Текст книги "Сочинитель"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Сочинитель

Пролог

Ленинград, март-апрель 1983 года

Капитан милиции Алексей Кольцов бодро шагал по Невскому проспекту, мурлыча себе под нос «Арлекино» и улыбаясь встречным симпатичным женщинам. Весь его вид категорически опровергал известную каждому питерскому менту присказку: «Вот идет сотрудник УР[1]1
  УР – уголовный розыск.


[Закрыть], вечно пьян и вечно хмур».

Настроение у Кольцова и впрямь было просто замечательным, и вовсе не благодаря горячительным напиткам – если и бродил в его крови легкий хмель, так только от весеннего воздуха, от яркого утреннего солнца, которое обещало много тепла и света впереди. Для русского человека (а особенно – живущего в северном городе) наступление весны – это даже не праздник, это всегда начало нового этапа в жизни, это какая-то детская подсознательная убежденность в том, что все пакости и проблемы остались позади, в пережитой холодной и темной зиме с ее непременной эпидемией гриппа и утомительным чередованием морозов и слякотных оттепелей…

Вот и эта весна принесла Алексею Валентиновичу в подарок надежду на скорые перемены в его жизни к лучшему – в кармане капитана лежало новенькое удостоверение инспектора уголовного розыска. Новичком в сыскном деле седеющий капитан, конечно, не был – как-никак, двадцать третий год уже лямку в ментовке тянул – просто два дня назад состоялся наконец-то приказ по РУВД о переводе Кольцова с должности участкового инспектора на должность инспектора уголовного розыска, в том же самом отделении, кстати… И не то чтобы капитан не уважал работу участковых, нет, просто Алексей Валентинович был сыскарем, розыскником от Бога, как говорится… Ну, а то, что он к сорока трем годам выше капитана не поднялся – так этим раскладом никого в милиции не удивишь. Только работники кадровых аппаратов и политотделов (те, которые по самые яйца разными значками да медальками увешаны) идут от звания к званию ровно и уверенно, да еще те «отсосы», которые подле генералов трутся. А для нормального опера самое верное звание – капитанское. На капитанах, вообще, вся ментура держится, в угрозыске этот закон хорошо знают.

Кольцов попал в Систему давно, работу свою любил (как впоследствии выяснилось – даже больше чем жену, по крайней мере именно об этом свидетельствовал результат однажды выдвинутого ей ультиматума: «Или я – или твоя проклятая работа!») и никогда не стремился особо занять командные должности. И не сказать, что у Алексея Валентиновича честолюбия напрочь не было, нет, просто он реализовывал это чувство по-другому – не карьерой, а красивыми раскрытиями и профессиональными задержаниями. Наивысший кайф Кольцов испытывал, когда удавалось ему «поднять» те дела, которые коллеги считали безнадежными «глухарями»[2]2
  Глухарь – нераскрытое уголовное дело (жарг.).


[Закрыть]. При этом Алексей Валентинович старался всегда работать так, чтобы всем казалось, будто получается у него все легко и словно само по себе. В этой манере и проявлялось своеобразное пижонство его натуры – тяжелый, кропотливый, зачастую неблагодарный труд оставался подчас невидимым даже для собратьев оперов, многие из которых считали, что Кольцову просто «фарт прет». Да Кольцов и сам считал, что на удачу ему грех жаловаться – был бы менее везучим, так уже на том свете бы кувыркался, а так только две отметки на шкуре остались – одна от пули из нагана, а вторая от финки. А карьера…

Карьера, кстати, поначалу тоже не так плохо складывалась, в семьдесят четвертом Алексея Валентиновича в главк перевели, в УУР[3]3
  Управление уголовного розыска.


[Закрыть], и все бы хорошо было, но… Этим самым маленьким «но», в которое все уперлось, был строптивый характер Кольцова. Не умел он начальником угождать – все умел, а вот задницы вылизывать так и не научился… За гордыню свою непомерную капитан и поплатился в семьдесят девятом – «слили» его из элитного главка на «землю»[4]4
  Земля, работа на земле – районное отделение, работа в райотделе МВД.


