Текст книги "СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)"

Автор книги: Андрей Амальрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Речь на приеме Международной лиги прав человека

(9 декабря 1976, Нью-Йорк)

Уважаемый г-н председатель! Уважаемые дамы и господа!

Прежде всего я благодарю Лигу за высокую честь, оказанную мне присуждением премии. Эта награда тем более важна для меня, что одним из моих предшественников был Андрей Дмитриевич Сахаров – борьба за права человека в СССР связана для нас прежде всего с его именем.

Я думаю, что присуждая эту премию Сахарову и теперь мне, вы имели в виду не только нас, но и все Движение за права человека в СССР – всех тех известных и неизвестных мужчин и женщин, которые словом и делом говорят миру, что свобода – не пустой звук.

В отличие от Андрея Сахарова я могу сейчас непосредственно обратиться к вам. Я чувствую себя сейчас не просто писателем Андреем Амальриком, но послом нашего движения, послом тех, кто в тюрьмах, лагерях, ссылках и психбольни-цах отстаивает свое человеческое достоинство и тем самым достоинство всех людей на земле.

Я не хочу сказать, что все эти люди дали мне мандат говорить от их имени или что они будут полностью согласны с тем, что я сказку здесь. Но мое участие в движении, мой опыт тюрем, лагерей и ссылок, мое стремление всегда писать правду и мой долг человека, которого готовы выслушать, дают мне право и обязанность просить вас смотреть на меня как на посла тех, чей голос едва доносится из СССР сквозь тюремные стены и барабанный бой официальной пропаганды.

Говоря о правах человека, мы не забываем, что существует как бы два вида человеческих прав:

одни условно можно назвать гражданскими правами;

вторые – социально-экономическими.

К первым относятся права на мысль, слово, передвижение, создание ассоциаций, инициативу – это право проявлять себя, нужное прежде всего активной части общества. В целом это право на свободу.

Ко вторым относятся право на оплачиваемую работу, медицинское обслуживание, социальное обеспечение – это право быть защищенным от социальных несправедливостей, нужное прежде всего менее активной, но более многочисленной части общества. В целом это право на безопасность.

Я начал с различения этих прав, но хочу сказать, что это – неделимые права человека. И тем более опасно, что в мире начинает торжествовать точка зрения, которая пытается не только разделить эти права, но и противопоставить одни другим.

Есть люди, которые говорят, что ради достижения социально-экономических прав нужно отказаться от прав гражданских. Есть и менее крайняя точка зрения, что сначала нужно накормить людей, а затем уже думать о свободе слова.

Этот взгляд, во-первых, безнравствен, во-вторых, исторически неверен.

Он безнравствен потому, что у человека есть не только желудок, но и голова, и сердце. Мало накормить – крестьянин кормит свой скот, чтобы тот работал. И у сытого раба остается рабская психология, если он голодный не думал о свободе. Если вы уважаете голодных людей, вы должны не только накормить их, но и дать им чувство собственного достоинства. Если два этих процесса не будут идти рука об руку, мы будем жить в страшном мире.

Исторически неверен этот взгляд потому, что там, где свободой человека было пожертвовано для достижения социально-экономических целей, там и социальные права оказались гораздо хуже обеспечены, чем в свободных странах. В СССР выше уровень безработицы, ниже пенсии и хуже медицинское обслуживание, чем в странах Запада.

Однако наступление марксизма в мире не случайно. И оно объясняется не только «заговорами Кремля», не только ставкой на такие присущие людям чувства, как ненависть и зависть, не только обаянием силы, которое исходит от СССР и так импонирует многим.

Успех марксизма объясняется, как мне кажется, и тем, что классический либерализм – идеология, которая создала современное западное общество, переживает кризис и, быть может, кризис смертельный.

Я не люблю слова «идеология», с годами я все более убеждаюсь, что главное в жизни – это простые человеческие чувства, как любовь к своей семье или уважение к своим друзьям. Я вижу зло, которое внесли в мир идеологии, вижу, как для одних идеология становится религией, а для других – религия идеологий. Не знаю, что хуже.

Однако я понимаю, что идеологии неизбежны. И необходимы, если рассматривать их только как рабочий инструмент, нужный для изменения мира.

