Текст книги "Убить Ланселота"

Автор книги: Андрей Басирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Апчхи!

Жемчужный коридор закружился перед глазами, распадаясь на туманные пряди, Пряди свились радужным водоворотом, выталкивая Истессо в реальный мир – полный жизни и радости, чудесных приключений.

Промелькнула дверь в лабораторию. Из-за нее доносился перестук косточек-монад, и приятный тенорок напевал:

 
Ах, демиургия, плевое дело.
И мне уж порядком оно надоело:
Миры сотворяю из рома и вин,
Из хлеба, селедки и спелых маслин.
 

Создатель действительно обладал великолепным музыкальным слухом.

Глава 11
СЕРТИФИКАТ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА

Утреннее солнце заглянуло в окно отшельничьей хижины. Робко коснулось висящего на стене гобелена. Вытканный на полотне единорог фыркнул и стукнул копытом. От этого звука проснулся Истессо.

В жизни разбойничьего капитана ничего и не изменилось. В Терекоке тоже нашлась хижина, а уж Маггара постаралась, чтобы она оказалась неотличима от своей деревудской предшественницы. Лиза и Инцери помогали как умели.

Салфеточки, пледы на лежанке, горка разномастных полушек.

И гобелены.

Стрелок лежал на спине, рассматривая закопченный потолок. Лиза посапывала рядом, уткнувшись носом в плечо разбойника. Медленно – очень медленно – Хоакин протянул руку и взял лежащую на столе книгу в черной обложке. Одной рукой листать было неудобно, но вторую руку нельзя было высвободить без того, чтобы не потревожить спящую девушку.

«Календарь гостей Деревуда на август».

Сегодня должна появиться компания веселых монахов. Странно, что прогноза на завтра нет. Быть может, завтра спокойный день?… Вряд ли. В лесной жизни не бывает спокойных дней.

В квадратике, посвященном сегодняшнему дню, оставалось пустое место. Вдруг прямо на глазах там расплылись строчки.

«Доннельфам. Состязание лучников. Посетить обязательно»

Последнее предложение было подчеркнуто двумя жирными линиями. Хоакин вздохнул.

Выбираться из теплой постели не хотелось. К сожалению, стрелок до сих пор не знал, что творится в городе. Что планирует разгневанный герцог, что собирается предпринять его преосвященство. Каковы настроения среди обывателей. Лес лесом, но стрелки же не на необитаемом острове живут. О планах врага лучше узнавать из первых рук. А спорить с черной книгой – себе дороже.

Хоакин выскользнул из-под одеяла. Фуоко спросонья поймала его руку и прижала к груди.

– Возвращайся к обеду, – прошептала она, не открывая глаз. – Я черники наберу. Любишь чернику с молоком?

– Очень.

– Пока, любимый! Долго не ходи.

– Чудесных снов, милая.

Он поцеловал Лизу, оделся и вышел. Тальберт уже ждал на опушке.

– Меч не берешь? – спросил он вместо приветствия. – А то смотри…

– Шпаги хватит. Я же не зверей убивать отправляюсь.

Ойлен кивнул.

– Глинни Ус сказал, что будет охранять лагерь. У него появилась новая задумка – с зеркалами и сигнальными веревками.

– Ерунда, – отрезал Хоакин. – Деревудские умники все время возились с зеркалами. Старо как мир и совершенно бесполезно. Ну что, идем?…

– Идем.

На всем протяжении пути в Доннельфам они молчали. Несмотря на репутацию шута, Ойлен последние дни бывал очень мрачен. Сам он объяснял это особым видом ревматизма, обостряющегося, когда приходится сидеть на месте. Хоакину тоже разговаривать не хотелось. Все мысли занимали последние записи в черной книге.

Комета. Медовая жемчужина.

Жемчужину на ладони шарлатана он отлично помнил. Помнил, как та разлетелась в пыль, когда Бизоатон навел заклятие неизменности.

Мертвые не лгут. Шарлатан утверждает, что все заклятия свои развоплотил в момент смерти. А что это значит? Что Хоакина зачаровал кто-то другой.

Фортиссимо лишь доставил проклятую жемчужину по месту назначения.

Все улики указывают на его преосвященство. Он передал Бизоатону заколдованную жемчужину. Превратил Хоакина в вечного капитана стрелков. Что ж… Жрец в Доннельфаме. Его не надо искать и преследовать, чтобы узнать тайну. Он здесь.

