Текст книги "Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ"

Автор книги: Андрей Бронников

Кавалер орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды майор Кожмяков умер 26 мая 1998 года. На тот момент ему исполнилось тридцать девять лет. Мама нашла его утром, сидящего на скамейке под яблоней в собственном саду, уже остывшим. Остановилось сердце.

Когда мы вернулись в расположение, нас ожидал сюрприз. Все кровати, пол, шинели были покрыты толстым слоем строительной пыли. Оказывается, было принято решение сломать стены, отделяющие оба отсека расположения друг от друга и от входа. Это поручили третьему и четвертому курсу, и они, недолго думая, просто обрушили стены на пол с помощью парашютных фалов, здоровой физической силы и дружных матерных криков.

Первому и второму курсам оставалось убрать обломки и строительный мусор. Полночи мы на плащ-палатках таскали по крутым лестничным пролетам обломки кирпичей, обветшавшие доски, дранку и обломки штукатурки. Первому курсу досталась еще и уборка помещения, поэтому спать мы легли только под утро, а в награду получили пятьдесят минут сна после подъема вместо зарядки.

Глава 12. Развлечение. Селуков

«Дежурный по роте на выход!» – завопил дневальный, и крик этот оказался для нас, курсантов девятой роты, в некоторой степени судьбоносным. В дверях стоял капитан – лицо его было темным и обветренным, видавшая виды шинель, начищенные сапоги с чуть загнутыми вверх носками. Ему навстречу из бытовки, по центральному проходу, топоча сапогами, метнулся дежурный по роте. Офицер небрежно отмахнулся от него рукой, тот резко замедлил бег и остановился. Капитан прохаживался по расположению и, не поворачивая головы, одними глазами осматривал все вокруг. Курсанты третьего и четвертого курсов, делая безразличный вид, поглядывали в его сторону. Первый и второй курс с откровенным любопытством изучали незнакомого офицера.

Это был новый командир роты Иван Фомич Селуков. Давно ожидаемый «Амба» прогулялся по расположению, задал несколько вопросов неотступно следующему дежурному и удалился.

На следующий день он был официально представлен личному составу. За те годы, что Селуков пребывал у руля девятой роты, он стал поистине ее символом. Из всех командиров он один остался в истории нашей роты, остальные – промелькнули.

Его боялись и уважали, любили и… сказать, что ненавидели, было бы неправильно, скорее, обижались, но обиды долго не держали, потому что Иван Фомич не был подлецом. Ему за наши проделки, порой граничащие с воинским преступлением, приходилось держать удар напрямую от генерала – начальника училища, а иногда и того хуже – перед куратором из ГРУ.

На прыжках. В центре капитан Селуков. На заднем плане смотрит в объектив курсант Турков

Все наши негативные чувства, которые мы испытывали к нашему ротному, мгновенно исчезали в тот момент, когда получали офицерские погоны. Пелена вдруг спадала с глаз, и приходило понимание, что Селуков все это время делал из нас людей, офицеров спецназа ГРУ, воспитывал лучшие человеческие и офицерские качества. Судя по обилию орденоносцев и Героев, просто честных солдат своей Родины, у него это получалось.

Иван Фомич Селуков, выпускник Дальневосточного ВОКУ, по выпуску попал на должность командира взвода (в то время были взвода, а не группы) в один из батальонов 14-й бригады спецназа Дальневосточного военного округа. В марте 1969 года, во время известных событий на советско-китайской границе в районе острова Даманский, его штатный взвод с другими взводами его и соседней роты были готовы по приказу выдвинуться в р-н Даманского для перехода государственной границы сухопутным способом и ведения разведки на глубину до 50 км вглубь территории Китая. Цель – вскрытие группировки китайских войск и инженерных сооружений в этом районе, и взорвать либо снять секретные узлы с подбитого китайцами, тогда секретного, танка Т-62. Но до выхода дело не дошло… Позже старший лейтенант Селуков получил роту в 14-й бригаде, откуда и прибыл капитаном на должность командира 9-й роты РВВДКУ.

Селуков умер рано. В ноябре 2010 год его не стало – сердце не выдержало. В этом есть и наша вина. Прости нас, Иван Фомич. Мы тебя помним.

