Текст книги "Культ сала (СИ)"

Автор книги: Андрей Диченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

День самоуправления

В летнем лагере «Звездочка», что недалеко от города Молодечно в Минской области, дети как всегда резвились после тихого часа. Мальчишки играли в футбол и баскетбол, обдуваемые теплым летним ветерком, стуком мяча и веселыми вскриками создавая веселую и живую атмосферу на островке цивилизации среди густого елового леса. Девочки сидели на лавочках и рассматривали мальчиков, изредка хихикая, прикрывая лица ладошками и секретничая между собой.

Другие дети сидели в самом пансионате и занимались кто чем. Толстый Коля Колбаскин держал в руках книжку о Гарри Потере, вчитываясь в каждую строчку этого фантастического произведения – очередного «шедевра» английской литературы. С ним в комнате жил высокий и худой Костя Татаринов, темненький мальчуган двенадцати лет. Костя, положив белый лист на старую серую табуретку, рисовал загадочные рисунки красным фломастером, изредка похрюкивая от удовольствия.

Колбаскин почему-то нервно поворачивался и периодически вглядывался в серьезное лицо Кости. Тот вскоре надел очки в дешевой оправе, и его зеленые глаза в поцарапанных линзах стали непропорционально огромными. Татаринов уже синим фломастером продолжал вырисовывать линии, прикусив нижнюю губу.

– Я пойду схожу за мячиком, поиграю! – произнес Коля и, заложив книгу обрывком листа в клеточку, неуклюжей походкой вышел на коридор. Костя не слушал его, а продолжал вырисовывать свои пока что непонятные никому схемы. Коля с первого своего дня жизни в детском лагере заметил, что Костя постоянно рисует какие-то схемы, будто совсем он и не ребенок, а взрослый дядя-инженер с завода.

Коля прошел мимо нескольких выкрашенных в белый цвет дверей из ДВП и тихо постучался в комнату 506, в которой жила их вожатая, студентка второго факультета русской филологии педагогического университета в Минске.

За дверью послышалось быстрое мешканье и даже грохот. Явно разбилось что-то стеклянное.

– Да! – услышал Коля почти пронзительный крик вожатой.

Костя надавил на старомодную железную ручку, и дверь перед ним распахнулась, и комната с двумя кроватями для вожатых предстала взору мальчугана.

– Елена Андреевна, можно взять мячик? – он посмотрел на белокурое лицо вожатой, рядом с которой сидел парень лет восемнадцати и застегивал пояс. Черты лица девушки были искажены, вернее сказать, она была просто злая или жутко недовольная. Вероятно, Коля отвлек их от какого-то очень важного и кропотливого дела. Парень тем временем уже встал и начал руками подбирать осколки разбившегося граненого стакана, украденного или взятого на время в столовой.

– Никаких мячиков, Колбаскин! А ну в свою комнату, ты наказан! – крикнула Елена Андреевна и взмахом руки, словно римский легионер, указала на дверь.

– Ну, Елена Андреевна, я же вчера был наказан, а сегодня я ничего не делал! – заскулил Коля и тихонько топнул ногой, выражая свой протест и недовольстве против происходящего.

– Не понимаешь меня, Коля! – зло сказала она и вместо мячика сняла с грубо прибитого гвоздя розовую скакалку с пластиковыми желтыми ручками. Колбаскин, вероятно подумал, что его сейчас будут бить, и тотчас его толстое тело неуклюже понеслось по коридору, и жиры, словно волны, сотрясались на нем. Елена Андреевна пошла за ним следом – в его комнату, ничем не отличавшуюся от сотни других комнат в здании детского пансионата.

Она зашла туда, и, не обратив внимания на рисующего Татаринова, взяла подушки с кровати Коли, который лежал на ней, словно солдат во время артиллерийского обстрела. Вожатая перевернула на спину Колю и, положив подушку ему на живот, несколькими движениями привязала ее скакалкой.

– Будешь сегодня целый день в комнате! – прошипела она напоследок. И, довольная собой, вернулась в комнату к своему парню, который, вопреки всем распорядкам, приехал к ней и планировал остаться ночевать.