Либеральная идеология была таким инструментом, и она изменила мир к лучшему. Но она не ответила на многие вопросы. Она как бы бросала человека в море и говорила: плыви или тони. Либерал говорил: не мешайте мне делать мое дело, и я не трону вас.

По-видимому, здесь и есть причина кризиса Люди хотят, чтобы их трогали, они хотят, чтобы о них думали, чтобы что-то требовали от них и что-то им давали. Человеку тяжело сознание, что от него ничего не зависит в мире. Либерализм не дает ответа, что делать с чувством одиночества и отчужденности.

И тут начинает орудовать марксизм.

Марксизм сделал ставку на насилие, которое Маркс называл повивальной бабкой истории, – и хотя все время эта бабка принимает уродов, а не нормальных детей, марксисты не устают обещать, что следующий ребенок будет великолепным.

Я не верю марксистам. Многие им не верят. Но у них есть одно громадное преимущество. Какие бы дурные рецепты они ни предлагали, они понимают, что мир неизбежно меняется, и они хотят взять это изменение в свои руки и делать его по-своему.

А чего хотят либералы? Что они предлагают? Только сохранение того, что есть, только взгляд назад, только «признание реальностей» – и отсюда бесконечные уступки коммунизму, чтобы сберечь лишний год своего спокойствия.

В таком случае я тоже левый. Я среди тех, кто понимает, что мир меняется, и кто хочет его активно менять. Но я не коммунист! И я хочу бороться с коммунизмом – но бороться глядя вперед, а не назад. Не пятиться раком, а искать новый путь.

Я думаю, все, кому дорога свобода в мире, стоят перед проблемой создания новой идеологии, которая преодолеет и либерализм, и коммунизм и поставит в центр проблемы – неделимые права человека.

Одни в мире жаждут революции, другие боятся ее. Но о какой революции идет речь?

Я хотел бы сравнить сейчас две революции.

Ту, которая произошла 200 лет назад в вашей стране, и ту, которая произошла 60 лет назад в моей. 200 лет стекаются в вашу страну люди со всего мира – и едва ли не больше людей бежало из моей страны за последние 60 лет.

Не нужно лучшего сравнения революций, чем их отношение к человеку и отношение человека к ним. Я за революцию в мире! Но я за гуманистическую революцию! Я за идеологию – но я за идеологию гуманизма!

И когда я обращаюсь к вам – я обращаюсь к американскому революционному духу. Я обращаюсь к вашему желанию нести в мир семена новой революции, а не к желанию жить спокойно, расплачиваясь за свое спокойствие кредитами, зерном и пепси-колой! Короче, я обращаюсь к духу Джефферсона, а не к духу Киссинджера.

И я не боюсь говорить такие наивные вещи. Я больший реалист, чем так называемые реальные политики. Вы никогда не почувствуете себя спокойно, пока вы будете идти на сделки с насилием, а не бороться с ним. Вам навязывают борьбу – и вам не удастся от нее уклониться.

Я говорил о преодолении марксизма и либерализма и создании гуманистической идеологии. У меня нет в кармане «Гуманистического манифеста». Эта идеология будет еще долго рождаться в муках – и я еще не знаю, какая повивальная бабка примет ее.

Но при ее создании не должен пропасть тот уникальный трагический опыт, который несем мы – советские инакомыслящие.

В нашей стране впервые произошла марксистская революция, и в нашей лее стране впервые началось ее преодоление изнутри. Преодоление трудное, часто с неверными шагами и с неправильными решениями – и тем не менее я надеюсь, что новая идеология родится здесь. Движение за права человека в СССР дает этому надежду.

Когда мы имеем дело с СССР, мы имеем дело с попыткой преобразования общества. Хотите ли вы добиться изменений в мире или, наоборот, не допустить в нем никаких изменений – вы не сможете пройти мимо уроков этой попытки. И вы не сможете пройти мимо тех – как бы малочисленны они ни были, – кто не примирился с ее кажущейся удачей.

Мы возвращаем словам «свобода» и «человек» смысл, который был утрачен у нас, а, может быть, утрачен и у вас. Я прошу вас помнить о тех, кто сидит сейчас в тюрьмах и лагерях ради того, чтобы существовало самое понятие свободы.

