Текст книги "Награда для Иуды"

Автор книги: Андрей Троицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава восьмая

На ночь глядя разгулялся холодный ветер, предвещавший скорый дождь. Старое черешневое дерево своими корявыми ветвями царапало стекла веранды, в стеклянный плафон, висящий над круглым столом, бился темными крылышками ночной мотылек. Барбер, уже ополовинив бутылку марочного вина, неторопливо переворачивал страницы альбома, разглядывал фотографии людей, которых когда-то хорошо знал. Теперь все они потерялись, кто-то погиб, кто-то тянет срок, кто-то свалил за бугор.

Этот альбом, а вместе с ним фотографии замученного до смерти Онуфриенко и копию протокола осмотра места происшествия Мальгин оставил у барменши в ночном клубе «Зеленое такси». В альбоме не хватало трех снимков. В квартире Кривого побывали гости и, чтобы не тащить с собой тяжелый объемный альбом, они просто вырезали снимки бритвой, а затем, разорвав их в клочки, утопили в унитазе или сожгли. Мальгин, очевидно, полагал, что на фотографиях – лица убийц Онуфриенко. Возможно, так оно и есть. Но чего добился сам Мальгин, передав этот альбом, чего он хочет? Чтобы Барбер поквитался за Кривого?

Сейчас, сидя за круглым столом на застекленной веранде, Барбер мучительно вспоминал, что за люди были на тех уничтоженных карточках. И не мог вспомнить. После побега с зоны, долгих мытарств, переездов с места на место, когда он и его новые конвоиры, путая следы, курсировали из города в город, Барбер основательно выдохся. И был рад получить короткую передышку, когда они наконец добрались до Москвы и несколько дней прожили в квартире Кривого. От нечего делать Барбер, лежа на диване, просматривал альбом и хорошо запомнил все снимки. Но сегодня память ему изменила.

Вскоре Мальгин решил, что квартира Кривого, однокомнатная, слишком тесная, не годится для того, чтобы содержать в ней пленника и его охрану, и Барбера перевезли на съемную хату в Перово. Кажется, он навсегда забыл про тот альбом...

Барбер погасил свет на веранде и, спустившись с крыльца, сел на вкопанную в землю скамейку. Было слышно, на станции прогудел скорый поезд, в темном небе сверкнула вспышка молнии. Этот дом за глухим двухметровым забором на дальней окраине Мытищ Барбер снял за сходную цену у старика, который собрался к дочери в Крым и никак не мог наскрести денег на билеты и гостинцы. Теперь Барбер был здесь единственным жильцом. Он не боялся одиночества, темноты и замкнутого пространства, поэтому дом старика, холодный и сырой, казался подходящим местом для нормальной человеческой жизни. Барбер курил и вспоминал другой дом в Талдоме, похожий на этот.

* * *

За полтора месяца до ареста Барбер снял его у местной учительницы. Стоял май, город утопал в молодой зелени садов. После дел, что удалось провернуть со страховой компанией «Каменный мост», не мешало сгинуть, лечь на дно и до середины лета никому не напоминать о своем существовании. Бригада Барбера состояла всего из трех человек, включая его самого. Силовое прикрытие всем акциям обеспечивал Илья Шанин, подбиравший людей на разовую работу. Он производил впечатление замороченного интеллигента, то ли научного работника, то человека искусства, этакого ботаника, который мухи не обидит и обязательно извинится, когда ему наступят на ногу в общественном транспорте. Носил дорогие костюмы и галстуки, на носу очки в золотой оправе.

На самом деле Шанин обладал молниеносной реакцией, прекрасно дрался и стрелял с обеих рук. Стоило ему раздеться по пояс и взору представало мускулистое тело в шрамах и отметинах от пера, с пупка по самую шею покрытое татуировками. Грудь украшала церковь с тремя куполами, Шанин отмотал три срока и добился в исправительных учреждениях кое-какого положения. Под правой ключицей красовалась объемная восьмиконечная звезда, выдающая в Шанине злостного лагерного отрицалу. Под левой ключицей та же звезда с восемью лучами, внутри которой раскрыла пасть зубастая рысь. И надпись внизу – «Делить буду я». На спине карта России, увитая гирляндами колючей проволоки, над картой череп с серпом и молотом на лбу и скрещенные кости, под картой надпись большими буквами – МАГ, – мой адрес ГУЛАГ. Были татуировки и на ягодицах, но те – сплошная похабщина. Предплечья и пальцы рук оставались свободными от лагерной живописи. Для человека, посвятившего себя организации крупных афер, татуированные кисти руку – конец карьеры.

