Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Андрей Белый

 
Поля моей скудной земли
Вон там преисполнены скорби.
Холмами пространства вдали
Изгорби, равнина, изгорби!
 
 
Косматый, далекий дымок.
Косматые в далях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.
Просторов простертая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия, куда мне бежать
От голода, мора и пьянства?
 
 
От голода, холода тут
И мерли, и мрут миллионы.
Покойников ждали и ждут
Пологие скорбные склоны.
 
 
Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.
 

1908

Серебряный Колодезь

В.П. Свентицкому

 
Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;
 
 
И в раздолье, на воле – неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля —
Посылает нам крик: «Умирай —
 
 
Как и все умирают…» Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: —
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слез.
 
 
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой —
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
 

1908

Москва

Деревня

 
Прогуляй со мною лето:
Я тебе, дружок,
Канареечного цвета
Заколю платок.
 
 
Коль отдашь тугие косы
Мне на ночь одну, —
Сапожки на ноги босы
Сам я натяну.
 
 
Коли нонче за целковый
Груди заголишь, —
Под завесою шелковой
Ночь со мной поспишь, —
 
 
Так ужо из крепких бревен
Сколочу наш дом,
Так ужо с села поповен
В гости призовем.
 
 
Ты сумей меня растрогать:
Я – купец богат —
Сею лен, скупаю деготь
И смолю канат.
 
 
Борода моя – лопата,
Волосата грудь.
Не гоняюсь за богатой:
Ты моею будь.
Плачет девка, ручки сложит:
«Не томи меня».
Без него прожить не может
Ни едина дня.
 
 
Он – высокий, чернобровый,
Статный паренек,
За целковый ей ковровый
Подарил платок.
 

1908

Серебряный Колодезь

Сергею Соловьеву

 
Ряд соломой крытых хижин
Встал со всех сторон.
Под одною, неподвижен,
Притаился он.
 
 
Над сквозным зеленым роем
Лепет льющих лоз.
Вьет и моет дымным зноем
Рой сквозных стрекоз.
 
 
Средь горшков, помой, корытец
Роет землю хряк[3]3
  Боров.


[Закрыть].
Уж алеет алый ситец
Там в дверной косяк.
 
 
Рдеет россыпь кос размытых,
Позументов блеск,
Бирюзовых глаз, несытых,
Бирюзовый всплеск.
 
 
Средь развешанных лохмотьев
Топчут ноги грязь.
Горсть провеянных хоботьев
Сыплет в коновязь.
 
 
Груди матовым опалом
Дышат из монист.
Под плетнем – навесцем малым
Молодецкий свист.
 
 
Тает трепет слов медовых
В трепетных устах —
В бледно-розовых, в вишневых,
В сладких лепестках.
 
 
Под соломенный навесец
Листья льет лоза;
И подъемлет тонкий месяц
Неба бирюза.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Выглянут лихие очи
Из-под камня; вновь
Выглянет грозней, жесточе
Сдвинутая бровь.
 
 
И целует, и милует
Девку паренек.
На лужок летит и дует, —
Дышит: ветерок,
 
 
Стелет травные атласы.
Не отходит прочь
Старичище седовласый:
«Сердце, не морочь!»
 
 
Парень девичий упругий
Обнимает стан.
Перешукнется в испуге
С лебедой бурьян.
 
 
Выглянут лихие очи
Из-под камня; вновь
Выглянет грозней, жесточе
Сдвинутая бровь.
 
 
Задымят сырые росы
Над сырой травой.
Заплетает девка в косы
Цветик полевой.
 
 
Парень девичий упругий
Оплетает стан.
Перешукнется в испуге
С лебедой бурьян.
 
 
Отуманен, в сердце ранен,
Стар отходит прочь,
Пал на камень бездыханен:
«Ты пролейся, ночь!
 
 
Борода моя – лопата;
Стар купчина я.
Всё – мое: сребро и злато.
Люба – не моя!
 