[Закрыть] простым участковым. Кольцов оказался непонятливым (и даже туповатым, как считали некоторые коллеги), потому что за долгую свою службу в милиции никак он не хотел осознать простую истину: в родной советской державе мирно сосуществуют два Закона – один для сильных мира сего, а второй для прочих разных людишек.

Однажды в задержанном капитаном за сбыт наркотиков ублюдочного вида пареньке распознали, к ужасу начальства, племянника секретаря горкома партии… Ситуация была предельно ясной, но Кольцов, как позже было записано в его личном деле, «не сумел правильно квалифицировать происшествие» и засунул отпрыска благородного семейства в ИВС[5]5
  ИВС – изолятор временного содержания.


[Закрыть]… Хорошо, правда, что не все офицеры милиции были такими тупыми, как Кольцов – вскоре племянник укатил на «Волге», исходя матерными ругательствами в адрес «вонючей мусорни», а Алексея Валентиновича пригласили в «большой кабинет на толстый ковер». Когда позже капитан вспоминал, как орали на него в этом кабинете, то сразу начинал тосковать и думать о водке… Слава Богу, хватило Кольцову ума, стоя на ковре, рта не раскрывать и права не качать, а иначе – вылетел бы он вовсе из милиции.

«С сумой походишь!» – рявкнул Алексею Валентиновичу на прощание хозяин большого кабинета и слово свое сдержал – пришлось капитану Кольцову действительно переодеться в форму (оперативники-то мундиров отродясь не носили, предпочитая «гражданку») и нацеплять на плечо нелепую сумку-планшет, положенную участковому, а ходить с портфелем или, скажем, с «дипломатами» им запрещалось… Другой бы на месте Кольцова спился, или озлобился бы на людей, но Алексей Валентинович выдержал, рассудив просто – участковые, если разобраться, может быть, самые главные фигуры в милиции, просто эти фигуры очень для битья удобные… С одной стороны – без участкового ни одно дело не «поднимешь», а с другой – именно на участкового инспектора всегда все и свалить можно в случае неудачи или просчета какого-нибудь. Опять же – участковый, он самый близкий людям милиционер…

Так рассуждал капитан Кольцов, чтобы не прорвались наружу боль и обида, потому что в глубине души он все-таки прекрасно понимал: ставить его, оперативника с огромным опытом (и, между прочим, с юрфаком Ленинградского университета за плечами), участковым – это все равно, что микроскопом гвозди заколачивать… Спору нет, гвоздь забить – это тоже дело полезное, но… А с другой стороны, «микроскопов» в России одним больше, одним меньше – не оскудеет держава талантами…

Однако всему приходит конец – вот и капитан Кольцов распрощался все-таки со злосчастной сумкой участкового. В восемьдесят третьем году началась знаменитая андроповская «чистка», затронувшая и верноподданную милицию. Кого посадили, кого просто уволили из органов, а вот Алексея Валентиновича перевели обратно на самую любимую и интересную для него работу – оперативную. Правда, не в главк, а в отделение – но и то хорошо… Конечно, в УУРе дела были более громкими и значительными, но Кольцов тосковал не столько по славе и победным фанфарам, сколько по обычной оперской жизни с ее вечными запутками, головоломками и охотничьим азартом.

При этом капитан не был прекраснодушным романтиком, и уж кто, как не он, хорошо знал, насколько эта жизнь отличается от того слащаво-геройского «горения» сыщиков-всезнаек, которых показывали в кинофильмах, выходивших каждый год штабелями – по заказу «партии и правительства». Нет, диссидентом Кольцов не был, он понимал, что работу правоохранительных органов надо пропагандировать – но ведь не так топорно же… В реальной оперской жизни все было совсем не так красиво, как в кино. Настоящим сыщикам с «земли» зачастую приходилось ломать головы не над тем, как раскрыть преступление, а над тем, как, по сути, укрыть его. И не по злому умыслу, не для того, чтобы злодеям пособить, а исключительно затем, чтобы не испортить высокий процент раскрываемости, который обязан был неуклонно расти – под руководством все той же партии и того же правительства…

