Текст книги "Эффект проникновения"

Автор книги: Андрей Быстров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Конец трубки – указателя цели – нависал прямо над кубом, который, очевидно, той самой целью и был.

– Теперь вы должны разбить это, – сказал Голос внутри Бориса.

Сердце Воронина колотилось так, будто ему не хватало места в грудной клетке. Он осторожно взял куб, оказавшийся достаточно тяжелым, точно отлитым из хрусталя. Объективы с тревожной готовностью вытянулись из глазниц масок и уставились на Бориса, точнее, на куб в его руках. Воронин поднял куб над головой – объективы следили – и швырнул под ноги.

С сухим треском куб разлетелся на мелкие осколки, источавшие едкий пар с резким щелочным запахом. Весь сжавшись в комок нервов, Борис ждал.

Снаружи послышался нарастающий вой, стены комнатки затряслись, свет померк, почти угас. Воронин повернулся к люку и увидел, что он закрыт гладкой крышкой. Борис толкнул ее без особой надежды и без всякого результата.

Малиновая трубка вдруг лопнула. Из разлома медленно поползла змейка красноватого дыма. Ромбовидные стены начали сдвигаться – комната уменьшалась. Пропорционально сокращались и маски, и люк, и стол… Еще немного, и Бориса неминуемо раздавит.

Непримиримый атеист Воронин с отчаянием пытался вспомнить или хотя бы изобрести какую-нибудь молитву… С горькой иронией он подумал о том, что если с ним хотели покончить, то выбрали не самый простой и удобный способ. Он уже сидел скрюченный в три погибели, сдавленный неодолимой силой…

Что-то ударило в шар, подобно взрывной волне. Напор стен ослабел, они покрылись трещинами, и комната вместе с оболочкой шара развалилась на части. Борис вскочил на ноги – он был свободен, как цыпленок, выбравшийся из яичной скорлупы.

И так же, как цыпленок, он оказался лицом к лицу с незнакомым и очень опасным внешним миром. Прямо перед ним раскачивался на паучьих лапах огромный механизм, металлические клешни и щупальца беспорядочно метались по сторонам. Борис бросился бежать, споткнулся о маленькое большеголовое существо, немного похожее на собаку, упал, поднялся и застыл в растерянности.

Взбесившийся чужой мир завывал, грохотал, безумствовал. Часть прожекторов на мачтах погасла, другие стремительно вычерчивали лучами окружности и восьмерки. Пещеру заволакивал сизый туман. С опорой одной из мачт столкнулось нечто тяжелое и неповоротливое (вроде гигантской черепахи), мачта рухнула, прожектор угодил в край наклонного щита, громыхнул взрыв. Пламя взметнулось вверх, бочкообразные машины кидались в огонь.

Борис медленно отступал. Может быть, имеет смысл попытаться отыскать то, что осталось от трубки – указателя цели (если что-нибудь осталось)? Лишь бы убраться из этой пещеры…

Блуждания в слепых поисках привели Воронина в ту часть пещеры, где, по крайней мере, не происходило никаких столкновений и взрывов. Здесь в холодном фиолетовом свете тянулись вдаль полукруглые желоба, и по ним катались взад и вперед крохотные трехколесные тележки. Фиолетовый свет угасал издали по квадратам, сектор за сектором – волна темноты приближалась к Борису. Сверкнула беззвучная вспышка, далеко озарившая пещеру, и Борис на миг увидел в отдалении что-то похожее на громадный шевелящийся муравейник. Сходство дополняли снующие по склонам блестящие механизмы, весьма напоминающие муравьев, только метровой длины…

Вслед за вспышкой на краткое мгновение настала тишина, сразу же поглощенная ритмичным топотом, как будто на плацу маршировали сотни солдат, обутых в стальные сапоги. Этот звук производили муравьи – теперь они двигались клином, словно танковое соединение, и яростно сверкали прожекторы на спинах. На их пути высилась каменная башня, выглядевшая несокрушимой. Муравьи не только не остановились, но даже не замедлили методичное наступление. Они прошли сквозь башню, как если бы она была бумажной. Прошитая бесчисленными отверстиями, башня обрушилась. Муравьи заполняли пещеру. Когда они доберутся до Бориса…

Откуда-то сверху с пронзительным воем спикировал миниатюрный летательный аппарат. Из-под крыльев ударили оранжевые лучи, и авангард муравьиного войска обратился в груды оплавленного металлолома. Тогда муравьи выдвинули высокий параболический купол с прорезью посередине, откуда немедленно повалил густой серый дым. Ослепший маленький самолетик беспомощно посылал лучи наугад.