Могила подполковника Селукова

Примерно в это же время наш взвод также обзавелся командиром. Старший лейтенант Якимов выглядел совсем юным и тут же получил прозвище, вполне легальное по звучанию, но которое я не хочу озвучивать, чтобы не показывать нашу глупость. Намекну только, что основой послужило имя главного героя одного из детских рассказов Льва Толстого.

Странно, но наш взводный плохо выговаривал букву «р». Странно, потому что этот малозначительный дефект речи должен был послужить препятствием для службы на командных должностях. Вместо этого получалась буква «д». Как-то в клубе показывали кинокартину «Бриллианты для диктатуры пролетариата», и хитрый Юра Рачкевич додумался поинтересоваться, какой сегодня фильм? Бедный Валерий Руфимович с трудом произнес «Бдиллианты для диктатуды пдолетадиата», но это было только начало. После третьего любопытствующего курсанта сообразительный взводный стал посылать всех куда подальше с использованием короткой фразы, в которой не было ни буквы «д», ни буквы «р». Мы этому радовались и продолжали подходить к нему с невинным видом, продолжая задавать один и тот же вопрос, пока, наконец, кто-то не получил взыскание. Впрочем, наш взводный не был злым или злопамятным. Частенько он прощал нам наши грехи и «забывал» о наказании.

Валерий Руфимович был человеком бесхитростным и незлобивым. Однажды старшекурсники положили в коридоре перед канцелярией роты спущенный футбольный мяч, замаскировав им тяжелое чугунное спортивное ядро для метания. Единственный, кто попался на эту удочку, был наш взводный. Он его пнул. Сильно.

Якимов как-то приезжал на встречу наших выпускников и был встречен там с радостью и уважением. Я тоже всегда вспоминаю о нем с добром.

Второе увольнение у первого курса случилось на праздник 7 ноября. Погода была пасмурная, моросил дождь. Я отказался идти в город. Мокнуть под дождем, не имея ни знакомых, ни особой цели, не представлялось интересным. Саня Зайков и Сергей Федосенко умудрились познакомиться с девушками Леной и Любой и показали завидное постоянство. Спустя пару лет они женились и живут в счастливом браке по сию пору.

Слева направо: курсанты Грузд, Пятаков, ст. лейтенант Якимов, курсант. Дорохов

Процесс подготовки в увольнение для разных курсов также был неодинаков. Первый и второй курс, прежде чем получить увольнительные, в расположении роты всегда подходил к перекладине и должен был получить зачет: выполнить подтягивание или подъем переворотом на «отлично» или, в крайнем случае, на «хорошо». Со старшими курсами этого делать не было смысла, потому что там уже гарантированно все делалось на «отлично». Затем все курсанты с проверенным внешним видом офицером роты отправлялись на плац, где увольняемые еще раз проходили краткий, но строгий строевой смотр под водительством дежурного по училищу. Старшим курсам скидки тоже могли быть сделаны, но если вдруг на плацу оказывался полковник Ашихмин, тут уж дрожать приходилось всем. Он проверял буквально все вплоть до нательного белья, измерял до миллиметра расположение эмблем в петлицах, длину шинели. Даже пуговки и штрипки внутри парадных брюк не оставались без внимания. Однако при обнаружении недостатков Степан Георгиевич увольнения не лишал, но заставлял все исправить. «Ничего, я подожду, – говаривал он. – Вы должны наперед думать, что может вас заставить сделать жизнь, а жизнь для вас на сегодня – это я».

Вне зависимости от того, кто отпускал в увольнение, готовились к походу в город всегда очень тщательно. Мыли голову из уже упомянутой трехлитровой банки на двоих, гладились, частенько брали взаймы друг у друга более новые и чистые рубахи, галстуки и прочие детали военного гардероба. Меняли выданные Родиной сатиновые трусы на гражданские, ибо «случаи разные бывают».

Всегда аккуратный, скрупулезный в таких случаях Игорек Вабул готовился отбыть в краткосрочный отпуск до утра следующего дня. Все уже было готово, включая плавки, и лежало на табурете. Не было только денег. Я лениво перебрасывался фразами через два ряда кроватей с Ганчуком. Игорь покрутил головой и, прервав наш праздный диалог, спросил у Валентина:

– Хохол, деньги есть?

