Текст книги "Люди в голом"

Автор книги: Андрей Аствацатуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Музыка

Я много работаю. Много читаю лекций на филологическом факультете. Слишком много. Я устаю. В перерывах часто выхожу во двор покурить. Как-то раз после лекции я стоял во дворике филфака и курил. Рядом топтались двое молодых людей. Один из них что-то говорил другому и в конце добавил:

– Короче, музыка типа как у «Соломенных енотов».

Отчего-то вспомнилось мне жаркое июльское утро. По моей квартире в одной футболке, без штанов, щеголяя волосатыми ногами, ходит звезда отечественного панк-рока Алексей Никонов и орет благим матом:

– ЛЕЗВИЯ СТЕН! СОН, БЕССОННИЦА, ПЬЯНКА! ПОЛЬ ГОГЕН, ГДЕ ТВОЯ ТАИТЯНКА?!

Мне пора в университет. Я опаздываю. Торопливо проглатываю склизкие пельмени и запиваю их горьким растворимым кофе. Сегодня – очень ответственный день. Начало вступительных экзаменов. Я в предметной комиссии. Меня ждет страшная нервотрепка: четырехчасовое бдение в душной аудитории, бледные запуганные абитуриенты, их истеричные мамаши с идиотскими вопросами и как всегда радостный шеф. Никонов меня задерживает.

– Никонов! – говорю я ему. – Одевайся быстрее. Мне надо на экзамен!

– Погоди, – отвечает. – Я штаны куда-то задевал. Никак не найду! Не могу же я по Питеру голый ходить!

– Еще как можешь, – говорю я. – Ты же панк. А не можешь, значит хуевый из тебя панк. Сиди тогда тут и жди моего прихода. Вернусь через четыре часа. Посмотри пока книги. У меня тут вон, смотри, Фуко есть. Ты про него спрашивал. Или иди ложись обратно спать. Приду – вместе поищем.

– Какие, в жопу, четыре часа!! – завопил Никонов. – Мне в Выборг надо! Меня же там девушка ждет!!

Я тяжело вздохнул и принялся вместе с ним искать его штаны.

Алексей (Леха, как он сам себя называет) Никонов появился в моей квартире накануне. Я должен был пойти на его концерт, который проходил, как всегда, в каком-то шумном панковском клубе, но почему-то не смог. Вместо меня пошли Люся с Олесей. В час ночи, когда я уже собирался ложиться спать, раздался звонок. Я открыл дверь, и в коридор ввалился пьяный Никонов. Люся и Олеся поддерживали его сзади.

– Андрюха! – завопил Никонов. – Привет!

– Извини, – смущенно забормотал я. – Я тут не смог… то… се…

– Хуйня! – примирительно сказал Никонов и протянул мне аудиокассету. – Вот держи! Это наш новый альбом. Называется «Гексоген»!

– Спасибо! – поблагодарил я его. – Обязательно послушаю. Завтра же.

– Не вздумай! Альбом – говно! Лучше сломай кассету и выкини ее на хуй!

– Ладно, – говорю, – как скажешь.

– А вот, – продолжал Никонов, – подборка моих стихов. Порви их, а еще лучше ими подотрись!

– Обязательно.

Никонов достал пиво и уселся за стол. Я с тоской подумал о предстоящем завтра экзамене и, вздохнув, полез в буфет за стаканами.

– Андрюха! – говорил мне Никонов уже минут через десять. – Я – полное говно! Я раньше думал, что я – Рембо. А теперь, понимаешь, все вдруг понял. Никакой я не Рембо, а хуй моржовый из Выборга! Пишу бездарно! Играть не умею! Я тут послушал «Соломенных енотов». Ты слышал «Соломенных енотов»?

– Нет.

– А ты послушай. Так вот я – ничто по сравнению с ними! Как тебе такие строчки: «ЛЕЗВИЯ СТЕН! СОН, БЕССОННИЦА, ПЬЯНКА! ПОЛЬ ГОГЕН, ГДЕ ТВОЯ ТАИТЯНКА?!»

