Текст книги "Чайф"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Волна простоты-3

С Шахриным мы продолжали интенсивно общаться. Не могу сказать, что стали очень близкими друзьями – Шахрин всегда был очень домашним, да и сейчас такой, я же тогда много тусовался, хотя сейчас стал таким же домашним, как Шахрин.

Но хватит пока про Шахрина, надо про Решетникова с Кукушкиным. Опять из «Чайфstory» Лени Порохни (спасибо, что разрешил цитировать!).

«…Этим двоим, Олегу и Вадику, было по семнадцать лет, были они друзья, одноклассники, и была у них группа. То есть на самом деле группы не было, но они о ней мечтали. Ребята бредили музыкой, бредили наяву и весьма энергично. Лидировал Кукушкин, мальчик развитой, интеллектуальный, но немузыкальный. „Тогда Вадик учился в школе, сочинял сюрреалистические стишки и рассказики, – вспоминает Шахрин, – такой „Маяковский в желтой кофте“, помноженный на четыре“.

А поскольку в те времена любое неформальное творчество мыслилось не иначе как творчество музыкальное, Вадик все надежды связывал с будущей группой, которую и пытался организовать методом фантазий в компании двух одноклассников. „Это была школьная группа, которая никогда инструментов не видела и не представляла, как на них играть, – вспоминает Решетников. – Мы разговоры разговаривали“. Придумывали будущие костюмы для будущих выступлений, роли между собой распределяли, решали, кто на чем играть будет… „Вадик себе забрал клавишные, еще один друг забрал бас-гитару, а мне сказали: будешь на барабанах играть… Надо барабанщика – буду барабанщиком, я не брыкался, мне что барабаны, что панк-труба – все было пополам. Где-то полгода проговорили, и третий разговорщик ушел, мы вдвоем остались“ (Решетников).

Продолжали фантазировать. А Решетников после восьмого класса во исполнение поручения стать барабанщиком поступил в музыкальное училище.

Олег являл собою тип молодого человека, который всегда и принципиально „сам по себе“. „Олег – очень закрытый человек, он всегда был очень закрытый, про него невозможно что-то определенное сказать“ (Кукушкин). Он был очень музыкален, очевидно талантлив и несколько уже захвален: „Его всегда хвалили все педагоги, что очень талантливый, одаренный, что может стать хорошим музыкантом… Но заниматься он не занимался никогда“ (Кукушкин). К моменту поступления в Свердловское музыкальное училище им П. И. Чайковского (или просто „Чайник“) Олег окончил две музыкальные школы, одну по классу аккордеона, вторую – по барабанам… И в училище понял, что в училище ему делать нечего. „Сколько я в Чайнике ни учился – нормального барабана не видел, а потом понял, что барабаны мне не интересны“ (Решетников).

С барабанами не складывалось, но к Вадику заглядывал, жили-то рядом. И говорили о группе. Уже довольно вяло, ибо время шло, а группа все не группировалась.

К Шахрину до того они заходили, но почти случайно: „Общий знакомый нас свел на почве обмена пластинками“ (Кукушкин). „Нужно было пластинки поменять, кто-то меня попросил, дал адрес, сказал, что парень меняет что-то… Зашли, поменяли, поговорили“ (Решетников). И все. Никакой общности, не считая внушительной Володиной пачки „фирменных пластов“, о которой семнадцатилетним парням приходилось только мечтать. Более того, по всем приметам Шахрин ни к музыке, ни к творчеству никакого отношения иметь не мог: был заметно старше, семьянин и даже отец, работал монтажником на стройке, и, что важнее всего, вид имел для любителей полулегальной музыки несколько даже отпугивающий: „Такой „комсомольский деятель-молодец“. Был он, во-первых, активный, во-вторых, явно какой-то идейный; я же тогда не знал, какие именно у него идеи…“ (Решетников).

Повесть о том, как два мечтателя одного монтажника с толку сбили

„Мы говорили с ними про музыку, и однажды у меня дома я сыграл пару песен. Олег сказал, что он учится в Чайнике, и начал по коленкам подстукивать, Вадик стал фантазировать на тему „надо группу делать, классно будет“… Так пошли разговоры о музыке, разговоры о группе“ (Шахрин). Дальше разговоров дело не шло, Шахрин был бы и рад присоединиться к группе мечтателей о группе, но будучи человеком ответственным, отдавал себе отчет в том, что права такого не имел. Семья, дом и т. д., квартиру нужно, но даже это не главное, главным было вот что: болтовня о музыке со всех практических точек зрения была совершенно бессмысленна и бесперспективна. За окном стоял 1983 год, мечты о группе бродили в головах либо совсем мальчишек, вроде Олега и Вадика, либо совсем сумасшедших (о них позже).

