Текст книги "СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)"

Автор книги: Андрей Амальрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

С другой стороны, если «наверху» начнут побеждать умеренные, им понадобится поддержка движения, чтобы справиться в неосталинистами. Если движение подойдет к этому моменту без всякой политической программы, его шансы на влияние будут весьма невелики.

Большая часть интеллигенции недовольна существующим положением вещей, но это не значит, что она в целом поддерживает движение. Движение беспокоит, требует выбора, а это всегда неприятно людям с парализованной активностью, многие готовы смотреть на движение как на опасную провокацию. Многие, кто в душе сочувствует движению, считает, что ничего изменить невозможно, – а это парализует волю подчас сильнее, чем страх. Однако интеллигенцию в целом все более беспокоит ее фальшивое положение в советской структуре.

Рабочие с самого начала участвовали в движении, поскольку для рабочего, как и для любого человека, играет роль не только материальное положение, но и чувство человеческого достоинства. Однако они тоже требуют ответа на социально-экономические вопросы.

Интеллигенция, которая в большинстве только-только «вышла из народа», не хочет «идти в народ», разрыв до последнего времени увеличивался, хотя сейчас появилась и обратная тенденция. В последнее время делались попытки сближения с рабочими – события в Польше дали и интеллигенции, и рабочим хороший пример. Недовольство среди рабочих очень сильно, но оно не может ими самими быть ни достаточно ясно сформулировано, ни достаточно громко выражено.

Между освободительными движениями Восточной Европы и Движением за права человека в СССР существует не прямая, но весьма отчетливая косвенная связь. Трудно, однако, сказать, сможет ли в Восточной Европе произойти что-то решающее без предварительных изменений в СССР. Что касается национальных движений в самом СССР, то здесь движение в будущем сможет сыграть роль примирителя.

Опасность со стороны Китая подталкивает СССР к Западу, критика китайского тоталитаризма косвенно помогает развенчанию советского. С этой точки зрения советско-китайский разрыв – фактор, работающий в пользу движения. КНР довольно внимательно следит за проявлениями инакомыслия в СССР и репрессиями властей.

И левые, и правые политики Запада, заинтересованные прежде всего в сохранении статус кво, смотрят на Движение за права человека в СССР отрицательно, как на источник известного беспокойства. Вся экономическая политика Запада в отношении СССР – включая технологические, кредитные и продовольственные вливания, – направлена на стабилизацию существующего в СССР репрессивного режима. Однако нельзя исключать, что есть или появятся политики, которые понимают важность для Запада в его же собственных интересах содействовать постепенной демократизации СССР и роль в этом процессе Движения за права человека. Сам факт гласных протестов и критики изнутри советского общества не может не оказывать влияния на разные стороны западной жизни, развитие еврокоммунизма – один из примеров этого.

Президент Картер, по-видимому, понял, что политика, лишенная моральной основы, постепенно приводит к преобладанию чувства самосохранения над всеми остальными и что моральной основой западной политики могут быть как раз права человека (в отличие от национальных прав, как у третьего мира, или классовых прав, как у коммунистов). Возвращение политике моральной основы, которой ее лишили нереалистичные «реальные политики», сможет вернуть Западу утраченную уверенность в себе и дать ему новую цель. Кроме того, США могли убедиться, что коль скоро за политическим насилием и двоемыслием признается право на существование в одном месте, они начинают расползаться повсюду, захватывая и Запад.

Поэтому, если г-н Картер будет проводить твердую линию в вопросе прав человека, советское руководство вынуждено будет считаться с движением в гораздо большей степени.

Президенту Картеру – новому человеку в международной политике удалось привести в замешательство советских руководителей, давно никто не разговаривал с ними подобным языком. Создается, однако, впечатление, что по мере того как г-н Картер приобретает опыт международной политики, он все более склонен отодвигать вопрос человека на задний план. Если сравнить его политику со зданием, то покажется, что проблема прав человека – это не несущая конструкция, а скорее орнаментальное украшение. Особенно это заметно в отношении СССР, с которым г-н Картер, как и его предшественники, надеется достичь быстрых соглашений и поэтому не склонен «раздражать» советское руководство.

