Текст книги "Его отец. Сборник рассказов"
Автор книги: Андрей Иркутов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Рота капитана Святцева
I
Когда за плечами двадцать один год, а на плечах капитанские погоны, то чувствуешь себя здорово хорошо.
Подумайте – только двадцать один год и уже капитан! Не штабс-капитан – нет. Не четыре звездочки на одной полоске, а просто одна полоска без всяких звездочек. Ка-пи-тан! Ка-пи-тан Святцев.
Страшно шикарно. А?
Когда знакомишься с кем-нибудь (кто-нибудь, это – конечно, молодая и интересная женщина) и щелкая шпорами представляешься: капитан Святцев, это звучит как... ну одним словом – шикарно!
А сколько товарищей, одновременно с ним примерявших первые погоны в дортуаре юнкерского училища, так и остались прапорами. А почему? Храбрости не хватило? Нет – были такие молодцы, что просто прелесть! Не в храбрости дело. Ручки пачкать боялись. К солдату подходили как-то виновато, и «ты» у них все равно как «вы» выходило. Ну и застряли.
А он – Святцев—сразу постиг всю несложную механику военного дела: «не рассуждать!» и «в морду!»
«В морду!» у него особенно хорошо выходило. Звонко, хлестко, а главное обидно. Так обидно, что солдаты, которых он бил, долго плакали потом, где-нибудь в темном углу окопа.
Вот за это-то он и носит погоны капитана, так идущие к его молодому, почти безусому лицу.
Капитан 10-го сибирского стрелкового полка Святцев.
А впрочем, виноват. 10-го сибирского стрелкового – это было. А теперь иначе. 2-го сводного добровольческого полка капитан Святцев.
И это еще шикарнее. Добро-воль-ческого! Такой, знаете ли, ореол борца за освобождение поруганной родины, такое гордое сознание своего превосходства над всеми крикунами и писаками, которые прячутся за спиной великой армии добровольцев. Правда, ведь это еще шикарнее?
Полк сформировался недавно. Святцев всего месяц как прибыл из Бессарабии, где он служил переводчиком у какого-то румынского колонеля. Всего месяц. И за этот месяц он успел заслужить такое доверие, такое доверие, что...
Ну, одним словом, вчера сам Гришин-Алмазов – диктатор Одессы позвал к себе молодого капитана и сказал:
– Я имею самые лестные отзывы о вас, капитан.
– Рад слышать, ваше превосходительство, – вытянулся Святцев.
– Да, самые лестные. Мм... так вот. Я могу на вас положиться, я думаю?
– Рад служить, ваше превосходительство.
– Так, так. Ну вот... да... что это я, – генерал много кутил последнее время, и память стала изменять ему. – А вот. Надо поехать с бумагами к его превосходительству генералу Деникину и... Ну, одним словом, серьезное поручение, понимаете. Я позабочусь о том, чтобы вас оставили там и поручили ответственное командование. Да..
– Премного обязан, ваше превосходительство.
– Да. Документы и все поручения получите у моего адъютанта. Помните. Кругом кишат их агенты. При встречах осторожно. Ну, да я полагаю...
Удивительно четко поворачивается этот Святцев. И так ритмично идет. Генерал с удовольствием смотрит ему вслед.
– Одну минутку, капитан!
– Слушаю, ваше превосходительство.
– Вы какое училище окончили?
– Павловское военное, ваше превосходительство.
– Можете идти.
II
Двадцать четыре года это очень немного.
Но когда в них десять лет, целых десять лет напряженной борьбы, трудной и ответственной работы в подполье, под вечной угрозой ареста, ссылки, смерти, может быть, тогда двадцать четыре года – это большая жизнь.
С детства в душных, отравленных пылью свинца комнатах типографии, с детства под непосильной тяжестью работы. Работа с раннего утра до поздней ночи. С детства вокруг брань и побои. С детства зверская нужда, железными пальцами рыданий сдавливающая горло.
И только одно светлое пятно на серых днях его прошлого, один образ, раз навсегда оставшийся в памяти, врезавшийся в нее глубоко, глубоко. Незабываемый образ.