Вторым помощником стал долговязый молодой человек по имени Вадик Соловьев, никогда не топтавший зону, зато имевший высшее образование и кое-какую практику, три года он протирал штаны в крупной юридической фирме, выполнял черновую работу, ожидая, когда его выдающиеся способности и знания по достоинству оценит начальство. Будут повышения по службе, будут громкие судебные процессы в арбитражах, а там и слава подоспеет, можно открыть собственную практику... Все впереди.

На исходе четвертого года, Соловьев, так и не получивший ни одного значимого, по настоящему выгодного дела в арбитражном суде, понял, что его просто затирают, держат мальчиком на побегушках, тягловой лошадкой. Он тащит воз, пока бездарные сынки и дочери богатых и влиятельных родителей, всякие тупые недоноски, обходят его справа и слева, карабкаются вверх, выхватывая из-под носа самые лакомые куски жизненного пирога. Соловьев осознал, что долго ему сидеть в клерках, и не наживет он ни денег, ни славы блестящего адвоката, но продолжал тянуть лямку от безысходности. Однажды во время обеда в китайском ресторане он познакомился с Витей Барбером и с тех пор больше ни разу не появился в своей юридической шарашке, даже заявления об уходе не написал.

Провинциальная жизнь катилась тихо и медленно. Барбер всего лишь дважды выезжал в Москву на подержанном «Опеле», но успел переделать кучу дел, в частности, пристроил в надежном месте чемодан с деньгами, вырученными от афер с «Каменным мостом». Бабки должны отлежаться пару месяцев. В другой раз сводил в кабак любовницу. И все бы ничего, но фарт кончился, хотя никто этого не заметил.

За неделю до ареста спокойствие талдомских затворников потревожил некий Вася Полуйчик, профессиональный игрок, содержавший в Москве свой катран. Некий Максим Штоппер по кличке Штопор, в три приема проиграл тридцать тысяч баксов, оставив в катране вместо денег долговые расписки, бесследно пропал: не показывался на людях, не подходил к телефону. Полуйчик просил найти Штопора и выбить из него карточный долг. Работа была не сложная, но и не слишком денежная, Полуйчик обещал двадцать процентов с тех тридцати штук. Стоило бы честно ответить, что Барбер мелко не плавает, он давным-давно не занимается такой мелочевкой как выбивание чужих долгов. Он кожей чувствовал, что вылезать из Талдома сейчас опасно, но Полуйчику, человеку полезному, нельзя отказать. Этот тип несколько раз помогал с жильем и новыми документами. Наступил черед платить по счетам.

Утром следующего дня Барбер отпустил Соловьева, парню хотелось на несколько дней съездить в Тверь к матери, чтобы оставить ей деньги на жизнь. Барбер и Шанин выехали в Москву. Первый день, посвященный поискам Штопора, прошел впустую. Никто из общих знакомых его в последние дни не видел, в кабаках, где Штопор просаживал деньги, он не появлялся. На ночь остановились у одной шмары, которая занималась сводничеством и приторговывала дурью. На следующий день, объездив десяток подпольных карточных притонов, они уже на ночь глядя нашли Штоппера в одном из кабаков в районе Капотни. Заведение было маленькое, собирались там пестрая публика, в задней комнате рядом с подсобкой поставили «хитрую» рулетку для лохов и несколько карточных стол, покрытый зеленым сукном, это для своих. Игра шла с вечера до утра. Барбер и Шанин засели за один из столов и сыграли несколько партий в секу.