– Слов нет, – говорю, – стихи что надо. За душу берут. Вот эти ребята уж точно, как Рембо. Все как один. Только, скажи мне, Никонов, с какой стати Полю Гогену нужно отчитываться перед какими-то там придурками и объяснять, где его… как ее… лесбиянка?

– Не лесбиянка, а таитянка! – раздраженно поправил меня Никонов. – Таитянка, блядь!! Это же пиздец какая разница! Ты видел когда-нибудь голых таитянок? На картинах Поля Гогена? А «Еноты» – ни хуя не придурки!

– Ну, хорошо, – говорю. – Голых таитянок я не видел, и «Еноты» не придурки. Но при чем тут Гоген? В чем он провинился? И потом, что он им может ответить?

– Хуйня это все, – согласился Никонов, безнадежно махнув рукой. – Давай лучше выпьем за что-нибудь.

Он обвел мутноватым взглядом сидящих за столом девушек и хитро мне подмигнул, а потом во всеуслышанье объявил:

– Между прочим, Олеся сегодня не надела бюстгальтер!

Видимо, мысль о голых таитянках крепко засела у него в голове.

У Олеси, которая в тот момент курила, это заявление, похоже, энтузиазма не вызвало. Она выпустила дым изо рта прямо Никонову в физиономию. Ее брови чуть приподнялись, и она резко спросила:

– Извини. Тебя это парит?

– Нет, – пошел на попятную Никонов.

– Тогда чего пиздеть?

– Да я просто… – смутился Никонов.

– Что значит «я просто»?

– Ладно, – вмешался я, – ребята, не ссорьтесь!

– Да я чего… – оправдывался Никонов. – Я наоборот. Я хотел за это самое и выпить. Давай, Андрюха! За титьки!

Мы выпили, и через десять минут я отправился спать…

С Никоновым, солистом группы «П.Т.В.П.» («Последние танки в Париже»), меня познакомила Люся за три года до этого. Она его хорошо знала по Выборгу. В этом городе Никонова и его группу знают решительно все. Даже на внутренней стене выборгского замка, построенного шведами в 1293 году, дрожащей рукой местного меломана выведена черным углем надпись: «П.Т.В.П. – это круто! А все остальное – хуйня!»

Мы сидели с Люсей на кухне и пили чай, когда вдруг зазвонил телефон и кто-то в трубке пьяным голосом шепеляво потребовал, чтобы я позвал «Люситьку». «Люситька» подошла к телефону, подняла трубку и вдруг радостно взвизгнула:

– Леха! Это ты? Как ты? Мы? Что мы сейчас делаем? Андрей! – обратилась она ко мне. – Что мы сейчас делаем?

– Ничего не делаем! – говорю. – Я вот лежу на диване.

– Леха! Мы ничего сейчас не делаем! – радостно сообщила Люся в трубку. – Хорошо. Я с Андреем поговорю. Андрей! – тут она снова обратилась ко мне. – Леха нас на концерт приглашает! Пойдешь? Он сегодня выступает.

– Где выступает? – я решил пошутить. Получилось неуклюже: – В Большом зале филармонии?

– Нет, – ответила Люся, проигнорировав мою иронию. – В ВМЦ. В Василеостровском молодежном центре. Леха! Мы придем!

К этому центру мы подъехали на такси, вызвав некоторое недоумение у молодежи, которая толпилась у входа. Преобладали панки. Они громко хохотали и матерились. Увидев нас с Люсей, они почему-то смолкли и вежливо расступились.

Никонов нас ждал на втором этаже. Люся с радостным возгласом бросилась ему на шею. Они долго обнимались. Потом Люся вспомнила про меня и, повернувшись, сообщила Никонову:

– А это Андрей!

Никонов протянул мне руку:

– Я – Леха!

– Андрей литературой занимается, – сказала Люся и зачем-то добавила: – В Америке лекции читает.

– В Америке? – переспросил Леха. – Это круто! А нас тут менты хуячат! Может, пивка пока попьем?