– Нэту, – отозвался Ганчук.

– Ну дай трешку, – сделал еще одну попытку Игорек.

– Нэту, – вновь последовал равнодушный ответ Вальки.

– У тебя же есть, – продолжал напирать Вабул. Действительно, деньги у Ганчука были всегда, и тут же от него последовал подтверждающий ответ:

– Е!

– Дай.

– Нэту, – злорадно ответил Валентин.

– У, хохол, жмотяра, – беззлобно констатировал Ва-бул и пошел добывать деньги. Через несколько минут он вернулся довольный. В руке у него было три рубля. Он весело помахал купюрой в воздухе, демонстрируя ее Ганчуку, потом тщательно расправил, положил на табурет и, сняв трусы, уселся сверху. Переодевая плавки, встал, и тут я увидел совершенно потрясшую меня картину. Трешка прилипла к голой заднице, Игорек поднялся, и в силу анатомических особенностей купюра исчезла между ягодичных мышц. Вабул натянул плавки и, мурлыкая себе под нос бодрую песенку, повернулся, чтобы взять брюки. В первый момент он не поверил своим глазам – денег не было!

Меня от смеха свело судорогой, я не мог даже вздохнуть. Игорек, заподозрив страшное, грозно посмотрел на меня и зарычал:

– Ты взял?!

Потом сообразил, что через два ряда кроватей я сделать этого не мог, Ганчук тоже сидел прямо перед ним и не вставал с места. Вабул кинулся лихорадочно искать трехрублевку, но ее не было. Подозреваю, пропажа была бы обнаружена при первом же походе в туалет, но когда бы он еще случится?!

Неизвестно, как долго бы продолжались поиски, но я, наконец, пришел в себя и, захлебываясь от смеха, выдавил: «У тебя задница деньгу съела». Два раза Вабулу повторять не надо было. Как удивительна человеческая память! Интересно, сам Игорек помнит ли этот случай?

По улице Каляева народ возвращался с демонстрации. Слышались радостные возгласы, народные и революционные песнопения, в окна казармы виднелись кумачовые лозунги и транспаранты, флаги союзных республик. Взгрустнулось, и я пошел учить первые китайские иероглифы. Это дело оказалось весьма трудоемким. Выучить их можно было одним способом – только путем многочисленных прописей каждого из них, мысленно при этом надо было произносить китайское звучание и русский перевод. За четыре года пришлось сделать сотни тысяч, а то и миллионы таких прописей. Обычный китаец после выпуска их школы осваивает около 2500 иероглифов. Чтобы свободно читать газеты, необходимо владеть 3500, а 7000 – это очень высокий уровень образованности. Нам предстояло освоить более 4000 китайских закорючек и весьма сложных.

Курсанты (слева направо) Вабул, Зайков, Кожмяков

Шли дни. Учеба была интенсивной, образ жизни напряженный, строгий распорядок и взыскательность командиров, разумеется, влияли на психику, а развлечений почти не было, поэтому их придумывали сами.

Однажды утром перед подъемом неясный дискомфорт принуждал меня пробудиться. Впервые я просыпался не по команде дневального. Я долго крутился на кровати и наконец открыл глаза. Прямо перед собой увидел лицо Рачкевича, который что-то нашептывал мне на ухо.

– Юра, отвали. Тебе чего надо? – грубо пробурчал я, опять намереваясь «отрубиться».

– Ну, блин, проснулся, – разочарованно произнес Рачкевич и перебежал к соседней кровати, на которой спал Максимов. Я заинтересованно сел на кровати, натянув на плечи одеяло. Было зябко. А Юрик тем временем опустился к «Максу» и принялся бубнить:

– Борюсик, дай подушку поссать, дай подушку поссать…

Боря принялся раздраженно крутиться на кровати, подминая под себя то, что Рачкевич сейчас бессовестно выпрашивал. Подсознание спящего «Макса», вероятно, подсказывало, что подушку просили «поспать», но сказано было другое слово. Я не выдержал и заржал, глядя, как Борька откровенно жадничает. Подушки ему было жаль, но Юра был настойчив, и «Макс» все сильнее ерзал по кровати, подсознательно понимая, что просто так не отвертеться и с подушкой придется расстаться. Одному богу было известно, чего он там удумал во сне, но, в конце концов, не просыпаясь, сел на кровати и жалобно промычал: «Ну на фига, ну на фига, – сделал паузу и решительно выпалил: – Возьми вон у Шуры», указав на Саню Зайкова. Потом рухнул на кровать и счастливо захрапел.