Коля не спешил отвязывать от себя подушку. Он, сжав губы и кулаки, почти готовый заплакать, смотрел в потолок со слегка осыпавшейся побелкой.

Ваня и Лиза находились на территории лагеря, на самой его окраине, там, где перед железным забором росли небольшие деревья. Ваня сидел на пеньке, а Лиза у него на коленях. Он перебирал ее русые волосы, а она положила ему голову на плечо.

– Как ты экзамены сдала? – спросил Ваня, глянув на секунду в небесную пучину облаков и солнечного света.

– Нормально. Почти все девятки. А ты как? Какой профиль в школе выбрать хочешь? – Лиза слегка приподнялась и глубоко вдохнула пропитанный сосновым ароматом воздух.

– А я в физмат пойду. Два года в нем, а потом поступать на программиста буду. А ты кем хочешь стать?

– А еще не знаю, потом решу… – они оба закончили девятый класс и познакомились в лагере на дискотеке, проходившей каждый вечер под некачественную музыку шипящих советских колонок.

Сейчас они сидели, обнявшись, а вечером снова будут кружиться в медленных танцах под попсовые ритмы…

Лагерь всегда был замечательным местом для образования молодых парочек. Местом, где уже не дети и еще не взрослые люди говорят друг другу первые слова любви, отдаваясь порывам чувств… Это то место, где сбываются детские, еще не повзрослевшие мечты. Такие мечты сейчас сбылись у Лизы и Вани. Они были счастливы.

Сергей Давыдов, невысокого роста, но крепкого телосложения парень, шел со своим товарищем Степой, зажав кровоточащее левое плечо ладонью. Они любили играть в футбол, и в один из очередных матчей Сергей упал на бегу и поцарапал плечо о маленький камешек, что затаился в серо-желтом песочке футбольного поля. Сейчас они шли в медпункт к молоденькой медсестре, дабы та перевязала руку Сергея на всякий случай.

Они прошли мимо столовой, которая ждала их в семь часов вечера на ужин. Воздух возле столовой был уже пропитан пряным ароматом жареного мяса. Вдалеке находился маленький домик из белого кирпича – он-то и являлся медпунктом. Медсестра обычно читала бульварные газеты, которые периодически завозил ей сюда ее младший брат. Он часто ездил на работу по трассе, что проходила мимо лагеря. Свернув на нужный поворот, через несколько минут езды он уже был у металлической ограды лагеря, выкрашенной в яркий оранжевый цвет.

Степа сильной и твердой рукой постучал в дверь и услышал фразу: «Да-да, войдите». Медсестра была всегда готова их принять. Они зашли оба.

Медсестра отложила на стол очередную газету с похабным заголовком и посмотрела на ясные лица парней.

– Что случилось, мальчики? – спросила она, уже замечая кровь на левом плече у Сергея.

– Да вот, в футбол играл, упал… – еще не окрепшим басом произнес Сергей и убрал красную от крови ладонь с плеча. Медсестра надела очки и, слегка прищурившись, открыла шкафчик, достав салфетки, банку зеленки и бинт. Весь процесс занял не более десяти минут, и вскоре Сергей и Степа стояли возле дверей на улице.

– Который час? – спросил Степа.

– Почти пять, – ответил Сергей и продолжил: – в шесть часов надо к Татарину зайти, он там чего-то мутит насчет завтрашней ночи…

– Да, да… – согласился Степа. – Только не забудь, что в полшестого у нас еще собрание в клубе со Старшаком… – так ребята называли старшего вожатого Олега Сергеевича, учителя с черной биографией. Он закончил географический факультет и пошел работать в школу, где был уличен в связях со старшеклассницей… Дело замяли, однако в школу его больше не брали (да и сам он не очень этого хотел), и по знакомству Олег Сергеевич каждое лето работал в этом лагере.

– Помню я. Там, типа, про самоуправление говорить будут, – сказал Сергей, и они двинулись к корпусу. Нужно было успеть отмыться от песка и переодеться.

Карина и Лада подружились с самого первого дня летней смены. Сейчас они зашли в кладовую, где обычно курили.