Вырвавшись из дымной тучи, летательный аппарат засыпал муравьев градом шаровидных бомб. Они лопались, низко ползли рубиновые светящиеся облака. Муравьи обратились в паническое бегство, а те из них, кого настигали облачные волны, застывали парализованными.

Вокруг Бориса невесть откуда вырастали большие экраны, все обращенные к нему. Их было не меньше десятка, и на них плясали, меняясь с молниеносной быстротой, формулы, графики, геометрические фигуры, какие-то пространственные проекции… На каждом экране – свое. Разумеется, Борис не мог не только осмыслить этот шквальный поток информации, но даже уследить за изменениями хотя бы на одном экране. И все-таки что-то происходило в его сознании. Информационные фейерверки на экранах властно вторгались в мозг Бориса, их смысл проявлялся как поляроидная фотография. Да, так: человеку, фотографирующему «Поляроидом», могут быть и неведомы секреты сложных превращений, происходящих на карточке под воздействием света. Он почти сразу видит готовое изображение.

– Господи, – прошептал атеист Воронин, прижимая ладонь ко лбу. – Это же так просто. Как это ПРОСТО, Господи!

Голова кружилась так, словно Воронин только что сошел с центрифуги. Экраны померкли – или Борис перестал их видеть из-за мутной пелены перед глазами. Чтобы не упасть, он сделал несколько шагов, ища равновесия, а потом пелена рассеялась, и в глаза ударил солнечный свет.

Кто-то подхватил Бориса за талию, кто-то подставил плечо. Совсем близко Воронин увидел лицо Гордеева – тот смотрел на Бориса с тревогой, почти со страхом.

– Что такое? – пробормотал Воронин заплетающимся языком.

Он вскинул голову, подслеповато огляделся. Невдалеке стояли грузовики, фургон и ТВЗ, около них суетились люди. Сам же Борис находился в скальном проходе, где еще недавно бушевала потусторонняя тьма. Сейчас здесь было светло, солнце освещало зеленую траву и острые вершины скал.

– Твои волосы, Борис, – тихо вымолвил потрясенный Гордеев.

– Волосы? – Борис провел рукой по густой шевелюре. – А что с ними?

– Ты весь седой.

Эти слова точно сняли блокаду, установленную в мозгу Бориса. Эмоциональный вихрь сметал все барьеры, и Воронин уже не слышал, как переговариваются подоспевшие врачи, не ощущал, как делают инъекции, не осознавал, что его осторожно укладывает на носилки и переносят в машину.

17

– Да, конечно. – Ратомский улыбнулся Мальцеву, разливая коньяк, – Я понимаю, что вас интересует все, но «Сторожка» – в некотором роде центральный пункт. Ее начали строить перед войной, объект курировал генерал Тагилов. Тогда многие понимали, что война неизбежна и близка, независимо от того, что думал Сталин и его подпевалы. Впрочем, Сталин был не так слеп, как это теперь иногда пытаются изобразить. Тагилову удалось убедить его отдать приказ о начале строительства города в тайге, куда при необходимости могло бы эвакуироваться правительство… Разумеется, Тагилов ни словом не упоминал об экспериментах Грановского Он вел рискованную игру, но, согласитесь, не мог же он сказать Сталину. «Иосиф Виссарионович, в случае чего я переправлю вас в Сопряженный Мир»…

– Так Сталин ничего не знал о Грановском? – спросил Мальцев и достал из пачки сигарету, которую так и не зажег.

– Нет, знал, конечно… Знал, что есть такой ученый, занятый разработкой нового оружия. Точнее, БЫЛ такой ученый, потому что в сороковом году лабораторию в Подмосковье уничтожил сильный взрыв. Считалось, что там все погибли. Взрыв, разумеется, подготовил Тагилов, а Грановского и его ассистентов заранее вывез… Дело не в том, что Тагилов хотел скрыть что-то от Сталина. Он был правоверным коммунистом и сталинистом. Просто Сопряженные Миры… В общем, с такой темой не придешь запросто на доклад. Тут можно только поставить руководство перед фактом, преподнести, так сказать, подарок. Вот Тагилов и готовил этот подарок в глубокой тайне. Представьте, что началось бы при малейшей утечке информации, какие смертельные политические игры! Помнил Тагилов и о западных разведках – не только о немцах, но и об англичанах, американцах… Страна, военно-промышленный потенциал которой укрыт в Сопряженном Мире, стала бы непобедимой.