Мы Юркой пошли к Шуре. Здесь разговор оказался коротким. Мой командир отделения (а Рачкевич, поступивший со срочной службы в чине ефрейтора, изучал французский язык в третьем отделении), не открывая глаз, как отрубил: «Пошли нах, совсем оборзели!» – и мы передвинулись к Сереге Федосенко. Добрейший и безотказный Сережа по первой же просьбе поднялся и с закрытыми глазами безропотно подал нам подушку. На этот развлечение закончилось. Проснулся Сергей Макаров. Он всегда просыпался за пятьдесят минут до подъема, чтобы еще раз повторить иероглифы перед занятиями.

Мы все четыре года поражались трудолюбию «Мака-рыча». Все это время он просыпался для «сампо» до подъема, а потом вместе со всеми бежал на зарядку. Когда все ложились спать после отбоя, Серега шел в класс ТСП заниматься китайским. Создавалось впечатление, что он и вовсе не ложился спать. Училище он закончил с медалью, ему предлагали остаться в училище, но отправился в войска и через пять лет оказался в Афганистане.

То было развлечение эпизодическое, наряду с проложенной между простыней и матрацем ниткой, которую необходимо было потянуть после отбоя, и спящий тут же вскакивал, чтобы вытряхнуть «живность» из-под одеяла. А ведь были еще и системные, которые в свою очередь делились на гладиаторские и соревновательные.

Признаюсь, что эту классификацию ваш покорный слуга сочинил сам, но суть их была примерно такой.

К «гладиаторским» можно было отнести различные бои. Это были попросту драки между курсантами, но к ним тщательно готовились. Обычно заранее назначалось время. Место оставалось, как правило, одним и тем же – это спортгородок. Иногда это были каратист на каратиста, боксер на боксера либо просто бой без правил.

Наибольший интерес вызывали схватки, например, когда один крепкий и здоровый бился против двоих, но «мелких» по телосложению. Особенно отчаянной сложилась схватка опытного боксера Копылова против Гарика Ниточкина и… фамилию второго бойца, увы, моя память не удержала. Копылов держался долго, но таки «мелкие» его забили в конце концов.

Один из боев закончился драматически, когда матерый каратист и наш замкомвзвода Юра Козлов выступил против спарринг-партнера, вооруженного штык-ножом. Юра обезоружил противника, но тот умудрился перед этим воткнуть ему нож в бедро. Травма случилась довольно ощутимая. К сожалению, это оказалось лишь его первое и не последнее ранение. Он прошёл три войны, все за пределами нашей страны – на Ближнем Востоке, результатом которых было две контузии, тяжелейшее ранение, полгода в госпиталях, многие месяцы реабилитации, три боевых ордена.

Полковник Козлов Ю.

Из подобных боев делались практические выводы. Почти вся рота собиралась поболеть. Выбирался рефери, работал тотализатор. Иногда готовились перевязочные средства и медикаменты.

Однажды я был свидетелем того, как два курсанта 2го курса поспорили, сколько «подъем-переворотов» сделает «Вица» Мертвищев (фамилия изменена). Я не помню, кто там выиграл, кажется, получилась ничья, так как спорщики устали считать и после трехсотого раза перестали это делать, а Витя сделал еще пару десятков раз, спрыгнул с перекладины и, как ни в чем не бывало, пошел учить китайский.

Спустя много лет полковник Виталий Мертвищев займет одну из руководящих должностей в ГРУ. Могу с полной уверенностью сказать, что пока такие люди у руля специальных сил, наша Родина может чувствовать себя в безопасности. Это я сейчас без иронии.