Интересно, если он погибнет – его заклинания развеются? Или у жрецов это происходит как-то иначе? Скажем, заклинания творятся волею бога, которому служит жрец. Тогда от его преосвященства ничего не зависит. Придется искать божество, выяснять, кому на самом деле посвящены террокские храмы.

Понемногу мысли Хоакина сбились на вчерашний разговор с Ойленом. Тут тоже было над чем поразмыслить.

Действительно, у вольных стрелков нет цели. Жизнь их бессмысленна и пуста. «Отнять у богатых и раздать бедным» – разве в этом смысл существования? Да и может ли справедливость выражаться обычной дележкой?

Кукольные домики Доннельфама вынырнули из-за пригорка неожиданно. Красные черепичные крыши, золотые петушки и запутанные ажурные флюгера над башнями. А над ними – празднично синее небо с завитушками облаков. Мостовая будто вымыта с яичным мылом. И повсюду – доннельфамские флаги, цветастые фонарики, гирлянды из хвои с розовыми огоньками петуний.

– Гляди. – Ойлен тронул Хоакина за локоть. – Процессия. К чему бы это?

– Может, праздник у них какой, – Хоакин вынырнул из тягостных размышлений. – Не зря же они ярмарку устраивают.

– Рожи у святых братьев – одна другой краше. Словно выставка грехов смертных. И смотрят так, будто запором мучаются.

– Ты злой, Ойлен. И как только тебя в шутах терпят? Вон, смотри: тот, с драконьей хоругвью, – вполне веселый малый. Только нос сломан.

– Ага. Хоть сейчас в исповедники. Бюргерской дочке.

Хоакин расхохотался. Уж что-что, а на роль исповедника здоровяк в малиновой рясе никак не подходил. Скорее наоборот – встреться с ним девица, и у нее появился бы повод для исповеди. Остальные братья оказались ему под стать: мордатые, свирепые. С иссеченными шрамами бровями, кривыми носами, уши – что твоя шумовка. Ни мечей, ни луков при них не оказалось. Но сбитые костяшки на руках говорили сами за себя.

Боевые монахи. И не местные – будь в окрестностях Доннельфама монастырь, Хоакин бы знал.

– Откуда птицы? – спросил Тальберт у привалившегося к забору оборванца. – Высокого полета?

– Личная стража его преосвященства. Почитай, каждый день кругами ходят, – лениво ответил тот.

– Понятно. А где горожане? Ярмарка?

– Там. – Грязный палец указал вдоль забора. – Все брюхгерство собралось. Жратвы, бухла – во! Всех угощают. – Оборванец отвернулся к забору и демонстративно засвистел носом. Потрепанная шляпа сползла бродяге на лицо, словно огромная корзина из-под картошки.

Стрелки переглянулись:

– Пойдем. Узнаем, что к чему. Что празднуют, почему о нас забыли.

И они двинулись в ту сторону, куда указал бродяга. Скоро стала слышна разноголосица базарной толпы. До слуха Истессо донеслись обрывки музыки, нестройное пиликанье скрипок, хриплый рев трубы. Где-то гулко ухал барабан.

– Дамы и господа! Доннельфамцы и доннельфамки! Все сюда! – гремело над разношерстной толпой.

Хоакин вытянул шею, стараясь понять, откуда доносятся выкрики. Наконец ему удалось разглядеть линялый навес с фиолетовыми полосами. Над навесом плескался флаг – точная копия монашеской хоругви. Огромный дракон и скачущий рядом рыцарь с поднятым копьем.

– Ужасно крамольное и непредсказуемо запрещенное представление! Сплошная оппозиция властям! «Ланселот и епископша в шкафу!» Всего пять денье! – надрывался зазывала с испитым львиным лицом и спутанной гривой. – Дети и политические диссиденты за полцены.

Выкрики перемежались рокотом барабана. Коротышка шахинпадец с вислыми усами от души лупил по платанной коже. Когда зазывала уставал орать, девчушка в полумаске, выцветшей блузке и клетчатой юбке обходила толпу с подносом в руках. На вид ей было лет двенадцать. Держалась она с уверенностью заправской актрисы.

– Спешите! Не пожалеете! Только одно представление!

Хоакин едва поспевал за Тальбертом. Скульптор чувствовал себя в толчее уверенно, как летяга в листве. Былая жизнерадостность вернулась к нему.