Но для США уже невозможно махнуть рукой на судьбу арестованных участников Хельсинкской группы, не потеряв при этом своего престижа. Особенно это заметно в деле Анатолия Ща-ранского, обвиненного советскими властями в государственной измене и сотрудничестве с Си-Ай-Эй. Поскольку президент Картер лично заявил, что Щаранский не был связан с Си-Ай-Эй, осуждение Щаранского будет прямым вызовом президенту.

Для советских же властей – это прежде всего проблема сохранения контроля над собственным народом, и неясно, какой проблеме они отдадут приоритет: внешнеполитической или внутренней.

Трудно делать прогнозы относительно судьбы конкретных людей и даже конкретных форм сопротивления. Для меня несомненно, однако, что полное уничтожение оппозиции в СССР сейчас невозможно.

1977, Утрехт-Вашингтон

^{Опубликовано в «The Washington Post» 5.6.77 (две последних главки) и «Journal of Current Social Issues» весна 1978 (США), «Liberation» 27–29.6.77 и «Русская мысль» 1–7.7.77 (Франция), «Rusland Bulletin» № 5/6, июль 1977 (Голландия), «Украiнськi BicTi» 7-14.9.77 и «Mercur» № 355, декабрь 1977 (ФРГ).}

Чем была для нас венгерская революция

Я думаю, что Венгерская революция 1956 года была поворотным пунктом в истории коммунистического блока.

Она не привела – и не могла привести – ни к развалу этого блока, ни к освобождению Венгрии, но она достаточно ясно показала, что существуют две возможности и два пути для сопротивления.

Во-первых, национальное сопротивление доминирующему советскому коммунизму. Такие разнородные феномены, как национальный коммунизм в Румынии, национально-либеральное движение в Словакии в 1967-68 годах, рост национальных чувств внутри СССР, а также еврокоммунизм – равно были бы невозможны без венгерского примера.

Во-вторых, социальное сопротивление. Ни «пражская весна», ни волнения польских рабочих, ни движение за права человека в СССР не были бы возможны без Венгерской революции 1956 года.

Таким образом, когда я говорю о «поворотном пункте», я имею в виду поворот от пассивного принятия вещей такими, как они есть, и от чувства безнадежности – к пониманию того, что сопротивление возможно, что мир можно менять и он будет меняться, хотя это и потребует долгих лет и огромных жертв. Уже сейчас можно сказать, что многие жертвы были не напрасны: Венгрия пользуется наибольшей свободой среди восточноевропейских стран именно потому, что венгры показали свою способность сопротивляться с оружием в руках. И хотя революция была подавлена, коммунистические власти не могли не запомнить этого урока.

События 1956 года в СССР и Восточной Европе, кульминацией которых была Венгерская революция, наложили огромный отпечаток на меня и многих моих сверстников, с полным основанием мы можем назвать себя поколением 1956 года. На всем, что мы сделали и сделаем, лежит и будет лежать отпечаток этого героического года.

12 апреля 1977, Утрехт

^{Опубликовано по-венгерски в «Uj europa», июль-август 1977 (ФРГ).}

Еврокоммунизм до 1984 года?

Запад обычно рассматривается как общество, ориентированное на перемены, как общество, где решающее слово принадлежит детям, а не отцам, в отличие, скажем, от многих восточных обществ с их установкой на неизменность и почитанием стариков. Не удивительно, что эта ориентация Запада благоприятна для тех политических сил, кто предлагает перемены, – а именно, для левых. Хороши или плохи их предложения, другой вопрос.

Правые в целом предлагают только сохранение того, что есть, и вместо социально-политических изменений имеют в виду только поддержание или увеличение экономического роста. Лидера с политическим мышлением все более вытесняет технократ – опасный симптом, свидетельствующий об отсутствии политических перспектив.

Левые, которых вынуждает к известному единству сама конфронтация «правые-левые», в сущности говоря, не едины. Левые демократы рано или поздно бывают вынуждены размежеваться с левыми-тоталитаристами, для которых идея равенства оборачивается идеей единообразия как своего рода суррогата реально недостижимого равенства. Однако этот водораздел среди левых проходит неявно, и именно здесь разворачивается игра еврокоммунизма.

Будет общим местом сказать, что стремление к большей демократичности и к большей независимости от советского тоталитаризма составляет, с одной стороны, сущность еврокоммунизма, с другой, его тактическую уловку – но где кончается существо дела и начинается тактика?