 
И богатство мне – порука ль?»
Ветр летит с реки;
А вокруг танцует куколь,
Плещут васильки.
 
 
Тяжело дыша от зноя,
Сел в густую рожь:
«Отточу-точу ужо я, —
Отточу я нож».
 
 
Задымят сырые росы
Над сырой травой.
Заплетает девка в косы
Цветик полевой: —
Улыбнется, рассмеется.
Жаворонок – там —
Как взовьется, изольется
Песнью к небесам.
 
 
Знойный ток и жжет, и жарит.
Парит: быть грозе.
Тучей встав, она ударит
Молньей в бирюзе.
 
 
Светоч бешено багровый
Грохнет, тучи взрыв: —
С кручи куст многовенцовый
Хряснет под обрыв.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Вот прошел леса и долы.
Подо мной откос.
На реке огонь веселый
Блещет с дальних кос.
 
 
В зеленях меж гнезд и норок
Протоптал я стезь.
Берегись ты, лютый ворог,
Берегись, я – здесь.
 
 
Близок час: падешь в крови ты
На груди земли,
Здесь падешь, ножом пробитый.
(Ай, люли-люли!)
 
 
Ты не бейся, сердце-знахарь.
(Ай, люли-люли!)
За сохой плетется пахарь
Там вдали, вдали.
Отнесу тебя, сердешный,
В прибережный ров.
Будут дни: смиренный, грешный,
Поплетусь в Саров.
 
 
День пройдет: вечор на воле!
Лягу под лопух.
Не усну от горькой боли
Да от черных мух.
 

1906

Москва

 
Паренек плетется в волость
На исходе дня.
На лице его веселость.
Перед ним – поля.
 
 
Он надвинул разудало
Шапку набекрень.
На дорогу тень упала: —
Встал корявый пень.
 
 
Паренек, сверни с дороги, —
Паренек, сверни!
Ближе черные отроги,
Буераки, пни.
 
 
Где-то там тоскливый чибис
Пролетает в высь.
Миловались вы, любились
С девкою надысь —
 
 
В колокольчиках, в лиловых,
Грудь к груди прижав,
Средь медвяных, средь медовых,
Средь шелковых трав.
Что ж ты вдруг поник тоскливо,
Будто чуя смерть?
Одиноко плещет ива
В голубую твердь.
 
 
Вечер ближе. Солнце ниже.
В облаках – огни.
Паренек, сверни – сверни же,
Паренек, сверни!
 

1908

Суйда

 
Здравствуй, брат! За око око.
Вспомни: кровь за кровь.
Мы одни. Жилье далеко.
Ей, не прекословь!
 
 
Как над этой над лужайкой
Кровь пролью твою…
Забавляюсь балалайкой,
Песенки пою.
 
 
Веселей ходите, ноги,
Лейся, говор струн!
Где-то там – в пологом логе —
Фыркает табун.
 
 
Где-то там – на скате – тройка
В отходящий день
Колокольцем всхлипнет бойко:
Тень-терень-терень!..
 
 
Протеренькай, протеренькай
Прямо на закат!
Покалякаем маленько
Мы с тобою, брат.
Отстегни-ка ворот пестрый:
К делу – что там ждать!
И всадил я ножик вострый
В грудь по рукоять.
 
 
Красною струею прыснул
Красной крови ток.
Ножик хряснул, ножик свистнул
В грудь, в живот и в бок.
 
 
Покрывая хрип проклятий,
В бархатную новь
Из-под красной рукояти
Пеной свищет кровь.
 
 
Осыпаясь прахом, склоны
Тихо шелестят;
Галки, вороны, вороны
Стаей налетят.
 
 
Неподвижные, как стекла,
Очи расклюют.
Там – вдали, над нивой блеклой,
Там – вдали: поют.
 
 
С богом, в путь! Прости навеки!
Ну, не обессудь.
Я бегу, смеживши веки.
Ветер свищет в грудь.
 
