Текст книги "Люди в голом"

Автор книги: Андрей Аствацатуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Рок-группа, которую я так и не создал

– Конформист вы, Андрей Алексеич! – сказал мне как-то раз Филипп Федчин.

Мы сидели за столиком в кафе Смольного института. Филипп, заместитель декана, я и Кристина Пекина, преподавательница английского языка. Эта Кристина была в свое время моей однокурсницей, и мы знали друг друга с очень давних времен.

– Почему это конформист? – удивился я. – Я, наоборот… я – левый, я – за революцию.

– Вот потому ты и конформист, – ухмыльнулся Федчин. – Сейчас ведь модно быть левым. Под это гранты раздают.

Ухмылка Федчина мне не понравилась.

– На что это ты намекаешь? – говорю. – Чего это ты врешь?!! Когда это я гранты получал? Я сроду ни на какие гранты не подавал. А Сороса всегда недолюбливал. Я за идею! Да где это ж я конформист?!

– «Где», «где», – пожал плечами Федчин. – Да везде!

«И этот туда же, – подумал я. – Мало мне дома разговоров».

– Ты со всеми дружишь, – спокойно продолжал Федчин, – беседуешь, особенно с девушками. Даже с теми, кого знать не знаешь, заигрываешь. Да и темы выбираешь конъюнктурные. На публику ты, Андрей Алексеич, работаешь! – резюмировал Федчин. – Хочешь всех развлекать, хочешь быть в центре внимания. Да еще при этом идеалами прикрываешься… Скажите, Кристина Владимировна, – повернулся Филипп к Кристине, которая во время нашего разговора сосредоточенно ела пирожок с мясом. – А вот когда вы вместе с Андреем Алексеичем учились, он тоже был таким?

– Каким? – спросила Кристина с набитым ртом.

– Кристина! – вмешался я. – Ты сосредоточься! Тебя спрашивают, был ли я блядью.

Услышав слово «блядь», Кристина покраснела, а Филипп поморщился.

– Не передергивайте, Андрей Алексеич, – сказал он. – Я вас так не называл. Я упрекал вас в некотором, подчеркиваю, в некотором, конформизме.

– Ладно, – согласился я. – Пусть Кристина скажет. Ну что, был я блядью, когда мы учились?

Кристина некоторое время молчала, сосредоточенно глядя перед собой. А потом сказала Федчину, словно оправдываясь:

– Филипп Владимирович! Но мы в нашей группе Андрея все равно любили.

«Все это ложь, – говорил я себя по дороге домой. – Ложь и уныние. Они просто все сговорились против меня. Я никогда не искал дешевой популярности. Она, эта дешевая популярность, меня искала. Искала, это верно. Но не находила. Я прятался. А когда находила, то я ей мужественно сопротивлялся».

Справедливости ради надо сказать, что один случай был, да и то в молодости, в конце 80-х, когда моему приятелю Федору Двинятину пришло в голову создать рок-группу.

Мы оба тогда учились на третьем курсе филфака, правда, на разных отделениях: Федя – на русском, а я – на английском. Шел 1988 год. Стоял теплый сентябрь. Однокурсники уехали в совхоз собирать картошку, а нас с Женей усадили в кабинет русского языка. Нам принесли две огромные стопки карточек с диалектными выражениями, результат работы двух экспедиций в Новгородскую область. Преподавательница Виктория Карповна велела разобрать эти карточки по деревням и разложить на соответствующие стопки.

Мы взялись за работу.

К середине следующей недели карточки были аккуратно распределены на шесть стопок. К этому моменту Виктория Карповна ушла в отпуск, и об окончании работы мы доложили уже другой преподавательнице – Елене Алексеевне.

– Зачем это вы сортировали карточки по деревням?! – возмутилась она.

– Нам так сказали, – растерянно ответил Двинятин.

– Глупость вам сказали, – рассердилась Елена Алексеевна. – Это совершенно бессмысленно. Делайте все заново – разложите карточки по алфавиту.

Она ушла, сердито хлопнув дверью, а мы понуро вернулись к нашим стопкам и принялись раскладывать их содержимое теперь уже по алфавиту. Этой работой мы занимались еще две недели. Мы не особо торопились. Часто делали перерывы. Спускались в буфет попить кофе или во двор – покурить. Как выяснилось очень скоро, это была разумная тактика. В конце второй недели в кабинете появился профессор Валентин Иванович Трубинский, известный специалист в области диалектологии.

– Здравствуйте, ребята! – поприветствовал он нас и, покосившись на стопку карточек, полюбопытствовал: – А чем это вы тут занимаетесь, если не секрет?