Для тех, кто молод или запамятовал: общественно-политическая ситуация в 1983 году была хреновая. А в 1984-м стала и того хуже. Ни о каких дурацких штуках типа рок-групп, песен, музыки и „вообще“ речи не было и быть не могло. Не могло, и все тут. Это было очевидно, это знали все. Все знали, что это навечно. Или навсегда.

Преуспели Кукушкин с Решетниковым, пошел Шахрин в мечтатели. Дома музыкальные посиделки грозили обернуться последствиями, и Володя подошел к делу мечтания с опытом взрослого человека: пользуясь пролетарским положением, выбил комнатушку в Доме культуры строителей им. Горького „под якобы молодежный клуб по интересам. И мы стали там собираться“ (Шахрин).

Стали собираться. „Собирались на посиделки, которые репетициями трудно назвать, мы больше болтали. Пили чай“ (Шахрин).

„Я хотел, чтобы Володя свои песни записал не в бардовском варианте, чтобы был „саунд“, была рок-музыка. Ни о каких концертах мыслей не было, речь шла только о приобщении к магнитной записи“ (Кукушкин).

Так добрались до записи Володиных песен. Инициатива Кукушкина.

„Музыкантом группы я не был, потому что музыкантом и не был“. (В. Кукушкин)

„Кукушкин – очень славный человек, классический представитель поколения „дворников навсегда“. Человек сам в себе из категории ботаников“ (Бегунов). Высокий, чуть анемичный, умный, но путаный. Ребенок из хорошей академической семьи с ярко выраженной страстью к, если можно так сказать, „академическому андеграунду“ – совершенно питерский персонаж, которому крепко не посчастливилось родиться на Урале.

Еще до появления Шахрина Вадик занимался на дому экспериментами со звукозаписью: „Я делал композиции из примитивных басовых рисунков, на которые методом перезаписи с магнитофона на магнитофон накладывалась куча конкретики и разные партии труб. Обычные металлические трубы, в них высверливались отверстия, то есть интервалы там были, но совершенно дикие. Получалась довольно бредовая музыка, а сверху я начитывал стихи“ (Кукушкин). Современным языком, выражаясь, Вадик занимался авангардным сэмплированием, делом для начала восьмидесятых настолько опережавшим реальность, что серьезно к нему не относился даже автор. Музыкантом в полном смысле слова Кукушкин не был никогда.

„Я по первости пробовал приобщиться к группе в качестве бас-гитариста, но в связи с моей полной музыкальной несостоятельностью это дело быстро отменилось“ (Кукушкин).

„Кукушкин вообще принципиально ни на чем не играл, потому и придумал эту „панк-трубу“ из дыхательной трубки для подводного плавания. Он в нее вставил какую-то палочку и совершенно нелепые звуки из нее извлекал“ (Бегунов). „И мы попробовали сделать первую запись на магнитофон, Вадик дудел на „панк-трубе“, Олег стучал, не помню, по чему…“ (Шахрин). Сам Шахрин играл на гитаре и пел. Записывали прямо в ВИА „Песенке“, вживую на два микрофона и бытовой магнитофон.

„Из песен, помню, был „Квадратный Вальс“, – с трудом вспоминает Кукушкин, – впоследствии они практически все не сохранились в репертуаре. Уровень был полностью самодеятельный, альбомом это, конечно, никак не могло считаться“.

И тем не менее, это был уже реальный результат – запись „Визовский Пруд“.

„Встал вопрос: а как мы ее назовем? Шахрин принес бумажку, на которой написаны, были песни, участники и как дежурная версия название „Визовский Пруд“. Это было его предложение. Причем, Шахрин его предложил в качестве названия группы, хотя тогда группы не было“ (Кукушкин). Так группа чуть не получила довольно странное название. Визовский, а правильнее, Верх-Исетский пруд – довольно большой, очень грязный водоем на западной окраине Свердловска, названный в честь не то верховий реки Исети, не то ВИЗа, завод такой, гигант металлургический. Кукушкина эта водоемная галиматья привела в ужас, и Вадик придумал название „Чайф“.

Это, конечно, тоже была галиматья, но иного рода. „Обычно название с напитком связывают, но для меня оно с напитком никак не связано, – размышляет Кукушкин. – Я тогда занимался экспериментальным сочинительством, чай – это было понятие экзистенциальное. Возникла контаминация „чая“ и „кайфа“, и когда его через черточку стали писать, мне обидно было – это одно слово. Меня привлекала какая-то размазанная семантическая аура, когда ничего конкретного в слове не появляется“ (Кукушкин).