 
К ясным девкам, к верным любам
Не придет авось, —
Как его стальным я зубом
Просадил насквозь.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Ноет грудь в тоске неясной.
Путь далек, далек.
Я приду с зарею красной
В тихий уголок.
 
 
Девкам в платьицах узорных
Песнь сыграю я.
Вот на соснах – соснах черных —
Пляшет тень моя.
 
 
Как ты бьешься, как ты стонешь
Вижу, слышу я.
Скоро, друг сердечный, сгонишь
Стаю воронья.
 
 
Веют ветры. Никнут травки.
Петухи кричат.
Через лес, через канавки —
Прямо на закат.
 
 
Ей, быстрей! И в душном дыме
Вижу – городок.
Переулками кривыми
Прямо в кабачок.
 

1906

Москва

 
Руки в боки: ей, лебедки,
Вам плясать пора.
Наливай в стакан мне водки —
Приголубь, сестра!
Где-то там рыдает звуком,
Где-то там – орган.
Подавай селедку с луком,
Расшнуруй свой стан.
Ты не бойся – не израню:
Дай себя обнять.
Мы пойдем с тобою в баню
Малость поиграть.
 
 
За целковым я целковый
В час один спущу,
Как в семейный, как в рублевый
Номер затащу.
 
 
Ты, чтоб не было обмана,
Оголись, дружок.
В шайку медную из крана
Брызнет кипяток.
 
 
За мое сребро и злато
Мне не прекословь: —
На груди моей косматой
Смой мочалом кровь.
 
 
Растрепи ты веник колок,
Кипяток размыль.
Искусает едкий щелок,
Смоет кровь и пыль.
 
 
Обливай кипящим пылом.
Начисто скреби
Спину, грудь казанским мылом:
Полюби – люби!
 
 
Я девчоночку другую —
Не тебя – люблю,
Но обновку дорогую
Для тебя куплю.
 
 
Хошь я черный вор-мерзавец, —
Об заклад побьюсь,
Что на вас, моих красавиц,
В ночь раскошелюсь.
 
 
Ей, откуда, ей – узнай-ка,
Заявился я?
Трынды-трынды, балалайка,
Трыкалка моя!
 
 
По крутым речным излукам
Пролетит туман…
Где-то там рыдает звуком —
Где-то там – орган.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Ходят плечи, ходят трясом,
Стонет в ночь она, —
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
 
 
«Ты померкни, свет постылый,—
В вечный темень сгинь!
Нет, не встанет из могилы
Сокол мой: аминь!
 
 
Как проходят дни за днями.
Палец жжет кольцо».
Мухи черными роями
Плещут ей в лицо.
 
 
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
Ходят плечи, ходят трясом, —
Стонет в ночь она.
 
 
Стар садится под оконцем
Любу обнимать:
«Задарю тебя червонцем, —
Дай с тобой поспать!»
 
 
Но в оправе серебрёной
Стукнул грозен перст.
«Сгинь», – и молоньей зеленой
Небосвод отверст.
 
 
«Ты, обитель, богомольца
В скит принять сумей!»
Но, взвивая блеском кольца,
Прыщет в небо змей.
 

1907

Москва

 
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню – нет.
 
 
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
 
 
Как там столб дубовый нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
 
 
Все не верю – не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, – шаги у двери;
Заскрипел замок.
 
 
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
 
 
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
 
 
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
 
 
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
 
 
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
 
 
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей, не прекословь!»
 
 
Под ногой – сухие корни,
А под носом – смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
 
 
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Руки рвут раскрытый ворот,
Через строй солдат
Что глядишь в полдневный город,
Отходящий брат?
 
 
В высь стреляют бриллиантом
Там церквей кресты.
Там кутил когда-то франтом
С ней в трахтире ты.
 
 
Черные, густые клубы
К вольным небесам
Фабрик каменные трубы
Изрыгают там.
 
 
Там несется издалека,
Как в былые дни —
«Распрямись ты, рожь высока,
Тайну сохрани».
 
 
Вольный ветр гудит с востока.
Ты и нем, и глух.
Изумрудом плещут в око
Злые горсти мух.
 

