Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Андрей Белый

Россия

З.Н. Гиппиус

 
Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
 
 
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать: —
 
 
Туда, на равнине горбатой, —
Где стая зеленых дубов
Волнуется купой подъятой,
В косматый свинец облаков,
 
 
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
 
 
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков, —
 
 
Туда, – где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
 

Июль 1908

Серебряный Колодезь

Г.А. Рачинскому

 
Снова в поле, обвеваем
Легким ветерком.
Злое поле жутким лаем
Всхлипнет за селом.
 
 
Плещут облаком косматым
По полям седым
Избы, роем суковатым
Изрыгая дым.
 
 
Ощетинились их спины,
Как сухая шерсть.
День и ночь струят равнины
В них седую персть.
 
 
Огоньками злых поверий
Там глядят в простор,
Как растрепанные звери
Пав на лыс-бугор.
 
 
Придавила их неволя,
Вы – глухие дни.
За бугром с пустого поля
Мечут головни,
 
 
И над дальним перелеском
Просверкает пыл:
Будто змей взлетает блеском
Искрометных крыл.
 
 
Журавель кривой подъемлет,
Словно палец, шест.
Сердце Оторопь объемлет,
Очи темень ест.
 
 
При дороге в темень сухо
Чиркает сверчок.
За деревней тукнет глухо
Дальний колоток.
 
 
С огородов над полями
Взмоется лоскут.
Здесь встречают дни за днями:
Ничего не ждут.
 
 
Дни за днями, год за годом:
Вновь за годом год.
Недород за недородом.
Здесь – немой народ.
 
 
Пожирают их болезни,
Иссушает глаз…
Промерцают в синей бездне —
Продрожит – алмаз,
 
 
Да заря багровым краем
Над бугром стоит.
Злое поле жутким лаем
Всхлипнет; и молчит.
 

1908

Серебряный Колодезь

Д.В. Философову

 
За мною грохочущий город
На склоне палящего дня.
Уж ветер в расстегнутый ворот
Прохладой целует меня.
 
 
В пространство бежит – убегает
Далекая лента шоссе.
Лишь перепел серый мелькает,
Взлетая, ныряя в овсе.
 
 
Рассыпались по полю галки.
В деревне блеснул огонек.
Иду. За плечами на палке
Дорожный висит узелок.
 
 
Слагаются темные тени
В узоры промчавшихся дней.
Сижу. Обнимаю колени
На груде дорожных камней.
 
 
Сплетается сумрак крылатый
В одно роковое кольцо.
Уставился столб полосатый
Мне цифрой упорной в лицо.
 

Август 1904

Ефремов

 
Муни
Здравствуй, —
Желанная
Воля —
Свободная,
Воля
Победная,
Даль осиянная, —
Холодная,
Бледная.
 
 
Ветер проносится, желтые травы колебля, —
Цветики поздние, белые.
Пал на холодную землю.
 
 
Странны размахи упругого стебля,
Вольные, смелые.
Шелесту внемлю.
Тише…
Довольно:
Цветики
Поздние, бледные, белые,
Цветики,
Тише…
Я плачу: мне больно.
 

Август 1904

Серебряный Колодезь

Кублицкой-Пиоттух

 
Вот ночь своей грудью прильнула
К семье облетевших кустов.
Во мраке ночном утонула
Там сеть телеграфных столбов.
 
 
Застыла холодная лужа
В размытых краях колеи.
Целует октябрьская стужа
Обмерзшие пальцы мои.
 
 
Привязанность, молодость, дружба
Промчались: развеялись сном.
Один. Многолетняя служба
Мне душу сдавила ярмом.
 
 
Ужели я в жалобах слезных
Ненужный свой век провлачу?
Улегся на рельсах железных,
Затих: притаился – молчу.
 
 
Зажмурил глаза, но слезою —
Слезой овлажнился мой взор.
И вижу: зеленой иглою
Пространство сечет семафор.
 
 
Блеснул огонек, еле зримый,
Протяжно гудит паровоз.
Взлетают косматые дымы
Над купами чахлых берез.
 

1908

Москва

Эллису

 
Поезд плачется. В дали родные
Телеграфная тянется сеть.
Пролетают поля росяные.
Пролетаю в поля: умереть.
 