– Но почему в тайге? – Мальцев машинально засунул сигарету обратно в пачку. – Разве двери в Сопряженный Мир нельзя открыть где угодно?

– Вы немного забегаете вперед, я как раз подходил к этому… Но я отвечу. Не везде и не всегда. То есть при очень больших энергозатратах в принципе можно, однако небезопасно. При первых экспериментах многие погибли, другие стали инвалидами… На Земле существует двенадцать так называемых узлов сопряжения, это и есть собственно Двери. Кстати, и они не всегда доступны и безопасны… В России они есть не только в Хабаровском крае, но не забывайте о секретности… Вкратце так, а теперь вернемся к «Сторожке». Парадоксальным образом военные успехи Советского Союза играли против Тагилова. Ему все труднее становилось доказывать необходимость продолжения работ в далекой резервной столице, отвлекающих от фронта специалистов, транспорт, материалы. Вскоре идея создания «Сторожки» по понятным причинам потеряла для Сталина всякую привлекательность, Татилов вынужден был уступить, да и у Грановского не все ладилось… Долгие годы теоретические изыскания и эксперименты продолжались в совершенном подполье.

Ситуация радикально изменилась после смерти Сталина. Тагилов прекрасно видел, какие люди оказались у власти и куда они ведут страну. Он понимал, что милый его сердцу сталинский социализм будет если не демонтирован, то либерализован, а это, по его мнению, означало крах. Но он тоже обладал властью, и немалой, – пока еще обладал. Тагилов и Берия были двумя самыми мощными – и взаимоисключающими – фигурами в послесталинском Советском Союзе. Тагилов рассматривал два варианта спасения положения. Первый – организация переворота и захват всей полноты власти в стране – он отмел как нереальный, даже у него не хватило бы сил. Второй – воссоздание сталинской модели общества в Сопряженном Мире – был куда более достижимым. Тагилов начал возрождать «Сторожку» втайне от Берия. Сохранить эту тайну теперь было, пожалуй, потруднее, чем в сороковых. Берия казался вездесущим, несмотря на то что в его ближайшем окружении работали преданные Тагилову люди. Узнай он о подлинном назначении «Сторожки»… Да просто о том, что от него скрывают масштабный проект… Трудно сказать, как именно поступил бы Лаврентий Павлович – перехватил рычаги управления или придумал что-то свое, – но Тагилову в любом случае пришел бы конец. Когда стало ясно, что хранить секреты от Берия далее невозможно или крайне рискованно, Тагилов принял решение об устранении Лаврентия Павловича, и оно было выполнено.

– Как! – воскликнул Мальцев. – Но я читал…

– Забудьте обо всем, что вы читали на эту тему, Олег, – перебил Ратомский. – Это фальсифицированная история, а я излагаю вам подлинную. Итак, Тагилов освободился от Берия, а Хрущев со товарищи не внушал ему страха. Занятые кремлевской грызней, новые правители оставляли Тагилову возможность завершить эксперименты в «Сторожке», перебросить в Фоксхол людей и оборудование, а затем имитировать катастрофу, чтобы закрыть вопрос.

– Ну и ну, – пробормотал Мальцев. – И значит, здесь, в Фоксхоле, началось строительство социализма по Сталину – Тагилову?

– Основные проблемы возникли с психологией, – сказал Ратомский, поднося рюмку ко рту. – Понимаете, необжитый мир, что-то вроде американских прерий времен Дикого Запада, только без индейцев. Тут у самого завзятого фанатика может пропасть желание заниматься строительством социализма. Пришлось искать выход, и он был найден. Видите ли, Олег, большинство людей не понимали, что с ними произошло и где они оказались. Концепция Сопряженного Мира трудно укладывается в сознании даже подготовленного человека. А те, кто знал, не спешили внедрять эту концепцию в мозги остальных… Постепенно была создана особая мифология Фоксхола. Утверждается, что Фоксхол – это Земля после атомной войны, где продолжается война холодная. Так легче управлять, и нет проблем с ограничениями на передвижения… К тому же многие странности Фоксхола нетрудно объяснить последствиями атомных бомбардировок.

– Вот так просто?