Продувшись, устроились в баре, ожидая, когда Штопор сорвет банк, пройдя мимо них по тесному залу ресторана, и отправится восвояси. Ждать пришлось долго. Штопор выиграл какую-то мелочь, потом долго сидел за ресторанным столиком, жевал лангет, размышляя, возвращаться ли обратно в игорный зал или отчалить. Видно, решил, что сегодня не его день. Когда Штопор расплачивался с официантом, Барбер и Шанин вышли на улицу, завели машину. Через пару минут, когда Штопор вышел на воздух, к его башке приставили пистолет, затолкали в салон «Опеля». Профессиональный игрок снимал хату на окраине Москвы, надеясь, что там его не найдут кредиторы. Старый трехэтажный дом с толстыми крепостными стенами скрывал в себе вполне уютное гнездышко из четырех комнат, обставленных мебелью в стиле «модерн». На условленный звонок дверь открыла женщина в длинном халате, слишком некрасивая, с глазами навыкате, явно не жена и не любовница Штопора. Но слишком молодая, чтобы оказаться его матерью.

Без долгих разбирательств бабу затолкали в ванную, и закрыли дубовую дверь на задвижку. Штопором занимался Шанин, лупцуя его всем, что под руку попадалось, он задавал лишь один вопрос: где деньги? Хозяин слетел с катушек после нескольких ударов по лицу. Толстый, похожий на свинью, заросшую черной щетиной, он ползал по полу, рыдал и клялся жизнями своих не рожденных детей, что у него на руках только три с половиной штуки, которые лежат в секретере. Отбив кулаки, Шанин намотал на ладонь рояльную струну. Совершив в воздухе полукруг, струна зазвенела, хозяин взвизгнул от боли, рубашка на спине лопнула. Багровая полоса прошла от лопатки до лопатки. Штопор вскрикнул и на пару секунд лишился чувств.

В ванной комнате без остановки продолжала выть женщина. Шанин дважды заходил туда, бил женщину по лицу, на пять минут вой затихал, затем начинался с новой силой. Бабу пришлось связать, со Штопора сняли грязные носки и заткнули ей рот. «Пока тут в ванне сидишь, хоть белье постираешь», – заржал Шанин и, завязав узел полотенца на затылке, чтобы баба не вытолкала носки языком изо рта. Разговор продолжался еще около часа. Штопору помяли бока, исхлестали рояльной струной, к одному концу которой прикрепили крупную гайку для увеличения ударной мощи, его рубашка и штаны превратились в лохмотья. Со спины слезала кожа, но этот гад не сдавался до последнего. То ли оказался не слишком чувствительным к физической боли, то ли слишком жадным... Он, он весь покрытый волдырями и ссадинами уже не ползал по полу, а распластался в углу комнаты и тихо повизгивал.

В конце концов, тупое упрямство Штопора осточертело всем. Хозяина кое-как перевернули со спины на живот, содрали с него штаны, Шанин вытащил двадцатисантиметровый гвоздь и воткнул его в бедро Штопора едва ли не по самую шляпку. Затем достал металлическую расческу с заточенным хвостиком, заглянул в глаза своей жертве и пообещал, что засунет острый конец в ухо, если Штопор еще раз скажет, что денег нет. То ли вид собственной крови, фонтанчиком бившей из ляжки, произвел впечатление, то ли грозное обещание Шанина... Хозяин сломался. Гвоздь выдернули из ноги и кое-как перевязали рану. Встав на четвереньки, Штопор заполз под письменный стол, вытащил несколько паркетин, открыл крышку тайника и, сидя на полу, отсчитал деньги. На том и разошлись.

Вернувшись в Талдом, обнаружили, что у них побывали гости. Воры выставили стекла из окна, выходившего на задний двор, проникли в дом, перерыли все шкафы, залезли в погреб и даже на чердак. Унесли кое-что из носильных вещей, радиоприемник, ящик с консервами и четыре флакона водки. Видимо, местные парни, заметив, что хозяев второй день нет на месте, нагрянули сюда, чтобы поживиться, чем бог пошлет. «Что б вы сдохли, суки», – заорал Шанин, у которого увели новый костюм. Барбер вздохнул с облегчением. Карабин, пару пистолетов и упаковки с патронами, что хранились в тайнике за шкафом, воры не нашли. Это главное.

* * *

А через два дня, ранним утром, начался тот кошмар, который Барбер запомнил во всех подробностях.

Еще в оврагах лежал густой туман, пели птицы, не потревоженные человеческими голосами, сквозь занавеску пробивались первые солнечные лучи. Закрыв лицо полотенцем, защищавшим от комаров, Барбер доглядывал сладкий сон, когда в доме и вокруг него началась какая-то возня. Он беспокойно заворочался, открыл глаза, он еще не проснулся, но видел, как Шанин отодвигает от стены платяной шкаф, за которым хранился карабин и коробки с патронами. «Вставай», – заорал он.