 
Пролетаю: так пусто, так голо…
Пролетают – вон там и вон здесь —
Пролетают – за селами села,
Пролетает – за весями весь; —
 
 
И кабак, и погост, и ребенок,
Засыпающий там у грудей: —
Там – убогие стаи избенок,
Там – убогие стаи людей.
 
 
Мать Россия! Тебе мои песни, —
О немая, суровая мать! —
Здесь и глуше мне дай, и безвестней
Непутевую жизнь отрыдать.
 
 
Поезд плачется. Дали родные
Телеграфная тянется сеть —
Там – в пространства твои ледяные
С буреломом осенним гудеть.
 

Август 1908

Суйда

С.Н. Величкину

 
Окрестность леденеет
Туманным октябрем.
Прокружится, провеет
И ляжет под окном, —
 
 
И вновь взметнуться хочет
Большой кленовый лист.
Депешами стрекочет
В окне телеграфист.
 
 
Служебный лист исчертит.
Руками колесо
Докучливое вертит,
А в мыслях – то и се.
 
 
Жена болеет боком,
А тут – не спишь, не ешь,
Прикованный потоком
Летающих депеш.
 
 
В окне кустарник малый,
Окинет беглый взгляд —
Протянутые шпалы
В один тоскливый ряд,
 
 
Вагон, тюки, брезенты
Да гаснущий закат…
Выкидывает ленты,
Стрекочет аппарат.
 
 
В лесу сыром, далеком
Теряются пески,
И еле видным оком
Мерцают огоньки.
 
 
Там путь пространства чертит…
Руками колесо
Докучливое вертит;
А в мыслях – то и се.
 
 
Детишки бьются в школе
Без книжек (где их взять!):
С семьей прожить легко ли
Рублей на двадцать пять: —
 
 
На двадцать пять целковых —
Одежа, стол, жилье.
В краях сырых, суровых
Тянись, житье мое! —
 
 
Вновь дали мерит взором: —
Сырой, осенний дым
Над гаснущим простором
Пылит дождем седым.
 
 
У рельс лениво всхлипнул
Дугою коренник,
И что-то в ветер крикнул
Испуганный ямщик.
 
 
Поставил в ночь над склоном
Шлагбаум пестрый шест:
Ямщик ударил звоном
В простор окрестных мест.
 
 
Багрянцем клен промоет —
Промоет у окна.
Домой бы! Дома ноет,
Без дел сидит жена, —
 
 
В который раз, в который,
С надутым животом!..
Домой бы! Поезд скорый
В полях вопит свистком;
 
 
Клокочут светом окна —
И искр мгновенный сноп
Сквозь дымные волокна
Ударил блеском в лоб.
Гремя, прошли вагоны.
И им пропел рожок.
Зеленый там, зеленый,
На рельсах огонек… —
 
 
Стоит он на платформе,
Склонясь во мрак ночной, —
Один, в потертой форме,
Под стужей ледяной.
 
 
Слезою взор туманит.
В костях озябших – лом.
А дождик барабанит
Над мокрым козырьком.
 
 
Идет (приподнял ворот)
К дежурству – изнемочь.
Вдали уездный город
Кидает светом в ночь.
 
 
Всю ночь над аппаратом
Он пальцем в клавиш бьет.
Картонным циферблатом
Стенник ему кивнет.
 
 
С речного косогора
В густой, в холодный мрак —
Он видит – семафора
Взлетает красный знак.
 
 
Вздыхая, спину клонит,
Зевая над листом,
В небытие утонет,
Затянет вечным сном
 
 
Пространство, время, Бога
И жизнь, и жизни цель —
Железная дорога,
Холодная постель.
 
 
Бессмыслица дневная
Сменяется иной —
Бессмыслица дневная
Бессмыслицей ночной.
 
 
Листвою желтой, блеклой,
Слезливой, мертвой мглой
Постукивает в стекла
Октябрьский дождик злой.
 
 
Лишь там на водокачке
Моргает фонарек.
Лишь там в сосновой дачке
Рыдает голосок.
 
 
В кисейно-нежной шали
Девица средних лет
Выводит на рояли
Чувствительный куплет.
 

1906–1908

Серебряный Колодезь

З.Н. Гиппиус

 
Жандарма потертая форма,
Носильщики, слезы. Свисток —
И тронулась плавно платформа;
Пропел в отдаленье рожок.
 
