотой и доброжелательностью.

Надо сказать, что сам Серафим Даниилович считал себя человеком счастливым, нашедшим свое призвание. Работа в милиции – каждому ясно – сообразительности требует, а сообразительность и пытливость ума проявились у Лейкина еще в глубоком детстве. Его, сироту, воспитала мать сестры – тетя Капа, души не чаявшая в своем Симочке. Симу часто во дворе обижали – то петушка на палочке хулиганы отнимут, то вообще просто так по шее дадут. Так Симочка в отместку им разные хитрости придумывал: например, кошелечек с какашками внутри хулиганам подбросит, те залезут в кошелек, а там ведь не деньги – вот пальчики-то и в дерьме… Мелочь, а приятно! Или, скажем, положит мячик на дорожке резиновый, да не простой, а с камушком внутри. Разбежится хулиган, пнет мячик – и воет потом, сердечный, на одной ноге прыгает… Эти поучительные историй из детства Серафима Данииловича знало все управление, потому что он сам о них любил рассказывать родному личному составу.

К слову сказать, в каких-то вопросах полковник Лейкин действительно был человеком абсолютно незаменимым – когда требовалось, например, комиссию из Москвы принять по «высшему разряду», никто не мог организовать все так продуманно и грамотно, как Серафим Даниилович. Без него, вообще, не обходились ни один праздник, ни одна торжественная дата. А еще полковник Лейкин умел и любил говорить на тему беспощадной борьбы с озверевшей преступностью – правда, желательно, не в милицейской аудитории, а в какой-нибудь другой. С первым замом полковником Ващановым Серафим Даниилович успешно соперничал в борьбе за внимание со стороны городской прессы, особенно же любил давать интервью телевизионщикам. Газетное интервью – это все-таки скучно, там за строчками человек не виден, а на телевидении, там как раз чрезвычайно важны и мимика, и интонация, и многозначительные паузы…

Несмотря на то, что полковник Лейкин яро ратовал за «железный порядок в новой демократической России», называя «говном» метущуюся интеллигенцию с ее вечными «прибабахами», был он на самом деле человеком абсолютно покладистым и добродушным. И поскольку в оперативной работе Серафим Даниилович разбирался, мягко говоря, слабо – все в управлении ценили те не очень часто выпадавшие периоды, когда он становился исполняющим обязанности начальника: Лейкину ведь при желании любой начальник отдела мог «впарить» что угодно, подав под нужным «соусом», – полковник любил чувствовать свою значимость и легко подписывал такие бумаги, на «пробивание» которых и с Ващановым, и с начальником управления полковником Кузьменко ушло бы много времени и нервов. Бог берег Серафима Данииловича. Как он до сих пор не наподписывал документов, за которые бы с него спросили «по всей строгости» – не знал никто.

Именно через полковника Лейкина Кудасов и решил «пропихнуть» вопрос об «уплотнении» работы по Антибиотику. Начальник управления полковник Кузьменко лежал в госпитале уже неделю (осенью у него всегда обострялись старые, еще в Афганистане заработанные болячки), Ващанов отбывал в Финляндию… А третьего заместителя, майора Шахраметьева (самого способного и перспективного, кстати говоря) оставить исполняющим обязанности никак не могли ввиду явной, вызывающей даже, молодости. И вообще, ставить исполняющим обязанности майора при живом, так сказать, полковнике – это просто неприлично и «политически вредно».

Нет, Никита Никитич, делая ставку на краткий период начальствования Бенни Хилла, вовсе не был уверен в том, что Ващанов – предатель и что через него уходит информация. Но раз сомнения все-таки появились – лучше подстраховаться лишний раз. Береженого, как известно, Бог бережет. К тому же с Лейкиным решить все вопросы будет действительно проще, потому что Серафим Даниилович весьма смутно представлял себе, кто такой Антибиотик, чем он занимается и какое отношение имеет к Виктору Палычу Говорову.

Погружение в работу помогло Кудасову дотянуть до вечера – думать себе о Даше он запретил категорически, но… Никита все-таки был не роботом, а живым человеком, поэтому, конечно же, он о ней все равно думал. И не только думал – трижды даже за телефон хватался, намереваясь позвонить в двести семьдесят второй номер отеля «Санкт-Петербург», но каждый раз заставлял себя класть трубку обратно на рычаг.