Барбер сел на кровати и услышал, как за окном, где-то совсем близко, пролаял милицейский матюгальник: «Повторяю, вы окружены, всякое сопротивление бесполезно. Нам известно, что в доме находится вооруженные террористы. В случае невыполнения наших требований, вы будете уничтожены. Выходите из дома через крыльцо по одному. С поднятыми руками. Вынуть из автоматов магазины. Оружие держать над головой». Наступила тишина, но птицы больше не пели, а солнце утонуло в тяжелой грозовой туче. Барбер сидел на высокой железной кровати, свесив вниз ноги, он не понимал, что тут творится, откуда взялась милиция, и какие террористы скрываются в этом чертовом курятнике.

Металлический голос из матюгальника завел ту же пластинку, но Шанин уже подскочил к окну, высадил раму ударом приклада. «Не стреляй, – проорал Барбер. – Брось карабин. Брось его». Но было поздно, Шанин не слушал, трижды выстрелил. Видимо, бил он зряче, в цель. Кто-то вскрикнул, послышался треск забора, видно машина, за которой укрывались опера, заехала на участок. И тут грянули первые ответные выстрелы. Барбер успел упасть с кровати на пол, распластался на холодных досках.

Автоматные очереди, ударили сразу с нескольких точек. Пули сбили с потолка люстру, вырвали дверцы шкафа. Барбер, ухватив стол за ножки, опрокинул его на пол, столешницей к окну. Но это была никудышная защита. Шанин вжался в простенок между окнами, ожидая, когда стрельба прекратится, и он сможет ответить. Выбрав момент, дважды пальнул из карабина. Кажется, на этот его задели, кровь сочилась из простреленного бока, стекала по бедру. Пальба возобновилась с новой силой. Пули разнесли переплет окна. Шкаф развалился надвое, зеркало на стене взорвалось, как граната, острые осколки хлестнули Барбера по спине и шее, что-то воткнулось в веко правого глаза, больно, будто оса ужалила. «Не стреляйте, – кричал Барбер. – Прекратите. Не стреляйте». Его голос тонул в треске автоматных очередей.

Единственный, кто мог спастись в этой мясорубке, это Вадим Соловьев. Он спал в мансарде, оттуда можно выбраться через окно на крышу, перелезть на сенной сарай, а там задами драпануть, куда глаза глядят. Но по неопытности Соловьев сделал самое глупое из того, что можно было сделать. По лестнице он стал спускаться на первый этаж, чтобы выяснить из-за чего понаехали менты и что, собственно, они хотят. Когда Соловьев, пригнувшись, сбегал по последнему второму пролету лестницы, автоматная очередь ударила его по ногам, молодой человек кувырком полетел вниз. И на лету поймал еще пяток пуль. Минут десять он лежал под лестницей и дышал, ждал, что кровотечение горлом успокоится. Барбер подполз к нему, и замер, не зная, чем тут можно помочь.

«Больно», – сказал Соловьев. «Потерпи, скоро станет легче, – соврал Барбер. – Кончат стрелять, и я тебя перевяжу». Соловьев смотрел в потолок. «С тобой было лучше, – прошептал он. – Лучше, чем там... В моей тухлой конторе. Мы хорошо повеселились, правда?» Он не договорил, дыхание превратилось в предсмертный хрип. Барбер неподвижно лежал на полу, голым телом чувствуя, как под ним растекается теплая кровь Соловьева. Должен быть какой-то выход. Но выхода не было. Если залезть в погреб, не оставишь себе шанса. Когда менты войдут в дом, туда без долгих разговоров бросят пару гранат. И на том остановка. Все окна избы простреливаются, по лестнице вверх не подняться. Значит, остается лежать, как лежал, и ждать смерти.