Наборщик Лядов. Высокий худой, с ввалившейся грудью, то и дело разрываемой припадками кашля, с усталыми, глубоко запавшими глазами, и такими ласковыми пальцами покрытых свинцовой пылью рук.
Вспомнишь и так вот и представишь себе его руку на взъерошенных детских волосах и ласковый голос:
– Что, Петька, трудно?
Всегда плакать хотелось и смеяться вместе, когда он говорил так.
Каморку его вспоминаешь, в которую взял он мальчишку, когда отец с перепоя нырнул под какой-то барский автомобиль, и в которой впервые услышал Петька странные и красивые слова о свободе, о борьбе и о том, чему он теперь отдал всего себя – о партии.
Здесь и началось. Вначале, когда к Лядову приходили по вечерам товарищи, Петьку отсылали:
– Пойди-ка, посиди на кухне немного.
Потом отсылать перестали. Потом дали какое-то пустяковое поручение, потом еще и еще, и, наконец, маленький Петька стал товарищем Петром, членом РСДРП и самым ярым, непримиримым большевиком.
Самое тяжелое, пожалуй – это годы военной службы. Досрочный призыв по случаю того, что немцы намяли русской армии шею в Карпатах, и вот товарищ Петр – рядовой учебной команды, потом унтер-офицер на фронте. Хорошо, что недолго – год только. Пришел семнадцатый и разметал старые полки для того, чтобы на их месте строить новые, красные отряды, волею рабочих и крестьян.
И вот сегодня он, Петр, сидит в маленькой комнатке на пятом этаже большого каменного дома и внимательно выслушивает слова боевого приказа.
– Вы ведь знаете английский язык, товарищ?
– Да. Я вместе с Лядовым был три года в Америке.
– Ну так вот. Мы достали вам прекрасные документы. Вы, Джон Хьюг, лейтенант английской службы. До завтрашнего утра у вас есть время изучить свой паспорт и свои удостоверения. Едете с секретным поручением в штаб Добрармии. Определенных заданий не даем. Основное: получить максимум сведений, принести максимум вреда, наладить связь с нашими частями. Сегодня вечером займите номер в самой лучшей гостинице. Пароход отходит завтра утром. Все в порядке. Есть виза—пропуск.
Несколько минут в комнате было тихо. Как-то-не хотелось сразу разорвать напряженное молчание. Потом лейтенант английской службы Джон Хьюг поднялся, пожал руку человека, сидевшего за столом.
– Прощайте, товарищ.
– Прощайте... В коридоре осторожно. Не ударьтесь о шкаф.
III
Пароход переполнен пассажирами. Даже в столовой первого класса заняты все диваны. Двое генералов поместились в каюте капитана. Помощник залучил к себе двух шансонеток, едущих в штаб Добрармии развлекать героев.
Остальные по пять, по шесть жались в маленьких, тесных каютах.
Капитан мечется из стороны в сторону, бранясь и крича изо всех сил своего, простуженного вечными ветрами, горла, стараясь втиснуть всех имеющих билеты.
А тут еще этот англичанин. Непременно один. Секретное поручение. И эта удручающая бумажка с иностранной печатью и подписями каких-то знатных сэров.
– Не могу, не могу, – надрывается капитан.
– Мой ошень важная дел. Мой необходим. Мой ходит жалится консул.
– А черт бы побрал тебя, английская образина. Что с тобой делать?
– Виноват. Имею честь говорить с капитаном парохода?
– А что...
И вдруг капитан умолкает и застывает с открытым ртом. Рядом с англичанином стоит... тьфу ты, черт. Или от шума и возни в глазах двоится. Да ведь это тот же англичанин, только в форме русского офицера. Капитан свирепо трет свои глаза огромными кулаками. Нет, не помогает. Два одинаковых человека, только в разных костюмах. И тот второй, в русской форме, тоже требует отдельной каюты и сует в нос бумаги за подписью самого Гришина-Алмазова.
– Да не могу, господа. Не могу.
И вдруг соображает.
– Слушайте. Вы, сэр, и вы, господин офицер. Оба вы по секретному делу. Я вам дам одну каюту на двоих. Идет?
Офицер и англичанин смотрят друг на друга, потом переводят глаза на свои отражения в большом стенном зеркале, потом опять смотрят друг на друга и удивленно ширят глаза.