Однако мы играем словами ровно в той степени, в какой слова играют нами. Первоначально название принято было писать так:

„Чай-Ф“.

А что наши музыканты пили?

„Чифирь“.

Такая „размазанная семантическая аура“… Шахрин еще не знал, что у них за „чай“ в ходу, а Кукушкин уже группу назвал… Хорошо хоть не „Чифирем“…

Ладно, вернемся к исторической реальности… „И мы сделали первую запись, Вадик дудел на панк-трубе, Олег стучал, я пел, а Бегунова не было“ (Шахрин). Фамилия эта, в нашей истории возникающая впервые, постояльцам ВИА „Песенки“ была известна, слыхали, и не раз, что есть у Шахрина какой-то особенный, настоящий друг, Вовка Бегунов, к нему Володя и пошел со свежей пленкой. „Запись я показал Бегунову, он сказал, что это, конечно, совсем не то, что мы играли в техникуме, но если совместить наш опыт с нынешними идеями, что-то, может, и получится“ (Шахрин).

„К тому времени было понятно, что вот-вот группа случится“. В. Шахрин

…Дописывали альбом у Шахрина дома, куда свезли пульт „Карат“, ревербератор „Тесла“, злосчастный магнитофон «Sharp», три микрофона и инструменты. Из ковра, который до сих пор живет у „Чайфа“ на репетиционной базе, сделали шатер, под ним сидел Решетников с ксилофоном, два Вовы – на диване, к спинкам стульев привязаны микрофоны, которые брали сразу все. „Дольше всего писали в „Квадратном Вальсе“ звук смывающегося унитаза, – свидетельствует Шахрин, – нас этот процесс так увлек, что мы несколько часов на унитаз потратили“…

Так у них оказалось сразу целых два альбома, оба вызывали некоторые сомнения, и решено было их объединить. Записанный с Перовым назывался „Волна Простоты“. Записанный собственно „Чайфом“ – „Дурные Сны“. Что в сумме, спрашивается? „Жизнь в Розовом Дыму“.

Альбом „пошел“. Имя „Чайф“ стало нарабатывать некоторую известность, угодив одновременно и на газетные полосы (стараниями Лени Баксанова в строительной многотиражке), и в список групп, „запрещенных к концертной деятельности и к распространению путем тиражирования“ (стараниями других товарищей в органах культуры)».

Волна простоты-4

…И вот насупила осень. 29 сентября 1985 года, 18:00. Первый концерт.

Помню, что было очень тепло. Будто и не сентябрь даже, а еще солнечный, ласковый август. На ЖБИ – это такой район в Свердловске, который, вместе со всем городом, плавно переехал и в Екатеринбург, и где как находился, так и находится МЖК, тогдашняя вотчина Шахрина, – я приехал накануне, завис у своей тогдашней подруги. Помню, что и Шахрин навестил нас, понятно, что c гитарой, и пел около часа, будем считать, прогонял программу перед концертом.

А концерт должен был состояться в ДК МЖК, «директором которого был Сережа Ивкин, добрейший человек с консерваторским образованием», – рассказывает Шахрин. Быть бы добрейшему Сереже Ивкину и дальше директором с консерваторским образованием, когда б не свела его судьба с Шахриным, который все уговаривал провести в подчиненном Ивкину ДК концерт группы «Чайф». И уговорил. Уволили, его, правда, уже после концерта «Наутилуса Помпилиуса», в самом конце октября. Но это другая история.

Случилось же сие действо «Чайфа» 29 сентября 1985 года, собственно, с тех пор Шахрин сотоварищи и отсчитывают срок своего рождения как группы.

…Зал затих, я вышел на подмостки… Все правильно, кроме одного: зал ни фига не затих, публичных рок-концертов не было в городе «с весны 1982-го, когда в последний раз играл „Урфин Джюс“, первый концерт не совсем в подполье, и каким бы он ни был, в публике царило нервное ликование, чуть испуганное, чуть взвинченное. В маленьком здании ДК МЖК, в крошечном зале с балкончиком было тесно, как в трамвае. Все знакомы, все так или иначе причастны рок-н-роллу, все готовы отчаянно любить эту группу с пока еще непривычным названием, какой бы она ни была. А какова она на самом деле, не знал никто, запись не слышали, чайфов знали только в лицо…».

Так это описывает Порохня, мне же вспомнить практически нечего: я открывал тот концерт. Сказал какие-то идиотские слова о том, что вот сейчас мы все прикоснемся к уникальному явлению, явно вспомнив про Майка и про Боба Дилана, а потом позвал на сцену музыкантов.