Много нервных клеток у Кудасова отмерло навсегда в этот бесконечный рабочий день, но и он закончился…

Ровно в 20.00 Никита Никитич уже ждал Обнорского в спортзале «Динамо». Андрей запаздывал, Кудасов, сидя на скамеечке у стены, наблюдал за парами, отрабатывающими на татами приемы рукопашного боя. Незаметно для самого себя Никита задремал, привалившись к стене. Очнулся он от осторожного похлопывания по плечу – перед ним стоял Обнорский, улыбался во весь рот:

– Ну, вот – спят усталые игрушки! Совсем ты замотался, старина – где садишься, там и вырубаешься… Извини за опоздание, пробки на набережных. Давай разомнемся и поспаррингуем – весь сон как рукой снимет.

Никита покачал головой:

– Нет, старик, ты уж извини, я сегодня – пас… Грипп что-то никак не проходит… Ты поработай, если хочешь, я посижу, посмотрю. А потом в сауне вместе попаримся…

– Вот уж фигушки, – рассмеялся Андрей. – Ты же знаешь – я ленивый, как барсук. Для меня каждый законный повод увильнуть от физической нагрузки – счастье. Так что давай-ка вместе в сауну…

Никита усмехнулся – он вспомнил, как не так давно впервые привел этого «ленивого барсука» в динамовский спортзал – там как раз группа из ОМОНа тренировку проводила. Один из «омоновцев», узнав, видимо, журналиста, вызвал Серегина на спарринг-схватку. Звали этого парня Васей, и на своих плечах пятьдесят шестого размера он в служебное время носил сержантские погоны. Васины коллеги, предвкушая интересный спектакль, шутливо подбадривали стокилограммового сержанта – советовали ему сразу сдаться, а не то «корреспондент зашибет ненароком»… Андрей к этим шуточкам отнесся спокойно, быстро размялся и вышел на татами.

Спектакль и впрямь получился интересным – Вася валял худощавого по сравнению с ним журналиста, как хотел. Вот только почему-то Обнорский подозрительно легко вставал после каждого броска или удара… Кудасову, с беспокойством наблюдавшему за спаррингом, в конце концов стало казаться, что Андрей просто забавляется, валяет дурака… Видимо, это понял и Вася, потому что он как-то очень завелся, глаза его налились кровью, и схватка мало-помалу перестала походить на тренировочный спарринг…

А потом произошло что-то очень странное – когда сержант, взревев, поймал журналиста в «мертвый» захват левой рукой за шею и попытался добить Обнорского правой, Андрей остался на ногах, а вот Вася почему-то молча упал лицом вниз, словно абсолютно неодушевленный манекен. При этом никто из зрителей никакого удара, или тычка, или просто хоть как-то выраженного движения Обнорского – не заметил. Казалось, что сержант просто упал в обморок от перенапряжения. Журналист, кстати говоря, тоже не повел себя, как победитель – он удивленно посмотрел на зрителей и спросил, кивнув на неподвижное тело:

– Чего это он, а, мужики?

Мужики пожимали плечами, и только некоторые из них заметили веселых маленьких чертенят, прыгавших в глазах Обнорского… Кудасов, правда, был среди этих немногих.

Вася очухался минуты через три, а потом долго ходил за Андреем хвостиком и просил «показать ту мульку». Журналист улыбался, виновато пожимал плечами и объяснял, что не понимает, о чем идет речь… С тех пор поединки Обнорскому никто не предлагал – он сам, по какой-то неизвестной Никите схеме, разминался, потом спарринговал немного с Кудасовым. И ни разу шеф 15-го отдела не увидел в его движениях чего-то, что отличало бы Андрея от обычного дзюдоиста, работавшего когда-то на уровне мастера спорта. Увидеть не увидел, а почувствовать смог – по глазам, в которых время от времени прыгали все те же веселые маленькие чертенята. Так что Серегин явно скромничал, называя себя «ленивым барсуком».

В сауне, где кроме Кудасова и Обнорского никого не было, Андрей не стал тянуть кота за хвост и сразу перешел к тому «любопытному», что он приготовил для Никиты.

– Стало быть в то, что ваш Ващанов – валет крапленый, ты по-прежнему не веришь?

Кудасов, расположившийся на верхнем полке, внимательно посмотрел на журналиста:

– У тебя что, новая информация появилась?

Андрей скроил на лице смешную гримасу и покрутил растопыренными пальцами правой руки:

– Информации новой нет, но есть конкретное предложение, чтобы ты сам мог убедиться в том, кто из нас прав – я или ты…

– Какое предложение? – устало спросил Никита Никитич, вытирая пятерней мокрое от пота лицо.