– Совсем не просто, – возразил Ратомский. – Поначалу всякое было: и бунты, и эпидемии безумия, и вооруженные столкновения. Но в конце концов людям пришлось принять альтернативную правду… Нашу правду, Олег. И надо заметить, многие принимали ее охотно… Проще согласиться с самым невероятным объяснением, чем оставаться вовсе без него, признать ошибки собственной несовершенной памяти, нежели искать ответы в области непостижимого. Ведь к нам и сейчас прибывают люди. Нам нужно увеличивать население, мы вербуем рекрутов – в основном маргиналов, чтобы не привлекать внимания. Новички тоже сперва впадают в растерянность, ну а потом…

– Что потом?

– Приспосабливаются! А для тех, кто оказывается слишком недоверчивым или слишком проницательным, есть два пути. Если нам кажется, что с этим человеком имеет смысл искать разумного согласия, он узнает все то, что сейчас узнаете вы, и становится Посвященным. Если нет…

Ратомский умолк. Мальцев посмотрел на него с тревогой и проговорил с вопросительной интонацией:

– Тогда?

– Олег, – очень серьезно сказал Ратомский, – каждое общество должно уметь защищать себя, а наше – в особенности.

Тягостная пауза повисла в комнате. Не желая углубляться в обсуждение проблемы социальной защиты, Мальцев спросил:

– И какова же структура вашего… гм… своеобразного общества?

– Она очень проста, – оживленно заговорил Ратомский, чувствуя облегчение от смены темы. – То же, что было при Сталине, почти механическая копия с незначительными отклонениями. Столица называется Москвой – вы сейчас находитесь во внутреннем городе, это наш Кремль, – ее окружают менее значительные города и поселки. Управление жестко централизовано. Во главе государства стоит сын генерала Тагилова, умершего в семьдесят пятом. Он почитается наравне со Сталиным и Тагиловым-отцом, которому, кстати, воздвигнут помпезный мавзолей… Потом вы сможете его осмотреть, это любопытно… Маркс, Энгельс и Ленин почитаемы тоже, но скорее по традиции, как древние патриархи. Во всяком случае, мы не держим в библиотеках их произведений… Главный репрессивный орган – НКВД…

– И ему хватает работы?

– Не так чтобы очень. Иногда приходится ловить вымышленных шпионов несуществующих империалистических держав… Массовых чисток при дефиците населения мы себе позволить не можем, но в обществе необходимо поддерживать определенный градус ненависти и страха. Это основы управления… Надо учитывать и качество человеческого материала. Изначально в Фоксхол попали заключенные дальневосточных лагерей… Они и их потомство не всегда лояльны и законопослушны… А новое пополнение! Бомжи, проститутки, полубандиты для службы в НКВД! Мы стараемся отбирать лучшее из худшего, но знаете детский вопрос: «Можно ли сделать конфету из дерьма?» – «Можно, но это будет конфета из дерьма»…

Мальцев невольно улыбнулся:

– А искусство, наука?

– Искусство насквозь политизировано, и даже внутри этой идеологической клетки полно ограничений. Мы не поощряем создание высокохудожественных произведений в любом жанре. Во-первых, не очень ясно, как соединить высокое творчество и сталинизм. А во-вторых, незачем развивать народ интеллектуально и эстетически. В общем, обходимся почти без искусства, кроме примитивной жвачки. Что касается науки… О, вот об этом мы поговорим подробнее, и вы будете удивлены! Мы достигли впечатляющих успехов в важных для нас областях. А прикладная наука, общий технологический прогресс в загоне, это нам ни к чему. Помните принцип бритвы Оккама?

– Не следует множить сущности сверх необходимости?

– Именно. Например, мы до сих пор пользуемся паровозами пятидесятых годов, а когда они выходят из строя, собираем такие же. У наших людей есть телевизоры, но самые элементарные, черно-белые. Зачем тратить время и силы на усовершенствование того, что и так служит вполне удовлетворительно? Подъем жизненного уровня населения не входит в нашу задачу.

Упоминание о паровозах вновь обратило мысли Олега к судьбе Кудрявцевой и Сретенского, но он рассудил, что само собой дойдет и до этого.

Вслух он сказал:

– Открытие Фоксхола уже настолько поразительно, что и не знаю, чем еще вы сможете меня удивить…

Ратомский поднялся и подошел к столу.