– Не секрет, Валентин Иванович, – бодро отрапортовал Двинятин, – мы карточки разбираем.

– Карточки? – удивился Трубинский. – Зачем это? Неужели у нас в кабинете нет других дел?

– Видимо, нет, – вздохнул Двинятин. – По крайней мере, для нас с Аствацатуровым.

– И как же вы их разбираете?

– По алфавиту.

– Чушь какая! – возмутился Трубинский. – Кому это нужно?

– Если карточки разбирают – значит это кому-нибудь нужно, – пошутил Двинятин.

– Ладно, – улыбнулся Трубинский. – Влейте их в общий каталог. Их ведь для общего каталога собирали.

– Тебе не кажется, что мы уже целый месяц какой-то хренью занимаемся? – спросил меня Двинятин, когда за Валентином Ивановичем закрылась дверь.

– Кажется, – признался я.

– И зачем мы выбрали эту специальность, – продолжал сетовать на жизнь Двинятин. – Я все понял, Андрюшечка. Мы не будем никогда читать лекции, писать статьи. Мы закончим филфак, и нас, как двух мудаков, посадят перебирать какие-нибудь замусоленные карточки. А потом…

– И что ты предлагаешь? – спросил я.

– Надо как-нибудь заявить о себе. Разве тебе этого не хочется?

– Хочется, – признался я. – Но как?

– Знаешь, что… давай рок-группу создадим!

– Как это «рок-группу»? – удивился я.

– Что ты заладил «как», «как»! – рассердился Двинятин. – Смелее надо мыслить! Сейчас все создают рок-группы. Вот и мы создадим. Чем мы хуже других? Ничем. Мы даже лучше! Ты послушай, какие дурацкие тексты у этого твоего Цоя. Да я за один день могу десяток таких сочинить!

– Ну, хорошо, – сказал я. Цоя я очень любил, но на эту тему решил с Двинятиным не спорить. – Предположим, ты можешь за один день сочинить десяток песен. Но кто музыку писать-то будет?

– Как «кто»? – удивился Двинятин. – Ты, конечно! У тебя ведь музыкальное образование. Тебе и сочинять музыку.

– Да я никогда не пробовал. Я не умею.

– А ты думаешь, они умеют? – хмыкнул Двинятин. – Они тоже не умеют. Но сочиняют же! И их слушают. Вот и нас слушать будут! Прославимся!

Федино предложение мне показалось весьма заманчивым и легко осуществимым. И все-таки я сказал:

– Но ведь нам нужно собрать состав. Найти гитариста, бас-гитариста, ударника, клавишника и, наконец, солиста, того, кто будет все это петь.

– Петь будешь ты! – заявил Двинятин.

– Как это я? Я не умею!

– Слушай! Ты достал. Что ты заладил «не умею», «не умею»! Никто не умеет. Думаешь, Гребенщиков умеет? Возьмешь микрофон. Закатишь глаза картинно. Это ты и без микрофона умеешь. И будешь туда говорить или кричать. Сейчас так поют. Тембр голоса у тебя красивый. Девушкам понравится.

– Ну, хорошо, – согласился я. – А кто будет клавишником?

– Тоже ты. Если ты «Аппассионату» играешь, то с этой музыкой как-нибудь справишься. Синтезатор освоишь за неделю. А ударником буду я.

– Надо еще бас-гитариста найти и гитариста, – говорю.

– Разберемся, – сказал Двинятин.

На следующий день, когда мы снова встретились у стола с карточками, Двинятин мне сказал:

– Я придумал название группы – «Рыцари диких яблок». Как тебе?

– Думаешь, оно всем понравится? – неуверенно спросил я.

– Даже не сомневайся! – ответил Двинятин. – У этих наших питерских групп названия гораздо хуже. «Телевизор», по-моему, вообще идиотизм. «Алисой» свою группу мог назвать только человек с недостатком воображения. «Аквариум» – тоже как-то странно звучит. Тоже мне ихтиандры выискались. «Рыцари диких яблок» – самое то. Группа с таким названием просто обречена на успех.