Еще раз благодарю за высокую награду.

^{Речь по случаю вручения Премии прав человека за 1976 год Международной лигой прав человека. За прошлые и последующий год Лигой были награждены: Андрей Сахаров, Роджер Болдуин, Мстислав Ростропович, Даниэл Патрик Мойнихан, У Тан, Моррис В. Абрам и Марио Соареш. Речь опубликована в «Новом русском слове» 11.12.76, «The New York Times» 3.2.77 (США) и в «The International Herald Tribune» 7.2.77 (Франция).}

Движение за права человека в СССР

Почти двенадцать лет в СССР существует феномен, известный сначала под именем Демократического движения, а сейчас – Движения за права человека.

В широком смысле слова к Демократическому движению можно отнести всех – вне зависимости от их методов и конечных целей, – кто выступает за демократизацию существующего в СССР режима, за расширение прав общества и ограничение прав власти (при этом надо оговориться, что «общества» в западном смысле слова в СССР не существует, а права власти практически безграничны). В узком смысле слова к движению относятся те, кто сам себя считал и называл участником Демократического движения.

Начало движения

Реформы Хрущева, при всей их противоречивости, отвечали общему стремлению общества к либерализации. Поэтому намерение послехрущевского руководства повернуть назад не могло не вызвать сопротивления, тем более что за годы хрущевской оттепели общество разморозилось и чувствовало себя уже смелее.

Первым столкновением между властью и обществом был суд над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Маленькая демонстрация на Пушкинской площади 5 декабря 1965 года, организованная Александром Есениным-Вольпиным, с требованием гласности суда, может считаться началом движения.

Суд не был гласным, но он был задуман властями как «показательный»: газеты проклинали двух писателей, публиковавших свои книги за границей, проводились собрания с их осуждением. Однако суд оказался скорее «антипоказательным»: он показал, что и на скамье подсудимых можно сохранить свое достоинство, что в СССР возможен политический судебный процесс без покаяния и с явной моральной победой подсудимых над судьями.

Суд скорее воодушевил людей на борьбу, и эта борьба приняла форму, хорошо известную многим обществам, жившим под диктатурой, – обращение к власти с весьма скромными петициями: о гласности суда, о смягчении приговора, не возрождать сталинизм, не проводить репрессии.

В ответ власти решили провести новый «показательный» суд – над Александром Гинзбургом и Юрием Галансковым, первый из которых составил сборник материалов о деле Синявского и Даниэля, а второй – самиздатский литературно-политический сборник «Феникс». Однако их арест в январе 1967 года и суд над ними через год опять стали скорее катализаторами общественного движения, чем его глушителями.

Владимир Буковский организовал демонстрацию в их защиту и был сам арестован, но и на суде он отстаивал право человека на выражение своих мнений. Павел Литвинов был вызван в КГБ и предупрежден, что если он подготовит сборник материалов о суде над Буковским, то будет сам осужден. Литвинов сделал беспрецедентную вещь: он записал свой разговор в КГБ и начал распространять запись.

Ни Галансков, ни Гинзбург не признали себя виновными. Ежедневно у здания суда – в суд их не пускали – собиралась толпа сочувствующих, а также иностранные корреспонденты. Благодаря им об этих событиях узнавала мировая печать – а западное радио транслировало новости обратно на СССР, так что в СССР почти не было людей, которые так или иначе не узнали бы о движении протеста.

Эти примеры воодушевляли и побуждали к действию, тем более что развитие событий в Чехословакии с конца 1967 года давало многим надежду, что такое же развитие возможно и у нас.

Число обращений – уже не только к власти, но и к советскому и мировому общественному мнению, уже не только робких, но и достаточно резких – все более возрастало, число подписавших их перевалило за тысячу, речь шла уже не только о конкретных случаях неправосудия, но и о том, как вообще будет развиваться наша страна. Многие из подписывавших обращения надеялись, что власти примут их во внимание и вернутся к политике реформ.

Тогда же появился и термин Демократическое движение. КГБ утверждал впоследствии, что этот термин, как и все дурное, был придуман за границей, в действительности его предложили весной 1968 года Павел Литвинов и я.

