Текст книги "Паргелий"

Автор книги: Андрей Деткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 3. Долг платежом

На базе было три человека, которым Жорик предпочитал не попадаться на глаза: Пирцент, Качака и Гомес. Заслышав их голоса или заметив мельком, он по возможности менял направление движения, сворачивал в коридор, комнату или останавливался, делал задумчивый вид, затем скорбно поджимал губы, досадливо мотал головой, разворачивался и шел назад за позабытой вещицей либо делом.

Каждый из трех «черных королей» по-своему был неприятен и пугал новичка, оказавшегося в полубандитском формировании в результате распития «гамофоса» с Кайзером. Хотя главнее всех на базе значился сумасшедший Пирцент, почему-то в кабинет майора он заходил со стуком и прибывал, пусть с видимой неторопливостью, но все же прибывал по его требованию, которое доставлял ординарец Косарь.

К тому моменту, когда Жорик подошел с мокрыми руками к пункту выдачи, у открытого окошка оставался лишь Апарка. Заполучив пайку, он зло зыркнул на кладовщика, проскрежетал зубами и, ничего не сказав, пошел в сторону кубрика.

– Еще есть кто? – из окна выдачи появилась лысая голова Сивого, завертелась на жирной шее.

– Я. Я еще, – Жорик шагнул к «кормушке».

Взял положенный ИРП, сказал: – Там Пахло в кутузке, его это, ну… тоже покормить надо.

– Ага, а рожа у тебя не треснет? – Сивый подленько взглянул на парня.

– Да я… я честно не для себя. Я для него, – округлил глаза Жорик.

– Все? Больше никого? – не дожидаясь ответа, Сивый захлопнул форточку.

– Никого, – промямлил Жорик и поплелся восвояси. Он вернулся в пустую столовую. В кубрик идти не хотелось. Там воняло носками и прелым шмотьем. Поставил пакет на заляпанный кашей стол, принялся извлекать содержимое.

– А-а, – послышался сзади голос, – вот ты где. – Шаги быстро приближались.

Жорик обернулся и тут же получил увесистую оплеуху.

– За что? – втягивая шею в плечи, Жорик вытаращился на мужика с одутловатым небритым лицом.

– Придурок, ты почему карцер на сигналку не поставил?

– Я это… думал, ну… с камеры увидят и поставят.

– Думал он, – наемник еще несколько секунд рассматривал растерянное худое лицо с наивными серо-голубыми глазами, обросшее на скулах и узком подбородке светлым пухом, затем сместил взгляд на выложенные на стол припасы. Быстро взял круглую фольгированную упаковку, сунул в карман, развернулся и пошел из столовой.

– Э-э, Пистон, хорош борзеть. Паштет верни!

Не оборачиваясь, Пистон показал Жорику средний палец:

– Не будешь забывать, – свернул в коридор.

– Урод, – процедил сквозь зубы Жорик, взялся за контейнер с курицей и овощами.

Он съел бы и больше, но два обстоятельства не позволили набить живот до отвала. Первое: не было понятно, поставили их на довольствие или начнут кормить только с завтрашнего утра. А раз так, то индивидуальный рацион следовало растянуть на весь оставшийся день. Второе: Пахло. Жорик сам не знал, почему так делает, но по-другому поступить не мог.

После скромного перекуса он рассовал по карманам куртки хлебцы, плавленый сыр, яблочное повидло, банку говяжьей тушенки, упаковку овощного рагу, повертел в пальцах и положил шоколадный батончик. Остальное сложил в вещмешок, с которым ни на миг не расставался (воровство на «Салюте» процветало). Из ящика возле тумбы с подносами взял бутылку с водой и двинул на выход.

Остановился перед «дежуркой», некоторое время придумывал нечто правдоподобное. Он уже десять раз пожалел, что не сразу накормил Пахло, а решил пожрать сначала сам. Жорик не рассчитывал, что Пистон так скоро заметит нарушение. Но тот заметил, и вот теперь он стоит перед дверью в дежурное помещение и выдумывает легенду. Наконец, Жорик вдавил кнопку переговорного устройства.