– Как это «пивка попьем»? – удивился я. – Вам же выступать! Вы же должны быть трезвым!

Никонов сочувственно посмотрел на Люсю.

В грязном буфете оказались свободные столы. Мы расположились за одним из них, и Никонов тут же стал рассказывать историю про то, как его «хуячили менты».

За неделю до описываемых здесь событий группа «П.Т.В.П.» выступала на молодежном рок-фестивале в Выборге. Леха вышел на сцену и закричал трехтысячной аудитории:

– Знаете, кто мы такие?!

– Знаем! – кричали ему из первых рядов полуголые молодые люди. – Петь начинай!

– Ни хуя вы не знаете! – вдруг обозлился Никонов, – Мы – панки! Поняли! Я говно жрал, чтобы доказать, что я панк! А кто такие менты, знаете?! Менты – это козлы!!! Мы их ненавидим! И сейчас вы услышите песню «Хочу увидеть дохлого мента! Хочу увидеть голого мента!».

Все радостно заорали, и началась всеобщая драка. Милиционеры кинулись к Никонову и принялись избивать его дубинками.

– Дайте мне выступить, бляди!! – вопил Никонов, отбиваясь от них. – У нас свобода слова!!

В публике раздался свист, матерщина, и в сторону милиционеров полетели пивные банки. Тем не менее, стражи порядка уволокли упирающегося Никонова со сцены, потащили его к машине, затолкали в нее и повезли в отделение. В отделении его швырнули в обезьянник. За решеткой, разделявшей обезьянник на мужской и женский отсеки, на деревянной скамейке разлеглась доставленная туда до этого выборгская наркоманка Ульяна.

– Ульяна! – закричал Никонов, увидев ее. – Видела, как они меня?! Меня!! Поэта! Вот суки! Бляди! Менты поганые! – Никонов со злости пнул ногой дверь. Ульяна проснулась, подняла голову и уставилась на Никонова мутным бессмысленным взглядом. – Короче, Ульяна, – кричал Никонов. – Ты будешь свидетелем!

– Угу, – ответила Ульяна и беспомощно уронила голову.

Я вспоминал эту историю, пока курил и разговаривал с девушкой из деканата. Потом я выбросил сигарету и вернулся назад в аудиторию рассказывать студентам о Сартре.

Кожаные штаны

Шли годы. Страна менялась, молодела. Я же, напротив, старел, мерз на холодных питерских улицах и в едва отапливаемых аудиториях, часто простужался. И все потому, что плохо одевался. Одежда мне нравилась. Точнее, идея одежды. Но выбирать саму одежду я так и не научился. На зиму я обычно покупал то, что носят весной. Осенью по рассеянности продолжал носить летнюю одежду. К тому же у меня, как утверждал мой друг, философ Погребняк, совершенно не было никакого вкуса в выборе одежды.

С философом-постмодернистом Александром Погребняком мы несколько лет назад проводили среди питерских недорослей семинар «Метафизика и поэтика». Суть этого семинара хорошо передал посещавший его Барсик, девятнадцатилетний бездельник, приехавший в Питер из города Асбеста. На самом деле у Барсика были имя и фамилия: Андрей Барсов. А Барсиком его любила называть Женя Бебякина, девушка, с которой Андрей тогда встречался. С самой Женей мы вскоре разорвали отношения, поскольку, как утверждала моя жена Люся, я в разговоре с ней, то есть с Люсей, назвал Женю «обоссанным конем». Барсик, когда об этом узнал от Люси, сразу же поехал ко мне домой и, позвонив ко мне в квартиру с улицы, через домофон потребовал извинений. Я подумал и на всякий случай извинился. Тоже через домофон: Барсик, несмотря на юный возраст, физически был явно меня сильнее.

Вообще-то говоря, я вряд ли мог сказать такое о женщине, даже если она действительно похожа на обоссанного коня.

– И, тем не менее, ты ее так назвал, – упрямо твердила Люся в ответ на мое недоумение. – Ты сказал, что она похожа на обоссанного коня, когда бывает в трезвом виде, а когда накурится и разденется, то на обосранного.