– Главное, чтобы вожатка не запасла, – каждый раз говорила Карина, собрав копну черных волнистых волос в кулак.

– Да. А то предкам доложат, потом проблемы будут! – отвечала Лада, вспоминая строгое выражения лица вожатой, учительницы математики в старших классах.

Карина первая зашла в ветхое деревянное здание, от которого всегда исходил запах сырости и гнилой соломы. Свет, исходивший из открытой двери, тут же разогнал по углам всех насекомых, в обилие проживавших в четырех стенах постройки ушедшего тысячелетия.

Карина взяла в зубы ароматную сигарету и, чиркнув зажигалкой, глубоко затянулась. Спустя минуту это же сделала Лада, смахнув каштановые кучерявые волосы, упавшие на лицо. Они курили обычно молча, лишь изредка обмениваясь парой-тройкой фраз.

– Сегодня к толстому малышу зайти нужно будет, – сказала Лада и посмотрела на дымящуюся сигарету, зажатую между двух пальцев.

– На х…? – грубо спросила Карина и, наморщив прекрасное лицо, добавила. – Подожди, к какому толстому, к Татарину что ли? Толстый же с ним в одной комнате живет…

В ответ Лада кивнула головой и присела на корточки. Подняв голову вверх, она демонстративно выпустила дым изо рта, закатив глаза.

– А нахера нам этот малолетка? – спросила Карина, доставая из сумочки флакон дорогих духов, которыми она обычно брызгала на пальцы, чтобы они не воняли табаком.

– А они там что-то прикольное придумали на День самоуправления… – произнесла Лада. Они затушили окурки о влажный пол сарая и аккуратно покинули строение.

Девушки вышли на тропинку, вымощенную гравием, и пошли как ни в чем не бывало к корпусу, обсуждая косметику, парней, дискотеки и будущее.

Внезапно их окрикнула вожатая.

Обе девочки остановились и замерли на месте.

– П…ец нам, – произнесла Карина перед тем, как Ольга Юрьевна подошла к ним и попросила дыхнуть…

Спустя пять минут нервные восьмиклассницы сидели в комнате и думали, что сказать родителям, но все это было до собрания у Татаринова…

В клубе, где пол был уставлен сплошь деревянными лавками, вожатые проверяли микрофоны. Они били по ним щелбанами, не переставая при этом говорить «раз-раз-раз», дергали разные тумблеры на старом и раздолбанном микшерном пульте. Постепенно помещение наполнялось детьми. Заходили по двое, сразу после того, как уходили из комнаты Татаринова, потому что каждой паре было назначено особое время, с разбежкой в минут пять. Дети молча садились на один из рядов и тихо, что им было несвойственно, ожидали, когда начнут свои речи вожатые, которые сидели на передних рядах и что-то обсуждали. Во всеобщей суматохе никто не замечал, что с детьми творится нечто неладное. Они сидят слишком уж тихие.

Вскоре весь зал собрался, и начались первые концертные номера. Из детей отсутствовал только Татаринов.

Пока шла торжественная часть, Татаринов взламывал дряхлую дверь медпункта. Весь потный, он, наконец, проник внутрь и кинулся к белому шкафчику, что висел на стенке справа от окна. Приоткрыв дверцу, что-то нашептывая себе под нос, взял нужные ампулы и шприц.

Спустя минуты он уже кинулся к комнате, где вожатые сегодня должны были отмечать конец смены. Он бегом влетел в пустынный пансионат, так как все были на концерте. Поднялся на третий этаж, и, к его радости, дверь по неосмотрительности была открыта.

Он сию же секунду нашел под одной из кроватей напиток, которым вожатые должны будут запивать водку, и аккуратно шприцом ввел сильное снотворное.