1908

Серебряный Колодезь

Паутина

 
Там мне кричат издалека,
Что нос мой – длинный, взор – суровый,
Что я похож на паука
И страшен мой костыль дубовый,
Что мне не избежать судьбы,
Что злость в моем потухшем взгляде,
Что безобразные горбы
Торчат и спереди, и сзади…
Так глухо надо мной в дупло
Постукивает дятел пестрый…
Глаза – как ночь; как воск – чело;
На сердце – яд отравы острый;
Угрозою кривится рот;
В ресницах стекленеют слезы…
 
 
С зарей проносится и гнет
Едва зеленые березы
Едва запевший ветерок
И кружится на перекрестках,
И плещется там мотылек
На кружевных, сребристых блестках
В косматых лапах паука;
Моя дрожащая рука
Протянется и рвет тенета…
В душе – весенняя тоска:
Душа припоминает что-то.
 
 
Подглядываю в мягких мхах,
Весь в лиственном, в прозрачном пухе,
Ребенок в голубых цветах
Там крылья обрывает мухе, —
И тянется к нему костыль,
И вскрикивает он невольно,
И в зацветающую пыль
Спасается – мне стыдно, больно: —
Спасается, в кулак свистя,
И забирается в валежник.
 
 
Я вновь один. Срываю я
Мой нежный, голубой подснежник, —
 
 
А вслед летят издалека
Трусливые и злые речи,
Что я похож на паука
И что костыль мне вздернул плечи,
Что тихая моя жена,
Потупившись, им рассказала,
Когда над цветником она,
Безропотная, умирала,
Как в мраке неживом, ночном
Над старым мужем – пауком —
Там плакала в опочивальне,
Как изнывала день за днем,
Как становилась всё печальней; —
Как безобразные горбы
С ней на постель ложились рядом,
Как, не снеся своей судьбы,
Утаивала склянку с ядом,
И вот…
 
 
Так медленно бреду.
Трещат и пикают стрекозы
Хрустальные – там, на пруду.
В ресницах стекленеют слезы;
Душа потрясена моя.
Похрустывает в ночь валежник.
 
 
Я вновь один. Срываю я
Цветок единственный, подснежник.
 

1908

Москва

 
Одна сижу меж вешних верб.
Грустна, бледна: сижу в кручине.
Над головой снеговый серп
Повис, грустя, в пустыне синей.
 
 
А были дни: далекий друг,
В заросшем парке мы бродили.
Молчал: но пальцы нежных рук,
Дрожа, сжимали стебли лилий.
 
 
Молчали мы. На склоне дня
Рыдал рояль в старинном доме.
На склоне дня ты вел меня,
Отдавшись ласковой истоме,
 
 
В зеленоватый полусвет
Прозрачно зыблемых акаций,
Где на дорожке силуэт
Обозначался белых граций.
 
 
Теней неверная игра
Под ним пестрила цоколь твердый.
В бассейны ленты серебра
Бросали мраморные морды.
 
 
Как снег бледна, меж тонких верб
Одна сижу. Брожу в кручине.
Одна гляжу, как вешний серп
Летит, блестит в пустыне синей.
 

Март 1905

Москва

 
Чего мне, одинокой, ждать?
От радостей душа отвыкла…
И бледная старушка мать
В воздушном капоре поникла, —
У вырезанных в синь листов
Завившегося винограда…
Поскрипывающих шагов
Из глубины немого сада
 
 
Шуршание: в тени аллей
Урод на костылях, с горбами,
У задрожавших тополей,
Переливающих листами,
 
 
Подсматривает всё за мной,
Хихикает там незаметно…
Я руки к выси ледяной
Заламываю безответно.
 