– Возможно, – произнес он тоном фокусника, собирающегося извлечь кролика из шляпы, – то, что вы увидите сейчас, и не так впечатляет, как целый новый мир, и даже не один. Но для человечества – точнее, той его части, которой это открытие станет доступно, – оно не менее важно, а может быть, и более.

Выдвинув ящик, Ратомский достал оттуда длинный нож с тяжелым лезвием (кажется, припомнил Мальцен, такие ножи называются «боло»). Левую ладонь Геннадий Андреевич распластал на столе, стиснул рукоятку ножа в правой руке и с размаху пригвоздил ладонь к столешнице. Хлынула кровь. Мальцев испуганно вскочил, опрокинув рюмку:

– Что вы делаете?!

Ратомский выдернул нож, отложил его в сторону и протянул к Мальцеву насквозь пронзенную руку. Олег отпрянул, почти не сомневаясь, что собеседник внезапно спятил. Э, да не сам ли Ратомский недавно говорил о высоком проценте психических расстройств в Фоксхоле?

Ужасная рана зарастала на глазах. Не прошло и минуты, как на ладони Ратомского остался лишь свежий шрам. Геннадий Андреевич продемонстрировал Мальцеву и тыльную сторону ладони. То же самое. Сквозная рана исчезла.

– Молниеносная регенерация, – выдавил Мальцев в полнейшем изумлении. – Бог мой… Как вы этого добиваетесь?

Носовым платком Ратомский стер кровь со стола, бросил платок в корзину для бумаг, скрылся в туалетной комнате, где вымыл руки, вернулся и вновь уселся в кресло.

– Оцените, – буркнул он почему-то обиженно, словно Мальцев отнесся к его подвигу с пренебрежением. – Жуткая боль ради эффектной демонстрации. Ведь больно-то мне так же, как и самому обычному смертному человеку…

– Смертному? А вы что же, бессмертны?

– По-видимому, практически да.

Мальцев едва не фыркнул недоверчиво, но впечатление от увиденного было столь сильным, что удержало его от любых проявлений скептицизма.

– Но как? – только и смог вымолвить он.

– В общих чертах охотно расскажу, – ответил Ратомский, с кислой гримасой ощупывая шрам, – а вот ноу-хау – это самый охраняемый секрет Фоксхола… Бессмертие – это не шутка, Олег. Из вечных искушений человечества это, пожалуй, наиболее манящее. По-моему, доктор Фауст погиб как раз во время одного из опытов по созданию эликсира бессмертия…

– А вам, значит, удалось…

– Нам удалось, – кивнул Ратомский. – Мы называем этот препарат виталином – одновременно от латинского «вита», «жизнь», и в честь Владимира Витальева, разработавшего теорию и начавшего практические эксперименты.

– И что представляет собой виталин?

– Бесцветную жидкость, – усмехнулся Геннадий Андреевич. – А если кроме шуток… Вы слышали когда-нибудь о карбине?

– Где-то читал. Вещество с идеальной биосовместимостью, материал для изготовления киборгов. Если не ошибаюсь, возня с карбином происходила в Москве еще в начале семидесятых. Из этой затеи так ничего и не вышло.

– Правильно. А Владимир Витальев, которого считали пропавшим без вести, оказался в Фоксхоле и продолжил работу здесь. О, мы не жалели средств и ресурсов! Вскоре был создан прототип будущего эликсира бессмертия – реакарбизон. Витальев применял низкотемпературный плазменный синтез и добивался воспроизводства в организме вещества, подобного карбину. Реакарбизон в несколько раз ускорял процесс регенерации поврежденных тканей, но он не был еще настоящим виталином. Ведь мало одной регенерации, надо было выключить в организме программу старения и смерти, так называемый апоптоз.

– И Витальев сумел достичь этого?

– Увы, нет. Великого ученого постигла судьба Фауста в борьбе за бессмертие. Он испытал на себе недоработанный препарат и умер. Но его смерть не была напрасной, она помогла его ученикам обнаружить ошибку и довести работу до конца. Я не биолог, а физик, как и вы, поэтому объясню на пальцах. Внутри человеческой клетки имеются сорок шесть хромосом, которые обволакивает молекулярная структура теломераз. Этот фермент выполняет ту же функцию, что и наконечники на ботиночных шнурках, – он не позволяет концам хромосом махриться. Каждый раз, когда клетка делится, наконечник становится короче. В молодых клетках теломераза достаточно, и наконечники восстанавливаются быстро. Но в стареющем организме, где включена программа апоптоза, теломераз практически отсутствует. Наконечники исчезают, хромосомы перепутываются, клетки перестают делиться… Человек умирает.

