Текст книги "Майский день"
Автор книги: Андрей Балабуха
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
– Да, Кора, – как можно спокойнее сказал Стентон. – Прошу.
Кора вошла, беззвучно закрыв за собой дверь.
– Сумерничаете, Сид?
– Да. Сижу, смотрю. Красиво… Сейчас зажгу свет, – спохватился он. – Что-нибудь случилось, Кора?
– Не надо света. И не случилось ничего. Просто мне захотелось немного посидеть с вами. Не возражаете, капитан?
Сколько нежности может быть в одном человеческом голосе! У Стентона перехватило дух. Сколько ласки может быть в человеческом голосе… Одном-единственном. Ее голосе.
– Конечно, можно, – сказал он. – И пожалуйста, Кора, не называйте меня больше капитаном, хорошо? Какой я капитан…
Кора села на диван. Их разделял теперь только угол стола. Стентон пытался разглядеть, что на ней надето – это явно была не форма, – но для этого в каюте было слишком темно: луна поднялась уже так высоко, что свет ее не попадал в каюту; прямоугольник окна слабо светился, но не освещал.
– Сид, – сказала Кора после минутного молчания. – Я хочу поблагодарить вас, Сид. И не думайте, что я такая уж дрянь. Если я приняла вашу помощь… вашу жертву… не потому, что считаю ее естественной. То, что сделали сегодня вы, – это не помочь даме выйти из машины. Я знаю. Но… Поймите меня, Сид! Ведь, в сущности, вы очень мало обо мне знаете. Пожалуй, я знаю о вас и то больше. Знаю, что вы начинали почти с нуля. Знаю, как добивались приема в Колорадо-Спрингс. Но… Нас с вами нельзя равнять. Вы – американец. Англосакс. Вы – Сидней Хьюго Стентон. А я – Кора Химена Родригес. Понимаете – Родригес. Пуэрториканка. «Даго». Такие, как вы, всегда лучше нас – потому уже, что их предки прибыли сюда на «Мэйфлауэре». Не знаю только, как «Мэйфлауэр» смог вместить такую толпу… А вы знаете, каково это – быть «даго»? Паршивым «даго»? А быть девчонкой-«даго» еще хуже… Да, я пробилась. Просто потому, что однажды попала на обложку журнала – фотографу чем-то понравилось мое лицо. И благодаря этому мне удалось устроиться в «Транспасифик» стюардессой. Через три года я стала старшей. И дальше я пойти не смогла. Если бы не эти неожиданные курсы суперкарго для дирижаблей – кем бы я стала? И кем я стану, если потеряю то, чего достигла? А вы – вы всегда сможете добиться своего. Вы достаточно сильны, Сид. Теперь вы понимаете меня?
– Да, – сказал Стентон. – Понимаю. Но благодарить меня не надо. Я сделал так, как считал нужным. Я не знал всего того, что вы рассказали, но это не важно. Я только хочу, чтобы вы поняли – я… – он замолчал, подбирая слова, но Кора не дала ему продолжать.
– Не надо ничего объяснять, Сид. Я ведь не дура.
Стентон встал. Разговор явно зашел куда-то не туда, и теперь непонятно было, как же его кончать.
– Я знаю, – серьезно сказал он.
Кора тоже поднялась. Теперь они стояли почти вплотную.
– И еще одно, Сид. Я пришла не только поблагодарить вас. Я пришла к вам. На сегодня или навсегда – как захотите…
Так, наверное, чувствуют себя при землетрясении – земля качается и плывет под ногами, сердце взмывает куда-то вверх, к самому горлу, и нет сил загнать его на место… Стентону не нужно было даже идти к ней – он только протянул руки и обнял Кору. Не было ни мыслей, ни слов – только руки и губы, и больше ничего не было нужно, потому что и мысли и слова могут лишь обманывать и мешать. И так было бесконечно долго, пока где-то на краю сознания не всплыл тот давний день, и Стентон отчетливо услышал веселый голос Коры: «За все надо платить, капитан!»
Он резко отстранился.
– За все надо платить, Кора? – спросил он с сухим смехом, разодравшим ему гортань. Он закашлялся.
Мгновенье Кора стояла, ничего не понимая. Потом вдруг поняла.