По-моему, есть два хороших критерия для оценки искренности еврокоммунистов.

Во-первых, это их отношение к оппозиции внутри собственной партии. Если не допускается оппозиция и свободная дискуссия внутри партии, то кажется весьма сомнительным, чтобы партия придя к власти, потерпела и какую-либо оппозицию вне партии. На предыдущем съезде ФКП был единогласно исключен за ревизионизм член политбюро Роже Гароди, а на последнем съезде так же единогласно – но без упоминания его имени – была принята его программа. Вот это-то единогласие и пугает больше всего.

Во-вторых, это отношение еврокоммунистов к оппозиции в тех странах, где компартии уже находятся у власти. ИКП, хотя и очень осторожно, говорит о необходимости соблюдать права человека в СССР. Но ее газета за десять лет не опубликовала ни одного письма от советских инакомыслящих, хотя к ней многократно обращались. Когда я послал письмо в ответ на появившуюся обо мне статью, главный редактор «Униты» ответил, что они публикуют только материалы, выражающие точку зрения ИКП.

Приход еврокоммунистов к власти в какой-либо латинской стране повлечет изменения в самой партии, причем, скорее всего не в пользу ее «еврокоммунистических» элементов. Условно представим себе структуру партии в виде треугольника, верхушка и основание которого (т. е. руководство и рядовой состав вместе с голосующими за партию избирателями) пусть на большую часть состоят из еврокоммунистов и только на меньшую – из сталинистов. Однако середина – партаппарат, бюрократия партии – в значительной степени состоит из сталинистов, видящих во всякой демократии помеху для своей работы. Но они-то и будут решающей силой, если партия придет к власти.

После февральской революции без большой натяжки можно было бы назвать большевиков еврокоммунистами, Сталин до приезда Ленина занимал почти такую же позицию, как сейчас Берлингуэр, и предлагал своего рода «исторический компромисс» – сотрудничество с буржуазным временным правительством. Известно, однако, во что превратился Сталин, когда стал олицетворением партийной бюрократии.

При этом я охотно соглашусь с доводом еврокоммунистов, что у них «будет но так». Действительно, как это было в России, уже нигде не будет. Еще Маркс сказал, что то, что сначала происходит как трагедия, потом повторяется как фарс. Но и фарс будет достаточно тяжелым.

По-видимому, многие на Западе при оценке еврокоммунизма в такой же степени принимают желаемое за действительное, как это уже было двадцать лет назад при оценке хрущевского реформизма. Однако вместо ожидаемой «либерализации» советской системы и «конвергенции» с Западом в СССР постепенно произошла замаскированная ресталинизация.

Отношение правых к еврокоммунистам показывает отсутствие у правых сколько-нибудь далекой политической перспективы. Страх перед «своими» коммунистами заставляет их все время угождать Москве в надежде, что в обмен на их уступки Москва будет играть сдерживающую роль. В действительности это позволило, например, ФКП создать облик независимой от Москвы партии, а на следующих выборах, возможно, приведет ее в правительство.

Тот, кто поощряет советский коммунизм, по существу бессилен и перед коммунистами у себя дома. Правые делают ставку на страх обывателя перед коммунистами – но невозможно строить всю политику только на таком негативном чувстве, как страх. Мы видим, например, что в Италии страх перед беспорядком скоро может оказаться сильнее страха перед коммунистами.

Предположим, что коммунисты придут к власти в Италии. Можно с уверенностью сказать, что они постараются сохранить на своих местах менеджеров и будут осторожны с частной собственностью, по первым делом унифицируют все средства массовой информации. Уже сейчас многие в Италии перебегают на сторону коммунистов не потому, что верят в коммунизм, а потому, что уверены в победе коммунистов.

Победа коммунистов в Италии может совпасть с послетитовским кризисом в Югославии, и это облегчит ввод в Югославию советских войск.

Тогда не только Югославия, но и Албания снова войдут в советскую орбиту, изолированная Греция окажется в положении Финляндии, Италия – в положении сегодняшней Югославии, а Испания – в положении сегодняшней Италии. Южный фланг НАТО перестанет существовать, вернее, на южном фланге окажутся Германия и Бельгия.