Шанина зацепила еще одна пуля, окровавленный с подбородка до самых ступней, он, пошатываясь, стоял в простенке. До последнего надеялся забрать с собой на тот свет еще хоть одного мента. Когда стрельба стихла, он высунулся в окно и, не успев нажать на спусковой крючок, получил две пули. В сердце и в левый глаз. Карабин выпал из рук. Шанин рухнул на пол с такой силой, что разломанные пулями лестничные перила совсем отвалились. Минуты две стояла тишина. Затем стал надрываться матюгальник. Барбер лежал и думал, что менты получили приказ не брать их живыми. Умирать не хотелось, но иначе, видно, нельзя.

Через четверть часа собровцы в бронежилетах и касках, вломились в дом. Барбера, залитого кровью, неподвижно лежавшего на полу, приняли за жмурика. Позже разобрались, что к чему, но убивать не стали. Позволили умыться, надеть рубашку и штаны. В погребе под грудой проросшей прошлогодней картошки опера нашли семь килограммов тротила в фабричной упаковке, а в спальне под кроватью десять грамм наркоты в пакетике, завернутом в женский подследник. Откуда в доме взялось все это дерьмо, Барбер не знал и по сей день.

* * *

Как выяснилось позже, Шанин насмерть прихлопнул одного мента, двух серьезно ранил. Отвечать за все придется Барберу. Суд состоялся через семь месяцев. Главным свидетелем обвинения выступал Штопор и та некрасивая расплывшаяся баба с базедовой болезнью, что выла в ванной комнате, пока ей не заткнули пасть грязными носками. Оказалось, что женщина вовсе не мать и не домработница, а законная супруга пострадавшего.

Штопор рассказал, что Барбер и покойный Шанин, вышли на него по наколке дружкой уголовников, узнавших, что потерпевший имеет кое-какие накопления в валюте. Подсудимый изощренно истязал его в течение нескольких часов, спустил кожу со спины, избив рояльной струной, воткнули в ляжку гвоздь, а также пытался продырявить ухо заточкой. Во время этой экзекуции преступники общались между собой, вели весьма откровенную, даже непринужденную беседу, из которой Штопор понял, что они готовят террористический акт, оплаченный одной из этнических преступных группировок. Хотят взорвать машину, начиненную взрывчаткой, припарковав ее рядом с одним из правительственных зданий. Барбер сидел в клетке на жесткой скамье и равнодушно слушал этот лепет.

В показания Штопор путался, блеял что-то совершенно невразумительное, даже не смог толком объяснить, каким образом безработный иждивенец смог отложить на черный день тридцать тысяч долларов. Его супруга, пуча на судью круглые, как пуговицы, глаза, врала складнее. Она полностью подтвердила показания мужа, дескать, я, запертая в ванне, внимательно слушала все, что говорили изуверы, истязавшие моего дорогого Максима. Они действительно готовили террористический акт, но точно не сообщили, кого или что собираются взорвать. Только чудом в ту страшную ночь она и супруг остались живых. Бандиты испугались то ли громких голосов на лестнице, то ли милицейских сирен за окном, забрав деньги, быстро ретировались и не привели в исполнение смертный приговор, который они наверняка вынесли супругам Штопперам.

Барбер хотел крикнуть Штопору из своей клетки, что они еще встретятся, и это свидание состоится раньше, чем кончится тюремный срок. Гораздо раньше. Но Барбер промолчал. Пусть будущая встреча станет для этого ублюдка приятным сюрпризом.

Еще выступали взрывотехники, криминалисты, даже опера, обнаружившие торил в подвале талдомского дома. Взрывчатка и наркотики, это своим порядком. Тут можно спорить, а можно молчать, потому что не это главное. Барбер знал, что при штурме дома одного мента подстрелили насмерть, двух тяжело ранили. И отвечать за эту смерть придется ему, потому повесить труп больше не на кого. Слушанья растянулись на месяц, Барбер не признался ни в чем. Когда он получил последнее слово, то говорил с таким жаром и настойчивым убеждением в своей невиновности, что многие женщины в зале плакали. Версию следствия об организации террористического акта суд счел недоказанной, хотя прокурорским работникам до икоты хотелось разрекламировать в газетах свою очередную громкую победу над террором. Однако суд поддержал другие статьи обвинения, в частности, убийство офицера милиции при отягчающих обстоятельствах, хранение наркотиков, взрывчатки и огнестрельного оружия.

Барбер получил одиннадцать лет строгача и укатил в казенном вагоне сначала в пересыльную тюрьму, а затем в колонию под Иркутском.