– Ка-акой дурак! Боже, какой вы дурак, Сид!
Хлопнула дверь, и Стентон остался один. Он подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Броситься за ней, догнать, вернуть! Но сделать этого он не мог. И знал, что никогда не простит себе этого.
Стентон подошел к туалетной нише, открыл кран, сполоснул лицо. Потом закурил и довольно долго сидел, глядя на мертвые циферблаты контрольного дубль-пульта над столом. Почему так? Если с тобой происходит что-то на море или в воздухе, то стоит отстучать ключом три точки, три тире и снова три точки, стоит трижды крикнуть в микрофон: «Мэйдэй!» – и все сразу придет в движение. И если можно сделать хоть что-то, если есть хоть один шанс на миллион, чтобы выручить тебя из беды, – будь уверен, этот шанс используют непременно. Но когда происходит настоящая беда, беда, горше и больнее которой для тебя нет, – кто поможет тогда? Кому крикнешь «Мэйдэй!»?
Кому кричать «Мэйдэй!»?
Стентон вышел из каюты. Дойдя до соседней двери, он постучал:
– Бутч!
Полуодетый Бутч впустил его в каюту.
– В чем дело, Сид?
– Бутч, ты хвастался на днях, что у тебя припрятана где-то бутылка ямайского рома. Какого-то невероятного. Он еще цел?
– Цел. Старый ром двадцатилетней выдержки.
– Давай.
– Он обошелся мне в тридцать монет, Сид.
Стентон достал бумажник и отсчитал деньги. Бутч отошел к шкафчику и извлек из него пеструю картонную коробку.
– Держи. В оригинальной упаковке. Если нужно еще что-нибудь…
– Нет, – сказал Стентон. – Спасибо, Бутч. Спокойной ночи.
Он вернулся к себе. Достав из бумажника салфетку с записанным телефоном, он проверил, подключен ли селектор дирижабля ко внутренней сети Гайотиды, и набрал номер.
Трубку долго не снимали. Стентон уже собирался дать отбой, когда голос Захарова на том конце провода произнес:
– Захаров слушает.
Стентон назвал себя.
– Вы предложили мне гостеприимство, товарищ Захаров. Разрешите воспользоваться им? И вашим чаем по-адмиральски. Ром я принесу – ямайский, двадцатилетней выдержки.
– Добро, – сказал Захаров и стал объяснять, как найти его.
Положив трубку, Захаров с кряхтеньем встал с постели. «Вот и выспался, – подумал он. – Ну, да ничего, завтра отосплюсь. В самолете». На часах было двадцать два десять, – значит, лег он полчаса назад… Захаров улыбнулся, быстро оделся, поставил на электрическую плиту чайник и принялся убирать постель.
XI
Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил показания внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление внутри было чуть-чуть выше наружного. Он нажал кнопку замка, и диафрагма люка начала раскрываться. Аракелов был уже наготове: пригнувшись, он оперся руками о закраины горловины, чтобы, едва отверстие достаточно расширится, одним толчком («Трап – для умирающих батиандров», как говаривал старик Пигин) бросить тело вниз, в темноту.
И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка шел ровный, холодный, рассеяный свет, и это не был свет прожекторов. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел… сидело… Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее что-то среднее между ними – ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устроилось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спускалось вниз, и существо болтало ими в воде, – ни дать ни взять мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных ловчих щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелову.
– Опять струсил? – спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился – ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.
– Нет, – сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. – Маска, маска, я тебя знаю.
– Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел…
– Я пошел. И сделал. Без меня «Марта» ничего бы не смогла.
– Да, – по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивился по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. – Да, ты пошел – вторым. Вторым уже не страшно…
– Я пошел бы и первым.
– Бы… Существенная разница. Ты просто испугался, дружок.
– Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал – перестал бояться. Я тебя знаю. И не боюсь.
Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:
– А кто тебе поверит?
– Поверят, – ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно. – А не поверят – плевать. Я-то знаю.
– Вот и расскажи это своим – там, наверху. Поверят ли они?
– Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя.
– Не знаешь. – Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. – И никогда не узнаешь.
Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.