Потом Двинятин, понизив голос, доверительно сообщил, что за вчерашний вечер он уже сочинил две композиции. Первая так и называлась – «Мы, рыцари диких яблок» («Она будет нашим хитом», – сказал Двинятин). А вторая – «Степанов в жилете». Эта композиция была посвящена нашему другу Андрею Степанову. Степанов был старше нас с Двинятиным года на три, молчалив и во время разговора так ловко вскидывал голову, когда поправлял сползающие очки, что производил впечатление очень интеллигентного, обремененного жизненным опытом и глубокомысленного человека. Да чего там! Степанов был нашим кумиром! Сегодня Двинятин категорически отрицает этот факт. Но, я думаю, он лукавит. Степанов все-таки казался нам полубогом. Во-первых, он был женат. А во-вторых, в отличие от нас он успел прославиться и опубликовать в сборнике студенческих работ Новосибирского университета статью на четыре страницы об одном стихотворении Мандельштама. Название самого стихотворения выветрилось у меня из головы. Помню только, что там по сюжету какие-то осы «сосут ось земную». Однажды мы с Двинятиным, сидя на моей кафедре, выглянули в окно, выходящее во двор филфака, и увидели там Андрея Степанова. Он стоял и что-то жевал.

– Ты вот, наверное, думаешь, что Степанов конфету жует? – спросил меня Двинятин. – Ничего подобного! Он, Андрюша, ось земную сосет.

В его словах я уловил восхищение. Восхищение и зависть.

Так вот, согласно замыслу, этот самый Степанов во время исполнения композиции «Степанов в жилете» должен был выйти на сцену в галстуке, жилете, с прогулочным зонтиком в руке, в широкополой шляпе. Выйти, подойти к краю сцены, приподнять ручкой зонтика край шляпы, закрывающей лоб, и многозначительно подмигнуть залу.

– Публика будет визжать и плакать! – уверял меня Двинятин.

Проблему с гитаристом Двинятину тоже удалось решить. Он созвонился с Димой Дмитриевым по кличке Монстр, который довольно прилично играл на гитаре. За год до этого группа, где солировал Дима, которая так и называлась «Монстр», распалась, и Дима оказался не у дел. Он принял предложение Двинятина после того, как Федя убедил его, что группу «Рыцари диких яблок» ждет большое будущее, поскольку в ней будет играть «сам Аствацатуров, человек с потрясающими вокальными данными и виртуозной пианистической техникой».

Дима Монстр тогда меня не знал и легко поверил в эту чушь.

– Слушай, Двинятин! – сказал я Феде. – Да я ведь ни одной ноты не спел за свою жизнь! И на фортепиано играю так себе.

– Это не важно, – ответил Двинятин. – Монстр не заметит. Он будет увлечен гитарой, своей игрой и на такую мелочь даже внимания не обратит. Он по жизни ни на что внимания не обращает, так что эта ситуация тоже не будет исключением.

Отыскать бас-гитариста было делом нелегким. Я связался со своим приятелем Жориком Старостюком, который тогда только что поступил в музыкальное училище имени Мусоргского и уже играл в какой-то группе. Жорик согласился нам помочь. Он сказал мне, что сам с нами с удовольствием поиграет и даже договорится, чтобы какой-то клуб на Петроградской выделил нам сцену для репетиций и синтезатор Yamaha.

– Это будет почти бесплатно, – заверил меня Жорик.

На следующий день они с Двинятиным встретились. Двинятин передал Жорику два листка с текстами композиций, и Жорик сказал ему, что прямо сейчас отправится домой сочинять музыку, запрется в ванной с гитарой и начнет сочинять.

– Почему именно в ванной? – удивился Двинятин.

Выяснилось, что мама Жорика, известная питерская переводчица, заявила своему сыну, что дома, в городской квартире, «никакого рока не потерпит».

– Если хочешь играть свои роки, – сказала она, – запрись в сортире или в ванной и играй, сколько влезет. Только чтобы мы с отцом этого не слышали.

– Вера Ефимовна! – восторженно сказал я ей, встретив ее через неделю случайно на улице. – Мы создаем рок-группу. Если мы будем играть, нас ждет успех!

– Если вы будете ЭТО играть, – ответила она, – вас, Андрюша, ждет колония строгого режима.

– Всего этого недостаточно, – говорил мне Двинятин уже через две недели. – Нужна какая-то изюминка. Нужно чем-то выделиться на фоне других групп. Пригласить кого-нибудь с инструментом, нетипичным для рок-группы.

Мы решили позвать нашего приятеля Андрея Борисова. Борисов закончил два курса консерватории по классу скрипки и три года работал солистом Биробиджанской филармонии.

– Я готов играть всю эту фигню, которую вы насочиняете, – равнодушно сказал нам Борисов. – Все равно мне сейчас нечем заняться.

Через два дня Двинятин объявил мне:

– Ладно. Пусть Борисов играет. Но изюминки он нам не добавит. Скрипка в рок-группе, Андрюша, это вчерашний день. Вон у Гребенщикова целых два скрипача. Нужно что-то еще.