Вот и получалось частенько, что если хозяйка вынесла во двор ковер выбить и отошла на минутку с соседками посудачить, а вернувшись, ковра не обнаружила – то имела место никак не кража, просто внезапно налетевший ветер ковер унес… И у зазевавшегося велосипедиста никто велосипед не крал – подростки озорующие взяли покататься без злого, естественно, умысла. Были и такие опера, которые могли зареванную девчушку убеждать в том, что никто ее не насиловал, чего уж там – сама давала, сгоряча да не подумавши…

Все это Кольцов хорошо знал и никакими иллюзиями себя не тешил. Но ведь была еще и настоящая работа – тяжелая, нервная, рутинная, однако выводящая в конце концов на след преступника, до поры неведомого… И были слова благодарности от тех людей, которым удавалось помочь. Не так уж часто приходилось их слышать Кольцову (люди, они странные, многие считают, что, когда у них что-нибудь крадут, это событие из ряда вон, а когда милиция вора задерживает – это само собой разумеющееся дело), но когда слышал, то аж весь светился изнутри.

Именно поэтому так рвался на оперскую должность седеющий капитан Кольцов – словно мальчишка. А, по правде говоря, в чем-то Алексей Валентинович и был мальчишкой, возраст ведь не только прожитыми годами измеряется, есть еще и никем официально не признанный «коэффициент неугомонности души». Так вот – с этим коэффициентом у Кольцова был полный порядок. Хотя у его начальства по этому поводу имелось особое мнение…

Алексей Валентинович бодро дошагал до своего отделения, зашел в маленький, на два стола, кабинет и начал знакомиться с поступившими материалами.

Перед самым обедом к нему заглянул начальник отделения майор Грушенко и преувеличенно радостным тоном представил Кольцову здоровенного румяного парня с перебитым носом и спокойными голубыми глазами:

– Вот, Леша, прошу любить и жаловать! Новый опер – Никита Кудасов, бывший инженер с Кировского… Вводи товарища в курс дела, учи, шефствуй, так сказать…

Пожатие у Никиты было крепким и сухим, вообще, этот парень сразу понравился Алексею Валентиновичу, чувствовались в нем внутренняя сила и этакая основательность.

– «Андроповский призыв»? – поинтересовался Кольцов у нового коллеги.

– Ага, – кивнул Никита. – Пять лет в прокатке… Теперь вот к вам. С чего начнем?

Алексей Валентинович внутренне усмехнулся: «Ишь ты, прыткий какой… быка, стало быть, за рога?» – и молча передал Никите два заявления: одно о краже детской коляски от районной поликлиники, а второе об ограблении студента Технологического института в баре «Тритон». Заявления такого рода сыпались в отделение пачками, в результате чего на каждом «земельном» опере висели по двадцать пять – тридцать дел самого широкого диапазона: от кражи лыж до квартирных разбоев. Отрабатывая весь этот «вал», инспектора уголовного розыска редко уходили домой раньше десяти часов вечера, а частенько им приходилось и оставаться в ночь… Такой сумасшедший ритм во многом определял текучесть оперских кадров, зато втянувшиеся уже не представляли себе жизнь вне розыска… Молодым операм никаких скидок на неопытность не делалось, с ними, как правило, поступали как с брошенными в воду щенками: выплывет – молодец, пусть дальше бегает, утонет – что ж, значит не судьба…

«Посмотрим, парень, надолго ли тебя хватит», – думал Кольцов, незаметно наблюдая за Никитой, в рабочей папке которого через пару дней было уже двадцать шесть заявлений. Кудасов за эти дни успел осунуться, однако не ныл и не жаловался, единственное, на чем его «прорвало» однажды – это на полнейшем отсутствии в отделении каких бы то ни было технических возможностей. Кольцов особо издеваться над начитавшимся советских детективов парнем не стал, а, доброжелательно улыбнувшись, пояснил:

– С техникой любой дурак что хочешь «поднимет»… А мы за «трудное счастье»… Шариковая ручка, пистолет Макарова, «ксива»… Мало, что ли? Ножками, ножками двигать надо – волка, как в народе говорят, ноги кормят. Высчитываешь бандюгу, берешь и – коли его на здоровье…

Никита, заподозрив все же в словах Алексея Валентиновича легкую насмешку, насупился и больше вопросов о «технической оснащенности» не задавал.