Конечно, для того чтобы это произошло, Советский Союз должен преодолеть тот внутренний кризис, который начинает разъедать его, – но, быть может, внутренний кризис как раз и будет преодолен таким образом.

Существует точка зрения, что для СССР нежелательна победа еврокоммунистов в Италии или Франции, поскольку это создает еще один независимый вид коммунизма в мире. Если это будет демократический коммунизм, то он будет слишком привлекателен для советских народов, а если тоталитарный, то он будет представлять вызов Москве своей независимостью.

Все это кажется мне неверным. Более свободная, чем СССР, коммунистическая Италия окажет, в конце концов, на советских граждан не больше влияния, чем оказывает более свободная, чем СССР, Польша. А тоталитарная коммунистическая Франция сможет быть не более независимой, чем тоталитарная Румыния.

И французский, и итальянский коммунистические режимы будут чувствовать себя слишком неуверенными как внутри страны, так и по отношению к своим западным соседям, чтобы проводить независимую от Москвы политику. Напротив, СССР будет единственным гарантом того, что они смогут удержаться у власти, и это заставит их принимать все советские условия. Даже такой колосс, как Китай, долго не мог себе позволить роскошь разрыва с СССР.

Конечно, приход к власти еврокоммунистов не неизбежен, а их участие в оппозиции может играть даже положительную роль. Сам феномен еврокоммунизма еще может претерпевать долгую эволюцию, и здесь мне кажутся важными два диалога.

Во-первых, диалог еврокоммунистов с сильными – с руководителями США, которые могут дать еврокоммунистам некоторое пространство для маневра, некоторую возможность отрыва от СССР без страха перед США. Во-вторых, диалог со слабыми – с инакомыслящими СССР и Восточной Европы, которые могут напоминать еврокоммунистам, к чему приводит построение коммунизма насильственными методами. Отказ или готовность еврокоммунистов к такому диалогу сами по себе есть хороший показатель их демократичности.

Хотя сейчас еврокоммунизм натыкается на сопротивление главным образом справа, я думаю, что по-настоящему он сможет быть преодолен.

Столько слева. Новая идеология, если она сумеет найти баланс между свободой и безопасностью и положит в основу неделимые права человека, будет означать конец коммунистической идеологии.

18–19 мая 1977, Утрехт

^{Опубликовано в «The International Herald Tribune» 21.6.77 (Франция).}

Американская пресса и советские диссиденты

Бывший московский корреспондент «Вашингтон Пост» г-н Питер Оснос в своей статье в «Коламбия джорнализм ревью» (ноябрь-декабрь 1977) выдвигает, говоря огрубление, два положения: во-первых, диссиденты обязаны своей известностью и влиянием западным средствам массовой информации, которые преувеличивают их значение; во-вторых, из-за общения с диссидентами западные корреспонденты рисуют искаженную и упрощенную картину советской жизни.

Несомненно, что средства массовой информации делают человека или движение известными, а известность увеличивает возможность влияния. Если бы журналисты договорились между собой не писать и не говорить ни слова, например, о президенте Картере, то, несмотря на все рычаги влияния в его руках и самые драматические жесты, он превратился бы в как бы несуществующую фигуру. Однако позиция и действия г-на Картера важны не потому, что о них пишет пресса, а наоборот, пресса пишет о них потому, что они важны. Каких бы хороших друзей не имел г-н Картер в «Нью-Йорк Таймс» или «Вашингтон Пост», они не написали бы о нем ни слова, если бы он не делал ничего, чтобы привлечь общественное внимание. То же относится к любым людям в мире, в том числе и к диссидентам.

Есть много свидетельств, что западная пресса скорее долго игнорировала случаи диссента в СССР, чем преувеличивала их. В 1962-65 годах несколько человек было арестовано за их политический или художественный нонконформизм – и хотя иностранные корреспонденты знали об этих случаях, они ничего не писали об этом, не считая арест малоизвестных людей событием. В частности, непосредственным поводом для моего ареста в 1965 году послужила попытка дать интервью для «Ньюсуик» – ни слова о моем аресте ни в «Ньюсуик», ни в другом месте не появилось. Г-н Оснос упоминает меня как пример человека, который «достиг международной известности, потому что корреспонденты „Нью-Йорк Тайме“ и „Вашингтон Пост“, которые были его друзьями, писали восхищенно о его мужестве». Я действительно многим обязан своим друзьям-корреспондентам, но писать обо мне они стали только в связи с моей книгой «Доживет ли СССР до 1984 года?», успех которой на Западе и сделал меня известным. Кстати, тогда в американской прессе писали не только о моем мужестве, но и о том, что книга написана по прямому или косвенному заданию КГБ, привожу это как пример неподготовленности западной прессы к появлению диссидентов в СССР.