 
В пустое, раздольное поле
Лечу, свою жизнь загубя:
Прости, не увижу я боле —
Прости, не увижу тебя!
 
 
На дальних обрывах откоса
Прошли – промерцали огни;
Мостом прогремели колеса…
Усни, мое сердце, усни!
 
 
Несется за местностью местность
Летит: и летит – и летит.
Упорно в лицо неизвестность
Под дымной вуалью глядит.
 
 
Склонилась и шепчет: и слышит
Душа непонятную речь.
Пусть огненным золотом дышит
В поля паровозная печь.
 
 
Пусть в окнах – шмели искряные
Проносятся в красных роях,
Знакомые лица, дневные,
Померкли в суровых тенях.
 
 
Упала оконная рама.
Очнулся – в окне суетня:
Платформа – и толстая дама
Картонками душит меня.
Котомки, солдатские ранцы
Мелькнули и скрылись… Ясней
Блесни, пролетающих станций
Зеленая россыпь огней!
 

Август 1905

Ефремове

Г.А. Рачиискому

 
Вокзал: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
 
 
С ним дама мило шутит,
Обдернув свой корсаж, —
Кокетливо закрутит
Изящный сак-вояж.
 
 
А там: – сквозь кустик мелкий
Бредет он большаком[2]2
  Большая дорога.


[Закрыть].
Мигают злые стрелки
Зелененьким глазком.
 
 
Отбило грудь морозом,
А некуда идти: —
Склонись над паровозом
На рельсовом пути!
 
 
Никто ему не внемлет.
Нигде не сыщет корм.
Вон: – станция подъемлет
Огни своих платформ.
 
 
Выходят из столовой
На волю погулять.
Прильни из мглы свинцовой
Им в окна продрожать!
 
 
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
 
 
Туда, туда – далеко,
Уходит полотно,
Где в ночь сверкнуло око,
Где пусто и темно.
 
 
Один… Стоит у стрелки.
Свободен переезд.
Сечет кустарник мелкий
Рубин летящих звезд.
 
 
И он на шпалы прянул
К расплавленным огням:
Железный поезд грянул
По хряснувшим костям —
 
 
Туда, туда – далеко
Уходит полотно:
Там в ночь сверкнуло око,
Там пусто и темно.
А всё: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
 
 
А всё: – Среди лакеев,
С сигары армянин
Пуховый пепел свеяв, —
Глотает гренадин.
 
 
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
 

1908

Серебряный Колодезь

Н.И. Русову

 
Бежал. Распростился с конвоем
В лесу обагрилась земля.
Он крался над вечным покоем,
Жестокую месть утоля.
 
 
Он крался, безжизненный посох
Сжимая холодной рукой.
Он стал на приволжских откосах —
Поник над родною рекой.
 
 
На камень упал бел-горючий.
Закутался в серый халат.
Глядел на косматые тучи.
Глядел на багровый закат.
 
 
В пространствах, где вспыхивал пламень,
Повис сиротливый дымок.
Он гладил и землю, и камень,
И ржавые обручи ног.
Железные обручи звоном
Упали над склоном речным:
Пропели над склоном зеленым —
Гремели рыданьем родным.
 
 
Навек распростился с Сибирью:
Прости ты, родимый острог,
Где годы над водною ширью
В железных цепях изнемог.
 
 
Где годы на каменном, голом
Полу он валяться привык:
Внизу – за слепым частоколом —
Качался, поблескивал штык;
 
 
Где годы встречал он со страхом
Едва прозябающий день,
И годы тяжелым размахом
Он молот кидал на кремень;
 
 
Где годы так странно зияла
Улыбка мертвеющих уст,
А буря плескала-кидала
Дрожащий, безлиственный куст;
 
 
Бросали бренчавшие бревна,
Ругаясь, они на баржи,
И берегом – берегом, ровно
Влекли их, упав на гужи;
 
 
Где жизнь он кидал, проклиная,
Лихой, клокотавшей пурге,
И едко там стужа стальная
Сжигала ветрами в тайге,
 
 
Одежду в клочки изрывая,
Треща и плеща по кустам, —
Визжа и виясь – обвивая, —
Прощелкав по бритым щекам,
 
 
Где до крови в холоде мглистом,
Под жалобой плачущий клич,
Из воздуха падая свистом,
Кусал его бешеный бич,
 
 
К спине прилипая и кожи
Срывая сырые куски…
И тучи нахмурились строже.
И строже запели пески.
 