– Да! Да! Да! – произнес он радостно, отведя взгляд в правую сторону и устремив его на один из карманов красной кофты. – Скоро наш план осуществится! – В кармане у Татаринова находилось нечто, светящееся серо-голубым, словно мобильный телефон или неоновый фонарик…

Пока в актовом зале торжественно объявляли, что День самоуправления открыт, Татаринов уже сидел у себя в комнате на плохо застланной красным покрывалом кровати, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что разговаривал сам с собой…

Однако в ладони у него лежала пирамидка, наполненная голубым свечением и напоминающая детскую игрушку…

И когда Татаринов смотрел на это свечение, глаза его каменели… Он произносил слова будто бы про себя, но знал, что пирамидка слышит его и отвечает понятными только ему сигналами…

Вожатые собрались в комнате: главный из них, Олег Сергеевич, уже открывал бутылку водки «Добрый вечер», а его коллега по работе, стройная голубоглазая студентка Галина Владимировна, наливала напиток в пластиковые стаканчики. Физрук одной из районных школ, тоже подрабатывающий вожатым, тонко нарезал хлеб и колбасу. Собрался весь воспитательный персонал, и, обсуждая детей и погоду, политику и обыденную жизнь, они начинали отмечать День самоуправления в лагере…

– Ну, за коллектив наш! – произнес первый тост Олег Сергеевич, и они выпили первый стопарь водки, запив его напитком… Кто-то пошел курить на балкон, разговоры тем временем продолжались… Затем ушел второй стопарь. За ним – третий и четвертый… Позже всех пришла Елена Андреевна, так как она задержалась на тридцать минут, разговаривая с подругой по телефону.

Когда она зашла в комнату, во взгляде ее застыл ужас. Вожатые, накачанные огромной дозой снотворного, все уснувшие или полусонные, лежали кто как, будто их умертвили смертоносным газом…

– Простите, Елена Андреевна, но кристалл требует новых душ… – Елена Андреевна не сразу узнала голос Татаринова. Она медленно повернулась и увидела смуглого мальчика, завернутого в белую простыню. За ним стоял спортсмен Давыдов Сергей, тоже в белой простыне и с топором в руках.

Вожатая вскрикнула, но после нескольких точных ударов ее кровь захлестнула коридор, застеленный старым линолеумом, с развешенными на стенках рисунками.

Ваня сидел над изуродованным трупом своей вожатой, держа перед ее лицом пирамиду, уже отдающую красным оттенком… Вскоре начали приходить другие дети. Они брали под руки спящих вожатых и выносили их на улицу, прямо на стадион, где каждый день мальчики играли в футбол…

Вожатые с дикой болью в голове начали открывать глаза. Они не могли понять, где находятся и что происходит вокруг…

Они лежали связанные, в виде круга, а по центру стоял огромный чан, украденный, скорее всего, из кухни возле столовой и наполненный за ночь водой и. Под чаном горел костер, и в нем уже почти кипела мутная вода, которую дети носили ведрами из пруда за лагерем. Чуть поодаль колонной выстроились воспитанники, завернутые в белые простыни. А прямо перед строем стоял Ваня Татаринов с кристаллом в руке, переливающимся разными цветами и завораживающим юные умы.

– Пора принести в жертву неугодных, давивших волю нашу и туманивших разум… – не своим, почти монотонным голосом громко произносил Татаринов.

– Оно требует крови! – воскликнул Татаринов и поднял одну руку вверх. Дети молча кивнули головами, и из простыней показались их руки, сжимавшие острые предметы: вилки, ножи, ножницы, остро заточенные спицы. Тела вожатых были исписаны черными маркерами – Татаринов отметил, куда лучше бить, чтобы кровь хлестала сильнее и наступала смерть…

Детские крики, которые раньше были слышны на этой площадке, сменились воплями ужаса взрослых людей. Простынки, в которые были закутаны дети, покрылись обильными красными пятнами…

– А теперь время сварить поваров! – произнес Татаринов и указал рукой на корпус столовой, в которой были привязаны к столам работники…

Часть детей с каменными лицами двинулась колонной к кирпичному одноэтажному зданию.

Колыбель Отечества

Витя подрабатывал почтальоном и был занят каждое утро в течение всей недели, кроме выходных.

Как обычно, он проснулся в половину седьмого, на скорую руку приготовил себе завтрак и стал одеваться.