К удивлению Кольцова, через три дня вчерашний инженер привел в отделение бабку-уборщицу из булочной, у которой были изъяты похищенные у студента-недотепы часы. Спустя еще сутки Кудасов приволок полупьяного бугая, в котором заикающийся студент опознал лицо, ограбившее его в баре «Тритон» после совместного распития бутылки «Агдама».

– Лихо, – прокомментировал успех новоиспеченного опера Кольцов. – И как ты на всю эту музыку вышел?

– Да так, – небрежно бросил Никита, не замечая, что копирует интонацию Кольцова. – Сорока на хвосте принесла…

– Понятно, – кивнул Алексей Валентинович. – Пойду-ка я, воздуху глотну немного. Куришь ты, Никита, как паровоз прямо…

Кольцову хватило двух часов, чтобы полностью восстановить картину раскрытия ограбления студента. Оказалось, что на бабку-уборщицу, купившую часы с рук, стукнула продавщица из той же булочной, а непосредственно на злодея Кудасов вышел самым прямым путем: заявился в «Тритон» и душевно поговорил с барменом. Правда, имелся один нюанс. Когда бармен – из самых лучших побуждений, естественно – попытался вместо разговора о парне, ограбившем студента, угостить молодого опера колбаской и коньячком, Никита по-простому зашвырнул труженика стойки в дальний угол подсобки. После приземления на ящики бармен «вспомнил» все, что нужно – оказалось, что грабитель работал раньше в «Тритоне» швейцаром… А еще Кольцов успел перехватить этого самого бармена, несшего в прокуратуру заявление на Кудасова… Какое такое «слово петушиное» Алексей Валентинович сказал работнику «Тритона», один Аллах знает, но заявление свое бармен отдал почему-то не в прокуратуру, а Кольцову в руки. Да еще пообещал, что больше ничего такого писать не будет.

Вернувшись в кабинет, капитан посмотрел на сияющего, словно новый пятак, Никиту и сказал:

– Ну, что же, старина… Для начала неплохо. Сработано, в общем-то, грамотно. Есть, правда, одно маленькое обстоятельство…

– Какое? – насторожился Кудасов.

– Да, так, мелочевка… Прочитай для интересу.

И Кольцов положил перед Никитой листок, не дошедший до прокуратуры. По мере того, как Кудасов вчитывался в заявление, его шею, уши и щеки последовательно заливала краска.

– Да он, гнида…

– Тихо! – гаркнул Кольцов, до того ни разу не повышавший в присутствии Никиты голос. – Тихо, бабка, немцы в сарае… Я, конечно, понимаю, пролетарское происхождение – оно обязывает действовать решительно и смело. Но ты учти, одной поганой бумаженции вполне хватит для того, чтобы ты под такие фанфары загремел – на всю жизнь хватило бы… И еще: каждая твоя глупость, она не только против тебя лично преступниками повернута будет, но и против всего дела, которому мы служим! И вообще – зачем же с шашкой на пулемет? «Мяхше» надо, «мяхше», как советует Аркадий Райкин. И люди к тебе сами потянутся… Ну что, будем учиться?

– Будем, – угрюмо кивнул Кудасов. – Спасибо вам, Алексей Валентинович.

С того дня Кольцов действительно основательно принялся за обучение Никиты азам сыскной работы. Собственно говоря, это было даже не обучение, а скорее натаскивание – то, что рассказывал и показывал личным примером капитан лейтенанту, нельзя было прочесть ни в одном учебнике, и в школах милиции такого курса не было. Алексей Валентинович учил Кудасова не только методике раскрытия преступлений, он объяснил бывшему инженеру, как выжить в Системе, не превратившись при этом в подхалима и сволочь. Кольцов «ставил» Никите оперское мышление, рассказывал, как распознать в человеке будущего потенциального «помощника» – сыскари старой школы очень не любили слово «агент» и почти никогда не употребляли его. Капитан терпеливо разжевывал Кудасову, как надо находить след, где его, казалось бы, и в помине нет, как идти по этому следу, как, при необходимости, «сбрасывать» собственные следы.