Еще более характерный пример – рабочее восстание в Новочеркасске в 1962 году, которое было подавлено властями с помощью танков и стоило десятков человеческих жертв, американская печать ничего не писала об этом. Конечно, если бы подобное событие произошло теперь, то именно благодаря движению диссидентов оно могло бы сразу же стать известно, и г-н Оснос не смог бы сказать, что в СССР невозможны события вроде рабочих беспорядков в Польше в 1976 году. Такие события весьма возможны в СССР, как возможно и то, что из-за обширности и закрытости страны они окажутся недостижимы для непосредственного наблюдения иностранных журналистов. Внимание иностранных журналистов сосредоточено, главным образом, на нескольких ведущих диссидентах, вышедших из советского истаблишмента, и это порождает тенденцию писать о движении диссидентов как о деле исключительно интеллигенции, между тем анализ известных арестов по политическим мотивам за 1969-70 годы, например, показывает, что 34 % арестованных были рабочими. Теперь же стали известны и попытки рабочих защитить свои экономические права, когда они обратились за помощью к диссидентам и иностранным корреспондентам (см. статью Д. Шиплера в «Нью-Йорк Таймс», 9 декабря 1977).

Интерес журналистов к диссидентам начался в 1966 году, когда власти устроили «показательный» процесс над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, освещая его в печати, по радио и телевидению. Только увидев, какое большое значение придают этому процессу советские власти, западные журналисты начали много писать о деле Синявского и Даниэля, а затем и о диссидентах вообще. Если бы власти осудили двух писателей без всякого шума, то и западные журналисты в Москве не придали бы никакого значения им. В интересы властей вовсе не входило делать рекламу Синявскому и Даниэлю, но они гораздо раньше и лучше иностранных журналистов поняли, какую опасность для режима представляет инакомыслие, и хотели этим процессом запугать потенциальных диссидентов и одновременно настроить общество против них.

В качестве примера, как «маленькое число мало известных частных граждан в наиболее могущественном тоталитарном государстве» смогло оказать влияние на Запад, г-н Оснос приводит Хельсинкскую группу во главе с Юрием Орловым и добавляет: «Только западные репортеры в Москве могли вывести их так быстро на глаза публики и удерживать ее внимание».

Факты не говорят об этом. Западные корреспонденты в Москве мало писали о деятельности группы до ареста трех ее членов – Юрия Орлова, Александра Гинзбурга и Анатолия Щаранского, а точнее – до заявлений по этому поводу сначала представителей Госдепартамента, а затем президента Картера. Именно когда этот вопрос – вне всякой зависимости от его освещения иностранными корреспондентами в Москве – стал предметом внимания американской администрации, о нем стала много писать американская пресса. Группа все время имела открытый контакт с комиссией Конгресса США, передавая туда свои документы о нарушении прав человека в СССР.

Мне кажется, что не отвечает фактам и противопоставление г-ном Осносом эмиграции, как он пишет, «основного населения» из Восточной Германии эмиграции из СССР «второклассных национальностей». Эмиграция из СССР носит не только национальный (еврейский и немецкий), но и социальный характер – отъезд интеллигенции, причем многие эмигранты принадлежат к самой верхушке интеллигенции, к гражданам «первого класса», пользуясь терминологией г-на Осноса, и это весьма характерный симптом для больного общества. Кроме того, анализ материалов Хельсинкских групп показывает, что сейчас все большее число русских обращается к властям за разрешением эмигрировать.

Также спорным представляется мне поднятый в статье вопрос, переоценивает американская пресса значение диссидентов в СССР или недооценивает. Еще в Москве г-н Оснос неоднократно говорил, что американская печать должна уделять диссидентам не больше места, чем они реально занимают в советском обществе. Если исходить из математических посылок, что на 250 миллионов советского населения приходится не более 250 получивших известность диссидентов, то американская печать должна была бы уделять им примерно одну миллионную долю общей информации об СССР. Но если исходить из того, что диссиденты – это единственный индикатор брожения, которое происходит в молчащем советском обществе, а также один из бродильных ферментов этого брожения, то вывод напрашивается совсем иной.