Обув туфли и накинув куртку, он посмотрел в зеркало на сонное лицо, которому спустя несколько секунд земного времени кивнул в знак приветствия. Затем он открыл входную дверь и галопом понесся по грубым неотесанным ступенькам подъезда одной из панельных девятиэтажек, так удачно вписавшихся во внешний облик наших сумбурных городов.

Оказавшись на улице, он вдохнул носом сырой сентябрьский воздух и с приятным ароматом ранней осенней прохлады пошел на почту за большой пачкой газет.

На улицах, как это и полагалось для раннего утра, было совершенно пусто. Изредка проезжали машины такси, а во дворах иногда гуляли сонные жители со своими собаками. Однозначно, город спал.

Через несколько минут Витя оказался на автобусной остановке в виде разбитой желтой лавочки, над которой вместо крыши нависал ржавый кусок жести.

На лавочке в одиночестве сидела бабушка, поставив под ноги красное ведерко. Пенсионеры сейчас часто в такое время выезжали за грибами в лес. Она внимательно рассматривала Витю, когда он – с портфелем, в кепке и ветровке – изучал стенд с расписанием движения транспорта…

Вскоре подъехал один из нужных ему автобусов, и Витя вошел в его почти пустое пространство.

Сев на заднее сиденье, он уставился в запотевшее от ночной прохлады окно, в котором пролетали здания и тротуары, машины и дороги.

Через минут десять Витя вышел на остановке прямо возле здания почты и сладко потянулся руками и всем телом. Сделав несколько шагов, он оказался прямо у тяжелой белой двери, за которой и скрывалась нехитрая система городской почты.

Витя открыл дверь, пожелал доброго утра уборщице в сером халате и вошел в зал, где такие же, как и он, работники разбирали пачки газет и отправлялись в путешествие по утреннему городу.

– Здравствуйте, тетя Дуся! – сказал Витя своей седой заведующей, разбирающей на столе какие-то письма. В зале было только что убрано, поэтому оставался легкий запах пыли и мокрой бумаги.

– Здравствуй Витька! Твоя пачка лежит вон там, – тетя Дуся привстала и указала рукой на большую пачку писем и газет на самом краю длинного деревянного стола, пожелтевшего от старости и активной эксплуатации.

Витя кивнул головой и обеими руками взял толстую пачку бумаги, которая вскоре уже станет макулатурой и, в лучшем случае, будет использована в качестве подстилки для мусора или для распала костра на пикнике.

Кроме того, сверху лежал довольно больших размеров серый конверт с грубо тисненными буквами. Витя раньше никогда такого не встречал. На конверте было указано, что он является заказным с уведомлением, поэтому следовало вручить его адресату в руки.

Он вышел на улицу и продолжил свой поход по дворам с их исписанными стенами и поломанными детскими площадками.

Он заходил в каждый из подъездов и аккуратно засовывал газету в нужный почтовый ящик. Работа шла, как обычно, быстро, и он планировал к девяти часам уже освободиться и спокойно пойти на учебу с честно заработанными деньгами на карманные расходы, так необходимые студентам всего мира.

Через час пачка с газетами опустела, и Витя в руках держал одно лишь письмо в толстом и грубом сером конверте с криво налепленными марками, изображающими портреты советских космонавтов.

«Георгию Васильевичу Орлову», – указывала надпись рядом со словом «кому». Снизу находился адрес.

– Дзержинского восемь, квартира два… – прочитал про себя Витя. – Ну ладно! – добавил он вслух и вышел из очередного подъезда искать нужное здание, а затем и получателя заказного письма.

Для удобства он закинул письмо на дно своего портфеля. Почесав нос и поправив круглые очки, студент двинулся в путь по паучьей сетке своего города.

Шагая по мостовым и тротуарам, он наконец-то вышел на улицу Дзержинского, пестрящую старыми кирпичными зданиями и обветшалыми частными деревянными домами.

По улице часто пробегали что-то вечно выискивающие бездомные животные…

– Извините, а вы не подскажите, где Дзержинского 8? – спросил Витя у случайного прохожего – крепкого дедка, на вид лет шестидесяти, не более.

Дед, перед тем как ответить, взял в зубы папиросу.