В общем, Кольцов учил Никиту оперскому образу жизни, и, надо сказать, ученик радовал и удивлял своего наставника – Кудасов все схватывал буквально на лету, казалось, он был просто рожден для этой работы, а в инженеры попал по недоразумению… Правда, успехи Никиты, возможно, объяснялись еще и «преподавательским» талантом Кольцова – капитан умел объяснять самые сложные и деликатные вещи очень доходчиво, образно и кратко…

Алексей Валентинович все больше привязывался к сильному и симпатичному парню – ничего удивительного в этом не было, своих-то детей Бог Кольцову не дал… Для Никиты же капитан стал просто непререкаемым авторитетом. Довольно быстро их тандем самым благотворным образом начал сказываться на проценте раскрываемости в отделении, и в конце марта на итоговом совещании майор Грушенко, говоря о «влившихся в ряды милиции новых кадрах», даже привел в пример Кудасова – Алексей Валентинович (которого почему-то не хвалили), сидя на жестком стуле в ленинской комнате, довольно жмурился, словно все комплименты достались ему самому.

Два опера – старый и молодой – работали в настолько плотном контакте, что в начале апреля Никите уже казалось, будто он знает Кольцова давным-давно. Фактически расставались они лишь для того, чтобы немного поспать ночью – про выходные Никита забыл напрочь, а Алексея Валентиновича и раньше давно уже не тянуло в пустую квартиру… Нет, какие-то женщины в жизни капитана, что называется, присутствовали (точнее – мелькали), по крайней мере они звонили Кольцову на работу и пару раз «натыкались» на Кудасова, но когда Алексей Валентинович ухитрялся встречаться со своими «пассиями» и кто они были такие – оставалось для Никиты загадкой. Кольцов не любил распространяться о своей личной жизни, а за месяц с небольшим Кудасов уяснил, что капитан говорит только то, что сам осознанно хочет довести до собеседника, если же он не желает о чем-то рассказывать, спрашивать, выпытывать, «пробивать» – бесполезно. Алексей Валентинович умел при необходимости засыпать собеседника ворохом слов, не давая при этом никакой информации. И не то, чтобы Кольцов не доверял лейтенанту – наоборот, иногда старый битый жизнью опер говорил Никите такие вещи, какие не говорил до этого никогда никому из своих коллег, но… Очень многие страницы трудовой биографии и личной жизни Алексея Валентиновича были для Кудасова «черными дырами».

К одной из таких «дыр» Никита прикоснулся в середине первой апрельской недели. В тот день Кольцов отсутствовал в отделении почти до обеда, а появившись, наконец, в кабинете, долго молчал, глядя в окно и пытаясь механически накрутить на указательный палец прядку коротких волос. Кудасов с вопросами не лез – только поглядывал на капитана с любопытством и занимался накопившейся писаниной.

– Давай-ка в один адресок на Пестеля сгоняем, – неожиданно сказал Алексей Валентинович. – Там сегодня очень любопытная квартирная кража нарисовалась…

– На Пестеля? – удивился Никита. – Это же не наша «земля».

– Не важно, – махнул рукой Кольцов. – Наша, не наша… Собирайся, прогуляемся…

Кудасов без возражений выскочил из-за стола и начал натягивать куртку.

– А что в этой краже любопытного? – спросил он уже на выходе из отделения.

Капитан пожал плечами и, как показалось Никите, без особой охоты пояснил:

– «Заява» от бабки одной прошла. Она из магазина вернулась, смотрит – у соседа дверь нараспашку, и в квартире полный погром. Ну, она, естественно, тут же в милицию звонит. Ребята только подъехали, только осмотр начали – хозяин объявился… Объявился он, значит, и говорит – не надо, мол, беспокоиться, это я сам двери взломал, ключи где-то выронил… А то, что в хате кавардак полный – так это, дескать, от того, что документы затерявшиеся искал, очень срочно они понадобились. Ну, наши, ясное дело, уехали…

Кольцов замолчал и, кажется, не собирался больше ничего объяснять. Кудасов подождал немного, а потом не выдержал и растерянно спросил:

– Так, если наши… А мы туда зачем идем?