– Кто? Чего надо? – в динамике послышался скрипучий далеко недоброжелательный голос. Жорик хорошо представлял физиономию злобного ренегата.

– Сэм, мне это… я Жорик, короче. Мне Качака велел, ну… ареста покормить этого… Пахло.

Жорик знал, что старпом укатил вместе с Пирцентом и слова его проверять не будут, а потом уже не вспомнят.

– На хрена его кормить?

– Не знаю, – Жорик пожал плечами, а потом бодро и даже дерзко добавил, – а ты это, у Качаки спроси.

– Ладно, иди, ща открою.

Ему пришлось постоять возле запертой двери еще с минуту и таращиться на ржавый металл с отслоившейся местами краской, прежде чем щелкнул ригель электромеханического замка.

Пахло сидел, прислонившись спиной к стене, в темном помещении бывшей инвентарной два метра на два с низким железным потолком, под которым приходилось пригибаться. Внутри пахло мочой и ржавчиной. Арестант напряженно смотрел на Жорика.

– Я тебе тут это… пожрать принес, – Жорик стал доставать из карманов продукты.

Лицо Пахло изменилось, сначала расслабилось в благодушную улыбку, а затем поборзело. Он встал, пригибаясь, подошел к двери, через плечо парня посмотрел на двор. Несколько наемников шарахались по базе.

– Че Пирцент говорит? Когда меня вызовет?

– Он с Качакой уехал.

– И когда вернутся?

Пахло брал продукты и распихивал по карманам, постоянно возвращаясь взглядом за спину Жорику.

– Не знаю. Они старика с собой потащили, думаю…

– Курить дай.

Жорик из нагрудного кармана достал пачку, собрался выбить несколько сигарет. Но тот взял всю пачку:

– Зажигалку гони.

Несколько секунд Жорик с упреком смотрел на обнаглевшего Пахло, но потом все же полез в карман за зажигалкой. Дело в том, что Жорик был должен этому грачу. Он спас его, когда Шиза и Мамочка притащили еще тепленького со сна Жорика в сортир, где их поджидал Гомес. Неизвестно, а скорее известно, чем закончилось бы дело, не появись в самый ответственный момент Пахло. В тот день он был дежурным по базе и зашел по нужде. Распаленный Гомес с красной рожей, бешеными бычьими глазами рекомендовал Пахло идти куда подальше. Но тот, толи по доброте душевной, толи из-за личной неприязни к «сестрам» открыл клапан на кобуре и попросил «глиномесов гребаных» идти самим в том направлении.

По стечению обстоятельств или по каким другим причинам, все они трое на следующий день были направлены Качакой на «мясозаготовку». Из рейда вернулся лишь Гомес, и тот израненный. Группа сталкеров, которую они решили ограбить и затем пленить, оказалась несговорчивой.

Жорик отдал зажигалку Пахло.

– Ты мне рожу здесь не строй, – рыкнул Пахло и заточил на парня гневный взгляд. – Забыл, кто резьбу спас?

– Не забыл, – буркнул Жорик.

– Не забыл, – передразнил его наемник, некрасиво выпячивая нижнюю губу. – А на хрена тогда в спину сунул? А?

– Для убедительности, чтобы это, Кобзя, ну… ухо тебе не выжег.

– Для убедительности, – снова передразнил Пахло и стал рассматривать, съедобные подношения. При упоминании «жгучего пуха», шею и особенно левое ухо как будто вновь защипало. Наемнику было неприятно вспоминать, как Кобзя зацепил в щепку кусочек ядовитого мочала, привязал к прутику и, следуя сзади, время от времени дотрагивался им то до уха, то до шеи. Кислота жгла кожу. И если бы не вмешательство Жорика с убедительной ненавистью, дело могло кончиться увечьем.