В другого рода схватках обходилось без крови и травм, но было не менее азартно и интересно. Болельщиков собиралось, пожалуй, даже больше. Здесь одним из лидеров мог считаться курсант Иванин.

Как-то посчастливилось быть свидетелем такого действа с его участием. В бытовке на аккуратно расставленных табуретах сидел едва ли не весь личный состав роты. Перед зрителями стоял письменный стол. За ним сидел главный участник, курсант Иванин. По бокам стояли два помощника, у них в ногах – ведро для приема рвотных излияний. Арбитр с секундомером дал команду «Пошел!», и началось. Дело в том, что за некоторый, весьма короткий, период времени Иванин взялся на спор съесть десять плиток шоколада, а это, между прочим, целый килограмм!

Один помощник разворачивал плитки, другой ломал на дольки, а Иванин запихивал их себе в рот. Ведро не пригодилось, пари было выиграно, в результате чего в качестве приза спорщик получил… плитку шоколада. В другой раз он выпил полведра томатного сока, но сам я этого не видел. Говорят, спор проиграл. Выпил все, но не выдержал оговоренного срока до конца действа и вернул все содержимое в ведро.

Такие развлечения происходили нечасто. Офицеры роты относились к этому вполне лояльно и частенько сами становились азартными зрителями.

Лейтенант Сергей Макаров, выпустился в Капчагай командиром группы 4-й роты 2-го отряда 22 ОБрСпН САВО, где служил до декабря 1984 года, когда был назначен командиром 2-й роты в разворачивающийся по афганскому штату 334-й отдельный отряд кадра 5 ОБрСпН БВО в Марьиной Горке. В ДРА, во время «разбора полетов» Мараварской трагедии, будучи единственным свидетелем, присутствующим при отдаче устного приказа комбата, не промолчал и честно рассказал, что это комбат отдал устный приказ командиру 1-й роты капитану Цебруку продвигать-ся дальше по ущелью, для досмотра следующего кишлака, где и погибли 1-я и 2-я группы 1-й роты и ротный к-н Николай Цебрук. Уже шли разговоры, что ротный самовольно дал команду на продвижение и досмотр кишлака, и виновными хотели назначить погибших офицеров Цебрука и Кузнецова, но Сергей Макаров не промолчал. Это стоило ему успешной карьеры, и он это прекрасно понимал, рассказывая, как все было…

Могила подполковника Макарова С.

Для меня в этом не было ничего удивительного в том, что Сергей проявил такую принципиальность. Он всегда был хоть и вспыльчивым, но человеком честным и прямым.

После роты старший лейтенант, а затем капитан Макаров ушел в штаб отряда, откуда и заменился в июне 1987 года в 12 ОБрСпН ЗакВО, в Лагодехи, где и служил в штабе бригады до 1989 года. В начале 1989 года майор Макаров перешел на преподавательскую должность на родную кафедру иностранных языков родного РВВДКУ, где и преподавал до выхода в запас в декабре 1993 года. Жил и работал в Рязани.

Кавалер ордена «За службу Родине в ВС СССР» III степени, Калининский кадет и выпускник 2-го взвода 9-й роты, подполковник запаса Сергей Васильевич Макаров умер после тяжелой продолжительной болезни. В четверг получил диагноз от врачей, в пятницу сходил попрощаться с друзьями, а в субботу лег и умер. Похоронен на Богородском кладбище Рязани.

Глава 13. «Бздынь». «Атмосфэрд»

В конце ноября я вдруг выяснил, что зима на рязанской земле такая же снежная и суровая, только наступает заметно позже, чем в Сибири. Это была неприятная новость. Снегу навалило много и быстро. Четвертый батальон убивался каждое утро на плацу. Нашему взводу досталось по площади меньше, чем им, но в расчете квадратных метров на курсантскую душу, пожалуй, еще и больше. После обильного снегопада приходилось выходить вместо зарядки на уборку всем взводом, но времени все равно не хватало.

Еще хуже обстояли дела, когда снег падал днем либо сыпал с утра и до вечера. Тогда чистка прилегающей к плацу территории начиналась сразу после ужина, а могла продолжиться и после отбоя.

