Текст книги "Дело о дуэли на рассвете (Агентство 'Золотая пуля' - Сборник новелл)"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

* 15 *

Честно говоря, я не могу грешить на Нилина – это моя злополучная фантазия вывела меня на заклятого врага Юрия, того самого районного чиновника, с которого и начались его злоключения. Еще раз осмыслив сказанное, я пришла к выводу, что без участия Ивана Петровича Васильева (так звали чиновника) здесь не обошлось. Что именно он держит руку на пульсе этой истории с тех пор, как Юрий вышел из колонии. И что именно с его подачи были сделаны звонки в Агентство.

Мне и в голову не пришло, что у этого спектакля – режиссер другой, и к тому же мне знакомый.

– Он не учел одного – что ты "соберешься в Испанию",– выслушав мое "юридическое" заключение, сказал мне Нилин.

Впервые со времени нашей встречи Юра подошел ко мне близко-близко, взял мою руку и осторожно припал к ней губами. Я, вздохнув, положила другую руку ему на голову и стала ерошить волосы. Я поклялась, что никогда не пущу Юру в Агентство, где ходит эта дива Завгородняя, на которую западают все мужики, вне зависимости от возраста и уровня "IQ". И еще – что сделаю все возможное, чтобы эта наша встреча никогда не закончилась.

Тогда я не знала, что потом каждую ночь буду засыпать с мольбою, чтобы утро принесло мне полнейшее забвение об этой встрече.

* 16 *

Я проснулась от приступа удушья.

Мне снилось, что маленький обруч стального наручника пытаются застегнуть на моей шее злобные рубоповцы, почему-то мило улыбающиеся мне и ободряюще подмигивающие. Пробуждение не принесло облегчения: что-то тяжелое давило мне на грудь и шею. Я находилась в кольце рук Юрия.

Такое начало дня показалось мне зловещим, но я старательно гнала от себя дискомфортное ощущение. Проснувшийся Нилин помог мне в этом – бережным движением убрав упавшую челку с моего лба, он сначала по-детски звонко чмокнул меня в щеку, а затем со все возрастающей страстью стал целовать лицо, шею, грудь...

К плану действий мы перешли много позже. До конца моего отпуска оставалось пять дней.

За это время я со всеми возможными мерами конспирации и маскировки наведалась к представителю турфирмы в гостинице "Октябрьская". Этому человеку, о котором мне сказал Юра, я вручила фотографию Нилина и 800 долларов. Остальные деньги – 700 долларов я должна была передать агенту после того, как он отдаст мне новенький паспорт с фотографией Юрия, но на имя другого человека. С этими документами любимый собирался ехать в Чечню, чтобы за собственные деньги выкупить Надю Ненашеву. С настоящими документами Юрий ехать не хотел – он уверял меня, что с его судимостью поездка в зону конфликта могла обернуться неприятными осложнениями. О чем думала, совершая эти манипуляции с законом, бывшая судья и нынешний адвокат Лукошкина, для нее самой остается вопросом по сей день...

* 17 *

Через два дня мое и без того относительное спокойствие нарушил звонок Обнорского на сотовый телефон. Господи, он же уверен, что я в Испании!

– Ну, Анна Яковлевна, колись, как ты дошла до жизни такой,– Андрей, похоже, находился в хорошем расположении духа.

– Ч-что ты имеешь в виду?– от такого вступления (кстати, обычного для Обнорского, но в моем состоянии осознать это было очень сложно) меня бросило в жар, тут же сменившийся нервным ознобом.

– Да, мадам Лукошкина, совсем ты расслабилась, шуток не сечешь,озадаченный моей реакцией, произнес Классик.– Как дела, говорю, как Испания?

– Испания как Испания. Что случилось?

– Случилось страшное ("Что еще!" – простонала я мысленно). Я соскучился.

– Дурак ты, Обнорский!

– А нервишки-то шалят, шалят. Правильно сделала, что поехала отдыхать. Или чем ты там занимаешься?

– Андрей, милый, что тебе надо, а?– Я готова была называть Обнорского самыми ласковыми словами, лишь бы наш разговор, выбивший меня из колеи, поскорей закончился.

Заминка в ответе означала, что Обнорский, привыкший к нашим словесным перепалкам и приготовившийся выдержать еще одну, раздумывал, что означает мое непривычно ласковое к нему обращение.