– Эй, красотка, – крикнул он белобрысой девушке, похожей на белочку, – где стрелки из лука состязаются?!

– Ты стрелок, что ли? – усмехнулась та. – Пожалуй, тебя такого с руками оторвут. Эй, эй! Что ты делаешь?!

– Прячу руки, чтобы не оторвали.

– Нахал! – Звонко ударила пощечина. – Негодяй!

Тальберт потер щеку:

– Куда ж так много? Сдачу верну поцелуем.

Увернуться девица не успела.

– Мерзавец! – послышался визг, и вторая щека Ойлена украсилась красным отпечатком.

– Эй, студентик, иди к нам! – захохотали у ворот, – Грета не в духе сегодня. А мы тебя приголубим. И дружка своего веди. Сегодня праздник, любовь наша не за деньги, а по вольной воле.

Размалеванные девицы окружили стрелков, наперебой угощая пирожными. Шелковые платья, эмблемы с красными фонариками. Хоакин едва не погиб под их жизнерадостным натиском.

– Спасибо, барышни, спасибо, – отбивался он. Лицо его перемазалось в креме, на щеке застыли шоколадные потеки. – Но я не люблю сладкого.

– И меня не любишь? – спросила блондинка с молочно-белой кожей.

– Ты слишком бела, снежная королева. Боюсь заерзнуть.

– А я? – сурово спросила рыженькая с морщинками у глаз.

– Не люблю ржаных сухарей.

– А я? Я?

– Помилуйте, – отступил Хоакин. – Не все сразу!

– Никто ему не нравится, – огорчились девицы. – Привереда. Сноб! Эй, красавчик, кого ты к нам привел?

– Мой дружок влюблен, – объяснил Ойлен. – Его сердце занято, занято. Эй, красотка, что ты прячешь за спиной?

Старшина гулящих девчонок – бойкая брюнетка с вьющимися волосами – подступила к Ойлену вплотную.

– А вот что. – Она выхватила стилет. – Выбирай одну из нас, и немедленно! Не то запущу в штаны стальную осу.

– От стали – несварение желудка. Убери нож, красавица. Моя шпага и крепче, и длиннее.

– Сейчас проверим!

Ойлен ухватил за талию первую попавшуюся девушку, поцеловал:

– Сколько вас! Это что – все на ужин? А чем я буду завтракать?

– Да у тебя глотка шире штанов! – захохотали девицы. – Оставайся с нами, стрелок. Зачем тебе эти состязания? В наши мишени попасть легче.

Поцелуи посыпались градом:

– Выкуп! Выкуп! – захохотали девушки. – Никуда не отпустим! Плати выкуп за себя и товарища.

Рыженькая вгляделась в лица стрелков повнимательнее и ахнула:

– Постойте! Я знаю вас: вы бежали из Базилисковой Камении. Ты, – она указала на скульптора, – изваял каменного уродца и тем ославил герцога на весь мир. А ты, – палец девушки указал на Хоакина, – Ланселот.

– Ланселот? Ланселот! – загалдели ее подруги. – Герцог вас повсюду ищет. И берегитесь Греты – она шпионка!

– Спасибо за предупреждение, красавицы. Мы идем на соревнование стрелков, – отвечал Хоакин. – Розенмуллен будет искать нас повсюду, но не там.

– Безумцы! Не пустят вас соревноваться. Без рекомендации господина Кельке Плуна, старшины огородников, никто не может стать стрелком.

– Огородников?

– Почему огородников? – удивился Тальберт.

– Господа бюргеры ввели новые правила для вольных стрелков, —сообщила брюнетка.

А рыженькая добавила:

– Огородники выращивают лук, который дает стрелки. А еще делами заправляет клуб Храбрых Портняжек (они делают стрелки на брюках) и гильдия Застрельщиков-стекольщиков.

– Которые строят стрельчатые крыши? – догадался Хоакин.

– Да. Именно так.

– Где же сидит этот Кель Каплун? – спросил Тальберт.

– Кельке Плун, – затараторили девицы. – И не вздумай путать его имя.

– Хорошо, хорошо. Каков он?

– Узнать его легче легкого. Ищи самого злобного, ревнивого, мелочного безумца…

– …и продувную бестию. Это он!

– …Засел в «Бородароссе», раздает рекомендации на турнир…

– …обжирается и пьянствует.