Долголетняя борьба одиночек с системой – пожалуй самое драматическое событие внутрисоветской жизни. Не удивительно, что арест и судьба «частного человека», например, Анатолия Щаранского вызывают гораздо больше интереса и внутри страны, и за границей, чем, например, внезапное смещение президента страны г-на Подгорного, о котором через месяц просто забыли.

Я вполне согласен с г-ном Осносом, что существует своего рода симбиоз между иностранными журналистами и диссидентами. Но это и есть нормальные отношения между прессой и активными группами в обществе. Так же и в американском обществе любая активная группа старается привлечь внимание прессы и дает прессе интересующий ее материал, который – пусть даже в преувеличенной форме – всегда сигнализируют о реальных нуждах и проблемах вашей страны.

Кроме того, как это пишет г-н Оснос, диссиденты служат для западных корреспондентов источников информации о многих других сторонах советской жизни, а также связующим мостом с более типичными советскими гражданами. Например, хотя в своих недавних книгах о России Роберт Кайзер и Хендрик Смит уделили диссидентам по одной главе каждый, хорошо видно, что без знакомства с диссидентами и большинство остальных глав едва ли было бы написано. Раньше корреспонденты могли встречаться только с официальными лицами, что действительно давало искаженное представление о советской жизни.

Г-н Оснос считает, что диссиденты дают искаженную информацию, сравнимую с той, какую давали бы о США их «наиболее разочарованные и преследуемые граждане». Едва ли это сравнение уместно из-за большой разницы между социально-политической ситуацией в США и СССР, положением со свободой информации в обеих странах, а также в разном социальном опыте американских и советских «диссидентов». Мне кажется, например, что такие ученые, как Сахаров, Орлов, Турчин, Шафаревич, всем опытом своей предыдущей работы приучены тщательно взвешивать любую информацию и искать сбалансированный подход к любой проблеме. Журнал диссидентов «Хроника текущих событий» в течение уже десяти лет дает достоверную информацию, всегда четко отделяя слух от проверенного факта.

Безусловно среди диссидентов есть люди, склонные преувеличивать одни факты и недооценивать другие или рассуждать по принципу «кто не с нами, тот против нас». Однако диссиденты и не претендуют на то, что их деятельность должна быть единственным сюжетом американских журналистов, а их информация – единственным источником их информации. Диссиденты претендуют только на то, чтобы и их информация учитывалась в картине советской жизни, которую рисуют американские корреспонденты, чтобы работа корреспондента не сводилась к перетолковыванию статей из официальной советской печати.

В том, что г-н Оснос пишет о диссидентах, все время проглядывает как бы удивление перед тем, как несколько, как он их называет, «частных граждан», не представляя никакую могучую организацию, сравнимую с КГБ или хотя бы с «Вашингтон Пост», могут, тем не менее, оказывать влияние. Вера в надличностную организацию и неверие в силы отдельной личности лежит по-моему в основе всего, что он написал о Советском Союзе. Скорее всего именно этим объясняется его репутация «антидиссидента» среди участников Движения за права человека в СССР, поскольку движение вдохновляет именно вера в возможность отдельной личности противостоять системе.

И наконец, г-н Оснос в своей статье совершенно не касается моральной стороны положения свободного журналиста в стране, где отсутствует свобода, в частности, свобода печати. Он упоминает, правда, что известность диссидента за границей заставляет власти более считаться с ним – но упоминает об этом скорее как о факторе, затрудняющем для журналиста объективное описание советской действительности. Между тем ни к кому, как к журналистам, так не применимы слова маркиза де Кюстина, что в России «каждый иностранец представляется спасителем толпе угнетенных, потому что он олицетворяет правду, гласность и свободу для народа, лишенного всех этих благ… Всякий, кто не протестует изо всех сил против подобного режима, является до известной степени его соучастником и соумышленником».

Декабрь 1977, Вашингтон

^{Опубликовано в «Columbia Journalism Review», март-апрель 1978 (США).}