– Ну ты, Лукошкина, ты уж совсем так, зачем же,– поток бессвязностей, изрекаемых Классиком, делал плохую рекламу восточному факультету.– Я же просто спросил, хотел поинтересоваться, а ты так сразу...

Я решила усугубить удар:

– Дорогой мой, единственный, мне сейчас некогда, я сама тебе перезвоню!– честно говоря, мне было жаль Обнорского. Так и вижу, как он проигрывает партию в шиш-беш Повзло, возвращаясь мысленно к этому бестолковому разговору.

– Я думал, ты захочешь услышать...

Мы тут пошерстили насчет нашего рубоповца...

– Мы же закрыли эту тему?– желание отключить телефон у меня резко пропало.

– Ну,– Обнорский подыскивал объяснения такой подлости,– мы передумали. И выяснили массу интересного. Часть материала пойдет в "Явку с повинной" в этом месяце, ребята уже все подготовили, нужна только твоя виза. Но там будет таа-акое продолжение, что наши доблестные правоохранительные органы утрутся. Это круто! Мы получили все свидетельства того, что гражданин Нилин, он же бывший сотрудник РУБОП, ранее судимый за вымогательство, участвовал в похищении малолетней дочери судьи Ненашевой. Материал практически готов, к завтрашнему дню будет закончен точно.

Земля стала уходить из-под моих ног...

* 18 *

Дальше события развивались стремительно. Я, забыв обо всех предосторожностях, прыгнула в свою "восьмерку" и помчалась к Нилину. По дороге мне показалось, будто со мной поравнялась машина Шаха, и я так рванула с места, что чуть не сбила зеркало припаркованной у края проезжей части иномарки. "Я успею, успею,– эта мысль сдерживала истерику,– все равно без моей визы материал не выйдет".

Юра, казалось, ждал моего приезда. Он выслушал мой сбивчивый рассказ, угрюмо опустив голову. А когда поднял глаза, меня будто обдало волной ненависти.

– Мы уезжаем. За город. Пока ни о чем не спрашивай. Поедем на моей машине ("Откуда?" – удивилась я).

В машине работало радио "Северная Пальмира". Ведущий взволнованным, но хорошо поставленным голосом, со ссылкой на информацию нашего Агентства, сообщал о покушении на главу районной администрации Ивана Васильева. К днищу скромной "пятерки", на которой почему-то ездил Васильев, неизвестные преступники прикрепили взрывное устройство. По счастливой случайности СВУ открепилось от днища на повороте, и сидевшие в машине Васильевы – отец и дочь-школьница – получили только легкие осколочные ранения. Взрывотехники пожимали плечами и говорили, что это редкий случай везения.

Я посмотрела на Нилина – как он отреагирует на несчастье, случившееся с его врагом? Но Юра, не отрывая взгляд от дороги, вел машину. Странное умиротворение в чертах его лица я приняла как должное – мы брали передышку, мы уезжали из города. Я попыталась заснуть, и мне это удалось. Когда подъезжали к дому в забытом Богом месте, уже стемнело, поэтому я даже не представляла, где мы находимся. Света не зажигали. Я, несмотря на то что подремала в машине, сразу заснула, но часто просыпалась и только по тлеющей красной точкой в темноте сигарете понимала, что Юра не спит, а о чем-то напряженно думает. А сердце мне даже не подсказало, что этой ночью я видела Нилина в последний раз...

* 19 *

Кошмар прошлых ночей вернулся – меня снова мучил приступ удушья.

В этот раз он был настолько реальным, что я почувствовала настоящую дурноту.

Потом поняла, что это не сон. Каким образом на моем лице оказалась подушка?! Но руки, потянувшиеся сбросить "душегубку", встретили неожиданное сопротивление – отекшие кисти были скованы снившимися уже не одну ночь наручниками.

– Юра... Юра!– сипло крикнула я.

Тишина, царившая в доме, выстроила события этих дней в цельную картину будто разом собрался кубик Рубика.