 
Разбитые плечи доселе
Изъел ты, свинцовый рубец.
Раздвиньтесь же, хмурые ели!
Погасни, вечерний багрец!
 
 
Вот гнезда, как черные очи,
Зияя в откосе крутом,
В туман ниспадающей ночи
Визгливо стрельнули стрижом.
 
 
Порывисто знаменьем крестным
Широкий свой лоб осенил.
Промчался по кручам отвесным,
Свинцовые воды вспенил.
 
 
А к телу струя ледяная
Прижалась колючим стеклом.
Лишь глыба над ним земляная
Осыпалась желтым песком.
 
 
Огни показались. И долго
Горели с далеких плотов;
Сурово их темная Волга
Дробила на гребнях валов.
 
 
Там искры, провеяв устало,
Взлетали, чтоб в ночь утонуть;
Да горькая песнь прорыдала
Там в синюю, синюю муть.
 
 
Там темень протопала скоком,
Да с рябью играл ветерок.
И кто-то стреляющим оком
Из тучи моргнул на восток.
Теперь над волной молчаливо
Качался он желтым лицом.
Плаксивые чайки лениво
Его задевали крылом.
 

1906–1908

Серебряный Колодезь

 
Взвизгнет, свистнет, прыснет, хряснет,
Хворостом шуршит.
Солнце меркнет, виснет, гаснет,
Пав в семью ракит.
 
 
Иссыхают в зыбь лохмотьев
Сухо льющих нив
Меж соломы, меж хоботьев,
Меж зыбучих ив —
 
 
Иссыхают избы зноем,
Смотрят злым глазком
В незнакомое, в немое
Поле вечерком, —
 
 
В небо смотрят смутным смыслом,
Спины гневно гнут;
Да крестьянки с коромыслом
Вниз из изб идут;
 
 
Да у старого амбара
Старый дед сидит.
Старый ветер нивой старой
Исстари летит.
 
 
Тенью бархатной и черной
Размывает рожь,
Вытрясает треском зерна;
Шукнет – не поймешь:
Взвизгнет, свистнет, прыснет, хряснет,
Хворостом шуршит.
Солнце: – меркнет, виснет, гаснет,
Пав в семью ракит.
 
 
Протопорщился избенок
Кривобокий строй,
Будто серых старушонок
Полоумный рой.
 

1908

Ефремов

Г.Г. Шпету

 
Вчера завернул он в харчевню,
Свой месячный пропил расчет.
А нынче в родную деревню,
Пространствами стертый, бредет.
 
 
Клянет он, рыдая, свой жребий.
Друзья и жена далеки.
И видит, как облаки в небе
Влекут ледяные клоки.
 
 
Туманится в сырости – тонет
Окрестностей никнущих вид.
Худые былинки наклонит,
Дождями простор запылит —
 
 
Порыв разгулявшейся стужи
В полях разорвется, как плач.
Вон там: – из серебряной лужи
Пьет воду взлохмаченный грач.
 
 
Вон там: – его возгласам внемлет
Жилец просыревших полян —
Вон: – колкие руки подъемлет
Обсвистанный ветром бурьян.
Ликует, танцует: «Скитальцы,
Ища свой приют, припадут
Ко мне: мои цепкие пальцы
Их кудри навек оплетут.
 
 
Вонзаю им в сердце иглу я…
На мертвых верхах искони.
Целю я, целуя-милуя,
Их раны и ночи, и дни.
 
 
Здесь падают иглы лихие
На рыхлый, рассыпчатый лёсс;
И шелестом комья сухие
Летят, рассыпаясь в откос.
 
 
Здесь буду тебя я царапать, —
Томить, поцелуем клонясь…»
Но топчет истрепанный лапоть
Упорнее жидкую грязь.
 
 
Но путник, лихую сторонку
Кляня, убирается прочь.
Бурьян многолетний вдогонку
Кидает свинцовую ночь.
 
 
Задушит – затопит туманом:
Стрельнул там летучей иглой…
Прокурит над дальним курганом
Тяжелого олова слой.
 
 
Как желтые, грозные бивни,
Размытые в россыпь полей,
С откосов оскалились в ливни
Слои вековых мергелей.
 