– Извините, сэр... сэр...
– Джон Хьюг, сэр.
– Сэр Джон Хьюг. Я поражен. Я...
– Странна... ошен... мой... тоже... как две куска вода.
– Да, да. Как две капли воды. Вот именно.
Капитан облегченно улыбается.
—Ну вот. Сам бог велел вместе. Двойники. Первый раз в жизни вижу такое сходство.
Офицер и англичанин согласны занять одну каюту.
IV
Англичанин говорил мало. Святцев плохо владел английским, и поэтому в каюте долгое время царило тоскливое молчание. Но скоро выяснилось, что если сэр Джон говорит плохо, то понимает русский язык прилично, и Святцев, к числу достоинств которого не принадлежало уменье молчать, принялся хвастаться перед Хьюгом своей блестящей карьерой.
Его молчаливый собеседник слушал внимательно, попыхивая трубкой, и только иногда в серых глазах его вспыхивал огонек презрения, которого впрочем капитан, за дымом крепкого трубочного табака, заметить не мог.
Через пару часов Джон Хьюг знал все о капитане Святцеве. Знал, где он родился, что делал, знал его боевые заслуги, знал, что он едет с важным поручением, что там, на Кавказе, у него нет ни одного знакомого однополчанина и что только благодаря хорошим рекомендациям одесского командования, да личному мужеству, он надеется занять ответственную должность.
Все это узнал англичанин во время длинного рассказа, в который он изредка вставлял свое отрывистое.
– Иес.
За рассказами Святцева незаметно подошел вечер, а скоро и ночь легла мягким и теплым телом на серую грудь моря.
Иллюминаторы вспыхнули кругами огней.
Сильный пароход, слегка покачиваясь, рассекал волны.
Все спали.
V
Часа в три ночи одиноко прозвучал револьверный выстрел.
Кто-то вскочил. Кто-то дико закричал со сна. Засуетились, забегали люди. Раздвигая толпу взволнованных пассажиров, показался капитан. Он направился к каюте, в раскрытой двери которой стоял человек в нижнем белье, державший в руке дымящийся еще «наган».
– Что случилось? Вы?.. – капитан замялся. Он не знал кто стоит перед ним, англичанин, или тот другой – офицер.
– Ничего особенного. Этот англичанин ночью залез в мой карман и хотел вытащить оттуда бумаги. Я застрелил его.
Голос Святцева звучал спокойно, чуть-чуть насмешливо, и большие серые глаза с нескрываемым презрением смотрели на испуганных, сбившихся в кучу людей.
Несколько минут капитан стоял растерянно, не зная что делать. Потом, подумав, сказал:
– Я вынужден вас арестовать, господин офицер. Попрошу в мою каюту.
– Пожалуйста, только, я надеюсь, вы разрешите мне одеться.
Через пять минут капитан Святцев, позванивая шпорами, вошел в каюту капитана и там вручил свой «наган» и свою шашку удивленно смотревшим на него генералам.
А еще через пару минут влетел взволнованный, красный как рак, капитан и бросился прямо к Святцеву:
– Ну, поздравляю вас. Вы молодец. Можете вернуть ему его оружие, господа генералы. Этот англичанин – одним словом вот.
Он развернул на столе маленький кусочек холста, и генералы испуганно пригнулись, следя за страшными словами.
...партбилет... №... (большевиков)... Петр Сергеевич Волин.
Тело Джона Хьюга, он же большевик Волин, без всяких церемоний бросили в море, а капитан Святцев выслушивал генеральские поздравления, подкрепляемые рюмками настоящей николаевской водки.
VI
Бумаги, которые капитан Святцев привез от его превосходительства генерала Гришина-Алмазова его превосходительству генералу Деникину, были содержания крайне неприятного. В них сообщалось, что одесская группа помощи оказать не может, с врагом бороться бессильна, так как пьянство совершенно разложило командный состав, а что касается нижних чинов, то зловредная агитация и т. д.
К этому прилагалось письмо, в котором генерал писал, что податель сего капитан Святцев – счастливое исключение из общей массы, и что он, генерал, горячо рекомендует капитана на ответственную боевую должность.