Ненашева... Васильев... Звонки в Агентство. Юра, готовый к отъезду задолго до того, как я сообщила про разговор с Обнорским. Просто сюжет для очередного бестселлера нашего Классика. Мне вспомнился приступ, происшедший со мной в квартире Юры после того, как он рассказал мне про похищение Нади Ненашевой. Не хватает только сигарет, потушенных о мою кожу. Зато явственно присутствует запах газа. Тошнотворный, в радужных разводах, которыми заполнена вся комната.

– Воздух! Воздух!– зачем Обнорский так орет, что за дурацкая привычка, как в казарме!

При чем тут воздух, опять он со своими военно-морскими историями. Но воздуха действительно стало побольше. Я даже смогла расправить ставшие невесомыми руки и, взмахнув ими, подняться над этим страшным домом с заколоченными окнами, над криво улыбающимся Витей Шаховским, над почерневшим лицом Обнорского...

Только одного человека не увидела я среди хоровода знакомых лиц, хотя его присутствие я ощущала физически, и это рвало меня на части.

В общем-то, Нилин все рассчитал правильно. Его звонок в Агентство, несколько поспешный, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Правда, бомба, хотя и условная, должна была рвануть в другом месте. В доме с заколоченными окнами, заполняемом газом, который вдыхала я за неимением лучшего, нужно было только щелкнуть выключателем.

Случайная искра – и здравствуй, новый свет! Может, Нилин рассчитывал, что спасать меня прибежит вся орава (я, покатываясь со смеху, рассказывала ему о спасательной операции с Валькой Горностаевой, в которой приняли участие даже невозмутимый Спозаранник и сам Обнорский), и тогда нам мало не покажется.

Юрий не учел внезапно проснувшейся деликатности Обнорского (который решил не посвящать в суть проблемы не только народ из числа расследователей, но и отдельного индивидуума Спозаранника, смертельно обидевшегося потом на такое недоверие) и патологической осторожности Шаховского.

Запах газа, нейтрализуемый лесным воздухом, Шаховский почувствовал только у самого дома. Переглянувшись с Обнорским, Шах рванул дверь и предупреждающе остановил руку Андрея, ищущую на стене выключатель. Закрыв лица рукавами рубашек, ребята в темноте принялись ощупывать все, что попадалось под руку, в поисках недвижимого тела, то есть меня. (Я до сих пор заливаюсь краской, мысленно представив себе процесс моего обнаружения.) Первым нащупавший меня Обнорский, у которого от прикосновения ко мне и пережитых волнений, очевидно, сдали нервы, тогда-то истошным голосом и завопил "На воздух!" (хотя мне явственно слышалось только "воздух").

* 20 *

Несмотря на то что на руках из зловещего дома меня вынес Классик, своим спасением я частично обязана и Шаховскому. Помните, мы с ним случайно столкнулись на светофоре? Шаховский, увидевший меня не в Испании, а Петербурге, решил, что у него открылся алкогольный делирий – "белая горячка", говоря простым языком. Однако Шах – мужик упертый, он так просто в свою болезнь не поверит. А поэтому решил проверить, это навсегда или пройдет? Мне никогда не научиться тем ухищрениям, с помощью которых Шах узнал о разговоре Обнорского со мной, а также о том, что мой мобильник в тот момент не был подключен к роумингу. Связав два эти факта, Виктор пришел к определенным выводам и наведался в квартиру Нилина через несколько часов после того, как мы с Юрой уехали. Зловредная соседка-алкоголичка, которой Нилин не дал на опохмелку, испитым голосом сообщила:

– Уехал. С какой-то блядью. Догонишь, вмажь, с меня стопарик.

Только инициатива Нилина с его звонком в Агентство не дала Шаховскому возможности завершить эту блестяще начавшуюся операцию самостоятельно. Обычно, напав на след, Витя идет за жертвой с маниакальной настойчивостью. Даже сейчас меня иногда берут сомнения – шел ли Шах, в первую очередь, спасать меня или же надеялся поймать Юрия (игнорируя настойчивость заявлений Обнорского о том, что ловля преступников – не наш профиль). Задержи Шах Нилина, Агентство, вероятно, могло быть в очередной раз представлено начальником нашего ГУВД Павлиновым к медали.