Играли сидячий полуакустический вариант в составе: Шахрин (гитара, гармоника, вокал), Бегунов (гитара, бас-гитара, вокал), Решетников (разная перкуссия). Ритм плавал, гитары не строили.

Пантыкин записал потом в дневнике: «На словах и музыке (правда, о музыке говорить сложно, ибо ее почти нет) Шахрина лежит глубокий отпечаток города Ленинграда, хотя нечто индивидуальное за этим все же просматривается. Тексты хорошо читаются, они „здесь и сейчас, кайфуем вместе!“. Заметно влияние рок-н-ролльных традиций, интересно сочетание „ак. гитара – бас – тройник“, в этом сочетании прозвучали самые удачные вещи: „Я Правильный Мальчик“ и «Рок-н-ролл Этой Ночи“. Шахрин неплохо владеет голосом, ему не хватает опыта, но со временем из него может выйти очень неплохой исполнитель».

Дедушка уральского рока (тм) точен в своей оценке – так оно все и было. Что они играли? Сейчас сложно вспомнить тот сет-лист, да и стоит ли? Наверное, все, что было написано Шахриным к тому моменту и что ему самому казалось достойным представления публике. Последняя была довольна, пусть и не до беснования в зале, не до отрыва стульев от пола, но были и бисы, и «Чайф», внезапно ощутивший, что все было не зря, и они действительно нужны, опять начал играть, одна песня, вторая… Шахрин вытирает пот со лба, ребята раскланиваются и уходят со сцены.

И так они делают это уже тридцать лет!

Концерт тот закончился в 19:35, как гласят предания. То есть, с самого начала, без учета моего бессмысленного трепа, всё продолжалось больше часа. Что по тем временам для неумелых еще и не имеющих никакого сценического опыта музыкантов и их фронтмена – очень долго. В общем, это была безоговорочная победа – во всем, кроме одного. Что делать дальше? Концертов в ближайшее время не предвиделось.

Песни у Шахрина, конечно, писались, но хотелось идти дальше, пусть пока и непонятно, куда. Собственно, обо всем этом мы и разговаривали с Володей в тот поздний вечер, уже на грани с зимой, идя в сторону его дома, под жутким снегопадом, отчего-то прекрасно ощущая себя в этой кромешной непогоде. Надо было пересечь длинный мост, связывающий его район с городом, и вот там-то, на этом мосте, вдруг стало понятно, что же делать дальше.

– Надо записать альбом! – сказал я Шахрину.

– «Чайф» пока не готов! – грустно ответил Володя.

– Не только с «Чайфом», – продолжил свою мысль я, – со всеми…

– Как это? – спросил Шахрин.

– Собрать всех ваших музыкальных друзей…

– With a little help from my friends… – пытаясь прикрыть лицо от снежного заряда, пропел Володя в шарф.

– Ага, – сказал я, – типа того!

И все завертелось! Не сразу конечно, через несколько дней. А тот вечер запомнился еще одним. На мосту никого из прохожих не было. И вдруг, из снежного плена, буквально явилась невысокая фигура в тулупе и вязанной (вроде бы) шапке с опущенными ушами. Замахала руками, мы остановились. Это оказался Саша Башлачёев, проводивший ту зиму в Свердловске и шедший в тот самый момент куда-то в центр. Сейчас бы я сказал, что это точно небеса явили свой знак.

Так и получился «Субботним Вечером в Свердловске». «Проект был бодрый: позвали всех знакомых, знакомые не все, но пришли. „Песни у нас были более-менее отрепетированы, – рассказывает Шахрин, – мы показывали песню, и, например, Егор Белкин слышал „Зинаиду“, говорил: „Давай двенадцатиструнку, знаю, как сыграть“. Пару раз прогоняли все это и тут же записывали“. Белкин играл на гитаре, Дима Умецкий – на басу и пел, Бутусов пел бэки, на барабанах играли Алик Потапкин и Олег Решетников, Виталий „Киса“ Владимиров на тромбоне… Действо происходило в ВИА „Песенке“ весело, со всякими бегуновскими штучками, и все были уверены, что результат будет „что надо“».

Как дальше точно пишет Порохня в своей книге о «Чайфе»:

«Альбом не решались выпустить полгода. Было в нем что-то пугающе неправильное, но не сразу стало понятно, что именно. Фокус оказался вот в чем: „Чайф“ не стыковался с музыкантами, поигравшими в альбоме. Не стыковался, в том числе и по признаку профессиональному; так, Белкин играл простенький гитарный рифф в „Зинаиде“, и этот рифф при прослушивании „вываливался“ из материала, начинал жить сам по себе. Но не это главное: именно пленка показала, что „Чайф“ плохо стыковался со свердловским роком как таковым. А свердловский рок, в свою очередь, не стыковался с „Чайфом“.