Деникин знал уже о происшедшем на пароходе, навел соответствующие справки и получил ответ, что никто, ни к кому, никогда, никакого Джона Хьюга не посылал и что этот Хьюг, как и показывают найденные при нем документы, несомненно был большевистским агентом.
Таким образом Святцев сразу попал в герои, и расчувствовавшийся кандидат в монархи предложил ему самому выбрать дело по душе.
Капитан вежливо уклонился, ссылаясь на незнание местных условий, генерал настаивал и, наконец, к общему удовольствию, было решено, что Святцев займется формированием ударной роты на одном из самых ответственных участков фронта.
– Я на вас полагаюсь. Уверен, что в решительную минуту ваша рота окажется достойной своего командира.
– Рад стараться, ваше превосходительство.
– Ну, с богом, – перекрестил его генерал.
VII
Хотя у вновь формировавшейся роты и был, как полагается, номер, но на всем фронте ее называли не иначе как «рота капитана Святцева».
Формирование ее шло не совсем обычным для Добрармии порядком. Прежде всего ни одного офицера. Даже на взводах стояли унтера и ефрейторы. Вначале это вызвало недовольство, но Святцев ездил лично в ставку командующего и там объяснил, что, учитывая опыт Одессы, где части формировались почти исключительно из офицерских чинов, он не хочет применять этого метода здесь. И, кроме того, он головой ручается за свою роту.
Первый же смотр вновь сформированной роты заставил замолчать все злые языки.
Вряд ли была еще одна часть, могущая сравниться с «ротой капитана Святцева». Дивизионный таял от восторга, когда четким шагом прошли перед ним ряды бравых, хорошо одетых солдат. Ни один штык не выпадал из общей линии. Ни одна грудь не заваливала и не выпирала.
Даже труднейшее прохождение развернутым строем «на руку» было проделано так, что комар носа не подточит. И это несмотря на то, что...
Впрочем, дивизионный не очень-то верил этому... Но говорили, упорно говорили, что капитан никогда не бьет своих солдат и даже говорит им – вы.
Правда, насчет последнего никто не мог сказать ничего определенного. На параде сам дивизионный слышал «ты», сопровождаемое самой отборной матерщиной, а насчет первого... да в конце концов в чем дело? Рота образцовая и от командующего есть секретное предписание:
«Оставить капитана Святцева в покое и предоставить ему делать то, что он найдет нужным. Роту беречь. В бой не пускать до моего личного распоряжения. Снабжать в первую голову .»
И в то время, как вся армия ползла и трещала, как гнилое сукно, в то время, как пьянство и разврат подтачивали офицерские полки, в это время рота капитана Святцева крепла и росла в большую мощную боевую единицу.
По размерам она уже давно вышла из рамок роты, и в штабах поговаривали о Святцеве, как о командире батальона, но он прямо заявил, что не желает иметь дело с офицерским штабом батальона, что господа офицеры ему часть испортят, и так как факты говорили в пользу его слов, а положение заставляло ротой дорожить, то все оставалось по-старому.
Сам Святцев не раз просился в дело.
– Молодцев своих показать.
Но всегда в ответ слышал:
– Вы наша надежда. Ждите трудной минуты.
VIII
К счастью Святцева, к счастью, если бы он не был офицером Добрармии, эта трудная минута приближалась с каждым днем.
Красные наступали, развивая безумную скорость. А когда конница Буденного попробовала в двух-трех местах крепость белого фронта, то ясно стало, что дни защитников «Единой неделимой» сочтены.
Все более и более раздраженным становился тон приказов, все более и более безнадёжными выглядели сводки боевых операций.
И однажды, когда удар красных был особенно сокрушителен и отступление белых особенно серьезно, из ставки пришел приказ:
– Бросить в бой роту капитана Святцева.
Святцев так обрадовался, когда узнал о приказе, что дивизионный едва удержал его от преждевременного выступления. Чудак хотел выйти днем и, когда ему приказали ждать вечера, долго ворчал что-то по поводу излишней трусости штабов.
Наконец, пошли. Кутаясь в холодные шинели (полушубков, как ни старался Святцев, выдать не успели), скользя по обледенелой дороге, с трудом держа винтовки коченеющими руками.