– На хозяина посмотрим, – усмехнулся Алексей Валентинович и добавил со странной интонацией: – Для общего развития…

Больше Никита не задавал никаких вопросов, а Кольцов всю дорогу до квартиры думал о чем-то своем – судя по угрюмому выражению, проступившему на его лице, мысли эти были не из самых светлых и радостных…

Открывший на звонок дверь пузан в алом шелковом халате с желто-зелеными драконами мельком глянул на лица оперов и, видимо, сразу поняв, что за гости к нему пожаловали, недовольно забурчал:

– Ну, что еще? Ничего не пропало, никакой кражи не было, недоразумение вышло. Я же уже все объяснял, заявление написал даже…

– Здорово, Бертолет, – негромко сказал Кольцов, и хозяин квартиры, вздрогнув, замолчал, а секундой позже прищурился (лестничная площадка была освещена не очень хорошо) и повнимательнее вгляделся в лица сотрудников милиции. Румяная физиономия молодого опера ничего ему не сказала, а вот капитана пузан узнал:

– А-а, гражданин начальничек! Сколько лет, сколько зим… Давненько мы с вами не виделись. Не могу сказать, что сильно рад нашей встрече…

– Чихать я хотел на твою радость, – хмуро ответил Кольцов, после чего деловито втолкнул хозяина в глубь прихожей и спокойно шагнул в квартиру. Ничего не понимавший Никита молча последовал за Алексеем Валентиновичем.

– В чем дело?! – заблажил было человек в халате. – Вы не имеете права!…

Но капитан усмехнулся, коротко глянул ему в глаза и угрюмо посоветовал:

– Заткнись, Бертолет, не пыли…

Тот, кого Кольцов называл Бертолетом, действительно заткнулся, только глазами злобно посверкивал, следя за тем, как капитан по-хозяйски разгуливает по его основательно разгромленной квартире. Впрочем, несмотря на полнейший беспорядок, чувствовалось, что достаток в доме имеется…

– Ну, что же, – сказал наконец Кольцов, удовлетворившись беглым осмотром, – Я смотрю, живешь ты неплохо… Бардак, правда, у тебя, но если прибраться – так очень даже благоустроенная хата. Хорошо зарабатываешь?

– Не жалуюсь, – без энтузиазма ответил Бертолет. – А в чем дело? Я свое отчалился[6]6
  Чалить – отбывать наказание (жарг.).


[Закрыть], работаю честно…

– Это хорошо, – кивнул Алексей Валентинович. – Это правильно… А где трудишься?

У Никиты сложилось впечатление, что Кольцов и сам прекрасно знал, где работает хозяин квартиры, тем не менее капитан, внимательно глядя Бертолету в глаза, ждал ответа.

– В магазине мебельном… В Пушкине, – неохотно выдавил из себя пузан. После секундной паузы он не выдержал и ядовито добавил: – Я слышал, и вы, гражданин капитан, направление работы поменяли?

– Устаревшие данные, – равнодушно отмахнулся Кольцов. – Жизнь не стоит на месте… Стало быть, ты при Зуеве состоишь? Хороший, я смотрю, у вас там коллективчик подобрался, просто артель какая-то…

Бертолет облизнул пересохшие губы и с деланным спокойствием пожал плечами:

– С Виктором Палычем… Только Говоровым, а не Зуевым – у вас, начальник, тоже данные устаревшие – мы действительно работаем в одном магазине, и что с того?

– Да ничего, – хмыкнул капитан. – Так просто… Ну, а кто тебе раскардаш в хате устроил? Поссорился с кем? Или коллеги недоперевыполненным планом недовольны?

Бертолет побледнел, но решительно вскинул подбородок:

– Я не понимаю, о чем вы? Я же объяснял – потерял ключи, а потом искал документы…

– Ага, – кивнул Кольцов. – Документы… И как, нашел?

– Нашел…

– Ну, и молодец. Тогда нам и правда делать здесь нечего – зачем трудового человека от заслуженного отдыха отрывать? Пойдем, Никита…

Кудасов молча вышел из квартиры, а Кольцов на пороге еще раз обернулся:

– Приятно, что у тебя все в порядке, и совесть чиста… Будут проблемы – звони.