Итак, перед учениками Витальева стояла задача: победить апоптоз и найти способ клонирования гена теломераза – в технологии такого клонирования и допустил роковой просчет сам учитель. Принцип был верен, но все дело в кажущихся мелкими деталях… Два года потребовалось, чтобы сделать революционный шаг от реакарбизона к виталину. Но теперь мы имеем препарат, который не только уберегает человека от гибели в результате серьезного ранения, но и отодвигает на неограниченный, по-видимому, срок старость и то, что называлось естественной смертью.

– По-видимому?

– Ну, мы не можем наверняка утверждать, что подвергнутый действию виталина организм вообще никогда не умрет. Попросту прошло слишком мало времени, чтобы увидеть это воочию… И потом, вечность – категория скорее философская, нежели практическая. Ничто не вечно – ни Солнце, ни звезды. Но если виталин продлевает жизнь реального человека на тысячу, да хотя бы на триста, двести лет – разве этого мало? Нужно лишь регулярно делать инъекции – раз в месяц. А производство виталина у нас налажено хорошо…

– Двести лет – немало, – согласился Олег. – Триста тем более. Но получается, что вы не вполне уверены в свойствах виталина?

Ратомский помрачнел. Олегу показалось, что задета чувствительная струна.

– Расчеты довольно точны, – сухо сказал он, – но когда имеешь дело не с компьютером, а с живым организмом, всегда остаются неясности. Например, Корнеев, один из учеников Витальева, пытался доказать, что…

Геннадий Андреевич внезапно умолк, точно сожалея о вырвавшихся последних словах. Мальцева очень интересовало, что именно пытался доказать Корнеев, но он понимал: из Ратомского не вытянуть ни слова сверх того, что он сам пожелает сообщить. Так как Геннадий Андреевич продолжал молчать, уставившись на рюмку, Мальцев решился-таки произнести следующее замечание:

– Вероятно, мгновенная регенерация спасает все же не во всех случаях. Допустим, при обширном поражении сердечной мышцы…

Не будучи уверен, что не вторгается по-прежнему в орбиту так изменившей настроение Ратомского темы, Олег говорил негромко и, пожалуй, с робостью. Однако Геннадий Андреевич развеял его опасения. Он откликнулся почти воодушевленно, словно увидел в волнах спасательный круг и воспрял духом.

– На человеке этого, конечно, никто не проверял… Но эксперименты на животных дали поразительные результаты. Я сам видел мартышку, получившую пулю в сердце и выжившую… Видел и другую, которой взрывом снесло полголовы, раздробило кости, разорвало позвоночник на несколько частей… Она осталась глубоким инвалидом, по тоже выжила.

– Пулю в сердце? – недоуменно повторил Мальцев. – Как же можно выжить после такого? Ведь если сердце хоть ненадолго прекратит работу, лишенный кровоснабжения мозг погибнет. А регенерация хоть и быстра, но не мгновенна в буквальном понимании.

– Виталин действует разумно! – воскликнул Ратомский с тем суеверным восторгом, с каким, наверное, монахи прошлого возглашали «Чудеса Господни неисчислимы». – Да, разумно и очень изобретательно, как если бы обладал сознанием. Я присутствовал на вскрытии… Кстати, чтобы убить ту мартышку, пришлось применить декапитацию, приношу извинения за натурализм… То есть отрезать ей голову. Так вот, вскрытие показало интереснейшие вещи. Когда пуля прошла через центр сердца, вырвала клок мышцы, правая и левая стороны продолжали сокращаться самостоятельно, словно вместо одного сердца стало два. Это оказалось возможным благодаря тому, что активные начала виталина сразу произвели микроремонт на клеточном, а может быть, на молекулярном уровне. В дальнейшем же функции сердца восстановились полностью. Кроме того, мозг мартышки после остановки кровообращения в результате отделения от тела и, следовательно, клинической смерти, жил не пять – семь минут, как обычно, а около часа.

– Потрясающе, – искренне сказал Олег. – Но что будет с человеком, если прекратить инъекции виталина?

– Да ничего не будет… Организм постепенно вернется к обычному режиму работы, вот и все. Более здоровым, чем раньше, человек не станет, но и в развалину тоже не превратится. Словом, Олег, добро пожаловать в клуб бессмертных…

– Что? Я не ослышался, вы приглашаете меня в клуб?