 
Метется за ним до деревни,
Ликует – танцует репье:
Пропьет, прогуляет в харчевне
Растертое грязью тряпье.
 
 
Ждут: голод да холод – ужотко;
Тюрьма да сума – впереди.
Свирепая, крепкая водка,
Огнем разливайся в груди!
 

1905–1908

Ефремов

В.П. Поливанову

 
Много, брат, перенесли
На веку с тобою бурь мы.
Помнишь – в город нас свезли.
Под конвоем гнали в тюрьмы.
 
 
Била ливнем нас гроза:
И одежда перемокла.
Шел ты, в даль вперив глаза,
Неподвижные, как стекла.
 
 
Заковали ноги нам
В цепи.
Вспоминали по утрам
Степи.
 
 
За решеткой в голубом
Быстро ласточки скользили.
Коротал я время сном
В желтых клубах душной пыли.
 
 
Ты не раз меня будил.
Приносил нам сторож водки.
Тихий вечер золотил
Окон ржавые решетки.
 
 
Как с убийцей, с босяком,
С вором
Распевали вечерком
Хором.
 
 
Здесь, на воле, меж степей
Вспомним душные палаты,
Неумолчный лязг цепей,
Наши серые халаты.
 
 
Не кручинься, брат, о том,
Что морщины лоб изрыли.
Всё забудем: отдохнем —
Здесь, в волнах седой ковыли.
 

1904

Серебряный Колодезь

 
Как несли за флягой флягу —
Пили огненную влагу.
 
 
Д’накачался —
Я.
Д’наплясался —
Я.
 
 
Дьякон, писарь, поп, дьячок
Повалили на лужок.
 
 
Эх —
Людям грех!
Эх – курам смех!
 
 
Трепаком-паком размашисто пошли: —
Трепаком, душа, ходи-валяй-вали:
 
 
Трепака да на лугах,
Да на межах, да во лесах —
 
 
Да обрабатывай!
 
 
По дороге ноги-ноженьки туды-сюды пошли,
Да по дороженьке вали-вали-вали —
 
 
Да притопатывай!
Что там думать, что там ждать:
Дунуть, плюнуть – наплевать:
Наплевать да растоптать:
Веселиться, пить да жрать.
 
 
Гомилетика, каноника —
Раздувай-дува-дувай, моя гармоника!
 
 
Дьякон пляшет —
– Дьякон, дьякон —
Рясой машет —
– Дьякон, дьякон —
Что такое, дьякон, смерть?
 
 
– «Что такое? То и это:
Носом – в лужу, пяткой – в твердь…»
………………………
 
 
Раскидалась в ветре, – пляшет —
Полевая жердь: —
 
 
Веткой хлюпающей машет
Прямо в твердь.
 
 
Бирюзовою волною
Нежит твердь.
 
 
Над страной моей родною
Встала Смерть.
 

1906

Серебряный Колодезь

Л.М. Ремизову

1

 
По полям, по кустам,
По крутым горам,
По лихим ветрам,
По звериным тропам
Спешит бобыль-сиротинка
Ко святым местам —
 
 
Бежит в пространство
Излечиться от пьянства.
Присел под осинкой
Бобыль-сиротинка.
«Сломи меня в корне», —
Осинка лепечет листвяная —
Лепечет
Ветром пьяная —
 
 
Над откосами
В ветре виснет;
Слезными росами
Праздно прыснет —
– «Сломи меня в корне», —
 
 
Осинка лепечет.
Осинка – кружев узорней —
Лепечет
В лес, в холод небес,
В холод горний —
– «Сломи меня в корне», —
 
 
Осинка лепечет.
Листики пламенные
Мечет
В провалы каменные, —
Всё злей, всё упорней
– «Сломи меня в корне», —
 
 
Лепечет:
Бормочет
В сердитой сырости,
Листами трескочет:
 
 
«Свой посох
Скорей —
Багрецом перевитый,
Свой посох —
Скорее
Сломи ты: —
 
 
Твой посох
В серебре
Да в серебряных росах.
 
 
Твой посох
Тебе не изменит. —
Врагов одорожных в пространство
Размечет —
От пьянства
Излечит».
 
 
Молчит сиротинка
Да чинит
Свой лапоть
Над склоном зеленым.
 
 
Согнется поклоном, —
И хочет
Его молодая осинка
Слезами своими окапать.
 