Борьба между идеей равенства и идеей свободы была, пользуясь марксистским термином, «снята» советским режимом, соединившим несвободу с неравенством. Таким образом, Демократическое движение привлекало сторонников как свободы, так и равенства.

Оно не было и в условиях тоталитарного режима не могло быть многочисленным, но оно объединяло людей из самых разных слоев общества. Движение привлекло писателей и ученых, недовольных отсутствием творческой свободы, рабочих, остро ощущавших свое социальное неравенство, коммунистов, которые видели, что действительность не отвечает их теориям, людей, никогда не веривших в коммунизм, бывших заключенных, боявшихся возрождения сталинизма, тех, кто был в сталинские годы ребенком, людей, сделавших карьеру внутри системы, и тех, кого эта система отбросила еще до того, как они кончили университет. Меня всегда поражало, как могли оказаться вместе люди столь непохожих судеб и темпераментов.

Невозможно сказать, сколько людей в стране считали себя сторонниками движения, только ничтожная часть из них активно проявила себя. Несомненно, что если бы не репрессии властей, в демонстрации, в которой сегодня участвовало 50 человек, завтра приняло бы участие 50 тысяч. Легче сделать приблизительный анализ социального состава движения, основываясь на данных о подписавших письма протеста по делу Гинзбурга и Галанскова (1967-68, 700 человек) и об арестованных участниках движения (1969-70, 200 человек).

Письма протеста Аресты

Интеллигенция 88 % 52 %

Студенты 5 % 14 %

Рабочие 7 % 34 %

Разница объясняется, во-первых, тем, что репрессии против студентов и рабочих были суровее, чем против интеллигенции, а во-вторых, тем, что часть студентов и рабочих была арестована не за письма протеста, а за участие в подпольных группах.

Уже в 1968 году перед движением, до этого стихийным, встал вопрос о программе и организации. Можно сказать, что участники движения, хотя и не всегда четко, разделились на «политиков» и «моралистов»: на тех, кто хотел сделать движение зародышем политической партии и выработать определенную программу политических и социально-экономических преобразований, и на тех, кто индивидуально или коллективно просто хотел стоять на позициях морального непризнания, неучастия и сопротивления тому злу, которое совершал советский режим.

Компромиссом между этими течениями – скорее бессознательными – было правозащитное движение, оно требовало от советского правительства, во-первых, соблюдать собственные законы и, во-вторых, привести их в соответствие с международным правом. Уже на демонстрации 5 декабря 1965 года был лозунг «Уважайте собственную конституцию!» – и хорошим примером проведения этой линии служит «Хроника защиты прав в СССР», издаваемая с 1973 года в Нью-Йорке под редакцией Валерия Чалидзе.

Однако правовое движение, при всей его важности в бесправной стране, не несло в себе никакого харизматического элемента, не могло для большинства людей стать альтернативой той законченной системе, которую предлагала обществу официальная советская идеология.

С другой стороны, общество тогда, по-видимому, еще не созрело для создания политических программ и партий. Так, появившаяся в 1969 году анонимная «Программа Демократического движения СССР» хотя и была составлена как своего рода программа партии, почти никакого отклика не нашла; кроме того, она все внимание сосредоточила на том, каким должно быть наше общество, но совершенно обошла вопрос, что и как для этого нужно сделать.

Мне кажется теперь, что стоял и стоит вопрос о выработке совершенно новой идеологии, на основе которой можно было бы предлагать обществу конкретную программу, идеологии, которая преодолела бы и марксизм, и авторитарный национализм, и классический либерализм. Все это легко сказать!

Вопрос об организации, о создании какой-то рабочей группы, необходимой при любой ориентации движения, тоже возник в 1968 году и наткнулся на сильный психологический барьер. Казалось, что если объявить открыто о создании какого-то правозащитного комитета, то сразу же все его члены будут арестованы и осуждены на долгие сроки: ведь до сих пор создание конспиративных групп кончалось арестом всех членов, как только КГБ группу раскрывал.