Своеобразным подтверждением тому стала забавная мелочь: Дима Умецкий, один из отцов-основателей „Наутилуса“, пел рефрен „Ты сказала мне: Скотина!“. Петь Дима не умел, не мог правильно интонировать, припев вышел странный, но забавный. С тех пор при исполнении „Скотины“ Бегунов дурным голосом старательно копирует неуверенные интонации Умецкого. Прижилось… Были в альбоме и настоящие находки – ни одна не прижилась.

Была, была, существовала особая свердловская стилистика! Проступала даже в самых странных своих порождениях, вроде „Апрельского Марша“ или замечательного, несправедливо забытого ныне „Каталога“. Присутствовала она и у „Чайфа“, но не зря опытный Пантыкин сразу подметил питерские (т. е. чужеродные) веяния на первом же концерте группы! „Чайф“ был, конечно, местным, но… – хрен его знает!.. – все равно наособицу».

Последнее слово – очень точное. «Чайф» всегда был наособицу, да и сейчас находится там же.

Уже достигнув славы в пределах всей страны, до сих пор собирая многотысячные залы, продолжая выпускать альбом за альбомом, давно устаканившись в составе, да, в конце концов, просто оставшись жить и работать в одном городе, когда все остальные, с кем Шахрин и Кº начинали когда-то, перебрались, кто в Москву, а кто в Питер, «Чайф» все равно если и не «свой среди чужих…», то точно, что свой – для слушателей, для тех, помнит и любит как ранние его песни, так и для новых поколений, предпочитающих поздний «Чайф», но ведь чем они были и есть прекрасны, так это тем, что никто и никогда не мог предположить, на что они способны. И это стало ясно на первом же фестивале Свердловского рок-клуба!

Псы с городских окраин-I

* * *

Ранний «Чайф» был злым.

Несмотря на изначально присущий Шахрину лиризм и часто сопровождающую его интимную подачу того или иного текста, но даже сквозь все эти «завяжи мне глаза» порою перло что-то такое, от чего буквально срывало башню. Особенно мне нравились, да и сейчас нравятся, две таких песни – «Кот» и «Псы с Городских Окраин». Они схожи и в то же время каждая принадлежит тому времени, в котором была написана.

Гениальный «Кот» – это середина восьмидесятых, время люберов и гопников, и назревающих перемен. Их еще не было, но они уже чувствовались в воздухе – те самые «танцы на грани весны», о которых пел БГ.

Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе,

Я дворовый актер, каждый день в новой роли.

Ну что ж, раз у них такая игра,

Плевать – ведь больно мне было только вчера, только вчера.

Шершавый забор – не привыкать,

Не видеть тепла, не пить и не жрать,

Веревка на шее – тоже мура,

Я мертв – а больно мне было только вчера, только вчера.

Вон тот мужик, что качал головой,

Еще вчера пинал мне в брюхо ногой,

Сегодня прозрел, что ж, пожалуй, пора,

Прощаю – ведь больно мне было только вчера, только вчера.

Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе,

Я ободранный кот.

«У нас есть песня „Нет Горизонта в Этом Городе“. Это песня человека, которому за 50. А есть „Я Ободранный Кот“. Песня 19-летнего пацана. Немножко пролетария. Потому что я таким и был. Я и сейчас где-то глубоко в душе остался этим пролетарием. Потому что я иногда неловко себя чувствую в каких-то таких бомондных компаниях. Просто время идет, все меняется», – вот как в одном из последних своих интервью сказал об этом Шахрин. В разговоре со мной он был более откровенен: «И время изменилось, и мы стали другими. Наш возраст, наш социальный статус, да и материальное положение… Себе мы ни в чем не изменили, но ведь смешно будет, если сейчас мы опять станем злыми, как тогда, когда пели „Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе“! Мне даже не сочинить сейчас такой песни, хотя в туре мы играем ее с удовольствием, есть и те слушатели, кто ее помнит». Это тоже из интервью к 25-летию группы. Вообще делать интервью с Шахриным сплошное удовольствие – он всегда откровенен, из него ничего не надо вытягивать клещами, как из Бутусова или БГ, и у него лишь одно требование к собеседнику: чтобы на бумаге текст даже интонационно был как можно больше похож на то, что, собственно, и говорил Володя. Вот оно, то интервью, чуть в подсокращенном виде.