– В «Бородароссе»? – Глаза Тальберта заблестели. – Ну так считайте, что мы уже на турнире.

Перед тем как идти в «Бородароссу», Ойлен принял кое-какие меры предосторожности. В одной из лавок он разжился костюмом вольного стрелка и черной повязкой на один глаз. Хоакину купил накладную бороду, бесформенную нищенскую шляпу и камзол, украшенный накладными заплатками.

Переодевшись, стрелки стали выглядеть в самый раз для карнавала. Бороду приклеили криво, чтобы никто не сомневался – фальшивая. Великий маскарад Доннельфама поглотил разбойников. Так золотая монетка теряется в блестках из фольги.

Город заполняли «вольные стрелки». Сказалось извечное стремление доннельфамцев бунтовать «вполклюва, помаленьку». Бутафорские луки и боевые посохи, топоры вольных дровосеков, шляпы с перьями.

Доннельфам сиял зеленью всех оттенков, словно отыгрываясь за бесславное поражение, которое Розенмуллен потерпел в сражении с Ланселотом. Женщин также не обошло это поветрие. Те, кто постарше, одевались под «мельничих». Молодые девчонки подбирали себе наряды лесных принцесс – декольтированные, с разрезами до бедер. Похоже, что портные Доннельфама леса в глаза не видали. Иначе представляли бы, каково в таком наряде бродить в лесной чаще – среди бурелома, крапивы, еловых лап и полчищ комаров.

Средоточие вольнострелкового духа находилось конечно же в «Бородароссе». Там обитал Кельке Плун – старшина. огородников. Его Хоакин услышал гораздо раньше, чем увидел. Еще не успела заскрипеть под его ногами лестница «Бородароссы», как из зала послышалось:

– Эй, хозяин! Пива что ж? Я ждать, что ж, буду?

– Уже несу, господин Плун!

– Пошевеливайся, что ж, фуксия. Эй, кто следующий?

Стараясь не привлекать к себе внимания, стрелки прошли в зал. Ойлен сделал знак хозяину, и на столе перед ними возникли две кружки пива.

– Что происходит? – шепотом спросил Хоакин у веснушчатого белобрысого здоровяка с оплывшим подбородком.

Тсс, – прошипел тот в ответ. – Господин Плун стрелков экзаменовать изволят.

И действительно, Плун экзаменовал стрелков.

С того места, где засели Хоакин и Тальберт, все было видно великолепно. Кельке Плун, дородный вислоусый бюргер, допрашивал претендента. Допрашивал зло, язвительно, с пристрастием:

– Кто таков? Пива глотни, что ж. Ты стрелок или фуксия гладколистная?

Одевался старшина огородников вполне в духе времени. Кожаный жилет со звездами, полосатые ландскнехтские штаны. Под жилетом не нашлось даже рубашки: у Кельке были свои представления о том, как выглядят разбойники. Голова перевязана алым шелком, за кожаным ремнем – шестопер.

Претендент же, напротив, вырядился как на парад. Бархатный сюртучок, плиссированное жабо, узенькие штаны. Плащ клетчатый – и это несмотря на жару. Турольская шляпа и пенсне. За плечами – инкрустированный альфиньей костью лук, на бедре – изящная шпажонка.

– Я, господин Кюольке, есть стрелок. Хороший стрелок, яволь! – Щеголь залихватски сдул пену с пива. – Тоннерветтер, какой хороший стрелок. Вильгельм Телль мой имечко.

– Да? – запыхтел Кельке. – Всякий скажет – Телль, а не фуксия гладколистная. К делу давай.

– Бутет, бутет тафай к телу. Сейчас все бутет.

Он снял шляпу и протер платком лысину.

– У меня – пять сыновей. Э? Яволь. Я есть шесний стрелок, не тумайте. Мой сыновья никогда не витеть целый яплоко, та. Мой сыновья не витеть целый груша. Целый персик. Тоннерветтер! Несчастные тетишки!

Слезы заблестели у Вильгельма на глазах. Он придвинулся к слушателям.

– Я. Мой Клавиус перет яплочко. Я – пафф! пафф! Тетишка к тереву – яплок на голову. Яволь. Пафф!

Пенсне запрыгало на носу.

– Пафф! Пафф! Дырка. Мой тетишка не витеть целый яплок. Мой тетишка не витеть целый арпуз! Я есть шесний стрелок.

– Годится, – кивнул Кельке. – Что ж? Вполне в духе времени. Не фуксия.