Так было и в этот раз. Капитан Селуков уже обжился в роте, но почти каждый раз приходил к вечерней прогулке и оставался на поверку. Четвертому и третьему курсам приходилось туго после вольницы с бывшим командиром роты. Иван Фомич спуску им не давал и выгонял на вечерние мероприятия, невзирая на сроки службы и прочие заслуги перед ротой. Старшие курсанты прятались по закоулкам, ротный их вытаскивал и бесцеремонно отправлял на улицу. Началось ожесточенное противостояние, в котором борьба велась с переменным успехом.

Прогулка только что прошла, Селуков пребывал в благодушном настроении. Он понимал, что излишней жесткостью можно только испортить отношения с личным составом, и время от времени по-отечески смягчал требования. Сейчас он стоял перед строем и рассказывал что-то интересное о своей службе в уссурийской бригаде.

Рассказчик он был хороший, и курсанты хохотали, отзываясь на его очередную армейскую байку. Смеялись все, кроме нас, первого курса, потому что нам еще предстояло идти убирать от снега свою территорию. Хотелось побыстрее выйти и, соответственно, быстрее вернуться, а ротный и не думал заканчивать.

Наконец, судя по сюжету, дело шло к завершению. Се-луков, чтобы подчеркнуть неожиданность окончания сюжета, звонко ударил ладонь о ладонь и громко произнес: «И тут… бздынь!» Вот! Это был момент истины. В одну секунду все поняли, что из «Амбы» Иван Фомич стал «Бздынем».

Никто уже и не помнит, что он рассказывал тогда до этого возгласа и что говорил после, но это слово «бздынь», ставшее его прозвищем, помнят все курсанты девятой роты, несмотря на то, что с тех пор прошло уже сорок лет. Более того, уверен, это слово знают и те курсанты, что сейчас учатся в батальоне спецфакультета училища. Помнят и самого Ивана Фомича Селукова.

Потом была уборка территории. Ближе к полуночи, когда уже были перелопачены тонны снега, мы пошли на перекур. Пустовавший первый этаж казармы как нельзя лучше подходил для этого. Мокрые от пота и снега, расселись на полу вдоль обшарпанной стены, чуть отдышались и запели. Мы уже привыкли к постоянному недосыпу и поняли: много ли спишь или мало, все равно свободная минутка отдавалась сну. Если его не было, то занимались делом, на тот момент порученным, а когда работаешь, о сне просто не думаешь. Но отдых и разгрузка тоже были необходимы, способов для этого было немного, и мы всем взводом дружно затянули:

 
Не смотрите вы так сквозь прищур своих глаз,
Джентльмены, бароны и лЭди!
Я за двадцать минут опьянеть не смогла
От стакана холодного бренди.
Ведь я институтка, я дочь камергера,
Я черная моль, я летучая мышь.
Вино и мужчины – моя атмосфЭра!
Приют эмигрантов – свободный Париж!
 

Очень нам нравилась эта песня, и тогда я не знал, что ни Аркадий Северный, ни Гулько, ни какой-либо другой исполнитель шансона не имели к ней авторского отношения, а поэтессе Марии Николаевне Волынцевой, которая жила в Париже, на тот момент исполнилось семьдесят восемь лет.

 
Я сказала полковнику: «Нате, берите!
Не донской же валютой за это платить.
Вы мне франками, сэр, заплатите.
А все остальное – дорожная пыль!»
Ведь я проститутка, я фея из бара,
Я черная моль, я летучая мышь.
Вино и мужчины – моя атмосфЭра!
Приют эмигрантов – свободный Париж.
 

Дальше мы слов не знали и перешли к другой песне:

 
Напишу через час после схватки,
А сейчас не могу, не проси.
Эскадроны бегут без оглядки,
Мертвецов унося на рыси.
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
Офицерам наскучил солдатский жаргон.
И кресты вышивает последняя осень
По истертому золоту наших погон.
 

Потом мы уже вошли в раж и продолжили песнопения:

 
А в сумерках кони проносятся к «Яру»[3]3
  «Яр» – название нескольких знаменитых ресторанов в Москве XIX – начала XX века. «Яр» пользовался популярностью у представителей богемы и был одним из центров цыганской музыки.