– Пока свободен. Пехай в корпус и выясняй, че по мне решат. Узнаешь, скачи сюда. Надо на хрен выбираться из этой задницы, – говорил Пахло, набивая рот и удаляясь к торцевой стене карцера, где его ждала железная скамья. – Как же все осточертело, мля.

«Великолепно. Вот тебе и благодарность. – Жорик закрыл дверь и с тяжелым сердцем побрел по раскисшей тропинке к главному корпусу. – Не так я представлял себе сталкерскую жизнь. Не так. Чертов Кайзер, лапши навешал, мозги заплел, сволочь: да там братва, да они всем рады, да тебе там то, тебя там се, нефиг одному шарахаться, попадешь в студень, руки подать некому, айда к нам яйцеголовых охранять. Риска никакого, а кормят и платят великолепно». Это «великолепно» Жорик запомнил особенно и вспоминал при каждом мерзопакостном случае. А на день таковых выпадало раз по пять.

После побега Пахло он уже задумывался над тем, чтобы и самому ноги сделать. Но в отличие от Пахло – сталкера со стажем, он еще ничему не научился и чувствовал себя в зоне, как на Марсе. В лучшем случае отмерял себе жизни до Креста Брома. Он до сих пор просыпался по ночам в испуге, заслышав отголоски выстрелов или вой мутантов. «Да уж, вляпался я здесь по самые гланды. Еще этот клятый Гомес… Надо, как Геныч, говорить хриплым, тихим голосом, чтобы все замирали и прислушивались. Под Дизеля у меня плоховастенько выходит». И тут же попробовал хрипеть:

– Эй, глиномес проклятый. Ты, да. Подь сюды. Че вылупился? Это я тебя…

– Ты чего, Жорик? Простыл? – послышался рядом насмешливый голос. Жорик остановился и поднял голову. У стены корпуса стоял прыщавый Калина и лыбился. В руке у него тлела сигарета. Он стоял вплотную к корпусу, чтобы не попасть под камеру. В глазах у электрика плясал ехидный чертик.

– Есть чутка, – прохрипел Жорик, кашлянул и зашагал дальше.

– А-а-а, – протянул Калина, кривя рот в усмешке, – ну полечися, полечися.

Глава 4. Засада

Болело в правом боку. Каждый шаг отдавался неприятным толчком. Гриф морщился, прислушивался к болезной и решал, чем ее глушить. Но только после того, как обстряпает дельце. Скоро понадобятся ясные мозги и твердая рука.

Он добрался до ранее присмотренного участка и быстро, с толком принялся устраивать засаду. Слева от тропы раскинулась обширная «комариная плешь», жидкое редколесье без валежника, ни ям, ни бугров – идеальное место для убийства.

Гриф спрятался за единственным в округе укрытием – поваленной толстой сосной. Сталкер удобно пристроил абакан между ветвей и ждал.

Первым шел Гарик, ему первому и прилетело. Две пули: одна в глаз, другая в шею – свалили сталкера на месте. Шедший за ним в двух метрах Кислый среагировал моментально. Он выпустил рукоятку ящика, метнулся в сторону, на бегу сдергивая с плеча SIG.

Гриф прицельно стрелял одиночными, размеренно нажимая на спусковой крючок, стоило прицелу после отдачи вернуться к бегущей мишени.

Кислый сразу определил, откуда ведется огонь. Не найдя укрытия, залег под тонким стволом ольхи так, чтобы мертвый Гарик находился между ним и стрелком. Распластавшись на земле, прикрываясь трупом брата, сталкер отстегивал вещмешок и старался высмотреть за поваленным деревом налетчика.

Из-за толстых ветвей вылетело пламя, пуля взвизгнула над головой и ушла в молоко. Оценив ситуацию, Кислый понял, что встреча не случайна. Он кожей чувствовал свою уязвимость и то, что еще жив, относил к чистой случайности. Если что-нибудь не предпримет и немедленно, то самое большее через минуту присоединится на небесах к младшему.