«Кошмар! – думаю. – Как же мне теперь Жене Бебякиной в глаза смотреть?»

– А откуда она-то узнала? – спрашиваю.

– От меня! – гордо отвечает Люся. – Чтоб она знала, как ты на самом деле к людям относишься и какой ты человек!

– А какой я, по-твоему, человек?

– Лживый, подлый, двуличный.

Женя Бебякина была из хорошей семьи и умела интеллигентно выражать свои мысли. Но мысли ее почти не посещали, и Женя в основном многозначительно молчала. У Барсика была другая проблема. У него в голове мысли прямо-таки роились, но были они до чрезвычайности идиотскими, и выражал он их исключительно на сленге, который никто вокруг, кроме таких же, как он, не понимал. На вопрос однокурсников, что происходит на семинаре у Аствацатурова и Погребняка, Барсик неизменно отвечал:

– Ну, типа, Погребняк там разные понтовые телеги гоняет… типа туда-сюда… А Аствацатуров их типа растележивает… и все такое…

Барсик проучился у нас полгода, а потом его отчислили. Я его всегда видел в состоянии легкого наркотического опьянения. Однажды я иронически поинтересовался:

– Барсик! Извини, конечно, но почему ты всегда укуренный, как свинья?

Барсик мутно поглядел на меня и назидательно сказал:

– Свиньи ганжу не курят, Андрей Алексеич, и все такое… А укуренный я всегда… для радости.

15 сентября 2000 г. Смольный институт свободных искусств и наук. Семинар «Метафизика и поэтика»

Я подхожу к 408-й аудитории. Она заперта. Но зато к двери скотчем прилеплена записка: «Аствацатуров + Погребняк = сладкая парочка». А под этими словами нарисовано сердечко.

– Андрюша! Я взял ключ, все в порядке!

Я оборачиваюсь на голос. Это Погребняк. Философ-постмодернист. Бывший панк. Как всегда, в кожаных штанах, красном джемпере и зеленых ботинках.

– Привет, Саша! Полюбуйся! – Я осторожно отклеиваю записку и протягиваю ее Погребняку.

– Вот ведь суки, – кривится Погребняк.

– Кто «суки»? – из-за его спины вырастает фигура Филиппа Федчина, замдекана.

– Кто-кто, – говорю. – Это… конь в пальто. Студенты, конечно.

– Что-то вы, Андрей Алексеевич, уж больно критичны, – говорит Федчин и с деланной строгостью в голосе добавляет: – Хочу напомнить, что в нашем учебном заведении студентов не полагается так называть. Это противоречит всем либеральным принципам, которые, кстати, вы, Андрей Алексеевич, с таким жаром на собраниях всегда отстаиваете.

– Я уже давно ничего такого не отстаиваю. Я – почти коммунист, левый. Я за социальную справедливость. И еще за взаимопомощь и свободную кооперацию. Хочу, чтоб у богатых все отняли и отдали это бедным.

– Когда ты так рассуждаешь, – замечает Федчин, – мне кажется, ты бредишь.

– Ладно, – говорю. – История нас рассудит. Ты вот лучше на это посмотри.

С этими словами я сую ему под нос записку.

– Ну и что? – пожимает плечами Федчин.

– Как ЧТО? Они ведь намекают, что мы с Сашей пидоры!

– Подумаешь! – хмыкает Федчин. – Не умрете. Тем более, это сейчас модно. У кого хочешь спроси. И вашему курсу только популярности добавит. А если ты левый, как говоришь, то тогда и вовсе не о чем беспокоиться.

Федчин треплет меня по плечу и направляется в сторону деканата.

– Ему бы все хаханьки, – хмуро говорит Саша. – А про нас вот всякую хрень люди думают. С чего бы это?

«С чего? – думаю я со злобой. – Забыл что ли?»