В связи со сложными отношениями подчиненности меня Агентству такие излюбленные начальственные меры со стороны руководства, как выговор и депремирование, обошли меня стороной. Зато народ непостижимым образом узнал о моих расследовательских упражнениях, несмотря на объявленный режим строжайшей секретности. И это стало козырной картой наших расследователей, дающих теперь мне понять – правда, очень тактично, что и у меня с доказательственной базой бывают проблемы. Только мой нежный враг Спозаранник не считает своим джентльменским долгом разводить по этому поводу церемонии и с каким-то сладострастным упоением перечисляет мне все допущенные мною прегрешения...

Нилин, наверное, все же добрался для Чечни. Он объявлен в федеральный розыск, который пока никаких результатов не дал. Я до сих пор нахожусь в неведении, что в этой истории было причиной, что следствием, что правдой, а что ложью:

"подстава" со стороны Васильева, несправедливый приговор, похищение девочки, о судьбе которой по-прежнему ничего не известно... По-моему, это тот редкий случай, когда неопределенность становится большим благом, чем ясность...

* 21 *

Дав последние показания в РУБОП, я плелась от особняка на Чайковского, где располагалось это опостылевшее мне ведомство, к своей машине, брошенной на проспекте Чернышевского.

Работавший здесь хлебозавод обдал меня теплым запахом сдобы. Все случившееся со мной – то, о чем старалась забыть я, но заставляли вспоминать в РУБОП,– стало медленно отступать перед этим запахом, таким родным и домашним, что на глаза навернулись слезы.

Запиликал пейджер. "Аня, идешь ли ты сегодня на паперть?" Девушка-оператор, принявшая сообщение, наверное, осуждающе поджала губы. Совсем обнаглели нищие, встречи на паперти назначают по пейджеру! А это Обнорский, от внезапно возникшего чувства ко мне (не его ли любимая фраза: от ненависти до любви – именно в такой интерпретации – один шаг) впавший в состояние легкой идиотии и соблюдая договоренность о конспирации в наших отношениях, приглашал меня провести с ним вечер... Или что-то еще? Придется сыну Петруше в очередной раз ужинать с бабушкой...

ДЕЛО О МАРСИАНСКОЙ ТИГРИЦЕ

Рассказывает Андрей Обнорский

"Обнорский Андрей Викторович (творческий псевдоним – Серегин), 37 лет, закончил восточный факультет ЛГУ, владеет арабским, ивритом, английским и немецким языками. Капитан запаса. С 1991 года работал в различных СМИ СанктПетербурга. Имеет многочисленные контакты в среде сотрудников правоохранительных органов и в преступной среде.

В сентябре 1994 года осужден по статье 218 часть 1 (незаконное хранение оружия), направлен для исполнения наказания в Нижний Тагил. По протесту прокуратуры освобожден из-под стражи на основании пункта 1 статьи 5 УПК РСФСР (отсутствие события преступления).

В 1998 году Обнорский возглавил Агентство журналистских расследаваний, более известное под названием Агентство "Золотая пуля".

Обнорский обладает лидерскими качествами, коммуникабелен, бывает вспыльчив и раздражителен.

Склонен к проявлениям авантюризма и необоснованного риска.

Холост (дважды разведен, детей нет)".

Из агентурных данных

Зима никак не хотела заканчиваться. Всю вторую половину марта Питер прижимало морозом. Днем температура поднималась иногда до нуля, но ночью прихватывало крепко. Хотелось тепла, но его все не было. Когда я объявил нашему высококвалифицированному юристу Лукошкиной, что мы летим на Урал проводить занятия с местными журналюгами, она всплеснула руками и заявила:

– Господи! Здесь замерзаем, а ты еще на Урал удумал. Там же, наверное, самая настоящая зима... бр-р.

– Не бойся, Аня, я тебя согрею,– ответил я.

– Размечтался,– юридически корректно ответила Лукошкина.

В пятницу, тридцатого марта, мы вылетели в Екатеринбург. Летели вчетвером:

Повзло, Соболин, Аня и я. Участие Соболина в семинаре не планировалось, но дня за три Володя сам ко мне подошел, помялся и говорит:

– Возьми, шеф, меня на Урал.

– С чего бы это вдруг?– спросил я.

Володя опять помялся немного, откинул рукой волосы своей "артистической" прически и ответил:

– Встряхнуться надо. Совсем я что-то закис, старуха загрызла и это... творческий кризис у меня.

– Творческий?

– Творческий,– подтвердил Соболин.– Глубокий.