– Знаю. Ты – сероводород. И мне на тебя наплевать.
– Нет, дружок. Я – пучина. Сегодня я сероводород, ты прав. А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра. Как же можешь знать это ты?
– Ничего, – сказал Аракелов. – Теперь я тебя всегда узнаю. Всегда и везде.
– Посмотрим, – хихикнуло облачко сепии, окончательно расплываясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. – Посмотрим… А пойдешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их пускают сюда?..
– Пойду! – заорал Аракелов, бросаясь вперед, на голос. – Вот увидишь, пойду!
Он сделал мощный рывок, но голова уперлась во что-то холодное, жесткое, и он проснулся.
Было совсем темно. Значит, проспал он долго и уже наступила ночь. Он лежал на боку, упираясь лбом в холодный пластик переборки. Хотелось пить. Аракелов повернулся и сел. И тогда увидел, что за столом кто-то сидит. Кто – разобрать было невозможно: из-за плотно зашторенного иллюминатора свет в каюту не проникал. Он протянул руку к выключателю.
– Проснулся? – Это была Марийка.
– Ты? Здесь? – От удивления Аракелов даже забыл, что собирался сделать.
– Да… – В голосе ее прозвучала непривычная робость. – Понимаешь, мне нужно было увидеть тебя первой. До того, как ты увидишь других. Вот я и пришла.
Аракелов ничего не понимал. Голова спросонок была тяжелой – может быть из-за снотворного. Он протянул руку и нащупал часы. Поднес их к глазам: слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.
– Ты не хочешь разговаривать со мной?
– Сейчас, – хрипло сказал Аракелов. Он пошарил по столику: где-то здесь должен быть стакан с соком. Он всегда в первую ночь после работы внизу ставил рядом с постелью сок и, просыпаясь, пил. Это так и называлось: постбаролитовая жажда. Ах да, спохватился он. Зададаев… снотворное… Значит, соку нет. Но стакан неожиданно нашелся. Ай да Витальич! Кисловатый яблочный сок привел Аракелова в себя.
– Саша… – Марийка подошла, села рядом. – Ты не простишь мне этого, Сашка, да?
– Чего? – не понял Аракелов. Он обнял Марийку и вдруг почувствовал, что плечи у нее мелко-мелко вздрагивают. – Да что с тобой?
Марийка откровенно всхлипнула.
– Я так и знала, что не простишь…
– Ничего не понимаю! – Аракелов растерялся.
Марийка подняла голову.
– Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?
– Да чего?!
– Сашка, это ведь я…
– Ты?! – Все сразу встало на свои места. Перед Аракеловым мгновенно возникла залитая солнцем палуба и Марийка, томно раскинувшаяся в шезлонге… «Мне в «Марте» посидеть надо, на следующей станции она по моей программе работать будет». И зададаевские умолчания и увертки стали ясны. Эх, Витальич!..
– Значит, ты… – повторил Аракелов.
– Да, – сказала Марийка. – Понимаешь… Так получилось…
– Понимаю. – Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. – Дух струсил, надо нос ему утереть. Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурака! И знаю, что ты не струсил, ты не мог. Это они говорили, что ты струсил…
– Они?
– Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали…
– Кто?
– Жорка, Поволяев и еще кто-то, я их не видела, только слышала. И говорили, что ты струсил. Мол, батиандры со своей исключительностью носятся, подумаешь, дефицитная профессия, нужно им себя беречь для грядущих подвигов… А что человек погибает – ему наплевать, духу нашему… И в таком роде.
– Та-ак, – сказал медленно Аракелов. – Ясно. – Это он предвидел еще внизу.
– И я к ним не вышла. Понимаешь, не вышла. Сама не знаю, почему. Побоялась, что ли?
– Чего?
– Не знаю. Я бы, наверно, им по рожам надавала.
«Стоило бы, – подумал Аракелов. – Но это я могу и сам».
– И что же ты сделала?
– Когда они отошли, вылезла, поставила слип на автоспуск. Я видела, как это делают…
– Ясно, – сказал Аракелов.