Он хлопнул Телля по плечу:

– Садись с нами, Вильгельм. Все пьют, и ты пей-Что ж? Здоровье господина стрелка!

Хоакин и Тальберт переглянулись. В роли старшины огородников выступал герцог Розенмуллен. Впрочем, чего-то в этом духе следовало ожидать.

– Пьем здоровье Вильгельма Телля, – нестройным хором отозвалась толпа. Стукнули кружки, пена хлестнула через край. – Здоровье вольных стрелков!

– Кто следующий, что ж? – Плун-Розенмуллен раскраснелся, горделиво оглядывая зал. – Вы разбойники или фуксии гладколистные?

Полупустая кружка указала на торговца в черном. Тот скромно примостился под гравюрами с видом на Аламут.

– Эй! Что ж.

– Я? – От удивления торговец забыл прожевать.

– Нет, фуксия гладколистная. Иди сюда.

Полмесяца назад появление этого торговца вызвало бы пересуды. Полосатый халат, кефи, пейсы – подобных гостей Доннельфам не видел. Но все меняется. Разбойникомания захватила передовые умы города, и прочие развлечения оказались позабыты.

– Я очень вам удивляюсь, – сообщил торговец честной компании. – Что вы хотите от бедного Соломона беи Леви?

– Бедный?

– Бедным себя кличет, – заволновались лжестрелки. – Ростовщицкая морда.

– Стается нам, ты есть очень богатый, Соломон, – заметил Телль.

Торговец дураком не был. Он быстро сообразил, с кем имеет дело:

– Таки я вам скажу. Вы думаете, Соломон далек от разбоя? Плюньте в глаза тому, кто скажет, что Соломон ведет дела честно!

После такого рискованного заявления в руках доннельфамцев сверкнули ножи. Но торговца это не смутило.

– Надо бы вам объяснить за мои политические убеждения. Да, да. Уберите ножики, господа. Это даже смешно. Разве это ножики? Вот у моего зятя, Изи Ньютона, – таки да, это ножики. Это просто великолепные ножики.

– Что там несет эта фуксия?

Торговец продолжал:

– Вы все вольные стрелки, господа. Вы все знаете Изю Ньютона. Вы спрашиваете: раз Изя такой умный, отчего он не изобрел земного притяжения? И я отвечу. Изя Ньютон никогда не изобретет притяжения. Он садится под яблоней, да? Он уверен, он самый умный. Но тут на охоту выходит Соломон бен Леви.

Торговец сделал паузу и многозначительно посмотрел на горожан.

– Вы думаете, мне так нужны эти яблоки? Ха. Подавитесь этими яблоками. Соломон в жизни не брал в рот яблока. Но Соломон меткий стрелок, а Исаак – муж моей дочери. Пафф – и яблоко не долетает до мудрой Изиной головы. Скажите: ему очень нужно забивать голову всякими бреднями? Этим вашим земным притяжением?

– Браво! – взревел Плун. – Браво! Пива господину Соломону.

Веселье шло своим ходом. Шипели на сковородах гусиные шкварки. Айнтопфы, эскалопы, блинчики с сыром и шницели проносились над столами, словно диковинные снаряды, выпущенные из катапульт по осажденному городу. Кое-где гарнизон пал под этим обстрелом. Сонно заплыли глазки, щеки налились багровым румянцем, речь потеряла стройность.

– Эгей! Что ж! – пьяно орал Плун. – Кто там прячется в углу? Фуксия! Взять их!

Новоназначенные стрелки засуетились, словно гончие в охотничьей своре.

– Гте? Гте? – метался Телль.

– Таки что ж, я вас спрашиваю?

Сосед Хоакина – толстяк с подбородком, словно вылепленным из белого мякиша, – вскочил и заверещал, указывая пальцем:

– Вот они! Шпионы!

– Фуксия! Взять шпионов.

Тальберт и Хоакин не успели двинуться с места, а их уж крепко держали под руки.

– Эге, что ж? – прищурился Кельке. – Борода. Фальшивая. Ты что же, стрелок?

– Самый доподлинный, – Хоакин сделал попытку вырваться, но его держали крепко. – Не сомневайтесь.

– Докажи, что ж. Эй, трактирщик, еще пива!

– Тогда пойдемте на стрельбище. Болтать о яблоках всякий может. Дайте мне лук, и я покажу вам, как стреляют.