1906

Москва

 
Нет, буду жить – и буду пить
Весны благоуханной запах.
Пусть надо мной, где блещет нить,
Звенит комар в паучьих лапах.
Пусть на войне и стон, и крик,
 
 
И дым пороховой – пусть едок: —
Зажгу позеленевший лик
В лучах, блеснувших напоследок.
Пусть веточка росой блеснет;
Из-под нее, горя невнятно,
Пусть на меня заря прольет
Жемчужно-розовые пятна…
Один. Склонился на костыль.
И страстного лобзанья просит
Душа моя…
 
 
И ветер пыль
В холодное пространство бросит, —
В лазуревых просторах носит.
И вижу: —
Ты бежишь в цветах
Под мраморною, старой аркой
В пурпуровых своих шелках
И в шляпе с кисеею яркой.
Ты вот: застенчиво мила,
Склоняешься в мой лед и холод;
Ты не невестой мне цвела:
Жених твой и красив, и молод.
Дитя, о улыбнись, – дитя!
Вот рук – благоуханных лилий —
Браслеты бледные, – блестя,
Снопы лучей озолотили.
Но урони, смеясь сквозь боль,
Туда, где облака-скитальцы, —
Ну, урони желтофиоль
В мои трясущиеся пальцы!
Ты вскрикиваешь, шепчешь мне:
«Там, где ветвей скрестились дуги,
Смотри, – крестовик в вышине
Повис на серебристом круге…»
Смеешься, убегаешь вдаль;
Там улыбнулась в дали вольной.
 
 
Бежишь – а мне чего-то жаль.
Ушла – а мне так больно, больно…
 
 
Так в бирюзовую эмаль
Над старой, озлащенной башней
Касатка малая взлетит —
И заюлит, и завизжит,
Не помня о грозе вчерашней;
За ней другая – и смотри:
За ней, повизгивая окол,
В лучах пурпуровой зари
 
 
Над глянцем колокольных стекол —
Вся черная ее семья…
 
 
Грызет меня тоска моя.
И мне кричат издалека, —
Из зарослей сырой осоки,
Что я похож на паука:
Прислушиваюсь… Смех далекий,
Потрескиванье огонька…
Приглядываюсь… Спит река…
В туманах – берегов излучья…
 
 
Туда грозит моя рука,
Сухая, мертвая… паучья…
 
 
Иду я в поле за плетень.
Рожь тюкает перепелами;
Пред изумленными очами
Свивается дневная сень.
И разольется над лугами
В ночь умножаемая тень —
Там отверзаемыми мглами,
Испепеляющими день.
 
 
И над обрывами откоса,
И над прибрежною косой
Попыхивает папироса,
Гремит и плачет колесо.
И зеленеющее просо
Разволновалось полосой…
Невыразимого вопроса —
Проникновение во всё…
Не мирового ль там хаоса
Забормотало колесо?
 

1908

Москва

 
Она и мать. Молчат – сидят
Среди алеющих азалий.
В небес темнеющих глядят
Мглу ниспадающей эмали.
«Ты милого, – склонив чепец,
Прошамкала ей мать, – забудешь,
А этот будет, как отец:
Не с костылями век пробудешь».
 
 
Над ними мраморный амур.
У ног – ручной, пуховый кролик.
Льет ярко-рдяный абажур
Свой ярко-рдяный свет на столик.
 
 
Пьет чай и разрезает торт,
Закутываясь в мех свой лисий;
Взор над верандою простер
В зари порфировые выси.
 
 
Там тяжкий месяца коралл
Зловещий вечер к долам клонит.
Там в озера литой металл
Темноты тусклые уронит; —
 
 
Тускнеющая дымом ночь
Там тусклые колеблет воды: —
Там – сумерками кроет дочь,
Лишенную навек свободы.
 

1908

Серебряный Колодезь

 
Меж вешних камышей и верб
Отражена ее кручина.
Чуть прозиявший, белый серп
Летит лазурною пустыней —
В просветах заревых огней
Сквозь полосы далеких ливней.
 