[Закрыть]…
Ну что загрустили, мой юный корнет?
А в комнатах наших сидят комиссары
И девочек наших ведут в кабинет.
Над Доном угрюмым идем эскадроном,
На бой вдохновляет Россия-страна.
Раздайте патроны, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, надеть ордена!
Ах, русское солнце – великое солнце,
Корабль-император застыл, как стрела…
Поручик Голицын, а может, вернемся?
Зачем нам, поручик, чужая земля?
 

Пели по одному куплеты-припевы, а то и по несколько строк, потому что слов или не знали или знали еще плохо.

 
Наша жизнь – не игра,
Собираться пора,
Кант малинов И лошади серы.
Господа юнкера,
Кем вы были вчера?
А сегодня вы все – офицеры.
Господа юнкера,
Кем вы были вчера?
 

Была и вовсе, с позволения сказать, песня, когда кто-то один вдруг кричал: «Бидон!!» Остальные подхватывали хором: «Бежали бабы за кордон. Они бегут, бегут бегут, а их………» И опять восторженным диким криком: «Бесплатно!!»

Военный шансон был очень популярен в нашей роте. Если посмотреть внимательно, то песни были глубоко патриотичными, но подчеркивали приверженность отнюдь не к советской власти и России, а к царскому офицерству, их достоинству, чести. Этот репертуар мы быстро переняли от старших товарищей.

Я не зря сейчас так обстоятельно заострил на этом внимание. Удивительная атмосфера царила тогда в нашей роте. Мы презирали замполитов-комиссаров, а идеалом для нас был царский или белогвардейский офицер. Об этом никто не говорил вслух, но так оно и было. Может быть, поэтому старший лейтенант Невмержицкий, который манерами и поведением напоминал царского офицера, так легко и быстро вписался в коллектив и был уважаем и любим всеми?

Выпускник 8-й роты РВВДКУ 1976 года лейтенант Невмержицкий после выпуска остался в училище командовать взводом курсантов 9-й роты. Командовал сначала 1 м, а затем 4-м взводом. С 1981 по 1985 год командовал 13-й ротой 5-го батальона РВВДКУ, затем ушел в войска. С 1985 по 1995 Николай Иванович занимал должности командира роты, командира отряда и заместителя командира 12 ОБрСпН сначала Закавказского, а затем, после вывода бригады в Асбест, Уральского военного округа. С 1995 года проходил службу в Главном управлении ГШ ВС РФ. Выйдя в запас, трудился в службе безопасности ОАО «Газпром». Кавалер двух орденов Мужества, выпускник 8-й роты РВВДКУ, полковник Николай Иванович Невмержицкий умер 11 октября 2013 года. В московском метро у него остановилось сердце. Похоронен на Николо-Архангельском кладбище.

Курсанты третьего курса на смотре художественной самодеятельности даже поставили отрывок из пьесы «Интервенция», в котором не было ничего общего с первоисточником. В постановке фигурировали заидеологизиро-ванные до истерики «красные», разухабистые и коварные махновцы, честные и благородные белогвардейцы. Я, честно, ума не приложу, как это мог пропустить политотдел училища и почему нам такое сходило с рук? Замполита у нас не было никогда, и это тоже осталось загадкой. Позже и в боевых частях институт замполитов рот был также упразднен, за исключением отдельных рот и 3 Гв. ОБрСпН в ГСВГ.

Старший лейтенант Невмержицкий Н.И.

Эти песни пел курсант третьего курса Китаев, наш Витя Грузд и многие другие, однако все они и рядом не стояли с нашими братьями-близнецами Лавровыми. Эти пели профессионально, и шансон не был их коньком.

Чаще это была красивая эстрадная музыка из репертуара композитора В. Мигули. На концерте училищной художественной самодеятельности они проникновенно исполняли песню «Солдат», аккомпанируя себе на гитаре и дудочке-свирели. Когда начинали петь припев:

 
Ты же выжил, солдат,
Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил
И хоть насмерть стоял… —
 

начальник училища генерал Чикризов плакал, плакали и приглашенные ветераны и даже суровый полковник Аших-мин не выдерживал. И это не фигура речи, действительно по их щекам катились слезы.