Но все-таки, на то это и была рота капитана Святцева, пришли во-время, за полчаса до смены и расположились у штаба полка, стараясь согреться в пляске и борьбе, так как костров, за близостью врага, в эту ночь нельзя было развести.
IX
Когда Святцев вошел в помещение штаба полка, какой-то человек в солдатской шинели кинулся ему навстречу:
– Николай! Слава богу! Ты спасешь меня! Вот счастье!
Святцев на минуту остановился, посмотрел, потом спокойно отодвинул от себя незнакомца и подошел к столу, за которым рассматривая какие-то бумаги, сидели офицеры.
– Что он от меня хочет?
Адъютант объяснил. Человек, назвавший Святцева Николаем, за час до этого перешел к ним со стороны красных. Он сообщил намерения врага насчет дальнейших операций и называет себя бывшим офицером сибирского стрелкового полка. В папахе его были зашиты документы на имя поручика Смирнова. Адъютант подозревает, что сообщенные им сведения ложны и что сам он большевистский шпион.
– Николай, ты подтвердишь, что я поручик Смирнов. Они хотят расстрелять меня, Николай!
Святцев спокойно взглянул в лицо перебежчика.
– Кто вы?
– Боже мой! Я, Смирнов. Поручик Смирнов. Разве ты не узнаешь меня, Николай?
Несколько минут напряженное молчание царило в комнате. Перебежчик с мольбой смотрел на Святцева, от которого зависела его жизнь. Но Святцев, искривив свои красивые губы гримасой презрения, спокойно сказал:
– Да, я Святцев, зовут меня Николай. Да, я служил в сибирском стрелковом полку. Но этого человека я не знаю, никогда его не видел, и где он меня встречал, не понимаю. В полку у нас был поручик Смирнов. Но это не он...
– Николай! Николай!
– Полагаю, что это солдат полка. Но не офицер и не поручик Смирнов во всяком случае.
– Николай. Нико...
Святцев четко повернулся на каблуках и вышел в морозную темь ночи.
Поручика Смирнова расстреляли у старого овина.
X
Сменяться не пришлось.
За десять минут до срока смены прибежал с фронта вестовой и сообщил, что красные неожиданно перешли в наступление и прорвали фронт.
Известие моментально передали в дивизию и оттуда получили короткий приказ:
«Бросьте роту Святцева! Всем оставаться на месте!»
И сейчас же твердым шагом, как на парад, пошли молодцы ударной роты спасать положение.
Командир дивизии не отходил от телефона, каждые пять минут слушая донесения штаба полка.
Он отрывисто сообщал новости окружающим его офицерам.
– Фронт прорван!
– Конница Буденного брошена в прорыв!
– Рота капитана Святцева вышла!
И всем показалось, что они слышат четкий шаг образцовой роты, видят стройную фигуру капитана, отдающего уверенным голосом команду:
– Справа по линии в цепь! Бегом марш!
Стало легче. Свободнее. Адъютант улыбнулся.
– Пропала буденновская конница!
Дальше все шло, как по маслу. Стрельба противника вдруг прекратилась. Конница остановилась, не ударив на роту. Святцев спокойно занял позицию. Противник молчит...
Святцев просит разрешения пойти в атаку.
– Разрешить.
– Рота капитана Святцева вышла в атаку.
– Подтянуть резервы.
– Рота капитана Святцева...
Дивизионный вдруг вскочил и бросил трубку аппарата.
В напряженной тишине звук от падения трубки прозвучал как взрыв бомбы.
Из штаба полка сообщили:
«Рота капитана Святцева окружила штаб, захватила обозы и артиллерию и перешла на сторону красных. Мы отстреливаемся».
XI
В этот же день от фронта, занятого красными войсками, в штаб дивизии летел верховой.
За пазухой его шинели был секретный пакет на имя военкомдива, а в пакете рапорт следующего содержания:
«Доношу, что в пять часов утра рота противника, выкинув белый флаг и захватив обозы и артиллерию своего полка, в полном составе перешла на нашу сторону. Командир роты, капитан Святцев, называет себя членом одесской организации РКП Петром Сергеевичем Волиным. Никаких документов, подтверждающих это заявление, при нем не имеется. Жду ваших распоряжений.
Военком Н-ского кавполка Архангельский.»