Прошел месяц. Наша практика в кабинете русского языка осталась в далеком прошлом. Оказалось, что карточки, которые мы поместили в общий каталог, предназначались для совершенно другого каталога, того, что находился в Институте языкознания. Но нас с Двинятиным это уже не интересовало. Мы были увлечены проектом рок-группы, который должен был сделать нас знаменитыми.

Где-то в конце октября я сидел в кафе со своим однокурсником Олегом Гавриловым. Мы разговорились, и выяснилось, что Олег закончил очень престижную музыкальную школу. Олег сокрушался, что музыкой «совсем не занимается, нет времени», а инструмент кому-то отдал.

– А на чем ты играл? – спросил я.

Я отчетливо помню, как он сказал «на гобое». И еще подумал, что гобой в рок-группе – это, похоже, та изюминка, о которой говорил Двинятин. Подумал и предложил Гаврилову вступить в рок-группу. Гаврилов сразу же согласился и сказал, что, мол, инструмента сейчас нет, но это не проблема, он его возьмет в прокате.

Двинятин, которому я позвонил вечером того же дня, страшно обрадовался и очень меня хвалил.

Мы увиделись через два дня. Двинятин стоял у расписания. Вместо дежурного «привет» он возмущенно накинулся на меня:

– Тебе нельзя ничего поручать! Господи! Пошли дурака богу молиться!

– А что случилось? – не понял я.

– Что случилось?!! – загремел Двинятин. – На чем, по-твоему, играет Гаврилов?

– На этом… на гобое… – неуверенно ответил я.

– Андрюшенька! Зайчик мой! Гаврилов играет на ФАГОТЕ! На фаготе! Человек, закончивший музыкальную школу, должен отличать гобой от фагота!

– Школу я вообще-то не закончил, – говорю. – Меня выгнали за курение в туалете.

– Тебя наверняка выгнали за то, что ты не мог отличить фагот от гобоя.

– Да какая разница, – сказал я. – Пусть будет фагот.

– Андрюша! Солнышко! Ты когда-нибудь слышал, какие звуки издает фагот?

«Оп-па, – подумал я. – А ведь я действительно не представляю себе, как звучит фагот».

– Так вот, – торжествующе-злобно сказал Двинятин. – Фагот пердит! Пердит, понимаешь! За этот пердеж нас зрители гнилыми помидорами закидают… Так что неудобно перед Гавриловым получилось. Придется ему отказать.

Воцарилась тягостная пауза.

Мы оба молчали.

– Хотя, знаешь, – поразмыслив, сказал Двинятин, – может, с фаготом лучше получится. Смешнее…

Группу мы так и не создали. Дима Дмитриев отказался с нами иметь дело. Он спросил Двинятина, что мы своим творчеством «хотим сказать». И Двинятин ответил, что мы ничего не хотим сказать, а хотим просто, чтобы нас заметили. Тогда Дима, гордо побледнев, заявил, что не будет во всем этом участвовать, что это недостойно интеллигентного человека.

Другого гитариста мы найти так и не смогли. Да и потом на нас нахлынули новые заботы. Приближалась сессия. Нужно было участвовать в студенческих конференциях, писать курсовые, дипломы, набирать публикации, словом, делать академическую карьеру. Жизнь благополучно окрасилась в серый цвет.

Я стал тем, кем было задумано, чтобы я стал.

Борисов исчез из моей жизни. По одним сведениям, он уехал в Калугу, по другим – в Израиль. Кто-то мне говорил, что он работает в Питере гувернером и воспитывает детей из богатых семей.

Дима Дмитриев стал лингвистом. Чем он занимается сейчас, я не знаю. Он долгое время работал в Институте языкознания. Случайно заехавшие в институт бельгийцы назвали его «гениальным компьютерным лингвистом».

Филипп Федчин занимает должность замдекана и читает лекции по истории искусств.

Олег Гаврилов создал и возглавил коммерческий колледж. Кроме того, он заведует одной из кафедр филфака.

Кристина Пекина уволилась из Смольного колледжа и работает на кафедре Олега Гаврилова.

Андрей Степанов стал доктором филологических наук.

Чем занимается Двинятин, я полагаю, знают все, у кого дома есть телевизор.

А песню «Рыцари диких яблок» исполнила какая-то группа из Екатеринбурга. Об этом мне рассказал Жорик Старостюк, побывавший в этом городе на рок-фестивале. Слова значились как «народные».