В 1969 году этот барьер был преодолен, и была создана Инициативная группа по защите прав человека в СССР в составе 15 человек. Сразу группа не была арестована и власти как бы игнорировали ее, но постепенно 10 ее членов оказались в лагерях или психбольницах по разным обвинениям. Однако начало было положено, и в рамках движения периодически стали создаваться открыто заявляющие о себе группы и комитеты.

Участники движения стали не только активными авторами и распространителями самиздата. По инициативе Натальи Горбаневской был создан журнал «Хроника текущих событий», который благодаря усилиям сотен людей выходит уже девять лет – вещь в условиях советского тоталитаризма, казалось бы, невозможная.

Принятие решения о вводе советских войск в Чехословакию сопровождалось резким усилением репрессий внутри СССР. Демонстрация 25 августа 1968 года на Красной площади против вторжения показала, впрочем, что у движения есть силы к сопротивлению.

В это же время произошло еще одно важное событие: была опубликована статья академика Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе». Положение, которое занимал Сахаров в советском обществе, его моральная чистота не только обеспечили ему ведущее место в движении, но и движению придали новый оттенок.

Если попытаться сформулировать, что было тогда наиболее характерным для движения, то, по-моему, оно прежде всего выступило против двоемыслия привычки думать одно, а говорить и делать другое. Говоря открыто, что они думают, ставя вопрос о правах человека и одновременно о его моральной ответственности, участники движения начали расшатывать одну из невидимых, но важных опор советской системы. Движение было антимарксистским – не в том смысле, что оно выступало против марксизма, многие его участники считали себя марксистами, а в том, что на первое место оно ставило изменения в человеческом сознании, а уже на второе – социально-экономические изменения в обществе.

И теперь, спустя десять лет, можно сказать, что нравственная атмосфера в обществе изменилась и продолжает меняться. Это, правда, не только не снимает вопрос о некоей политической альтернативе советскому режиму, но даже делает его все более острым.

Кризис движения

В 1969 году начинается, отчасти вызванный репрессиями, период растерянности и спада. Общество, обескураженное провалом кампании петиций и концом «пражской весны», отшатывается от движения, и движение все в большей степени замыкается на себя. Развитие идет по такой затухающей кривой: арест – протест – новый арест – более слабый протест… Движение как бы идет за властью, все сводя только к реакции на ее репрессивные действия.

Арест и суд над Петром Якиром и Виктором Красиным в 1972-73 годах и провозглашенная г-дами Брежневым и Никсоном разрядка означали, как думали многие, конец Демократического движения.

«Покаяние» и «саморазоблачение» двух ведущих участников движения, потянувшее за собой целую серию «покаяний», произвело самое тяжелое впечатление как на диссидентов, так и на общество, лишая движение морального ореола. Это совпало с выездом из страны известных и неизвестных участников движения, которые или предпочли выезд новому аресту или просто решили, что борьба бесполезна.

С другой стороны, новорожденная «разрядка» превращала движение из союзника западных демократий, каким оно само себя считало, в досадную помеху на пути соглашения Запада с СССР. Вопрос о правах человека мешал как правым, так и левым политикам на Западе, и они хотели бы свести его в лучшем случае к вопросам гуманитарной помощи той или иной жертве репрессий или лицу, желающему эмигрировать.

Если Демократическое движение рассматривало гласность как один из наиболее важных инструментов изменения советской системы к лучшему, то западные сторонники разрядки захотели прежде всего покончить как раз с гласностью, говоря, что все гуманитарные вопросы надо рассматривать с советскими властями келейно. Началось распространение советского двоемыслия на весь мир: можно было думать о советской системе что угодно, но говорить ей только то, что угодно ей.

И внутри самой оппозиции движение было атаковано с двух противоположных сторон: христианские демократы утверждали, что программой движения было только продолжение хрущевских реформ, причем руками самой партии; либеральные марксисты упрекали движение в отсутствии программы, романтических методах и объективной провокации, указывалось, например, что обращение к власти с коллективными заявлениями – это просто предоставление КГБ списка людей, с которыми нужно расправиться.