Кислый перевернулся на бок, вытащил из разгрузки гранату. Выдернул чеку, удерживая рычаг, произвел короткую очередь в сторону противника, заставляя его спрятаться и не заметить момента броска. Раздался взрыв. Клоки травы, ошметки земли, сухие листья, ветки подлетели в воздух. Пользуясь моментом, Кислый вскочил и, низко пригибаясь, устремился прочь из ловушки, петляя между жидкими стволами.

Сталкер думать забыл об артефактах, за которые они с братцем положили троих подельников и двенадцать контрактников. Он спасал шкуру. И как будто получалось. Он не слышал позади выстрелов. Начал надеяться, что задел, а может, и вовсе вырубил стрелка. В голове даже мелькнула смелая мысль обойти и добить гада.

В воцарившейся тишине звук выстрела прозвучал четко и громко, одномоментно обрушив надежды Кислого в заначке у которого оставались лишь бронежилет со шлемом да удача.

Гриф стрелял стоя, уперев локоть левой руки в бок, широко расставив ноги, как в тире, с замиранием дыхания, с холодной головой и в полном спокойствии.

Пуля ударила Кислого в правое плечо. Его немного развернуло, винтовка выпала из руки. Сбившись с шага, но все еще сохраняя ход, сталкер пытался петлять.

Очередная пуля ударила в шлем и с противным ввинчивающимся звуком ушла в сторону. Следующая засела в бронежилете под левой лопаткой, еще одна прошла мимо, а вот четвертая повалила Кислого с пробитой шеей на землю. Повредив мышечные ткани с трахеей, она задела и позвоночник.

Кислый неподвижно лежал на прохладной земле, припорошенной палым листом, пускал ртом кровавые пузыри и не чувствовал ног. Он часто моргал и старался не дышать. За непрекращающимся звоном в ушах он не слышал, как со спины подошел стрелок, мыском берца отпихнул выскочивший из кармашка дозиметр, как стоял несколько секунд и смотрел на него оценивающим взглядом, словно охотник оленя.

Почувствовал Кислый присутствие чужака, лишь когда тот наступил ему тяжелым берцем на плечо, толкнул, переворачивая на спину. В перепачканное кровью лицо смотрел ствол абакана. Кислый увидел своего палача и разжал руку, спусковой рычаг, кувыркаясь, полетел в сторону.

– Ёп, – коротко выдохнул Гриф, отпрыгнул, словно кошка, упал на землю. В следующее мгновение прогремел взрыв. Рядом засвистели осколки, с тупым стуком врезались в стволы, в землю. Гриф вдруг ощутил обжигающую боль в пояснице слева. «На мне же броник, – вспыхнула в мозгу мысль. – Неужели под него залетел? Пробить не мог. Черт, все же залетел», – сталкер перевернулся на правый бок, ощущая боль. Он сел, наклонился вперед, задрал край куртки, из брюк вытянул заправленную толстовку с футболкой, завел руку за спину, просунул пальцы под бронежилет.

Темная кровь на фалангах его не обрадовала. Любое шевеление корпусом отзывалось болью. Гриф осторожно поднялся на ноги. Направляясь к дереву, под которым оставил рюкзак, думал, чем может себе помочь и насколько серьезно повреждение. На месте из аптечки выковырял пенал без окраски, на ладонь вытряхнул таблетку кеторола. За противоболевым средством пошел доксициклин. Йодом обработал рану, наложил повязку с тампоном. Было неудобно, поэтому бинты держались некрепко.

Гриф собрал вещмешки мертвых сталкеров, составил у валежника. Затем притащил тяжелый пластиковый ящик. Добыча была жирной настолько, что у сталкера разбегались глаза. Они вспыхнули лихорадочным блеском и скользили по сокровищам. Никогда раньше он не видел такого количества полных контейнеров. Он вскрыл несколько, подвернувшихся под руку. В одном оказался «лунный свет», во втором «душу», третий порадовал «вспышкой». Перебирать хабар и отсеивать «дешевки» сталкер не стал. Во-первых, военные могли пойти по следу, во-вторых, рана резко ограничила его во времени.