Кельке пьяно поскреб затылок под алым шелком.

На лице его отразилась растерянность:

– Опять яблоки?… Хм…

Он обернулся к лжестрелкам:

– Хотите яблок, господа? Что ж?

– Не надо яблок.

– Яплоки – это лишнее.

– Яблоки – опиум для народа!

Хоакин моргнул, решив, что ему почудилось. Но нет: рядом с Кельке-Розенмулленом сидел Эрастофен из Чудовиц. Взгляды Истессо и Эрастофена встретились. Философ внимательно посмотрел в глаза Хоакину, затем повернулся к Кельке и что-то зашептал на ухо. Герцог понимающе кивнул. Отставил кружку в сторону и объявил:

– Не надо – историю. Экзаменовать тебя будем, фуксия. Что ж? – Он обернулся к доннельфамцам.

– Экзаменовать! Экзаменовать! – слаженно отозвались те.

– Так его, шельму! Развелось самозванцев!

– Тоннерветтер! Яволь.

В руках философа возник пергамент. Эрастофен протянул его герцогу. Тот пожевал губами и начал;

– Итак, что ж, приступим. Вопрос первый: какие слова из увертюры Россини к опере «Вильгельм Телль» наиболее точно передают дух вольных стрелков?

А. Эгей, цок-цок! Эгей, цок-цок!

Б. И славно заживем вот так!

В. Гурьбой веселых молодцов мы все взбегаем на крыльцо.

Хоакин растерялся. Увертюру он слышал, когда обучался в Граде Града, но разве к ней написаны слова?

– Э-э…

– Не знает! Не знает! – закричали доннельфамцы.

И грянули:

 
Девиз веселых удальцов: «Мы не ударим в грязь лицом!»
Орда стрелков под звук подков – летим, копытами цок-цок.
И пусть в наш лес нагрянет враг, мы зададим ему вот так.
Потом вот так – эй-бей-гром-стук!
Живется весело в лесу.
 

– По первому вопросу обвиняемый четкого ответа не дал. Вопрос второй: каковы глубинные истоки архетипической символики встречи короля и разбойника?

А. Инициация полиатического неофита.

Б. Уравновешивание фемининного и маскулинного начала в подсознании субъекта.

В. Обретение самости через конфликт с установленными общественными догмами.

Г…

Перед глазами Хоакина поплыли круги. В носу засвербело. Усилием воли стрелок взял себя в руки. Принялся выдыхать воздух короткими толчками – как учила Маггара.

– Проанализируйте и обобщите моральный облик Моора в драме Шиллера «Разбойники»… – глухо донеслось до него.

Белое лицо Эрастофена приблизилось, разрослось. Красные глаза смотрели скучающе.

Скоро разбойников в Терекоке не останется – говорил взгляд альбиноса. Не сыщется разницы между разбойником лесным и разбойником в кресле -у камина, с кружкой в руках. А коль так – кто согласится мокнуть под дождем, ожидая заблудших путников? Кто променяет уютную перину на охапку сухих листьев? Доброе пиво «Бородароссы» на родниковую воду?

Розенмуллен и его преосвященство достойно ответили на удар. Давненько Хоакин не терпел такого поражения.

Крик расплескался под потолком «Бородароссы».

«Он не разбойник! Не разбойник! Не разбойник!…»

«Но мы видели, – гремело в ушах. – Кто бежал из Камелии? Мы видели!»

«Он не разбойник! Не разбойник! Не разбойник!»

«Кто же он?»

«Кто я?»

– Экзамен провален, – объявил Кельке Плун. – Что же фуксия. Приходите завтра.

'Гильберт схватил стрелка за плечо и силой выволок из таверны.

В себя Истессо пришел лишь на улице. Прохладный ветерок овевал лицо; сидеть на булыжнике было жестко, но подниматься не хотелось. Ойлен удивленно покрутил головой:

– Ну уморили, мерзавцы. Как-то я близко к сердцу все воспринял… Эй, не горюй, парень! Зато выбрались, знаем, что происходит. Вот фукси… тьфу ты, привязалось! Пора нам обратно.

Истессо молчал. Пальцы его мяли бумагу с печатью и гербом города.

– Думал – я шут, – продолжал Ойлен. – А в Доннельфаме – полны улицы шутов. Этак я совсем без работы останусь. Придется в огородники идти.