Москва. Октябрь 6-го года.
Чек на предъявителя
I
Он повис в воздухе, держась одной рукой за подоконник, а другой за водосточную трубу. Снизу пахнуло жаром разгоряченного за день асфальта и запахом чего-то жареного. Особенно отчетливо и назойливо тревожил сознание именно этот запах. Несколько секунд он все свои мысли сосредоточил на разгадке того, что там жарят:
– Яичницу с колбасой, – решил он, наконец, и, решив, вернул свое сознание к основному.
Он слышал, как там, в комнате, из окна которой он только-что бежал, трещала дверь, поддаваясь ударам плеч и ружейных прикладов. Этот треск торопил ход его мыслей, заставлял быстро и четко принять решение.
Вниз?
Опасно. Они несомненно оцепили дом.
Страшным усилием воли, напрягая впившиеся в подоконник и трубу пальцы, он посмотрел в душный колодезь двора. Там суетливо бегали тени людей.
Вниз нельзя.
Неуверенный в прочности трубы, стал он карабкаться наверх, вздрагивая и останавливаясь каждый раз, когда железо трещало под тяжестью его тела.
Острый край крыши разодрал кожу ладони, и в тот момент, когда усталое тело на половину легло на свежеокрашенные листы, снизу раздался выстрел. Пуля ударилась в стену, и куски кирпича полетели в сторону.
Он не стал ждать второго выстрела. Сильным рывком поднялся он выше и, сгибаясь, как обезьяна, двигающаяся по земле, перебежал по шумящему насту железа к слуховому окну. Скрывшись в это окно, он через секунду долез на противоположную сторону и в том же полусогнутом положении побежал дальше.
Соседний дом был на два этажа ниже, и, спрыгнув, он едва не вывихнул ногу.
Он слышал еще несколько выстрелов, слышал шум и крики и, только миновав пять или шесть крыш, почувствовал себя вне опасности.
Это сознание улыбнулось ему тогда, когда он сидел на плоской крыше семиэтажного дома, выходившего на угол двух улиц.
Перегнувшись через железную решетку, он ориентировался и без труда узнал место.
Шум экипажей, гул толпы и мутные пятна фонарей внизу сулили возможность незаметно скрыться в вечернем движении города.
Стараясь стать как можно более плоским и незаметным, он полез вниз по узкой дрожащей пожарной лестнице.
Четыре этажа он миновал благополучно, но между четвертым и третьим задержался в нерешительности.
Ниже, вплотную к лестнице, подходил небольшой балкон, а на балконе, в изящном кресле, сидел человек, куривший сигару. Лицо человека было обращено прямо в сторону лестницы, и беглец, прижавшийся к ее упругим перекладинам, знал, что еще два шага и – он будет открыт.
Инстинктивным движением поднялся он на одну ступеньку выше, но в это же самое мгновение соседнее с лестницей окно третьего этажа открылось, и женская головка выглянула наружу.
Балкон был ниже и справа. Окно – выше и слева.
Человек на лестнице сжался в крошечный комок, осторожно просунул ноги в промежуток между двумя ступенями и, усевшись более или менее удобно, старался найти выход из своего положения.
Женская головка сверху позвала:
– Дик.
Голос мужчины с балкона ответил:
– Ева.
– Мои ушли, Дик. Мы можем болтать целый час.
– Только час?
– Ты жаден Дик. Час – это очень много.
– Час с тобой – это одна секунда. Но ничего не поделаешь, придется довольствоваться часом.
Человек на лестнице подумал, что час – это целая вечность и что страшно глупо целый час заниматься любовными разговорами.
Человек на балконе вдруг поднялся с кресла.
– Слушай, Ева. Блестящая идея. Что если я поднимусь по лестнице к тебе в окно?
Он сделал шаг вперед и, протянув руку, взялся за перекладину.
Человек на лестнице понял, что не только час, но секунда может равняться вечности.
– Нет, нет, Дик, ко мне нельзя. Соседи дома.
– Я буду тих, как кошка.
– И не будешь целоваться?
– Целоваться? Нет. Целоваться я буду.
– Ну вот видишь. Соседи услышат и... Слушай, Дик. Я спущусь к тебе.
– Ты?