Подрагивающими в ажиотации пальцами Гриф сунул изученные контейнеры себе в шмотник. Те, что остались, закрыл в ящике, застегнул замки, вещмешки братьев навесил на себя. Гриф не находил сил расстаться с чем-либо. Казалось, оставь он что-нибудь, и именно там окажутся «мамины бусы», «золотая рыбка», а может, и вовсе «компас». Эта неуемная жадность в конечном счете его и сгубила.

После того как засыпал под язык двойную дозу «крапивки», километра два шлось терпимо, но потом из него словно выпустили воздух. Гриф резко ослаб. Пришла боль. А когда закружилась голова и перед глазами поплыли круги, он понял, что потерял много крови и время на спасение катастрофически сократилось.

Тяжело дыша, на заплетающихся ногах он прошел еще метров сто и встал. Гриф ощутил, как мало осталось сил, как по телу дрожью проходит слабость, какими ватными стали ноги. Сунул руку под бронежилет, через одежду ощупал повязку. Куртка в этом месте была мокрой. Когда вытащил и посмотрел на ладонь, она оказалась вся красной. Пальцы мелко подрагивали.

– Черт, – выругался сталкер. – Хрена я до базы дотопаю.

Мысли метнулись к пожарным гидрантам заливать страх: «Надо помощь просить, – ударил спасительный брандспойт. – А арты куда дену? А братьев найдут? Нет. Хабар зарыть и идти налегке. Потом чутка отойду, SOS кину. Неизвестно, придет кто-нибудь? И что, даже если придет? Меня штопать надо, причем срочно. К доктору Болотному сворачивать, вот что надо делать».

Сталкер помнил, что старик обитал на болотах, включил ПДА, полистал локации. Нашел нужную. На треть дорожка к доку была короче, чем до базы. Гриф недолюбливал отшельника, с которым однажды расстался не по-доброму, но деваться ему было некуда.

Сталкер осмотрелся. Невдалеке взглядом нашел поваленное дерево. С помощью ножа под стволом вырыл яму. Дважды приходилось останавливаться и передыхать. Кровь стучала в висках, в руках гуляли слабость и дрожь. Чтобы оставить хабар просто так, на видном месте, не могло быть и речи. Пока он его прятал, кровь обильно текла из раны, а от физических нагрузок и учащенного сердцебиения делала это быстрее. Вместе с кровью из сталкера уходила жизнь.

Он зарыл ящик и вещмешки братьев, даже землю прихлопал и сверху набросал листьев с ветками. Взмокший, на подгибающихся ногах, расфокусированным взглядом посмотрел на экран ПДА. Карта перед глазами плыла и двоилась.

– Вот черт, – выдохнул Гриф и пошатнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось отшагнуть. Он потряс головой, несколько раз закрыл, открыл глаза. Лучше не стало. Поднес ПДА близко к глазам и поставил метку тайника, затем определил направление к болотам.

Он шел до тех пор, пока мог идти. Потом полз…

Вязкое отупение, темная бездна, окружали со всех сторон. Гриф силился открыть глаза. Слабые веки дрожали, приподнимались. Муть, светлые, темные пятна плыли перед глазами. Тишина. Что-то теплое, влажное коснулось тыла ладони, словно кто-то влажной губкой оттирал ее от грязи.

Доверившись заботливым рукам, сознание выключилось.

Глава 5. На базе

Пирцент с Качакой прикатили под вечер. Они были в настроении, разговорчивые и даже веселые. Жорик понял, что попытка со стариком принесла результат. Самого же деда, понурого, вывели из бэтээра и заперли в кладовой, так как карцер и камера были заняты. Старпом носился по базе, налево направо отвешивал пинки и затрещины. Искал сварщиков, гнал на «плац» варить плуги. Электрические вспышки до поздней ночи освещали синим светом железные стены и забор «Салюта».