Хоакин криво усмехнулся и еще раз осмотрел печати на документе. Подлинные, вот в чем фокус-то. Все подлинное.

– Вон Грета, – сказал он. – Шпионка. За нами пришли.

– Где?…

Из-за домов показались стражники – здоровяки в полосатых ландскнехтских штанах и алых камзолах. Человек семь, и у каждого алебарда на плече. Рядом со стражниками семенила белобрысая девица, похожая на белочку. Яркое платье, шлюший фонарик на рукаве.

Грета. Грета-шпионка.

– Вот они, господа гвардейцы. Видите, в бороды вырядились?

– А то, – пробасил старший из стражников. – Думали, спрячутся!

Он наставил на Хоакина алебарду и грозно рявкнул:

– Эй, бродяги! Именем господина герцога. Кто из вас есть Хоакин Истессо? Беззаконный капитан разбойников?

Ойлен обрадовался. Вскочил на ноги, зазвенел шпагой:

– А вот подходи, баран, живо узнаешь кто! Кишки на клинок намотаю, тогда поймешь!

– Оставь их, друг. – Истессо положил Тальберту на плечо руку. – Пусть идут своей дорогой.

– Что значит оставь? Они нас арестовывать пришли.

– Вот именно, господин хороший!

Истессо вздохнул. Все-таки Тальберт чересчур любит драки и возню со шпагами… Хорошего бунтаря из него никогда не получится.

– Вот, пожалуйста. – Он протянул листок стражнику. – Ознакомьтесь и не говорите, что не видели.

– Это еще что за шутки? – нахмурил брови гвардеец, но пергамент взял. Принялся читать, с трудом разбирая буквы: – Выдра… водно… Выдана. Ох-ах… ист, Хаха… а? Хоакину Из тоста.

– Дай сюда, – потянулся к грамоте его товарищ. – Меня хоть мама не по вывескам читать учила. Ну-ка, ну-ка… «Выдана Хоакину Истессо. В том, что он не является разбойником, равно как хищником, громилой, бандитом, пиратом, флибустьером, вольным корсаром. Также не позволено ему именоваться: татем, воришкой, похитителем, мошенником, карманником (карманщиком), мазуриком, жуликом. Прозвища домашний вир, волочильных дел мастер, серебряных и золотых дел волочильщик – недопустимы никоим образом. От эпитетов лиходей, преступник, законопреступник, злоумышленник, беззаконник, убийца, грабитель, головорез, насильник, висельник, мародер – следует воздержаться тем паче. Настоящим удостоверяю: Кельке Плун, старшина огородников»

– Да он честный человек, – презрительно скривился начальник патруля. – Ну и мразь. Идемте отсюда, господа!

– Постойте. – Шпионка чуть не плакала. – Да что же это… да как же? Сама видела: бежали из Камении. Он и долговязый этот. Ведь двести талеров герцогом обещаны!

– Закрой пасть, шлюха, – озлился молодой. – Как смеешь ты равнять благородных доннельфамских висельников и беззаконников с какими-то побродяжками? Идем, Моор. Я хочу попасть в притон до богослужения.

Стражники ушли, посмеиваясь и перемигиваясь. За ними, словно побитая собачонка, плелась Грета. Вот она оглянулась, злобно зыркнула на стрелков и, подобрав юбки, помчалась вслед за алебардистами.

Все стихло. Далеко-далеко гремел гонг – монашеская процессия двигалась по улицам Доннельфама.

– Пора возвращаться. Зверь побери! – Ойлен с силой швырнул шпагу в ножны. – Герцог объявил нас честными людьми. Глазам своим не верю!

– Среди того ворья, что засело в городе, – отчего нет? В Доннельфаме стало модно быть мерзавцем. Не удивлюсь, если они придумали особые названия для наемного убийцы и вымогателя.

– С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».

Хоакин помотал головой:

– Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.

– Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.

– Это приказ, Таль.

– Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.

Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом – тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.

Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами – поэт, если нужно – маринист, портретист, пейзажист… но главным образом – маляр. Так проще. Удильщик – коль дублоны текут рекою. Охотник – когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов – но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет – тут не угадаешь.

И всем не угодишь.

Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие – кем бы стал Ойлен?

Странные картины промелькнули перед стрелком.

Костры – на которых сжигают людей.

Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем – скопом, щедро, без разбора!

Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.

Но – они же меняют мир.

– Я – единственный в мире бунтарь, – прошептал Хоакин. – Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?