Про то, как кенгуру «живет с слоном»

Недавно сосед Алексей Петренко заговорил со мной о моей бывшей жене Люсе, проживающей ныне в США в каком-то небольшом городке. Оказывается, они общаются. Она замужем, счастлива и по-прежнему пишет стихи и по воскресеньям поет в местном кафе русские романсы. В связи с ее поэтическими упражнениями я вспомнил одну историю десятилетней давности. Я забыл многие события нашей совместной жизни, но этот эпизод почему-то в моей памяти сохранился.

1992 год. Время мутное. Я только что закончил университет, женился на своей однокурснице, полноватой девушке Люсе, и моя жизнь начала стремительно набирать скорость.

Главное, не совсем было понятно, что делать. Я снова, как в школе, остался наедине с самим собой. Вокруг голодные, жалкие, опасные дикари, вооруженные палками-копалками и дубинами. Но что-то нужно было делать. То ли торговать, то ли писать диссертацию. Денег катастрофически не хватало. Даже на еду. Впрочем, еды в магазинах было немного.

И вот мой приятель, Андрей Степанов, нашел себе и мне небольшой приработок. Издательство с загадочным названием «Тайны здоровья» решило публиковать популярные книжки и поручило ему (а значит, нам обоим – как мне Степанов сказал по телефону) переводить с английского знаменитую сагу о строгой волшебнице Мэри Поппинс. Гонорар обещали выплатить по окончании работы. Деньги не безумно большие, но приятные.

Вот так удача.

Мы сели за перевод.

Степанов сразу назначил себя главным. Он был старше и, следовательно, умнее. Помню, как он систематически отчитывал меня за низкое качество перевода, плохое знание английского и общее скудоумие. Каждый брал свою порцию глав и переводил у себя дома. В конце недели мы встречались и читали друг другу переведенное. Если надо – поправляли друг друга. Причем, в основном, меня. Все шло по плану. Но в один прекрасный день, работая над очередной главой, я наткнулся в тексте на старое детское стихотворение, коим писательница решила разнообразить прозаическое повествование.

Я в панике позвонил Степанову.

– Степанов! – заявил я сходу. – Тут у меня стихи в тексте. А я стихи переводить не умею!

– Что не умеешь? – переспросил он и тут же взорвался. – Меня не волнует! Твоя глава – ты и выкручивайся! Мне свое нужно переводить! Тебя и так все время исправлять приходится, так что сделай хоть раз что-нибудь сам!

В трубке послышались короткие гудки. Потом Степанов, похоже, слегка оттаял и перезвонил. (Он всегда считал меня немного туповатым и делал на это скидку.)

– Ладно, – сказал он уже мягче. – Не мучайся. Но хоть попытайся! Если ты так ничего не придумаешь, позвоним Ване Писаренко. Он все-таки поэт.

– Ваня Писаренко, – возразил я, – авангардист. Он может переводить разве что какого-нибудь Сен-Жон Перса. А с детскими стихами не справится.

– Нальем – справится! – решительно заявил Степанов. – Но лучше бы ты сам все сделал.

– Ладно, попробую.

– Пока! Вечером встречаемся у меня, приноси перевод.

Я повесил трубку и вернулся к письменному столу, к стихотворению. Стихотворение рассказывало об истории Ноева ковчега. Детские простенькие слова: в ковчеге каждой твари было по паре, а кенгуру пары не нашлось, и ее поставили в пару со слоном. Вроде бы – все понятно. Не понятно только, как это изложить в стихах. «Может, – подумал я, – верлибром перевести?» Сидел где-то час, никаких мыслей так и не появилось. Наконец, я сдался и позвал на помощь жену.

– Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.

– Хорошо, – ответила Люся. – Переведу.

Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе.

– Ну что, перевела?

– Перевела, – отвечает она как-то смущенно. – Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.

– Ерунда! Степанов подправит.

Она протянула мне сложенный вчетверо листок.

– Спасибо, – ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.

У него дома мы раскрыли листок, и я прочитал вслух следующее:

 
В ковчеге все живут вдвоем,
и это каждый знает.
А кенгуру живет с слоном!
Такое здесь бывает!
 

Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец, я собрался с духом и сказал:

– Ну как тебе? По-моему, неплохо… Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно. «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все, как есть… или что?

Он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:

– Могу себе представить, что там еще творилось, в этом ковчеге. Если слон, сожительствующий с кенгуру, – для них обычное дело. Знаешь, – язвительно добавил он, – ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.

Стихотворение спустя две недели перевел Ваня Писаренко. Получилось, кстати, очень неплохо. Но даже теперь первый Люсин перевод мне нравится значительно больше. А этот новый я позабыл. Наверное, это потому, что я до сих пор еще люблю Люсю, а заносчивый авангардист Писаренко мне совершенно безразличен.