* * *

После полудня Мальгин завернул в кафе «Закарпатские узоры», чтобы встретиться со своим платным осведомителем подполковником милиции Проскуриным. Объемистый конверт, завернутый в газету, как и в прошлый раз, лежал на краю стола. Проскурин, недавно бросивший курить, боролся с навязчивым желанием из последних сил. Проявляя неслыханную твердость воли, он налегал на мороженое, чтобы заглушить соблазн плюнуть на все советы медиков и, сунув в рот сигарету, затянуться табачным дымом глубоко и сладко, до головокружения. Недобро из-под нахмуренных бровей он глянул на Мальгина и сказал:

– В последнее время тебя не колышут живые люди. Ты проявляешь интерес только к мертвякам. Самое главное, все, кто тебя интересует, умерли насильственной смертью.

– Что ты хочешь сказать?

– Это подозрительно.

Мальгин хотел спросить собеседника: а торговать служебной информацией, это как, не подозрительно? За эти дела что, премию выписывают и вешают карточку на доску почета? Но промолчал. Ссориться из-за пустякового замечания не хотелось. Проскурина можно понять, подполковник бросил курить и теперь подолгу пребывает в ужасном подавленном настроении, будто накануне похоронил всех близких родственников. И мысли у него все набок...

– Правда? – спросил Мальгин. – Я как-то об этом не подумал. Кстати, я просил информацию не только на покойного Леонида Трубина, но и на Ольгу Антонову. Она, надеюсь, жива?

– Пока жива, – мрачно кивнул Проскурин. – Но панихиду уже можно заказывать. По всем приметам выходит: если ты запрашиваешь информацию на человека, недолго ему остается по земле ходить. Так-то.

– Сколько с меня? – Мальгину показалось, что подполковник что-то недоговаривает. Но задавать лишние вопросы в общественном месте – это против правил.

– Как обычно.

Мальгин поднялся вышел в туалет, долго стоял над рукомойником, ожидая, когда останется в помещении один. Он спрятал деньги за тумбочку, в которой хранил свои щетки и гуталин чистильщик обуви, и, вернувшись в зал, небрежно смахнул в свою сумку газету с конвертом. Поплутав в лабиринтах старых переулков, Мальгин вышел к скверу, расположенному через дорогу от института Склифосовского. Припекало солнце, по Садовому кольцу ползли потоки машин, Мальгин устроился на пустой скамейке и, вытащив из конверта листки, стал читать текст, распечатанный на серой дешевой бумаге.

Итак, Леонид Трубин по кличке Трубка. Не женат, детей не имеет, в юности занимался легкой атлетикой и восточными единоборствами. Наркотики и водку презирает. Вспыльчив, неуравновешен. Уголовников старой школы называет синяками. Позапрошлой ночью пострадавший был доставлен в одну из городских клинических больниц. Люди, которые его привезли, оставили тело возле приемного покоя, нажали кнопку звонка и, дождавшись, когда вышел дежурный фельдшер, скрылись на темном джипе. Однако помощь Трубину уже не требовалась, он скончался по дороге в больницу или на том самом месте, где получил травму, не совместимую с жизнью. По заключению судебного медика, смерть наступила в результате удара тупым предметом, повлекшим перелом затылочной кости.

Следствие склоняется к той версии, что с Трубиным произошел несчастный случай. Темной дождливой ночью он, поскользнувшись на мокром асфальте, упал на улице и ударился головой о бордюрный камень. Мальгин на минуту прервал чтение. Удивительно, судебный эксперт, проводивший вскрытие, почему-то не заметил синяков и ссадин на физиономии покойного. Впрочем, удивляться нечему. Ментам не хочется возбуждать дело и возиться с этим жмуриком, разыскивая его убийц. Потому что погиб не добропорядочный гражданин, честный налогоплательщик, а отмороженный уголовник, трижды судимый за грабежи.

К организованным преступным группировкам Трубин не принадлежал. Привлекал к своим делам помощников из молодежи, как правило, наркоманов, которые за дозу героина готовы были переломать руки и ноги отцу родному. Последний раз отбывал четырехлетний срок в колонии номер такой-то под Иркутском и был досрочно освобожден по амнистии в середине февраля текущего года. Горящая сигарета повисла на губе, столбик пепла упал на брюки и рассыпался. Мальгин решил, что мир не просто тесен, он очень тесен. Колония под Иркутском... Та самая ИТК, где парился Барбер. Интересно, тут есть о чем подумать.