За десять дней до описываемых событий. 5 сентября 2000 г. Филологический факультет. Актовый зал

За десять дней до этого события в нашем колледже была организована презентация теоретических курсов. Проходила она почему-то в здании филологического факультета. Каждый из преподавателей должен был выступить перед студентами и в течение пяти минут изложить содержание своего предмета. Я читал два курса. Один – самостоятельно. А другой, «Метафизика и поэтика», полусеминарский, совместно с Погребняком. Я рассказал подробно про первый, а потом, когда дело дошло до второго, предоставил слово Саше. Философ-постмодернист поднялся с места и, сверкая своими черными кожаными штанами, направился к кафедре. Он облокотился на нее, пригладил волосы и начал:

– Два месяца назад мы с Андрюшей, в смысле, с Андреем Алексеевичем, были в Америке. Так вот. Как-то раз нам пришлось провести ночь на квартире у знакомого в Бруклине, в одной постели. Нам обоим не спалось… – Студенты притихли. Те, что писали, подняли головы над своими тетрадками. Болтуны замолчали. Саша обвел глазами зал и продолжил: – Вот все тут говорят: «Америка, Америка». А что Америка? Два преподавателя вынуждены спать в одной постели. Вот вам и Америка. О чем это я? Ах да… Нам не спалось. Мы стали разговаривать на разные темы и вот придумали концепцию этого курса, на которой я сейчас подробнее остановлюсь…

Пока он все это говорил, во мне зрело и росло раздражение. Особенно я был недоволен его штанами…

Вечером того же дня у меня произошел странный разговор с женой, которая тоже присутствовала на нашей встрече со студентами, но потом куда-то ушла. Встретились мы только дома.

– Ты что, спал с Погребняком? – спросила Люся.

– В смысле, «спал»? Мы спали на одной постели… в смысле, лежали на ней… в смысле, мы спали, а не бодрствовали.

– Совсем заврался, Аствацатуров, – покачала головой Люся. – У вас БЫЛО что-то?

– Люся! Люсенька! – взмолился я. – Ничего у нас не было! Просто мы лежали на одной постели. Второй не было.

– Ага! Значит, вы лежали… вы были голые, секса у вас не было… и вы просто трогали друг друга? Но ничего серьезного не было?

Все это было произнесено с журналистской деловитостью и без тени юмора. Я махнул рукой.

– Смешная у тебя Люся! – сказал мне потом Погребняк, когда я ему передал наш с ней разговор.

– Да уж, обхохочешься. И главное, Саша, очень проницательная. А ты тоже молодец! Вырядился, как черт знает что. Да еще штаны эти…

10 декабря 1999 года. Нью-Йорк. Гринвич-Виллидж. Магазин кожаной одежды

– Эй! – Меня похлопывают по плечу. – Твоему бой-френду это будет стоить всего сто баксов! – Передо мной высоченный негр в вышитом камзоле. На ногах у него космические фиолетовые ботинки, на голове – разноцветный цилиндр. На лиловом лице – невообразимый пирсинг. В руках – огромный пластмассовый жезл. – Твоему бой-френду я отдам эти штаны за сто баксов. Решайся! Десять процентов чистой скидки.

– Listen, – говорю. – Слушай! Он мне не бой-френд. Мы профессора из России… Санкт-Петербург…

– Ну да, – ухмыляется. – А я – Роберт Де Ниро из Алабамы. Штаны берете? Я уже вас видел сегодня, и вы мне понравились. Ведь вы в нашем магазине уже третий раз? Всё ходите, прицениваетесь. Это правильно! I like that! Дискаунт вы заслужили. Скажи своему другу.

«Да, – думаю. – Хрен бы я к тебе три раза стал заходить, если б не этот хренов панк. Друг называется. Выхухоль в зеленых ботинках. Все ему не так да не эдак. Одни штаны слишком узкие, другие – широкие… Достал».

– Спасибо, – говорю я негру и чувствую, как моя физиономия расплывается в очень неестественной, но широкой улыбке. – Пойду друга обрадую. Только он мне не бой-френд. Вы это учтите.

– Не бой-френд, так не бой-френд, – согласился негр и при этом подмигнул кассирше, которая с интересом прислушивалась к нашему разговору.