В принципе, в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров двадцать троса на барабан носовой лебедки «Марты», застопорить судовую лебедку, а потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь с опусканием слипа. Для опытного водителя это не представляло особого труда. Но как справилась с этим Марийка? Ведь опыта работы с «Мартой» у нее с гулькин нос… И как никто ей не помешал? Ведь слип скрежещет так, что только в баролифте не слышно! Конечно, когда «Марта» уже пошла к воде, остановить ее было бы нельзя, но до того? Куда смотрел вахтенный? «Мда-а, – подумал он, – дисциплинка… Пораспустил народ Ягуарыч…»
– И никто тебя не остановил?
– Нет…
– Молодцы! – искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему даже стало весело. – Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем посудачить!.. Но на кой черт ты полезла? Зачем?
– За тем, что я слышать не могла, как они про тебя… Понимаешь? Я уже все знала – и про патрульники и про «рыбку». И понимала, что ты там сидишь и думаешь…
– Вот и не лезла бы. Лучше бы сама подумала…
– Я и думала. Что тебе экспериментальные данные нужны. И что если даже «Марта»… не пройдет… Ты скорее сообразишь, что к чему.
До Аракелова дошло не сразу: слишком уж нелепо это было. Нелепо, немыслимо, невозможно!
– Дура! – заорал он, забыв, что уже ночь, что за тонкими переборками каюты давно спят. – Ты соображаешь, что говоришь?
– Да, – тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. – И когда делала, тоже соображала. Только что все вот так получится – не сообразила.
Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал мокрое от слез лицо, шею, руки…
– Дура, – задыхаясь бормотал он, – сумасшедшая, ненормальная… Что бы я без тебя делать стал, а?
– А что ты будешь делать со мной? – печально спросила Марийка. – Ведь ты… Ты же мне не простишь. И прав будешь.
Он обнял ее еще крепче. Что-то больно впилось ему в грудь. Он чуть отстранился и пощупал. Это была та самая веточка «ангельского коралла»… Она подумала даже об этом, идя к нему…
«Руслан» тогда простоял четверо суток в Кэрнсе, и Аракелову и еще двоим аквалангистам удалось на пару дней съездить в Куктаун по приглашению местного клуба рифкомберов. Как Аракелову повезло наткнуться на «ангельский коралл», он и сам не мог понять. Этот полип редок, очень редок, а в этих местах до сих пор его не находили вообще. Да Аракелов и не знал, что нашел. Просто его поразил коралловый куст: никогда еще он не видел такого богатства оттенков красного цвета. Он отломил веточку и спрятал в сетку. Просто так, на память. А когда позже, на берегу, ему объяснили, что это, – план созрел мгновенно. Вернувшись на «Руслан», он посоветовался с корабельными умельцами, больше недели проводил все вечера в каюте, возясь с лаками, клеями и так далее, но зато потом подарил Марийке вот эту самую брошь.
Аракелов аккуратно отколол брошь и положил на стол. Потом снова привлек Марийку к себе.
– Ничего, – сказал он. – Это все ерунда. Понимаешь, ерунда. И прощать или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто люблю, и не могу ни винить, ни прощать.
– Я им скажу, я им все скажу, слышишь?
– Я им сам скажу, – пообещал Аракелов. – Это все не так страшно. Это все утрясется… Главное, что есть мы. Понимаешь – не ты, не я. Мы.
Марийка улыбнулась, – он понял это по изменившемуся голосу:
– Спасибо, Сашка…
Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой, а другой бережно и легко гладя по волосам, – до тех пор, пока по дыханию не понял, что Марийка уже спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее плечи левой рукой, и осторожно уложил Марийку на постель. Она все-таки проснулась:
– Ягуарыч мне втык устроил… Поклялся списать. Вахтенным по выговору, а меня – на берег… Это, говорит, еще не все… Вот завтра утром разбор устроим… Там больше получите… Но мне все равно, понимаешь? Пусть спишут… если ты меня в жены возьмешь… – Язык у нее заплетался.
– Спи, – сказал Аракелов. – Пустяки все это. Спи, милая.
Она и в самом деле уснула – на этот раз окончательно. «Досталось же ей сегодня», – подумал Аракелов. Он оделся и вышел из каюты.
Поднявшись на главную палубу, он прошел на нос и встал, опершись вытянутыми руками на планшир и глядя на фосфоресцирующие буруны, вскипавшие у форштевней.