– Ну, конечно. Здесь десять шагов, и ты сможешь помочь мне.
– Что же, пожалуй. У тебя не закружится голова?
– Ты смеешься.
– Лезь.
Женщина встала на подоконник, потом села на него и осторожно поставила ногу, нащупывая перекладину лестницы. Человек на балконе ждал у самого края.
II
Крепкий замок поддался усилиям десятка человеческих тел, и дверь с грохотом распахнулась, опрокидывая баррикаду из тяжелого кресла, мраморного столика и большой картины.
Вооруженные люди с ругательствами перешагнули через препятствие и бросились к окну.
– Ушел.
– Подлый коммунист.
Толстый, перетянутый поясом, как колбаса, полисмен высунулся в окно и крикнул:
– Эй, внизу!
– Есть.
– Куда ушла эта сволочь?
– На крышу. Мы стреляли, но промазали.
– Погоня?
– Послана погоня.
Трое штатских, предоставив полисмену организацию облавы, уделили все свое внимание ящикам письменного стола. Они с ловкостью опытных воров взламывали замки и нетерпеливо рылись в бумагах, газетах и брошюрах.
– Он не успел ничего спрятать.
– Вот письма.
– Шифрованные.
– Разберем.
– Литература выдаст его с головой.
– Это он.
– Никакого сомнения.
В дверях комнаты взволнованная хозяйка, ломая руки и утирая слезы, клялась в своей невиновности. Сыщики накинулись на нее.
– Давно он у вас?
– Неделю, только неделю.
– Как он назвал себя?
– Джо-Джое – приказчик складов Гопкинса.
– У него бывал кто-нибудь?
– Никого. Он уходил в шесть и возвращался в двенадцать.
– Вы его ни в чем не подозревали?
– Ни в чем. Он был вежлив, скромен и заплатил вперед.
– У вас много жильцов, кроме него?
– Пятеро.
– Они дома?
– Да, все кроме одного.
– Кроме кого?
– Кроме бухгалтера Стирена.
– Где живет бухгалтер Стирен?
– В соседней комнате.
– Откройте ее!
– У меня нет ключа.
– Тогда мы взломаем.
– Ломайте.
Дверь комнаты бухгалтера Стирена легко поддалась отмычке.
Сыщики внимательно оглядели аккуратную обстановку, пошарили в шкафу и письменном столе.
В ящиках последнего они наткнулись на странные вещи.
– Похоже, что это отмычки.
– Да, как будто.
– И целый склад патронов.
– Патроны кольтовские.
– Мы останемся здесь и будем ждать бухгалтера. Если вы предупредите его...
Хозяйка запротестовала против этого предложения. Она никого не будет предупреждать. Она...
Ее тирада была прервана шумом входной двери и звуком чьих-то шагов в коридоре.
Бухгалтер Стирен пожилой, франтовато одетый человек, показался на пороге своей комнаты.
Он удивленно взглянул на хозяйку, на сыщиков, на приоткрытые ящики стола и, поняв в чем дело, разразился руганью.
– Вы оба ослы и самые последние идиоты!– крыл он остолбеневших шпиков. – Кто вас просил? Кто вас просил?
– Но позвольте...
– Пойдите вы к дьяволу! Испортить все! Так испортить! Я бы взял его голыми руками. А вы...
– Но мистер Стирен...
– Какой я к черту Стирен. Пусть из вас кто хочет будет Стиреном, а с меня довольно. Довольно с меня работать рядом с официальной полицией. Довольно.
Сыщики начинали кое-что понимать.
– Вы не Генри от Пинкертона?
– Да, я Генри от Пинкертона, жалкие идиоты.
III
Генри от Пинкертона всю свою жизнь мечтал о хорошем деле. Его поистине собачья служба до сих пор сводилась к тому, чтобы организовывать отряды штрейкбрехеров и с их помощью срывать стачки.
Конечно, это было выгодное дело, но у Генри натура была широкая, как клёш английского матроса, и он ждал того дня, когда ему подвернется дельце на несколько десятков, а может быть, и сот тысяч долларов. И день этот настал.
В этот прекрасный день глава предприятия, сам Пинкертон-сын, вызвал его в свой кабинет.
– Есть дело, Генри.