Я пошел к кабинке, где философ-постмодернист примерял очередную пару кожаных штанов.

– Саша? Ты здесь?

– Чего тебе? – недовольно отозвался он из-за двери.

– Тут это…

– Погоди… у меня тут молния не застегивается… Черт… теперь задница не влазит.

– Саша! Он предлагает скидку десять процентов. Сказал, что мы ему понравились.

– Кто предлагает? Кому мы понравились? – с тревогой спросил Саша.

– Да этому хрену у входа. Он, оказывается, менеджер.

– Негру что ли этому разрисованному?

– Саша, не ори громко.

– А что?

– «Что», «что». Будто не знаешь.

– Ой, да.

– Тут же либерализм повсюду. Политкорректность. Надо говорить «афроамериканец». А не то, сам знаешь… привлечь могут.

Так Саша стал обладателем кожаных штанов.

Май 1999 года. Филологический факультет

Саша в ботинках зеленого цвета.

– Саша! Что у тебя за зеленая срань на ногах?

– Это не срань, – ответил Саша и раздраженно добавил: – не понимаешь ничего, так лучше молчи! Это – гриндерсы.

– Значит, эта зеленая срань, что у тебя на ногах, гриндерсами называется?

Погребняк сочувственно посмотрел на меня, покачал головой и устало сказал:

– Андрюша! Ты носишь такое говно, что у меня даже нет сил шутить по этому поводу.

«Ладно, – думаю, – сука, ладно… еще посмотрим!»

1 декабря 1999 года. Кабинет декана

Действующие лица:

КОЛОСОВ – Колосов Николай Евгеньевич, 45 лет, декан.

Я – Аствацатуров Андрей Алексеевич.

Колосов: Андрей! Надеюсь, вы все поняли относительно вашей поездки: ваша лекция, которую желательно качественно прочесть, впрочем, я в вас не сомневаюсь, Writing and Thinking, ну, семинар этот «Мышление и письмо», вы помните. И, наконец, Саша Погребняк. Саша Погребняк – это, пожалуй, самое главное… у Саши слабый английский. Помогите ему, пожалуйста. Наша с Динкой личная просьба… не в службу, а в дружбу…

Я: Нет проблем, шеф…

11 декабря. Нью-Йорк. Сохо. Бродвей

– Саша, – говорю я, – я что-то устал от этих магазинов одежды, в которые мы с тобой заходим каждые пять минут. Давай лучше город посмотрим.

– Давай, – соглашается Погребняк. – Только вот в эти два магазина заглянем… да и потом вот в тот, что на углу… и все…

– Ладно, иди. Я тебя подожду здесь. Покурю на ступеньках.

– Андрюша, а может, зайдешь со мной? А то мне не объясниться с продавцом.

– Ладно. Только я покурю сначала. Ты пока пойди осмотрись.

Проходит минут десять. Я докуриваю, тушу сигарету и захожу в магазин. Саша разговаривает с персоналом по-английски.

Я должен был помочь. Но не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за его общением с продавцом.

Саша держит в руках ботинок. Его лицо напряжено. Продавец-филиппинец, напротив, абсолютно спокоен.

– Зис?! – объявляет Саша. – Зис вот?

– Pardon? – удивленно поднимает брови продавец.

– Ох… ну зис! – Саша тычет пальцем в подошву.

– Sorry… – нежно улыбается продавец и разочарованно разводит руками.

– Ох, елки, ну как же тебе, козлу тупому, объяснить… – тут Саша в сердцах оборачивается и замечает меня: – Андрюша! Ты здесь?! Что ты ржешь, как мудак?! Ничего смешного не вижу! Переведи мне. Спроси, из чего подошва сделана. А то этот кретин, по-моему, по-английски не понимает.

– Умный мужик оказался, – сказал мне Погребняк, когда мы вышли на улицу. – А с виду тупой. Пока ты не появился, он ничего понять не мог. Стоял и глазами хлопал. Я бы так и не купил ничего… Эти ботинки… знаешь… ничего. В них и в универ можно, и за грибами, в принципе.