 
Урод склоняется над ней.
И всё видней ей и противней
Напудренный, прыщавый нос,
Подтянутые, злые губы,
Угарный запах папирос,
И голос шамкающий, грубый,
И лоб недобрый, восковой,
И галстук ярко огневой;
И видит: —
где зеленый сук
Цветами розовыми машет
Под ветром, – лапами паук
На паутинных нитях пляшет;
Слетает с легкой быстротой,
Качается, – и вновь слетает,
И нитью бледно-золотой
Качается, а нить блистает:
Слетел, и на цветок с цветка
 
 
Ползет по росянистым кочкам.
И падает ее рука
С атласным кружевным платочком;
Платочек кружевной дрожит
На розовых ее коленях;
Беспомощно она сидит
В лиловых, в ласковых сиренях.
 
 
Качается над нею нос,
Чернеются гнилые зубы;
Угарной гарью папирос
Растянутые дышат губы;
Взгляд оскорбительный и злой
Впивается холодной мглой,
И голос раздается грубый:
«Любовницей моею будь!»
Горбатится в вечернем свете
В крахмал затянутая грудь
В тяжелом, клетчатом жилете.
 
 
Вот над сафьянным башмачком
В лиловые кусты сирени
Горбатым клетчатым комком
Срывается он на колени.
Она сбегает под откос;
Безумие в стеклянном взгляде…
Стеклянные рои стрекоз
Летят в лазуревые глади.
 
 
На умирающей заре
Упала (тяжко ей и дурно)
В сырой росе, как серебре,
Над беломраморною урной.
 
 
Уж в черной, лаковой карете
Уехал он…
В чепце зеленом,
В колеблемом, в неверном свете,
Держа флакон с одеколоном,
Старушка мать над ней сидит,
Вся в кружевах, – молчит и плачет.
 
 
То канет в дым, то заблестит
Снеговый серп; и задымит
Туманами ночная даль;
Извечная висит печаль;
 
 
И чибис в полунощи плачет…
 

1906

Москва

 
Мы ждем. Ее всё нет, все нет…
Уставившись на паперть храма
В свой черепаховый лорнет,
Какая-то сказала дама.
 
 
Завистливо: «Si jeune… Quelle ange…»[4]4
  Такая молодая… Какой ангел… (фр.).


[Закрыть]
Гляжу – туманится в вуалях:
Расправила свой флер д’оранж, —
И взором затерялась в далях.
Уж регент, руки вверх воздев,
К мерцающим, златым иконам,
Над клиросом оцепенев,
Стоит с запевшим камертоном.
 
 
Уже златит иконостас
Вечеровая багряница.
Вокруг уставились на нас
Соболезнующие лица.
 
 
Блеск золотых ее колец…
Рыдание сдавило горло
Ее, лишь свадебный венец
Рука холодная простерла.
 
 
Соединив нам руки, поп
Вкруг аналоя грустно водит,
А шафер, обтирая лоб,
Почтительно за шлейфом ходит.
 
 
Стою я, умилен, склонен,
Обмахиваясь «Chapeau claque’oм»[5]5
  Складная шляпа, цилиндр на пружинах (фр.).


[Закрыть].
Осыпала толпа княжон
Нас лилиями, мятой, маком.
 
 
Я принял, разгасясь в углу,
Хоть и не без предубежденья,
Напечатленный поцелуй —
Холодный поцелуй презренья.
 
 
Между подругами прошла
Со снисходительным поклоном.
Пусть в вышине колокола
Нерадостным вещают звоном, —
 
 
Она моя, моя, моя…
Она сквозь слезы улыбнулась.
Мы вышли… Ласточек семья
Над папертью, визжа, метнулась.
Мальчишки, убегая вдаль,
Со смеху прыснули невольно.
Смеюсь, – а мне чего-то жаль.
Молчит, – а ей так больно, больно.
 
 
А колокольные кресты
Сквозь зеленеющие ели
С непобедимой высоты
На небесах заогневели.
 
 
Слепительно в мои глаза
Кидается сухое лето;
И собирается гроза,
Лениво громыхая где-то.
 