– Иди дальше, сынок: пропустишь два поворота, на третьем завернешь налево. Через два дома будет нужный, – дед прикурил, и затянулся ароматной папиросой, и, махнув рукой, добавил: – Плохое место там, сынок. Долго не сиди! – он развернулся и хотел было уже идти, как Витя его окликнул:

– Да мне бы только письмо отдать… – из любопытства Вите интересно было узнать, что там такого страшного в этом здании.

– Людей там забили много: НКВД было в этом здании. А сейчас там вроде и не живет уже никого…

– Понятно, – буркнул Витя и пошел дальше. Он не особо доверял суевериям и всяким фантастическим россказням, но в этот раз почувствовал себя слегка подавлено. Но потом решил, что всего лишь отдаст это письмо и забудет обо всем, тем более через несколько часов в институте начнутся занятия.

Дом на самом деле выглядел мрачным и напоминал площадку для съемок фильма в жанре хоррора. Стены были из крупного кирпича, с массивными окнами, закованными в черные гнилые рамы с мутными, почти матовыми стеклами. Этот дом показался Вите неким далеким отголоском советской империи образца тридцатых годов. Конструкция в стиле сталинского ампира хранила в себе весь пафос и мощь павшего государства и внушала страх, подобный страху перед дьяволом или, просто напросто, дорогой в ад.

Витя подошел к большой, намного выше его роста, двери. Звонка поблизости не было, поэтому он решил постучаться, как это обычно полагалось по этикету. Сделав несколько глухих ударов кулаком, он услышал глухое отдаленное эхо и противный режущий скрежет несмазанных ржавых засовов.

Дверь слегка приоткрылась, будто бы и не запиралась, а ждала его все эти неясные десятилетия.

Витя приоткрыл дверь и оказался в небольшом коридорчике с тремя дверями перед ним. Как ни странно, с потолка свисала лампочка и окрашивала своим свечением слегка осыпавшиеся стены в непонятный цвет с грязным желтоватым оттенком.

Нигде не было видно ни звонков, ни почтовых ящиков, а письмо Вите нужно было доставить лично в руки, исполнив тем самым долг почтальона.

А на трех черных монолитных дверях не было никаких указателей. При слабом освещении и на фоне обветшавших стен они вообще казались одинаковыми, будто отраженные в зеркале времени…

Витя подошел к центральной двери и дернул за ручку, почувствовав странную вибрацию. Перед ним открылось пространство комнаты с белыми обоями, украшенными треугольниками и квадратиками. Он сделал несколько шагов вперед, не услышав, как дверь за ним тихо закрылась. Он стоял удивленно и смотрел на стол у правой стены, за которым на старой и массивной деревянной табуретке сидел мальчик лет десяти. Аккуратно причесанный и умытый, он вслух читал стихи…

Витя стал оглядываться вокруг и поразился открывшемуся его глазам… На потолке висела старомодная люстра на три лампочки с плафонами в виде колокольчиков. Прямо напротив мальчика висел портрет Сталина, а на самом столе лежали учебники и тетрадки…

 
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех забывших радость свою.
 

Мальчик повторял эти строки по нескольку раз, словно заучивал наизусть, выполняя домашнее задание. Так оно, по всей вероятности, и было. Витя сделал несколько шагов назад по скрипучему полу к двери, но мальчик не обратил на него ни малейшего внимания. Он продолжал всматриваться в книжку и произносить рифмованные строчки себе под нос.

Витя повернулся лицом к двери, дернул за грубую металлическую ручку и выйдя из комнаты, ахнул от удивления.

Никакого коридора не было. Перед ним предстала комната размером побольше, в центре которой на светлого тона деревянном паркете стояла двуспальная кровать и большой красивый платяной шкаф, явно из дуба. В комнате два человека в синих кителях и фуражках скручивали руки красивой средних лет женщине. Онемевший Витя наблюдал, как на одного из них бросился мальчик – да, все тот же мальчик, только выглядел он уже значительно старше…

– Не трогайте маму! – успел крикнуть он, как тут же получил удар по лицу…

Кровь струйкой потекла по светящемуся юному лицу и большими каплями падала на пол…

Отчаянно сопротивлявшаяся женщина, кроме воплей и бессвязных фраз, часто повторяла имя «Жора», явно, принадлежавшее мальчику. Мужчины в синей форме все же скрутили женщину и повели прямо к двери. Они прошли мимо Вити с каменным выражением на суровых лицах, не обратив на него ни малейшего взгляда…

Энкавэдешники вышли из комнаты, захлопнув дверь.