Творческий, да еще и глубокий – это, конечно, аргумент. Я решил проявить мужскую солидарность и дать Володе возможность встряхнуться. И взял. Знал бы, во что это выльется – ни за что!

Короче, мы прилетели в Екатеринбург, а там нас уже встречал местный организатор семинара Евгений Танненбаум. Он приехал на шикарном микроавтобусе "мазда", и мы покатили в районный городок N-ск. Ехать до N-ска предстояло около восьмидесяти километров, а потом еще двадцать до базы отдыха райкома ВЛКСМ. ВЛКСМ, конечно, давно уже нет, но база осталась. Кстати, ее и прихватизировали бывшие комсомольские вожаки. Теперь там оттягиваются новые русские: бандюганы и коммерсанты... то есть те же самые "комсомольцы". Это нам Танненбаум по дороге рассказал.

Евгений Кириллович ("для друзей – просто Женя") был главным редактором "Вестника N-ска". Он производил впечатление жизнерадостного оптимиста, был лыс, как бильярдный шар, и говорил без умолку... В комфортабельном автобусе, по хорошей дороге, с музыкой и несмолкающим Женей Танненбаумом до N-ска доехали быстро. Смеркалось, синел снег, испятнанный заячьими следами, молчаливые стояли деревья. Красиво – безумно.

Весной девяносто шестого я уже проезжал по этому шоссе, но тогда красоты не замечал.

Мы миновали N-ск – маленький, уютно лежащий в сугробах городок, дальше поехали по укатанной грунтовке. Сумерки загустели, снег в свете фар искрился, вдоль дороги стояли мощные ели... Трепал языком Женя. Мне хотелось дать ему "в башню", так, чтобы его "заклинило". Но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями.

– Моя фамилия,– сказал Танненбаум,– в переводе с немецкого означает ель.

– Ельцин, значит? спросил Соболин.

– О! Борис Николаевич! Великий реформатор! Великий. Я перед ним преклоняюсь,– ответил Женя и продекламировал:

– О Tannenbaum! О Tannenbaum! Wie grun sind deine Blatter.

Сам же и перевел:

– О ель! Как зелены твои листья... то есть, конечно, иголки. Прекрасное, могучее дерево. Я, знаете ли, испытываю с ним некое родство. Чувствую его дремучую языческую лохматость.

– У вас не только родство,– сказала, разглядывая лысую танненбаумановскую голову, Аня,– у вас и внешнее сходство несомненное.

– Могучее дерево, могучее,– согласился Женя.– Устремленное ввысь.

Я подмигнул Лукошкиной и показал ей большой палец.

– Да,– продолжал Женя,– устремленное ввысь, как... э-э...

– Фаллос,– сказал я.

Жизнерадостно заржали Повзло и Соболин. "Фи!" – скривилась Лукошкина.

– Как фа?..– изумленно спросил Танненбаум.– Странно... я хотел сказать: как ракета.

– И я тоже. Фаллос. Так штатники называют свою новую ракету-носитель. На Венеру полетит. Фаллос – он всегда на Венеру.

– А-а,– уважительно произнес Женя,– я не знал... Фаллос.

Бывшая комсомольская база отдыха находилась на большой поляне посреди соснового леса. Посредине стояло двухэтажное строение в форме буквы "Т", поодаль были разбросаны отдельные домики, стилизованные под швейцарские шале. Светились окна, на стоянке сбились в стаю несколько автомобилей разной национальности и цены: от моей любимой отечественной "Нивы" до навороченной "тойоты-лэндкрузер".

– Уже собирается народ,– сказал, кивнув на машины, Танненбаум.Коллеги-журналисты... акулы, так сказать, пера.

Мы тут, конечно, не столица... провинция.

Но есть очень острые перья. Очень острые.

Как... э-э...

Я уже собрался подсказать Танненбауму, на что похожи острые журналистские перья, но Лукошкина сделала мне страшную морду.

– ...как шпаги,– закончил свою мысль Женя. Он – определенно – любил глубокие, небанальные метафоры. Острые, как... фаллос.

Нас с почетом разместили в шале. Однако наши коттеджи только снаружи были загранично-буржуазными. А вот внутри они отражали ностальгию нынешних хозяев по своей комсомольской молодости.