«Да, – подумал он, – майский день, именины сердца…»
Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного света только подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным. Таинственным. И где-то там, в глубине, скрывались его таинственные порождения – Великий морской змей, Чудовище «Дип Стар», Чудовище «Дзуйио Мару»… Подумать только, – еще утром Аракелову казалось, что найти их – единственная трудная задача в жизни. Это было каких-нибудь шестнадцать часов назад… Каким же еще мальчишкой он был тогда!
А теперь… Марийка что-то сказала про завтрашний разбор… Значит, дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней дистанции, – как в старину. «Что ж, – равнодушно подумал Аракелов, – бой так бой. Что еще остается? Благородно поднять флажный сигнал «Погибаю, но не сдаюсь» и благопристойно пойти ко дну…»
Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из кошмара? И уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт? «Нет, – подумал он, – этого не может быть»…
«Это может быть. Это очень может быть, – трезво рассудил он. – Пусть ты убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь с чистой совестью сказать: я сделал. Только поэтому живы водители четырех патрульных субмарин, тех, что шли на поиски погибших; только поэтому останутся в живых все те, кто не пойдет уже в сероводородные облака, ибо кто предупрежден, тот вооружен. Пусть поймут и поддержат тебя Зададаев, Ягуарыч – ведь не может не понять этого капитан, – Генрих и кто-то еще. Даже многие. Даже большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого могла погибнуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух, слух, который окажется сильнее любого официального одобрения. От него не спрячешься никуда. Батиандров мало, очень мало, и друг о друге они знают все. Даже будь их много, знать все друг о друге им необходимо: ведь пойти с человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца. Когда веришь ему, как себе. Больше, чем себе. А кто поверит теперь Аракелову? Да, конечно, он был прав, но говорят…»
И придется жить, ежедневно борясь с этим «говорят». Разве можно так жить?
А ведь ему еще только тридцать два…
Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый спрут был прав?
«Нет, – решил Аракелов. – Нет. Ни за что».
Бой так бой. И чем скорее, тем лучше. Аракелов почувствовал, как рождается и крепнет в нем холодная, упрямая злость. Нет! Он еще будет внизу. Он еще поймает всех этих Великих морских змеев и Чудовищ «Дзуйио Мару». Он еще спустит с них шкуру. Спустит шкуру, сделает сумочку и подарит Марийке. Аракелов поднял глаза к горизонту и увидел, как впереди, прямо по курсу, взошла звезда… «Яркая, – автоматически отметил он. – Наверное, планета. Только какая?» Внезапно звезда погасла, потом вспыхнула вновь. Снова потухла. И загорелась опять.
И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это был лазерный маяк на вершине Гайотиды.
1976 г.
ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА
Балабуха Андрей Дмитриевич
ЛЮДИ КОРАБЛЕЙ
Ответственный редактор Е. В. Туинов.
Художественный редактор В. П. Дроздов.
Технический редактор Л. Б. Куприянова.
Корректоры Л. А. Бочкарёваи Н. Н. Жукова.
ИБ 6661
Сдано в набор 03.08.82. Подписано к печати 25.03.83. Формат 70×100 1/ 16. Бумага офсетная № 2. Шрифт школьный. Печать офсетная. Усл. печ. л. 11,7. Усл. кр. – отт. 29, 13. Уч. – изд. л. 11,21. Тираж 100 000 экз. М-37326. Заказ № 394. Цена 65 коп. Ленинградское отделение ордена Трудового Красного Знамени издательства «Детская литература». Ленинград, 191187, наб. Кутузова, 6. Фабрика «Детская книга» № 2 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Ленинград, 193036, 2-я Советская, 7.
Балабуха А. Д.
Б-20 Люди кораблей: Фантастические повести/Рис. Л. Епифанова. – Л.: Дет. лит., 1983. – 144 с., ил.
В пер.: 65 коп.
В книгу молодого ленинградского фантаста входят произведения, с которыми читатели знакомы по публикациям в различных журналах. В книге повести «Люди кораблей» и «Майский день».
Р 2
Б 4803010102—145 501 —83
М101(03)—83