2

 
И срезал осинку
Да с ней и пошел в путь-дороженьку —
 
 
По полям, по кустам,
По крутым горам,
По лихим ветрам,
По звериным тропам
Ко святым местам —
 
 
Славит господа-боженьку.
«Господи-боженька,
Мой посох
Во слезах —
Во серебряных росах.
Ныне, убоженький,
С откосов
В пустыни
Воздвигаю свой посох.
 
 
Господи-боженька,
Ныне сим посохом
Окропляю пространства:
Одеваю пространства:
В золотые убранства —
 
 
Излечи меня от пьянства!
 
 
В путь-дороженьку
Уносите меня, ноженьки, —
По полям, по кустам
Ко святым местам».
 

3

 
Привели сиротинку кривые
Ноги
Под склон пологий.
 
 
Привели сиротинку сухие
Ветви
В места лихие.
 
 
– «Замолю здесь грехи я»,
 
 
Зашел в кабачишко —
Увязали бутыль
С огневицею —
С прелюбезной сестрицею.
 
 
Курил табачишко.
Под вышкой песчаной
Склонил нос багряный
В пыль.
Бобыль —
Пьяница!
У бобыля нос —
Румянится!
 
 
– «Ты скажи мне, былиночка,
Как величают места сии?»
 
 
Отвечала былиночка:
 
 
«Места сии —
Места лихие,
Песчаные:
Здесь шатаются пьяные —
 
 
Места лихие
Зеленого Змия».
 
 
– «Замолю здесь грехи я!»
 

4

 
Плыла из оврага
Вечерняя мгла;
И, булькая, влага
Его обожгла.
 
 
Картуз на затылок надвинул,
Лаптями взвевая ленивую пыль.
Лицо запрокинул,
К губам прижимая бутыль.
 
 
Шатался детина —
Шатался дорогой кривой;
Вскипела равнина
И взвеяла прах над его головой;
 
 
Кивала кручина
Полынной метлой; —
Подсвистнула ей хворостина
В руках багряневшей листвой:
«Ты – мой, сиротина,
Ты – мой!»
 
 
Рванулась,
Метнулась,
Помчалась в поля —
 
 
Кружится,
Пляшет
Вокруг бобыля:
 
 
«Бобыль —
Пьяница:
У бобыля —
Нос румянится» —
 
 
Кружится,
Пляшет, —
 
 
Руками своими
Сухими,
Колючими машет.
 
 
На смех тучам —
Шутам полевым и шутихам —
Пляшет
По кручам!
 
 
_______
 
 
Гой еси, широкие поля!
Гой еси, всея Руси поля! —
Не поминайте лихом
Бобыля!
 

1906

Дедово

 
Шел калика, шел неведомой дороженькой: —
Тень ползучую бросал своею ноженькой.
 
 
Протянулись страны хмурые, мордовские —
Нападали силы-прелести бесовские.
 
 
Приключилось тут с каликою мудреное:
Уж и кипнем закипала степь зеленая.
 
 
Тень возговорит калике гласом велием:
«Отпусти меня, калика, со веселием.
 
 
Опостылело житье мне мое скромное,
Я пройдусь себе повадочкою темною».
 
 
Да и втапоры калику опрокидывала;
Кафтанишко свой по воздуху раскидывала.
 
 
Кулаками-тумаками бьет лежачего —
Вырастает выше облака ходячего.
 
 
Над рассейскими широкими раздольями
Как пошла кидаться в люд хрестьянский кольями.
 
 
Мужикам, дьякам, попам она поповичам
Из-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем.
 
 
А и речи ее дерзкие, бесовские:
«Заведу у вас порядки не таковские;
 
 
Буду водочкой опаивать-угащивать:
Свое брюхо на напастях отращивать.
 
 
Мужичище-кулачище я почтеннейший:
Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!»
 
 
Темным вихорем уносит подорожного
Со пути его прямого да не ложного.
Засигает он в кабак кривой дорожкою;
Загуторит, засвистит своей гармошкою:
 
 
«Ты такой-сякой комаринский дурак:
Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак.
 
 
Ай люли-люли люли-люли-люли:
Кабаки-то по всея Руси пошли!..»
 
 
___________
 
 
А и жизнь случилась втапоры дурацкая:
Только ругань непристойная, кабацкая.
 