Обе эти точки зрения содержали в себе много верного, но по своей сути были не точны и несправедливы. Обе они упустили из виду, что основным делом Демократического движения было восстановление человеческого достоинства, без которого любые социально-экономические или даже религиозные реформы будут бесполезны. Едва ли верна была и оценка обращений к власти, потому что очень важна задача навязать власти диалог. Оказалась неправильной и сама оценка движения как бы постфактум: движение не погибло, но со временем даже усилилось.

Кризис 1970-73 годов показал еще одну интересную вещь: хотя само Демократическое движение еле держалось, оно успело дать мощный толчок национально-демократическим движениям. Как пример можно привести движение крымских татар за возвращение в Крым и движение евреев за выезд в Израиль.

Движение крымских татар возникло до Демократического движения, но участие татар в Демократическом движении и участие в их движении таких известных демократов, как Петр Григоренко, придало их делу размах и гласность и в конечном счете заставляет власти мало-помалу уступать им (сходное влияние Демократическое движение оказало на Украине, в Литве, в Грузии, в Армении).

Движение за выезд евреев в Израиль возникло также до Демократического движения, но оставалось почти неизвестным и невлиятельным, пока Демократическое движение и участие в нем евреев не дало ему мощный импульс (как впоследствии волжским немцам). Еврейское движение, пользуясь активной поддержкой из-за рубежа, на время заслонило Демократическое движение например, вопрос о праве свободного выезда из СССР рассматривался западной печатью как вопрос о праве выезда евреев.

Можно сказать, что все национальные движения в СССР, как те, кто ставит своей задачей выезд их участников из СССР, так и те, кто стремится к национально-государственному выходу или обеспечению своих национальных прав внутри СССР, делятся как бы на две части каждое: часть их участников считает, что национальным движениям не надо касаться «чужих дел», другая что только участием в общем Демократическом движении можно решить и свои национальные проблемы.

Несомненно, что Демократическое движение оказало влияние и на религиозные движения в СССР. Религиозные движения не только активизировались, но отдельные их представители начали искать контактов с участниками Демократического движения, стараясь с их помощью привлечь внимание мировой общественности к преследованиям религии в СССР.

С конца 1973 года начинается постепенный рост активности Демократического движения, или, как оно теперь себя называет, Движения за права человека – борьба за права человека представляет очень широкую основу для объединения людей разных политических взглядов.

Большую роль в это время сыграла публикация «Архипелага Гулаг» и высылка Александра Солженицына, что всколыхнуло оппозиционную часть общества, и чтобы остановить начавшийся подъем, власти снова проводят аресты, в том числе Сергея Ковалева, Андрея Твердохлебова, Анатолия Марченко, Мустафы Джемилева.

Присуждение Андрею Сахарову Нобелевской премии мира в октябре 1975 года дало новый толчок Движению за права человека в СССР, оно показало, что отношение к этой проблеме Запада постепенно меняется – и это обнадеживало. Быть может, с этого момента среди диссидентов начался интерес к Хельсинкскому соглашению, на которое до этого все смотрели просто как на уступку Запада.

Создание в мае 1976 года Группы содействия выполнению Хельсинкского соглашения во главе с проф. Юрием Орловым было новым шагом в развитии движения – и было встречено властями очень болезненно. Группа собирает и анализирует весь доступный ей материал о нарушении гуманитарных аспектов Хельсинкского соглашения и направляет свои отчеты правительствам всех стран – участниц соглашения. Группа впервые в истории движения занялась нарушениями социально-экономических прав, что позволило ей установить контакт со многими рабочими и еще более напугало и разозлило власти.

Успеху группы во многом способствовал удачный выбор руководителя. Юрий Федорович Орлов родился в 1924 году в деревне, в юности работал слесарем на заводе, поступил в артиллерийское училище и во время войны был офицером, уже в зрелом возрасте закончил университет и стал профессором теоретической физики. Во время войны он вступил в компартию и в 1956 году был исключен за критику антидемократического стиля в партии и в стране. За участие в борьбе за права человека его неоднократно увольняли с работы, хотя вновь принимали на другую как выдающегося ученого, пока в 1974 году все научные институты не закрыли перед ним двери. Отточенное научное мышление соединяется у него с большим житейским опытом, и мне кажется, что он один из наиболее стойких и здравомыслящих людей в Советском Союзе.