Последние абзацы Мальгин дочитал без особого интереса. После освобождения из зоны, Трубка откровенно нарывался на неприятности. В первых числах августа он был задержан за драку возле кафе «Резеда». Трубке не понравилось, что автолюбитель, приехавший в кафе вместе с девушкой, припарковал свою машину слишком близко от того месте, где он стоял. Хулиган разбил фару девятки каблуком ботинка, вытащил водителя из салона и несколько раз ударил его по лицу, нанеся повреждения средней тяжести. На счастье, мимо проезжала патрульная милицейская машина. И мотать бы Трубке новый срок, но пострадавший на следующий день забрал заявление из милиции, заявив, что сам во всем виноват, по неосторожности чуть не наехал на пешехода, даже попросил прощения у своего обидчика. Ясно, получил хорошие бабки от друзей Трубина. Бабки, на которые можно и машину отремонтировать и девушку отвезти не в какую-то затрапезную «Резеду», а в настоящий крутой кабак, где шампанское не разбавляют водой из-под крана.

Мальгин вытащил мобильник, набрал рабочий телефон Елисеева. Голос начальника звучал глухо и тоскливо.

– Дела так себе, – сказал Елисеев. – Но мы держимся. Где ты сейчас?

– Гуляю по городу. У меня есть новости. Готов приехать и обсудить их хоть сейчас.

– Сейчас? – неожиданное предложение поставило Елисеева в тупик. – Говоришь, прямо сейчас? Нет, к сожалению, не могу... Подвернулось одно важное дело, встреча с нужным человеком.

Странный ответ. И разговор странный. Елисеев, который совсем недавно жаждал крови убийц своего брата, теперь ссылается на какие-то важные дела. Разве есть дело важнее этого? Елисеев тяжело дышал в трубку.

– Ты живешь на моей квартире? – наконец спросил он.

– Жил до сегодняшнего утра. И съехал.

– Почему? Там тебе не понравилось?

– Все пропитано женскими духами и еще какой-то ерундой. Не люблю такие запахи. По мне так лучше пусть грязными портянками воняет, чем так.

– Где тебя можно найти?

– Не хочу об этом по телефону, – поморщился Мальгин. – Я ведь пользуюсь твоим мобильником. Просто позвони мне, когда освободишься, и мы встретимся.

– Отлично. Договорились.

Кажется, Елисеев очень обрадовался тому, что короткий разговор закончился. Мальгин дал отбой, а затем набрал телефон бывшей жены.

– Это я, – сказал он. – Ты проснулась?

– Почти.

– Есть новости?

– Смотря что ты считаешь новостями, – уклончиво ответила Настя.

– Я хочу узнать, приходил ли кто-то за тем пакетом, что я оставил в баре.

– Не приходил. Приходила. Особа женского пола.

– Такая платиновая блондинка лет двадцати пяти?

– Платиновая блондинка с немытой шеей, – усмехнулась бывшая жена. – Но ей не двадцать пять, а сороковник или около того. Она просто косит под молодуху, чтобы тебе понравиться. Кстати, хочу сказать одну вещь. У тебя совершенно испортился вкус. В прежние времена на такую бабец ты даже не посмотрел бы, а теперь... Господи, как низко ты опустился. Даже ниже, чем я думала.

– Я никуда не опускался, – ответил Мальгин. – Эту женщину я видел один раз в жизни. И она грозилась позвать каких-то амбалов, чтобы переломать мне ноги и спустить с лестницы. Вот и все наши отношения. А как там дочь, как Ленка?

– Не строй из себя заботливого отца. И не забывай об алиментах.

Запикали гудки отбоя. Видимо, Настя еще не выспалась после ночной смены и поэтому не успела настроиться на нормальный разговор. Мальгин посмотрел на часы и решил, что сейчас, под вечер, не самое удобное время, чтобы нагрянуть в гости к Антоновой, той самой девушке, что лежала в клинике пластической хирургии вместе с Барбером. Это дело хорошо бы провернуть завтра, в выходной день. А пока нужно изучить материалы на эту девицу и ее семью.