1905–1908

Серебряный Колодезь

 
Глядят – невеста и жених
Из подвенечной паутины,
Прохаживаясь вдоль куртины,
Колеблемой зефиром; их —
 
 
Большой серебряный дельфин,
Плюющийся зеркальным блеском,
Из пурпуровых георгин
Окуривает водным блеском.
 
 
Медлительно струит фонтан
Шушукающий в выси лепет…
Жених, охватывая стан,
Венчальную вуаль отцепит;
 
 
В дом простучали костыли;
Слетела штора, прокачавшись.
Он – в кружевной ее пыли,
К губам губами присосавшись.
Свой купол нежно-снеговой
Хаосом пепельным обрушит —
Тот облак, что над головой
Взлетающим зигзагом душит;
 
 
И вспучилась его зола
В лучей вечеровые стрелы;
И пепел серый сеет мгла,
Развеивая в воздух белый;
 
 
Чтоб неба темная эмаль
В ночи туманами окрепла, —
Там водопадом топит даль
Беззвучно рушимого пепла.
 

1908

Москва

Город

В.Ф. Ходасевичу

 
Всё спит в молчанье гулком.
За фонарем фонарь
Над Мертвым[6]6
  Переулок в Москве.


[Закрыть] переулком
Колеблет свой янтарь.
 
 
Лишь со свечою дама
Покажется в окне: —
И световая рама
Проходит на стене;
 
 
Лишь дворник встрепенется, —
И снова головой
Над тумбою уткнется
В тулуп бараний свой.
 
 
Железная ограда;
Старинный барский дом;
Белеет колоннада
Над каменным крыльцом.
 
 
Листвой своей поблеклой
Шушукнут тополя.
Луна алмазит стекла,
Прохладный свет лия.
 
 
Проходят в окнах светы: —
И выступят из мглы
Кенкэты и портреты,
И белые чехлы.
 
 
Мечтательно Полина
В ночном дезабилье
Разбитое пьянино
Терзает в полумгле.
 
 
Припоминает младость
Над нотами: «Любовь,
Мечта, весна и сладость —
Не возвратитесь вновь.
 
 
Вы где, условны встречи
И вздох: Je t’aime, Poline…»[7]7
  Я люблю тебя, Полин… (фр.).


[Закрыть]
Потрескивают свечи,
Стекает стеарин.
 
 
Старинные куранты
Зовут в ночной угар.
Развеивает банты
Атласный пеньюар.
 
 
В полуослепшем взоре
Воспоминаний дым,
Гардемарин, и море,
И невозвратный Крым.
 
 
Поездки в Дэрикоэ,
Поездки к Учан-Су…
Пенснэ лишь золотое
Трясется на носу.
 
 
Трясутся папильотки,
Колышется браслет
Напудренной красотки
Семидесяти лет.
 
 
Серебряные косы
Рассыпались в луне.
Вот тенью длинноносой
Взлетает на стене.
 
 
Рыдает сонатина
Потоком томных гамм.
Разбитое пьянино
Оскалилось – вон там.
 
 
Красы свои нагие
Закрыла на груди,
Как шелесты сухие
Прильнули к ней: «Приди, —
 
 
Я млею, фея, млею…»
Ей под ноги луна
Атласную лилею
Бросает из окна.
 
 
А он, зефира тише,
Наводит свой лорнет:
С ней в затененной нише
Танцует менуэт.
 
 
И нынче, как намедни,
У каменных перил
Проходит вдоль передней,
Ища ночных громил.
 
 
Как на дворе собаки
Там дружною гурьбой
Пролаяли, – Акакий —
Лакей ее седой,
 
 
В потертом, сером фраке,
С отвислою губой: —
В растрепанные баки
Бормочет сам с собой.
 
 
Шушукнет за портретом,
Покажется в окне: —
И рама бледным светом
Проходит на стене.
Лишь к стеклам в мраке гулком
Прильнет его свеча…
Над Мертвым переулком
Немая каланча.
 
 
Людей оповещает,
Что где-то – там – пожар, —
Медлительно взвивает
В туманы красный шар.
 

Август 1908

Суйда