Обнорский ухмыльнулся:

– Скажи, пожалуйста… Вот если в ваше Управление поступает информация о сходняке серьезных «авторитетов» – с участием Антибиотика… Кто-то будет заниматься этим вопросом?

Кудасов пожал плечами:

– Ну, по идее – мы должны проверить, мой отдел… Но, в принципе, могут и другим поручить.

– Ага, – кивнул журналист. – Но все равно – кто-то среагирует… Особенно, если в информации будет сказано, что на сходняк, предположительно, люди с оружием съедутся, да в придачу ко всему там еще может и барыга обнаружится – с мешком на голове и утюгом на жопе… А?

Никита Никитич нахмурился и наклонился к Андрею:

– Ты что, располагаешь такой информацией?

– Располагаю, – спокойно ответил Обнорский. Кудасов некоторое время молча смотрел на Серегина, потом вздохнул, снова вытер ладонью лицо:

– И?…

Андрей развел руками:

– И я предлагаю, как у вас это называется – следственный эксперимент. Завтра утром я сливаю свою информацию господину Ващанову – а ты убеждаешься, что в том месте, которое я назову, не будет ни сходняка, ни барыги… А? Это тебе о чем-то скажет?

– Возможно, и скажет, – после долгой паузы ответил наконец шеф 15-го отдела. – При одном условии – ежели и сходняк, и барыга должны были там быть на самом деле…

– Ты мне не веришь? – удивился Андрей. – А зря… Я ведь тебе не чачу гоню.

Кудасов покачал головой:

– Слушай… Если ты действительно что-то знаешь, скажи мне сейчас. Ты… Ты можешь помешать серьезной работе.

– Помешать? – округлил глаза журналист. – Это как же?

Никита досадливо прикусил губу и опустил голову. Ну, надо же! Очень вовремя, что называется, Андрей свой сюрприз приготовил… Он, конечно, не врет, что-то ему действительно стало известно. Возможно, какой-то сходняк где-то намечается… И что? Криминалу там, как обычно, будет, скорее всего – ноль, а Палыча спугнуть можно… Спугнуть или прихватить? Нет, скорее всего – только спугнуть, тем более что Андрей «уперся рогом» и действительно решил проверку Ващанову устроить. Вот ведь…

Кудасов вздохнул – не мог же он, в самом деле, объяснять Обнорскому, что через три дня должны были начаться плотные «мероприятия» по Антибиотику? Никита искоса посмотрел на Андрея и попытался «пробить» его на «слабо»:

– Знаешь, что… Избитые истины про то, что любой лишний человек в оперативном процессе опасен для дела, я тебе говорить не буду. Мне сдается, что ты просто блефуешь… Не будет никакого барыги с утюгом, и сходняка не будет…

– Правильно, – кивнул Обнорский. – Я тоже так думаю – не будет. А должны были бы быть…

Никита Никитич вдруг завелся от очередной усмешки журналиста – нервы-то у него все-таки не железными были, заведешься тут, если целый день все как сговорились, по психике бьют. Кудасов сжал зубы, стараясь успокоиться, но раздражение унять до конца не смог:

– Чему ты улыбаешься? Это что тебе – игрушки? А ты о человеке подумал – если это правда, что какого-то барыгу где-то держат? Может быть, ему срочная помощь нужна?! А ты тут в «проверочки» поиграть решил! Да если и на самом деле сходняк сорвется после твоего базара с Ващановым – это еще не будет означать, что он сорвался из-за Гены. Понял?! «После» и «потому что» – это разные вещи.

Кудасов и сам не заметил, как схватил Обнорского за правую руку и дернул на себя, сжимая пальцами его бицепс. Глаза Андрея вдруг оказались совсем рядом, и никаких веселых чертенят там уже не было – жестким стал взгляд журналиста, жестким и холодным.

– Руку отпусти, – очень тихо сказал Обнорский. – Я говорю – руку отпусти…

Его глаза нехорошо сузились. Никита досадливо вздохнул и разжал пальцы. Да, пожалуй, в довершение всего осталось еще только гладиаторские бои в сауне устроить – чтобы достойно закончить достойный день.

Кудасов молча соскочил с полка и вышел из парилки, хлопнув дверью. Теплый душ немного успокоил взбрыкнувшие нервы – Никита стоял под тугими струями минут пять, он закрыл глаза и попытался отрешиться от всего на свете…

– С такими, как ваш Геннадий Петрович, вы тысячу лет будете с организованной преступностью бороться…

Кудасов открыл глаза – перед его душевой кабиной стоял Андрей и хмуро растирал бицепс правой руки. Никита Никитич вздохнул:

– Ты… Ты уверен в этой своей информации?