– На определенных условиях, конечно.

– Прежде чем обсуждать какие бы то ни было условия, – твердо заявил Мальцев, – я задам вопросы о Кудрявцевой и Сретенском. Живы ли они, где они? Могу ли я их видеть? Что с ними произошло?

Ратомский испытующе посмотрел на Олега и кивнул:

– Отвечу по порядку. Они живы и чувствуют себя, смею надеяться, неплохо. Они здесь, в Фоксхоле. Вы с ними увидитесь… Правда, на это нужно разрешение Гордеева, но думаю, вы получите его без проблем. На ваш последний вопрос – что с ними произошло – ответить несколько сложнее… Как вы, вероятно, уже поняли, физика Сопряженных Миров – темный лес. Да, мы можем открывать Двери, не зная толком, что это такое… Но помимо Дверей, существуют еще так называемые Зоны Проникновения. Земля и Фоксхол, Земля и другие миры соприкасаются каким-то образом в неведомых измерениях, их физические координаты иногда взаимно перекрываются. Думаю, такие зоны были всегда… В голову закрадывается крамольная для ученого мысль – а что, если бабушкины сказки о снежном человеке, уцелевших доисторических монстрах, кораблях инопланетян – и не сказки вовсе? Мало ли какая чертовщина может проваливаться сквозь эти самые Зоны…

Однако я немного отвлекся. Зоны Проникновения, Олег, возникают самопроизвольно без видимых закономерностей. Продолжительность их существования различна – от нескольких секунд до нескольких суток. Иногда они образуются в одном и том же месте с разными временными интервалами, как бы возвращаются к истокам, но и здесь никаких очевидных закономерностей обнаружить не удалось. Ваша экспедиция попала в одну из таких Зон. Сретенский и Кудрявцева подошли слишком близко к Порогу… Если бы Зона прожила дольше, они могли бы и вернуться из Фоксхола. Но там, насколько мне известно, состоялся лишь очень краткий контакт.

Под конец Мальцев слушал уже не слишком внимательно, и тому были причины. Во-первых, судьба Сретенского и Кудрявцевой прояснилась. Они живы, они здесь, с ними можно будет увидеться! Выходило, что Мальцев не зря затеял свое доморощенное расследование – ох как не зря! Во-вторых, лавина ошеломляющей информации, обрушившаяся на Олега, мешала ему адекватно воспринимать новые откровения Ратомского. В его мозгу произошло своего рода интеллектуальное замыкание, вызванное информационным перенасыщением – вплоть до полузабытых приступов головной боли. Пожалуй, имелась и третья причина. Мальцев никак не мог выбрать правильную линию поведения в этой социалистически-сюрреалистической Лисьей Норе, Фоксхоле. Сразу соглашаться на все предложения или изобразить сомнения, колебания? Кто знает, как они воспримут то или иное.

– Я очень рад, – услышал Мальцев собственный голос, словно исходивший издалека, из какой-то отрешенной пустоты, – что с моими друзьями все в порядке… И благодарен вам за разъяснения, хотя, признаться, в голове у меня полный сумбур…

– Это понятно, – отечески снисходительно произнес Ратомский. – Вы еще хорошо держитесь. Бывали тут и такие, кто впадал в истерику или в ступор… Выпейте-ка рюмочку коньяка.

Он поднял рюмку Мальцева, которая так и валялась на столе опрокинутой, и наполнил ее доверху. Олег не нашел причин отказываться.

– Теперь кратко наши предложения, – сказал Геннадий Андреевич. – Не торопитесь говорить «да» или «нет». У вас будет время отдохнуть, осмотреться, подумать…

– Я слушаю вас.

– Нам нужны люди для выполнения специальных миссий на Земле. Мы называем таких людей медиаторами, то есть посредниками. Взамен вы получите бессмертие и многое другое, о чем сейчас не можете и догадываться. Поверьте мне, игра стоит свеч.

Олег немного помолчал, прежде чем высказаться.

– Если я правильно вас понял, – начал он, – вы предлагаете мне что-то вроде должности резидента Фоксхола в земной цивилизации?

– Вроде того, хотя и не совсем так. Скорее можно говорить не о цивилизации, а о том, что от нее останется.

Мальцев буквально остолбенел:

– Почему?

– Потому что цивилизация, – отчеканил Ратомский, – будет уничтожена.