– Непременно, – осклабился успокоенный уходом гостей Бертолет, в уголке его рта тускло блеснула металлическая фикса. – И вы к нам заезжайте. Ежели, скажем, гарнитурчик нужен…

– Перебьюсь, – не ответил на улыбку Алексей Валентинович, а потом добавил очень тихо, так, что Никита еле расслышал: – Тревожно мне что-то за тебя, Бертолет. Ты подумай… А надумаешь что – звони…

Улыбка вновь сползла с лица работника мебельного магазина, и он торопливо захлопнул дверь.

Оперативники молча спустились по лестнице и вышли из темного подъезда на залитую апрельским солнцем улицу. Кудасов достал пачку «Беломора» и закурил.

– Дай-ка и мне, что ли, – неожиданно попросил его капитан.

– Так вы же… – растерялся Никита. – Вы же не курите?

– У меня был «никотиновый отпуск», – пояснил Кольцов. – Дай, не жадничай.

– Да я не жадничаю, – чуть покраснел Кудасов и протянул Алексею Валентиновичу аккуратно вскрытую пачку. Кольцов прикурил от папиросы Никиты и с наслаждением затянулся.

Это была его первая затяжка за четыре года – когда капитана «слили» в участковые, он решил бросить курить, потому что в первые дни ссылки засаживал по две пачки сигарет в день…

– Ну, и как тебе хозяин? – спросил Кольцов, выкурив папиросу до половины. Никита кашлянул и серьезно ответил:

– Похоже, из ранее судимых…

– Ценное наблюдение, – также серьезно кивнул Алексей Валентинович. Кудасов вспыхнул, но сказать ничего не успел, потому что Кольцов задал новый вопрос: – И по каким же делам он «чалился»?

Кудасов хотел было раздраженно ответить, что не он сажал Бертолета и… Но тут Никита вспомнил руки хозяина – на среднем пальце левой был вытатуирован характерный «перстень».

– Разбой? – неуверенно спросил Кудасов, и капитан довольно разулыбался:

– Молодец, заметил… Бердников Иван Сергеевич, он же «Тургенев», он же «Бертолет», тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, осужден за разбой в семидесятом… А теперь – видишь, продавцом трудится. Меняются люди…

Кольцов раздраженно закусил бумажный мундштук и в одну затяжку дожег папиросу до конца… Нет, все-таки с капитаном явно творилось что-то странное, и это «что-то» было связано с Бердниковым-Бертолетом. Или еще с кем-нибудь?

– А этот Зуев, – спросил Никита, – про которого вы говорили… Виктор Палыч. Он кто?

– Виктор Палыч? – Кольцов усмехнулся. – Это очень интересный человек, Никита, очень… В мебельном магазине в Пушкине работает – но это временные, так сказать, меры…

– А чем он интересен? – Кудасов почувствовал, что услышит в ответ что-то необычное, и не ошибся.

– Интересен он тем, – медленно сказал капитан, – что мафии у нас нет. А Виктор Палыч – есть…

Никита недоуменно вскинул брови, но спрашивать ничего не стал, ожидая продолжения. Кольцов красивым движением зашвырнул окурок «беломорины» в урну (а стояла она метрах в трех от Алексея Валентиновича) и посмотрел лейтенанту в глаза:

– Такие вот дела… Живет в Ленинграде тихий и скромный человек, работает в мебельном магазине, а с его рук не один генерал кормится. А мафии у нас нет…

– Как генералы? – переспросил обалдевший Никита. – Какие генералы?

– Ну, не американские же, – улыбнулся Кольцов. – Ладно, не забивай себе голову. Будет время – расскажу тебе кое-что… А сейчас бери-ка ноги в руки, иначе на политзанятия опоздаем. А сегодня опаздывать никак нельзя – к нам в отделение, по имеющейся информации, сам Горелов нагрянуть должен. Он раньше в обкоме инструктором работал, все городские бани курировал. Будет нас уму-разуму учить, объяснит, как добиться всеобщей раскрываемости…