С утра база напоминала разворошенный муравейник. Качака широким шагом ходил по коридорам, холостыми палил из волкера и орал: «Подъем, мясо!» Ба-бах!!! «Подъем, плазмойды! Время срать, а мы не ели!» Ба-бах!!!Ба-бах!!! «Подобрали жопы к подбородку, встряхнули кистями, попрыгали на яйцах! Раз– два!» Ба-бах!!! «Раскручивай динаму, макивары! Кто первый?!»…

Если кто сонный выпадал на шум неосторожно из кубрика, славливал по щам и западал обратно. Выходить на «центряк» можно было только после команды: «Цирк на дроте!» Недели две назад был «баян», а еще раньше «вали, богема».

Подобным образом старпом взбадривал «курятник» лишь в том случае, если Седой лично благословлял духоподъемный протокол. Ну а Качака был рад стараться. На памяти Жорика он ни разу не дал петуха, а его волкер осечки. Утро звенело от концентрации энергии и суеты, наэлектризованный воздух едва не начинал пробивать разрядами.

Проснувшиеся и повскакавшие с коек грачи толпились в труселях у дверей. Молодые перешептывались, толкались, старались выпихнуть друг друга на центряк. Громко гыгыкали, если из коридора доносились характерный звук от столкновения тела с телом и отборная матерщина высоким слогом. День обещал быть насыщенным.

Казалось, никто не стоял даром. Все вокруг суетилось, гремело, трещало, перетаскивалось, вздыбливалось и матюкалось. Параллельно с производством дополнительных якорей, с устройством на бэтээре буксировочных петель, с погрузкой оборудования, талей, тросов набиралась «коммандос».

Седых как знамя мелькал в белом халате среди темных роб, камуфляжей и раздавал указания. Редко он так светился. Пирцент следовал за ним по пятам уже не в своем имперском мундире бирюзово-серого цвета, а в натовской армейке с огроменным магнумом 44-го калибра в поясной кобуре. Качака стоял на вышке, облокотившись на перила, и всевидящим оком обозревал «курятник».

Жорик закреплял тросы на бэтээре и ощущал себя заключенным, а отцов-командиров ассоциировал с надзирателями. С каждым днем ему все меньше нравился «цирк на дроте». Он уже мечтал о тех временах, когда шатался с Пачей по помойкам, выискивая хлам и дребедень, когда был напарником, пусть временами и отмычкой, а не протоплазмой, не рожей, не мясом, не грачом, и далеким от харассмента. Все чаще поглядывал на карцер, и смутные мысли приобретали очертания.

Во время обеденного перерыва он подошел к карцеру, тихонько стукнул берцем по железной двери.

– Че надо? – послышался недовольный голос.

– Это я, Пахло, – глядя в сторону, прошептал Жорик.

Послышался шорох одежды, затем шаги по металлу.

– Чего тебе? Узнал насчет меня?

– Нет пока, – шептал Жорик, привалившись к двери, с беспечным видом потягивая сигарету. – Помнишь, ты говорил, ну… о побеге?

– И чего?

– Ну… это, у тебя есть план?

– Пошел к черту. Передай Качаке, что я раскаиваюсь. Скажи, что готов искупить вину.

– Да нет, ты меня это… неправильно понял. Я хочу…

– Эй! – раздался громкий голос со стороны главного корпуса. – Жорик, ходи сюда!

Жорик вздрогнул, обернулся. Кто-то в курилке махал ему рукой.

– Пожрать принеси! – донеслось из-за железной двери вслед удаляющемуся Жорику.

В курилке, где на лавочках расселись грачи, привалившись плечом к столбу, вальяжно стоял Пистон, сунув руку в карман брюк, смолил папиросу, щурился от дыма и смотрел на шагающего через двор парня.

– Ты че возле карцера отираешься? – спросил он, когда Жорик приблизился.

– Так, ниче, – ответил Жорик с хрипотцой в голосе, глядя в сторону, – он пожрать просил, я ему сказал, чтобы отвалил.

– Ты простыл?

Жорик откашлялся: – Есть чутка.