– На сто процентов, – кивнул журналист. – А насчет барыги… Дело даже не в том, что он «черный»… «Черные» – тоже люди. Просто все эти бизнесмены – они сами для себя счастье находят. От того, что вы его из темницы вынете – ему легче не станет. Может, еще только хуже будет… И опасность смерти, я думаю, ему не грозит – если человека грохнуть хотят, так его валят сразу, а не держат связанным в холодильнике… В холодильник запихивают, когда воспитать хотят… Ты что, думаешь, если вы его освободите – он кого-нибудь сдаст? Чтобы его потом точно на ножи поставили? Или вы ему пожизненную охрану дадите? А может быть, у нас в стране действует программа защиты свидетелей? Что-то не слыхал… Ничего с этим «папиком» не случится – деньги с него снимут, которые он на обманах и спекуляциях заработал, и все…

Кудасов завернул краны в душевой кабине и начал вытираться:

– Оно, конечно… В девяносто девяти процентах случаев – все именно так. А вдруг именно на этот сотый номер выпадет? А, Андрей? Тогда как чувствовать себя будешь?

Обнорский отвел глаза:

– Все равно я не знаю, где сейчас этот барыга – там, где его днем держали, вечером уже пусто было.

– Ну-ну, – сказал Кудасов. – Ну-ну.

– А что «ну-ну»?! – взорвался, наконец, Андрей. – Я завтра, как добропорядочный гражданин, передам информацию в полном объеме полковнику Ващанову. А потом позвоню тебе. И не надо меня жалобить!

– Я не жалоблю, – устало сказал Кудасов. – А ты уверен, что человек, которого, как я понял, в холодильнике держали – что он барыга, а не простой честный гражданин?

– Уверен, – хмуро отозвался Обнорский. – У честных тружеников не бывает на толстых шеях толстых золотых цепей с бляхами, усыпанными драгоценными камушками. И перстней золотых у них на пальцах маловато…

– Ну-ну, – снова сказал Никита. – Смотри, не ошибись.

Распрощались они довольно сухо – и каждый таил в душе обиду на другого. Бывает такое в жизни и довольно часто – вроде бы оба умны и хотят примерно одного и того же, а вот договориться, как к цели подойти, не могут. Иногда друг может испортить больше нервов и отобрать больше сил, чем враг… И ведь не начнешь за это друга бить – он же руководствуется благими (с его точки зрения) намерениями… Как заставить друга вспомнить известную мудрость о том, куда может завести дорога, вымощенная этими самыми благими намерениями?

Кудасов ушел, согревая себя слабой надеждой, что информация Андрея может все-таки оказаться ложной – не нужен был сейчас Никите Никитичу лишний сыр-бор вокруг Палыча, не приготовился он еще… Между тем Обнорский, говоря шефу 15-го отдела о завтрашнем сходняке авторитетов и о неком пленном барыге – совсем не блефовал. Информацию эту он получил несколько часов назад от своего «источника» в гостинице «Пулковская». Источником Серегина был тамошний официант Миша, уже года полтора постукивавший журналисту о разных разностях, узнаваемых на работе. У Миши на рабочем месте имелась любовница – горничная Галочка, – и вот как раз нынче с утречка решил Миша свою пассию «оприходовать». Бог их знает, зачем любовникам понадобилось устраивать нежное рандеву в складском помещении. И ух совсем неясно – что толкнуло Мишу открыть большой холодильник – может, он бутылку «пепси» хотел туда поставить для охлаждения, чтобы с чувством выпить ее после утех…

Да только утех-то не получилось – в холодильнике стоял человек с закованными на перекладине руками – синий уже от холода, ибо из одежды на нем были лишь трусы, массивная золотая цепь с бляхой, да штук семь перстней на пальцах. Сказать человек ничего не мог, так как рот ему залепили скотчем, лишь мычал жалобно и очень быстро вращал большими масляно-черными глазами. Видимо, ему было очень холодно, потому что даже густая шерсть на груди и руках у страдальца покрылась голубоватым инеем. Миша от увиденного чуть в обморок не упал – захлопнул холодильник, отскочил к Галочке… Забыв про секс-намерения, они выскочили из склада, как ошпаренные, и рванули к Гале на этаж – кофейку попить. И чего, действительно, понадобилось в подвал переться? Можно ж было все культурно в номере провернуть… Правда, Галя со своей дежурной по этажу полаялась…