Кризис власти

Есть признаки, что советская система переживает сейчас кризис власти, – и судьба движения во многом зависит от того, как этот кризис разрешится. Долгое время «наверху» существовал своего рода баланс между умеренными и неосталинистами, обеспечивавший стабильность власти, безопасность ее носителей, и ради его сохранения власти терпели диссидентов, проводя ограниченные, но не массовые репрессии.

Сейчас, однако, всей верхушке Политбюро уже за семьдесят, ни для кого не секрет, что неизбежна просто биологическая смена руководства, и это обостряет борьбу между двумя названными фракциями власти.

Подобная ситуация была уже в конце сороковых – начале пятидесятых годов, когда ожидаемая смерть Сталина побуждала его самого и радикальную часть Политбюро усиливать репрессии, чтобы и после его смерти заранее сделать невозможными любые позитивные либеральные изменения, и это наталкивалось на пассивное сопротивление умеренной части партийной верхушки.

Эта невидимая борьба имела вполне видимые и ощутимые всеми симптомы: так называемая «ждановщина» (поход против писателей и композиторов), партийные чистки (ленинградское и мингрельское дела), а также раздувание антисемитизма, который принял тогда форму «борьбы с космополитизмом». Точные, хотя и гораздо более бледные, аналогии всему этому мы находим и сейчас. Истерическое поощрение антисемитизма сверху вообще характерно для всех кризисов русской власти в XX веке.

Кульминацией борьбы с «космополитами» было появление в январе 1953 года в советской печати статей об «убийцах в белых халатах» врачах-евреях, убивавших якобы советских людей по указанию международного сионизма и американской разведки и разоблаченных «врачом-патриотом» Л. Тимашук. Через несколько месяцев последовала смерть Сталина, освобождение арестованных врачей – и это означало победу фракции умеренных.

В марте 1977 года «Известия» публикуют письмо нового «врача-патриота» хирурга С. Липавского, бывшего участника еврейского движения, о том, что это движение, равно как и движение за права человека, руководится зарубежными сионистскими организациями и американской разведкой. За несколько дней до публикации письма произошел загадочный взрыв в московском метро – и полуофициальное заявление, что это может быть делом рук диссидентов. За короткий срок было арестовано 13 членов Хельсинкской группы: Юрий Орлов, Александр Гинзбург, Микола Руденко, Олеся Тихий, Анатолий Щаранский, Звиад Гамсахурдия, Мераб Костава, Микола Маринович, Мирослав Матусевич, Викторас Пяткус, Левко Лукьяненко, Сурен Назарян и Эдуард Арутюнян.

Конечно, делая эти сопоставления, я помню, что ситуация во многом отличается от сталинской: изменилась структура советского общества, страна менее изолирована от остального мира, есть хотя и слабая, но слышная во всем мире оппозиция, наконец, нет Сталина.

Перспективы движения

В стране существует реальное недовольство – движение его выражает; несмотря на репрессии и высылку из СССР его участников, оно просуществовало более десяти лет и, проходя через кризисы, будет существовать и дальше. Его будущее, конечно, зависит от многих политических факторов.

Как я сказал, ради сохранения баланса советские власти избегали массовых репрессий, расчетливо комбинируя аресты, принудительную госпитализацию, увольнения с работы и высылки за границу. Кстати, когда на Западе говорят об эмиграции, то не совсем понимают, что это не только и не столько следствие разрядки, сколько следствие необходимости выпуска лишнего пара из котла, это своего рода мягкая форма ликвидации диссидентов и потенциальных диссидентов в стране.

Если сейчас победят неосталинисты и будет сделана попытка покончить со всяким гласным протестом, тогда общественное недовольство сможет принять форму террористических актов. Взрыв в метро – скорее всего дело КГБ, но мы уже знаем несколько примеров одиночного террора, взрывов и поджогов, не инспирированных властью. Если террористические акты не получили широкого распространения, то только потому, что практике всегда должна предшествовать теория. Как только появятся книги и брошюры, идеологически обосновывающие террор, терроризм распространится по стране. Если таких брошюр пока нет, это объясняется только тем, что среди оппозиционеров доминирует движение за права человека. Его ликвидация – прямой путь к террору снизу.