И снова потянулись обычные оперские будни для капитана Кольцова и лейтенанта Кудасова, и все шло, как обычно, за одним исключением – Никита обратил внимание, что Алексей Валентинович стал чуть ли не каждый день исчезать неведомо куда на несколько часов, а потом возвращался хмурым и словно сильно обеспокоенным чем-то. А еще заметил лейтенант, что капитан после своих отлучек странно поглядывает на него, будто размышляет: рассказать Никите что-то или повременить?… При этом у Кудасова возникало ощущение, что Кольцов молчит не от желания скрыть нечто важное, а просто ограждает его, Никиту, от какой-то опасной информации. Ощущение это больно било по самолюбию лейтенанта, и он уже собирался «серьезно поговорить» с Алексеем Валентиновичем, но – жизнь, как всегда, внесла свои коррективы, и никакого специального разговора не понадобилось…

16 апреля 1983 года прошла по милицейским сводкам информация об одном происшествии, зарегистрированном, как «самоповешение». К слову сказать, в те годы самоубийства (статистика которых тщательно скрывалась) вовсе не были такой уж редкостью, вот и данный конкретный случай никакого особого интереса не представлял, если бы не одно обстоятельство – повесившегося звали Иваном Сергеевичем Бердниковым…

Когда Кольцов (напряженный и злой) и Кудасов прибыли в квартиру Бертолета, там находился уже только участковый, ожидавший, когда хозяина, снятого с крюка в потолке гостиной, заберут в морг.

Капитан долго смотрел на посиневшее лицо покойника, потом досадливо крякнул и, засунув руки в карманы брюк, неспешно прошелся по квартире. На этот раз жилище Бертолета было вылизано и прибрано, словно он перед смертью готовился принять у себя важную партийно-правительственную делегацию – никаких следов беспорядка не наблюдалось, лишь на кухне на столе остались тарелка с недоеденным ужином, початая бутылка «Хванчкары» да недопитый фужер… По словам участкового, там же, на столе, лежала записка, в которой хозяин просил никого не винить в его смерти – с подписью и датой, как положено. Записку эту изъял дежурный следователь районной прокуратуры…

Участковый скучал и никакого интереса к осмотру, проводимому Кольцовым и Кудасовым, не выказал – сидел себе на кухне и зевал. Кстати, именно на кухне заметил Никита странную деталь: в раковине стояли еще два фужера, залитые водой…

Кольцов перехватил взгляд лейтенанта и незаметно кивнул, мол, вижу, вижу… А больше операм ничего любопытного обнаружить не удалось.

– Ну, какие соображения? – спросил Алексей Валентинович лейтенанта, когда они вышли из квартиры Бердникова. Никита пожал плечами и, подумав, ответил:

– Что-то здесь не так… Не мог этот Бертолет сам из жизни уйти.

Капитан кивнул, но тут же переспросил:

– Почему же? Может, его депрессия внезапная посетила?

Никита посмотрел Кольцову в глаза и сказал тихо:

– Может, и депрессия… Но почему он тогда собирался «Волгу» новую покупать? Нехарактерно это для человека, страдающего депрессией… И вообще, покойный жизнь любил – у него и «Жигули» были, и две дачи… Любовница – в театре на Литейном играет.

– О-па! – присвистнул Алексей Валентинович. – А ты, я смотрю, времени не терял… Решил сам справки по Ване навести. Молодец!

Ободренный похвалой Кудасов чуть покраснел и продолжил:

– И фужеры эти в мойке… Похоже, гости были у Бердникова.

– Похоже, – вздохнул капитан, – похоже… Ошибся я. Думал, еще по крайней мере сутки есть…

Кольцов замолчал, потом вынул из кармана пачку «Стюардессы», закурил и, кивнув на лавочку в маленьком сквере, предложил:

– Присядем. Есть о чем поговорить…

На лавочке капитан быстро докурил сигарету до фильтра и тут же зажег новую:

– Значит, тема тут такая… Бертолет покойный до недавнего времени трудился при Викторе Палыче Говорове – в девичестве Зуеве… Есть у этого тихого человека еще одно имя, точнее кличка, «погоняло»… «Антибиотик». Милый и скромный человек, ударник и общественник, полностью осознавший ошибки молодости, выразившиеся в двух судимостях… Последние два года Виктор Палыч живет совсем богобоязненно и скромно, просто ангел бескрылый. А ведь в прошлом он – «вор в законе»… Знаешь, кто это такие?