В прихожей меня встретил плакат: "Привет участникам комсомольско-молодежного слета!" В гостиной количество ностальгической атрибутики было вообще безмерным – на стенах висели шелковые и бархатные вымпелы: "Ударник X пятилетки", "Победитель соцсоревнования", "Лучшая комсомольско-молодежная бригада". На телевизоре "Панасоник" стоял небольшой бюст поэта Маяковского, а на журнальном столике лежали номера журнала "Молодой коммунист". На прикроватной тумбе в спальне – томик речей Леонида Ильича Брежнева. Даже с трогательной закладкой... Да, с юморком бывшие комсомольцы оказались.

Но в целом номер был весьма комфортабельный, в холодильнике даже напитки нашлись. В ассортименте от "Столичной" до "Мартеля".

Я только успел осмотреться, разложить вещи и выкурить сигарету, как пришел Танненбаум и объявил, что пора на ужин.

И что все местные коллеги горят от нетерпения, ожидая встречи со мной... Вот ведь дурак этот Женя, а слова сказал хорошие. Правильные сказал слова. Ну, насчет встречи со мной.

Я подмигнул бронзовому Маяковскому и, накинув на плечи куртку, пошел за Танненбаумом. На улице было чертовски хорошо.. И подумалось, что лучше бы не ходить ни на какой ужин, а пойти к Лукошкиной в ее шале, выпить чуть-чуть "Мартеля" и...

– Вот мы и пришли,– сказал Женя Танненбаум.

– Ну, вы попали,– сказал Женя Танненбаум... Нет, это он потом сказал. А тогда он сказал: – Вот мы и пришли.

В зале на стенах светились бра в виде канделябров, а на столах колыхались огоньки живых свечей. Акулы пера стояли парами, тройками или стайками. Когда мы вошли, к нам обернулись. Танненбаум громко и торжественно объявил:

– Коллеги! Прошу любить и жаловать – Андрей Серегин. Звезда, так сказать, криминальной журналистики.

Мне захотелось дать Жене в морду.

Вполне, кстати, нормальное желание. Но все-таки в морду я ему не дал, а только буркнул зло: аплодисментов, мол, не слышу. И Танненбаум, огорчившись безмерно, тут же и откликнулся:

– Поприветствуем нашего гостя аплодисментами!

И я до конца прочувствовал танненбаумовскую "дремучую языческую лохматость"... Раздались аплодисменты. Я посмотрел в ту сторону, откуда они прозвучали, и увидел Аню Лукошкину. "Ну, Анька,– подумал я,– вот вернемся в Питер, я тебе все припом..." Но до конца недодумал: Лукошкина была чудо как хороша. В очень простом, длинном, черном платье, с ниткой жемчуга на груди.

Потом начался ужин. Знакомство. Тосты. Упражнения в остроумии и красноречии. Больше всех, конечно, старался наш друг Ельц... тьфу!Танненбаум. Это меня раздражало. Но еще больше раздражало то, что этот лысый пень все вился вокруг моего юриста. Я подозвал Колю Повзло и дал ему поручение.

– Легко,– сказал Коля.– Нокаутом в третьем раунде.

– Легко?– переспросил я.– Вы же в разных весовых категориях, Коля... Он килограммов на тридцать-сорок больше тебя весит.

– Ты, Обнорский, дилетант,– очень солидно сказал Коля.– Я же с депутатами ЗакСа и чиновниками из Смольного пью.

Этот аргумент показался мне убедительным. И, забегая вперед, скажу, что Коля с поставленной задачей справился. Геройски, нисколько не щадя себя.

Ужин потихоньку приобретал все более непринужденный характер. Господа журналисты вели себя раскованно. Начались танцы... стал затеваться поход в сауну смешанным коллективом. ("Разнополым",– сказал Юрий Львович, немолодой главный редактор газеты "Скандалы и светская жизнь N-ска". Любознательный Повзло спросил у него: "А какой у вас тираж, коллега?" – "Шесть тысяч, коллега".– "Помилуйте, в N-ске все население – тридцать тысяч,– возразил Повзло.– Как же вам удается реализовать шесть тысяч?" – "Люди,– возразил Юрий Львович,– очень интересуются светской, знаете ли, жизнью..." Ошеломленный Коля сильно зауважал Юрия Львовича.)

Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других... Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал – ах, весна!– на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте... да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель...

Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.

Повзло старательно выполнял мое поручение и "язычески-лохматый" бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.

– Обнорский,– сказала, подходя ко мне, Аня.– Обнорский, пригласи меня танцевать.

Я пригласил, и мы пошли танцевать.

Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!

Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.

– Аня,– сказал я.

– Что?

– Анька, пойдем ко мне,– шепнул я.

– Нет,– сказала она.

– Почему?– спросил я.

– Потому что мы с тобой мало знакомы,– ответила она.

– Мы! С тобой!– изумился я.– Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.

– И это повод для того, чтобы идти к тебе?

– Конечно,– уверенно сказал я.– Пойдем. У нас будет свидание.

– Свидание – это прежде всего романтика,– юридически точно сформулировала Лукошкина.

– Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.

– Хорошо,– наконец сдалась Аня.– Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.

В тот вечер и произошла первая кража.

Но до утра никто об этом не знал.

Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет... Вж-ж-жи-икк "молнии" по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора...

За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!

...В свое шале я вернулся – совершенно замерзший – только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.

Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут – и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации...

Злой – нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. "Аня!" подумал я и тихонько вошел.

Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос...

Интересно!

– И что же вы здесь делаете, господин репортер?– входя, спросил я строго.

Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.

– Соболин! Ау! Очнись.

– А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина,– сказал Соболин.– Марсианка... Марсианка!

– Лукошкина?– со злостью спросил я.

– Какая Лукошкина?– не понял Соболин.

Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка – это какая-то другая особь женского пола.

– Ты что здесь делаешь, Вова?– спросил я уже спокойно.

– Тигрица!– сказал Вова.

Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.

– Так тигрица или марсианка?– продолжал я допрос Соболина.

– Марсианская тигрица,– ответил он.

– А может, тигровая марсианка?

– Нет, нет... Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!

М-да, подумал я, худо дело-то... я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.

– Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?

– У тебя, Андрей, дверь была открыта.

– Возможно, что и открыта. Забыл.

А ты-то что здесь делаешь?

– Да я вот... Виктория. О, она тигрица!

– Ага,– сказал я,– понял. Виктория – эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?

– Она... она! Ты очень точный дал образ, Андрей.

– Так ты ее трахнул?

– Нет.

– Фу, Соболин... Как это низко! Женщина хочет любви, а ты...

– Она меня трахнула,– победно сказал Вова.– Тигрица!

– Ну, это в корне меняет дело,– согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул.– А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?

– Повзло пьяный храпит – невозможно... Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы рядовые бойцы – живем парами. Так Повзло – сволочь!– храпит... работать невозможно.

– Ну, иди тогда к своей тигрице.

– Не могу... Она меня после пяти выставила.

Я посмотрел на часы – было всего-то половина пятого.

– Еще нет пяти,– сказал я.– Что ты несешь?

– После пяти раз,– ответил Вова, скромно потупив глаза.

Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.

Утром было солнце и... скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.

Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий – стоит черт те сколько валютных фунтов: "Это какая же сучка его спи...ла? А еще интеллигентные люди!"

Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел... А еще интеллигентные люди!

Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.

– Что же за находки?– поинтересовался я механически, без интереса.

– Вот!– торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек.– Вот, извольте... хе-хе... в бильярдной нашел.

Кто-то из дам... хе-хе... забыл... на бильярде.

– Бывает,– пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал: – Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания... хе-хе...

– Вы что же,– удивился я,– собираетесь об этом написать?

– Есь-тесь-ств... А про парик Галька врет, врет. Она его на "секонде" нарыла за полтаху... Говно – хе-хе,– а не английский.

В зал вошли Лукошкина и Повзло.

Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней – устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?

Юрий Львович продолжал бубнить:

– Я ее, прошмандовку старую, знаю – она с начальником милиции еб...ась – хехе! О, я ее знаю.

Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от "светского хроникера".

Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.

Наконец я решился:

– Аня, я тебя ждал...

– Я тоже,– сказала Лукошкина.– Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?

– Я – я два с лишним часа стоял на морозе...

– С цветами?– в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.

– Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.

– Какое же свидание без цветов?

– Два часа... на морозе...– бессвязно – что это со мной?– продолжал я.