Однако даже такая популярность не спасла братьев Лавровых – одного от дисбата, другого от исключения из училища. Впрочем, Саша и Сергей быстро разочаровались в романтике разведки, и этот тяжелый труд оказался не для них.

Уверен, что самоволки были не такой уж необходимостью, уличные драки – несдержанностью, а тем более гульба – внутренней потребностью (алкоголиков не было), но лишь юношеским подражанием романтическому образу жизни молодых юнкеров и подпоручиков давно ушедших времен царской России.

Знаю, что все это сохранилось в сердцах уже убеленных сединами подполковников и полковников, моих однокашников, и до нынешних дней.

 
Мы были лучше и честней,
Мы нашу жизнь, как песню, пели.
И над могилами друзей Который год поют метели.
Уютный дом и тишина
Нам доставались в жизни редко.
У нас с тобой – одна война,
Одна профессия – разведка[4]4
  Автор стихов – поэт-фронтовик Игорь Ринк (1924–1988). Один из первых послевоенных поэтов-бардов. Выходец из Эстонии. Свободно владел немецким языком, поэтому во время войны служил в разведке. Стихотворение было написано не позже 1970 года. – Прим. ред.


[Закрыть].
 

Это была, пожалуй, одна из главных наших песен. Даже более любимая, чем «Синева»[5]5
  «Синева» – любимая песня десантников, написанная бардом, автором и исполнителем своих песен (позже ветераном афганской войны) Сергеем Ильевым в 1971 г. Заслуженно считается неофициальным гимном Воздушно-десантных войск.


[Закрыть]. Теперь, когда могилы обрели конкретные места, а таблички на них – вполне реальные имена друзей, эта песня получила особый смысл – воспоминание.

Борьба со снегом продолжалась несколько дней. Мы победили, но и наши силы оказались не беспредельны. Очередным утром наше отделение расселось в китайском классе, вошла Валентина Алексеевна и увидела… наши спящие тела, упавшие головами на столы. Малеева села за стол и молчала. Однажды с трудом подняв голову от фуражки, я заметил ее жалостливый взгляд.

Валентина Алексеевна дала нам выспаться за первый час занятий, а затем мы проснулись, и она стала давать нам новый материал за последующие полторы пары. Домашнее задание не спрашивала.

После обеда, когда мы вернулись с приема пищи и все курсанты занимались своими делами перед чисткой оружия, в расположение ворвалась Малеева. Не обращая внимания на окружающих, она ринулась в кабинет командира роты. Через пятнадцать минут она выскочила оттуда с покрытым красными пятнами лицом и покинула казарму.

Еще через минуту раздалась команда дневального: «Второй взвод строиться!»

Ротный шел в сопровождении старшины Судакова по прозвищу «Цандер», что в переводе с французского означало «судак». Иван Фомич не так давно снял с должности Быкова и назначил Игоря.

Правда, между этими двумя событиями старшиной роты успел побывать курсант Чернега по прозвищу «Сэм», который отличился тем, что сводил в «самоход» всю роту. Иными словами, построил личный состав повзводно, вручил первому и замыкающему курсантам сопровождения, как положено, красные флажки, скомандовал «шагом марш!» и повел роту к выходу. Дежурный по КПП, никак не ожидавший такой наглости, открыл ворота, и мы, дружно маршируя, направились на улицу Подбельского – своего рода рязанский Арбат. Там последовала команда «разойдись», было назначено время сбора, а дальше первый и второй курс отправились в кино, третий и четвертый – по своим делам.

До генерала этот сэмовский поход не «дошел», но Се-лукова таким образом обмануть было невозможно, и Чернега был немедленно снят с должности без особых последствий, однако. Этим он был вписан в анналы истории девятой роты.

Выпускник 1-го взвода 9-й роты л-т Александр Яковлевич Чернега после выпуска служил в 40-м отдельном дисциплинарном батальоне СибВО в Бердске, откуда в 1979 году прибыл в Белорусский военный округ на должность командира 2-го взвода 80-й отдельной разведроты Витебской дивизии ВДВ. С 1979 по 1981 проходил службу в ДРА сначала в 80-й разведроте, в затем в 317 Гв. ПДП 103 Гв. ВДД.