Почтальон не знал, что ему делать: мальчик продолжал лежать и плакать, а он держал в руках письмо, суть которого уже была не столь важна. Сейчас Витя думал, скорее, о том, как выбраться из того места, в которое он попал. Он вошел в дверь вслед за советскими палачами…

Зайдя туда, он оказался в мрачной комнате, похожей больше на бункер. Витя удивился, когда увидел подростка, показавшегося ему знакомым. Да, это тот же мальчик. Только в этой комнате он выглядел еще взрослее. Он как раз снимал с себя красный галстук и белую рубашку. Окон не было, но Вите казалось, что снаружи этого замкнутого пространства темно. Мальчик снял верхнюю одежду и положил ее в шкаф, стоявший перед диваном. Пол был устлан простым зеленым ковром. Впереди была еще одна дверь, только уже деревянная, выкрашенная некогда в белый цвет. Сейчас краска изрядна пооблупилась… Витя прошел мимо ничего не замечающего подростка и вошел в эту дверь…

Перед ним, повернувшись лицом, стоял молодой парень. Вите хватило нескольких секунд, чтобы разглядеть его густые брови и ясные, но в данный момент чем-то омраченные голубые глаза. Почтальон пробежался по нему взглядом и заметил, что тот был одет в тесную синюю форму, а, кроме него, в помещении находилась девушка в юбке и простом черненьком свитерке. По ее нарумяненным щекам стекали слезы… Парень в форме НКВД отвернулся и сделал несколько шагов по направлению к девушке.

Его каблуки четко отбивали звук на сером бетонном полу. Девушка сидела на металлическом стуле, вероятно, прикрученном болтами, и читала какой-то лежащий перед ней протокол.

– Я ни в чем не виновата. Честно! – дрожащим голосом твердила она. – Я не виновата! Это не правда!

Молодой сотрудник НКВД молча ударил ее по лицу. Девушка взвизгнула и упала лицом на железный стол. Затем, одной рукой держа ушибленную щеку, второй она взяла ручку и поставила подпись на одной из бумажек…

– 58-ая статья, – со злобой и шипением проговорил офицер, и в этот момент Витя.

Он оказался на огромной плохо освещенной площадке с каменными стенами. Сырой воздух сквозняком гулял по просторному помещению. Справа от Вити лицом к стене стояло несколько солдат, слегка согнувшись и держа руки за поясом. Напротив них со взведенным оружием стояли другие солдаты во главе со знакомым нам парнем, только растолстевшим и отпустившим усы. Китель на нем был такой же – только, может, больше не несколько размеров…

Как только Витя услышал выстрелы, то машинально зашел обратно в дверь…

Помещение, в котором он оказался на этот раз, ничем не отличалось от обычной жилой комнаты. Около задней стенки находился старомодный стеллаж с книгами. Рядом с окном, за которым Витя разглядел улицу, стоял черно-белый телевизор. Посередине, упершись в стену, размещался стеклянный столик, окруженный по бокам креслами. Правее был разложен диван, на котором, укрывшись синим солдатским одеялом, лежал дедушка и со включенной лампой читал газету.

Что-то подсказывало Вите, что на этот раз его все-таки услышат.

– Георгий Васильевич Орлов – это вы? – не оправившимся от страха голосом спросил парень. Он сразу же протянул письмо, чтобы стало понятно, зачем он пришел.

– Я, – немногословно ответил дед.

– Вам письмо, распишитесь в ведомости, – он стремительно вынул письмо и вручил в трясущиеся руки карандаш, которым дед намалевал свою подпись.

Покончив с этим, Витя пулей вылетел за дверь и, к своему счастью, оказался на улице Дзержинского. Только вот было уже почти девять утра, и, как могло пройти так быстро два часа, он не догадывался…