– Да, сэр.
– И посерьезнее, чем ваши штрейкбрехеры.
– Отлично, сэр.
– Думаю поручить его вам. Вы способный парень...
– Очень рад, сэр.
– Дают сто тысяч.
– О, сэр.
– Ваши пятьдесят процентов.
– Спасибо, сэр.
– За инструкциями немедленно отправитесь к мистеру Ллойд.
– К мистеру Ллойд?
– Да, чего вы таращите глаза?
– Я, ничего, сэр... Я...
И Генри с дрожащим сердцем переступил порог роскошного дворца мистера Ллойд, миллиардера, владельца копей на Западе, дорог на Севере, пароходов на Востоке и еще чего-то во всех частях света.
Безобразный, как обезьяна, худощавый, маленький Ллойд быстро и кратко изложил ему суть дела.
– Том Тимбери. Член коммунистического союза молодежи. В прошлом году организовал стачку на моих копях. Едет на конгресс КИМ-а. Это увеличит его популярность. Вернется – масса неприятностей. Убрать.
– Да, сэр.
Генри встал.
– Постойте. Сто тысяч, если просто уберете. Двести – если достанете документы, разоблачающие организацию, работающую в моих копях. Имена, явки и так далее...
– Да, сэр.
– Расходы отдельно. Получите.
Ллойд протянул Генри чек, и Генри едва не упал в обморок, увидя на нем цифру в десять тысяч долларов.
Он работал, как каторжник. Скоро, очень скоро напал он на след Тимбери. Возможность «убрать» представлялась несколько раз, но Генри мечтал о двухстах тысячах и поклялся добыть документы.
Он принял облик бухгалтера, поселился рядом с Томом, следил, ночами не спал и, наконец, узнал, что в ночь перед своим отъездом Том будет иметь у себя в комнате все нужные документы, чтобы привести их в порядок для передачи.
Двести тысяч были в кармане Генри.
И вдруг...
Официальная полиция никогда не поумнеет.
Том был приговорен к месячному аресту за какой-то митинг. Приговор был вынесен с единственной целью помешать его поездке на конгресс. И эти олухи, эти кустари, называющие себя сыщиками, не могли подождать и решили арестовать Тома за три дня до отъезда – тогда, когда никаких важных документов у него быть не могло.
Генри рвал на себе волосы.
– Вы арестовали его?—спросил он сыщиков.
– Нет, он бежал.
– Слава богу.
– Как?
– Слава богу, говорю я. Еще не все потеряно. Он должен уехать через три дня.
– Но он бежал, и мы не можем найти его.
– Вы не можете. Вы не можете. Я найду его. Сто тысяч дьяволов! Я найду!
И, оставив сыщиков переваривать случившееся, Генри от Пинкертона выбежал из квартиры.
IV
В одну короткую секунду, ту секунду, которая нужна была для того, чтобы женщина успела поставить ногу на перекладину лестницы, Том Тимбери успел передумать тысячу вещей.
Билет на пароход, отходящий через три дня у него в кармане. Документы тоже. Все сводится к тому, чтобы успеть взять другой билет на завтрашний пароход другой линии, или, еще лучше, сесть совершенно в другом порту.
Скрип перекладины, на которую ступила нога женщины, вернул его к ощущению действительности. Да. Прежде всего надо сойти с этой проклятой лестницы. Черт возьми. Сейчас она полезет вниз, заденет его, испугается, сорвется и... все пошло прахом.
Ему не удастся убежать. Надо предупредить ее. Но это значит выдать себя. Несомненно его примут за вора.
Нога женщины задержалась, не решаясь ступить ниже.
– Дик,—позвал женский голос.
– Что, дорогая?
– Подожди одну минутку, Дик. Я сниму туфли. У них слишком высокие каблуки.
– Хорошо.
Женщина снова вернулась на подоконник и, наклонившись, стала развязывать шнуровку.
Том Тимбери напряг свои мысли, чтобы использовать новую передышку.
V
Генри от Пинкертона излазил все крыши, все дворы и все заборы соседних домов. Никаких следов. Проклятый парень как будто в воду канул.
Генри от Пинкертона сел на ступеньки какого-то подъезда и принялся составлять план.