 
Кабаки огнем моргают ночкой долгою
Над Сибирью, да над Доном, да над Волгою.
 
 
То и свет, родимый, видеть нам прохожего —
Видеть старого калику перехожего.
 
 
Всё-то он гуторит, всё-то сказы сказывает,
Всё-то посохом, сердешный, вдаль указывает:
 
 
На житье-бытье-де горькое да оховое
Нападало тенью чучело гороховое.
 

Июнь 1907

Петровское

 
Я всё узнал. На скате ждал.
Внимал: и всхлипнула осинка.
Под мертвым верхом пробежал
Он подовражною тропинкой.
 
 
Над головой седой простер
Кремня зубчатого осколок.
Но, побледнев, поймав мой взор,
Он задрожал: пропал меж елок.
Песок колючий и сухой —
Взвивается волной и стонет.
На грудь бурьян, кривой, лихой,
Свой поздний пух – на грудь уронит.
 
 
Тоску любви, любовных дней —
Тоску рассей: рассейся, ревность!
Здесь меж камней, меж зеленей
Пространств тысячелетних древность.
 
 
Прозябли чахлою травой
Многогребенчатые скаты.
Над ними облак дымовой,
Ворча, встает, как дед косматый.
 
 
В полях плывет, тенит, кропит
И под собою даль означит.
На бледной тверди продымит.
Уходит вдаль – дымит и плачет.
 

Август 1906

Серебряный Колодезь

В.Ф. Эрну

 
Укройся
В пустыне:
Ни зноя,
Ни стужи зимней
Не бойся
Отныне.
 
 
О, ток холодный,
Скажи,
Скажи мне —
Куда уносишь?
 
 
О брег межи
Пучок
Бесплодный
Колосьев бросишь.
 
 
Туда ль, в безмерный
Покой пустынь?
Душа, от скверны, —
Душа – остынь!
 
 
И смерти зерна
Покорно
Из сердца вынь.
 
 
– А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит…
 
 
_______
 
 
Эфир; в эфир —
Эфирная дорога.
И вот —
 
 
Зари порфирная стезя
Сечет
Сафир сафирного
Чертога.
 
 
В пустыне —
Мгла. И ныне
Славит Бога
Душа моя!
 
 
Остынь, —
Страстей рабыня, —
Остынь,
Душа моя!
 
 
Струи эфир,
Эфирная пустыня!
Влеки меня,
Сафирная стезя!
 
 
– А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит… —
 

1907

Серебряный Колодезь

 
Солнце тонет.
Ветер: – стонет,
Веет, гонит
Мглу.
 
 
У околицы,
Пробираясь к селу,
Паренек вздыхает, молится
На мглу.
 
 
Паренек уходит во скитаньице;
Белы руки сложит на груди:
 
 
«Мое горе, —
Горе-гореваньице:
Ты за мною,
Горе,
Не ходи!»
 
 
Красное садится, злое око.
Горе гложет
Грудь,
И путь —
Далекий.
 
 
Белы руки сложит
На груди:
И не может
Никуда идти:
 
 
«Ты за мною,
Горе,
Не ходи».
Солнце тонет.
Ветер стонет,
Ветер мглу
Гонит.
 
 
За избеночкой избеночка.
Парень бродит
По селу.
Речь заводит
Криворотый мужичоночка:
 
 
«К нам —
В хаты наши!
Дам —
Щей да каши…»
 
 
– «Оставь:
Я в Воронеж».
– «Не ходи:
В реке утонешь».
 
 
– «Оставь:
Я в Киев».
– «Заходи —
В хату мою:
До зеленых змиев
Напою».
 
 
– «Оставь:
Я в столицу».
– «Придешь в столицу:
Попадешь на виселицу…»
 
 
Цифрами оскалились версты полосатые,
Жалят ноги путника камни гребенчатые.
Ходят тучи по небу, старые-косматые.
Порют тело белое палки суковатые.
 
 
Дорога далека: —
Бежит века.
 
 
За ним горе
Гонится топотом.
 
 
«Пропади ты, горе,
Пропадом».
 
 
Бежит на воле:
Холмы, избенки,
Кустарник тонкий
Да поле.
 
 
Распылалось в небе зарево.
 
 
Как из сырости
Да из марева
Горю горькому не вырасти!
 

Январь 1906

Москва