– Ты к Пахло не липни, падла он приличная. Свяжешься с таким – потом пожалеешь. Я таких знаю. Класть он хотел на всех, только свою шкуру бережет, подзуживает, а потом пользуется.

– Да я не липну, он это… пожрать…

– В общем, я сказал, а ты думай. У тебя башка для этого есть.

При этих словах Пистон внимательно посмотрел на парня, словно бы убеждаясь, что есть.

– Понял, – сказал Жорик своим обычным голосом, спохватился, кашлянул и прохрипел, – я пойду, это… дела у меня.

Он зашел в главный корпус и прямиком в столовку напомнить Черпаку об аресте.

Больше в этот день приближаться к карцеру Жорик не решился. К вечеру площадка с истоптанной землей, с обрубками арматуры, с кусками уголка, с огарками электродов, с глубокими бороздами от тележек опустела. Подойти, не привлекая внимания, к аресту было невозможно.

На следующий день, ранним утром рабочая бригада под руководством Качаки на бэтээре выдвинулась к атомному танку. Нагруженный плугами – якорями, тросами, лебедками, талями транспортер казался барахолкой на колесах.

Примерно в час по полудню, на ходу накидывая китель, из корпуса торопливо вышел Седых, за ним поспевал Пирцент. Их лица были сосредоточенно-серьезными. У входа их ждал «батон» с работающим двигателем. Машина резво выкатила за ворота, едва те открылись.

К вечеру, когда все вернулись, стало известно, что исследовательский танк сдернули, наконец-то, с аномалии. На радостях руководство устроило праздник. Он был первым и последним на памяти Жорика. Качака выставил на раздаче в столовке канистру спирта и распорядился кормить мясо до отвала.

Седых ходил среди пьяных грачей, потирал руки, лыбился закрытым ртом, блестящими глазками стрелял по сторонам и был похож на кощея. То одного, то другого хлопал по спине, дергал острым подбородком, говорил: «А, брат? Какое дело сделали? А? Сдернули мы его все же. Сдернули!».

А на следующий день исчез старик. Озверевший Качака носился по базе, таскал на допросы с пристрастием всех, кто мог быть к этому причастным. База притихла в предчувствии беды, попряталась по кубрикам и молилась. Сумасшедшие вопли, визгливые вскрики, захлебывающиеся завывания нараспев носились по пустым коридорам и, казалось, дергали за дверные ручки, стараясь ворваться в жилища с притихшими людьми.

Ничего. Старик словно сквозь землю провалился. В общем-то, он уже был и не нужен, но Пирценту надо было выявить предателя. «Не мог же гребаный дедан-карабан испариться-бица-тыца!!!..», – доносились его вопли из дежурки, где уже, наверное, раз десятый прокручивали записи с камер наблюдения, и слышались глухие удары, звук падающего тела, снова удары, сдавленные вскрики.

В конце концов назначили виноватого кого-то из новеньких. Пирцент укокошил его прямо в кабинете. После гулкого громкого выстрела его хохот еще долго летал рваными крыльями под железными потолками и пугал грачей.

Пирцент распорядился в назидание остальным повесить труп на всеобщее обозрение. Мачта освещения между главным входом в корпус и воротами подошла как нельзя лучше – захочешь, не пройдешь мимо. На оцинкованной крышке бака Шурави красной краской намалевал: «Кто таропица на небиса разазли миня» – и повесил на шею мертвеца. Позже, из-за недопонимания, собственно, кого «разазлить» – покойника, Пирцента или Шурави, надпись пришлось поменять, впрочем, как и писаря. «Смерть предателям» Калина вывел все на той же крышке, только с обратной стороны.

Два дня после репрессий база приходила в норму. В Булыгах грачи зацепили какого-то механика, приволокли на «Салют». После короткого разговора с Седыхом его отвезли к танку и заставили чинить. Было понятно, что от зашуганного слесаря толка никакого, но нужен был процесс, движуха. Параллельно из института вызвали спецов.

Из циркулируемых по базе слухов, Жорик узнал, что Седых хотел оживить танк для какой-то экспедиции на зараженные территории.

На базе наступило тревожное затишье, словно при полном штиле на корабле обнаружился чумной. Если не задумываться о завтрашнем дне, казалось, жизнь вроде бы налаживается и костлявая прогуливается где-то за забором. Жорик уже не помышлял о побеге, как вдруг пришла беда, откуда ее не ждал. Неожиданно его вызвали к Пирценту.

С дурным предчувствием, неприятным жжением в животе, с мыслью: «Вот и до меня очередь дошла», на предательски ватных ногах он зашел в кабинет, где уже было четверо понурых. Их Жорик узнал сразу. Ряба – прыщавый молокосос еще моложе, чем он. Как-то был застукан за мелким воровством, за что отсидел в кутузке несколько суток. Шварц – низкорослый, крепко сколоченный с гнилыми зубами ренегат, переметнувшийся от свободовцев. Гнутый, о нем Жорик никаких отличительных сведений не имел. Тот все время пропадал в «командировках». Соха, как-то в курилке за разговором, под гоготание грачей признался, что любит лысых женщин. «Ни одного нормального. Или, наоборот, это самые что ни наесть нормальные из того дерьма, что прибивается к салютовцам», думал встревоженный и напуганный Жорик. Спустя минуту зашел безрадостный Пистон – наемник из бывших. «Хоть один», – мысленно выдохнул Жорик.

– Мясо-радуйся-и-лику-у-уй, – Пирцент отложил пошарпанный, с облезлой обложкой журнал. Жорик увидел, что это были комиксы. – Удача-вас-блин-любит-губит-тупит-лупит-приголубит, – тянул Пирцент нараспев, – такая-везуха-зашибуха-выпадает-не-каждому-бродяге-яге-сходите-принисите-все-дела-чака-качака-поведет-в-обиду-не-даст-кто-предаст-тот-умираст. Вопросы-мясо-есть-кругом-марш-собираться-в-дорогу-ей-богу-от-порога-три-прихлопа-опа.

«Чертов Пирцент со своими баснепениями», – думал Жорик, мало чего понимая из услышанного. Зато смекал другое. Шварц, Гнутый, Соха, Пистон – ветераны, а он с Рябой – молодняк, трояки зеленые. Сразу становилась понятна их задача в отряде.

«Блин горелый», – Жорик судорожно искал повод откосить от рейда.

Он подловил Качаку в коридоре, осмотрелся и, не заметив посторонних, быстро шагнул к нему.

– Качака.

Старпом остановился.

– Я не должен идти в этот раз, – выпалил Жорик, перебирая с хрипотцой и со страха переходя на откровенный сип. Жалостливо глянул в ничего не выражающие глаза. Пока тот молчал и пытался понять, о чем речь, сипел: – Я приболел, у меня, ну… горло. К тому же недавно с вылазки вернулся. Мы это, «гончими» за Пахло ходили. Помнишь? Я еще, ну… клятого предателя приструнил? Возьмите в «коммандос» вместо меня кого-нибудь другого. Хмыря или Есю, они не против будут…

– Поздняк метаться, мясо, – пробасил Качака, делая физиономию брезгливой. – Пойдешь ты. У доков возьми таблетку или я тебя сам вылечу.

Верзила оттолкнул Жорика и погремел по коридору тяжелыми ботинками.

«Все, мне крышка», – запаниковал Жорик, обманутый в надеждах и обмирая со страха. Он развернулся, понурив голову, побрел по коридору, ничего и никого не замечая кругом. Мысли носились в голове, словно на раскаленной сковороде, и ничего дельного не предлагали, только вопили: «ВСЕ, МНЕ ХАНА! ХАНА МНЕ!». С каждым шагом мир все сильнее давил на плечи, пригибая Жорика к полу. А потом вдруг пробило: «Пахло! Вот кто мне поможет, – возвращался Жорик к жизни. – Терять мне нечего». И пока шел до входной двери, набрался решимости. Выйдя из лабораторного корпуса, прямиком двинул к карцеру.