Текст книги "Фырка. 58- ая грань"

Автор книги: Андрей Акшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Алмазный поход
(личный вариант)

– А как же ты послужишь, коли ты лазутчик? – спросил коршуна Бедавер.

– Соглядатай, – уточнил конь.

– Он самый, – кивнул витязь.

– Честно послужу! – лживо ответил коршун.

– Служи, – усмехнулся Бедавер.

– В ловушку заманит, – усомнился Кряжец.

– Это меньше опасно, чем коли скрадывать будет, – Бедавер усмехнулся теперь недобро.

– Ловушка, что… Нож обоюдоострый.

– А отчего ты не вспомнишь, витязь, старую мудрость? – коршун распустил одно крыло: – Вовремя предать – это не предать, а предвидеть.

Бедавер ничего не ответил, а пошёл по едва заметной прямой дороге, разрезавшей васильковое поле. Конь зашагал за ним, отгоняя хвостом возбудившихся мух и слепней. Коршун обгонял их на четверть версты, садился на дорогу и ждал, только раз отвлекшись на суслика. Сколько раз садился, он уже и не считал, а и сил становилось мало. А день всё длился, будто месяц и, наконец концов, перед Бедавером и Кряжецем вырос багровый камень, на котором синим мхом выделялись письмена. Написано вязью, но не по-русски. И не по-татарски.

– Древний, колокольный язык, – сказал Саррас.

– Набат? – спросил конь.

– Не звук, а письмо, так писали надписи на скифских колоколах.

– А что написано-то? – озаботился коршун.

– «Прямо пойдёшь – бурю пожнёшь. Направо пойдёшь – стужу найдёшь. Налево пойдёшь – ветер зажжёшь. Лучше возвращайся назад, путник» – Перевёл витязь.

– Лихо…, – тихо звякнул удилами Кряжец.

– Ловко, – клекотнул коршун.

– Может подскажешь чего, а камень? – громким голосом спросил Бедавер. – Мы к волхву идём. – Знаки зашевелились, заметались, образовали круг-колесо и замерли.

– К чему это? – спросил конь.

– Чего ж тут непонятного…, – выгнул бровь Саррас Бедавер. – Все пути – к Солнцу, к Ра.

– И что делать? – спросил коршун.

– Итти самым быстрым, – ответил витязь и шагнул влево. Кряжец и птица – за ним.

Камень глухо, утробно заворчал, затем слабо затрещал, потом стряхнул с себя мох, словно мохнатый зверь капли воды. И остался стоять красивым и гордым. Одиноким.

«Прибыли», – доложил шофёр. За невысоким забором высился тёмного дерева сруб. Дом академика – физика. Волхва.

5

И как-то сама образовалась ночь. Не та, тёплая и звёздная, под звуки цикад и далёкой скрипки, но та, что мы называем мраком, которая дышит льдом и сердце сжимается, начиная биться тихо-тихо, боясь выдать обладателя, а потом – всё громче и громче, в унисон с цоканьем железных копыт великого и великолепного коня, несущего в высоком седле серебряного всадника, и меч его – булат, весь в расплавленных разводах, словно огранённый пятьдесят семью гранями, он-то и рубит, и рубит мрак, вырывая любого из ледяного дыхания, даря ему жизнь. И тёплую, звёздную ночь, где звучат цикады и далёкая скрипка.

В такую ночь, в свете фар – тёплую, без света, мрачную, везёт автомобиль, конечно – это современный скакун, Ястреба и Фырку. Лик консула суров и безтревожен, а чертовке так беспокойно, что она перебралась на переднее сидение и тревожно смотрела на пространство над дорогой, в котором свет фар рассеивал те образы, что не мог видеть Ястреб, и, слава Богу, что не мог, а Фыркина тревога всё возрастала и в итоге маленькая чертовка прижалась к Апричину. А вот и посёлок, и знакомые ворота со следами сажи. Ястреб остановил машину, и Фырка выскочила наружу, ей не терпелось увидеть златоокого.

Апричин не сразу понял, что случилось, какие-то густые тени окружили чертовку, над ней замелькали красные полоски и Фырка громко закричала. Ястреб толкнул дверцу, но она не открывалась, толкнул другую, – результат тот же! Он был блокирован! Если кто-то это смог сделать, то стёкла выбивать бесполезно, и Ястреб принялся внимательно наблюдать. Он понял, что красные полоски – это сеть, а густые тени – некие существа. Настоящий захват! Ястреб напряг зрение насколько мог и в отсвете фар увидел знакомую фигуру. Слуги колдуньи.

За несколько часов до этого, в роскошном кабинете Калерии Берест, которая быстро избавилась от рыжих и прочих блондинок, жгучих и прочих брюнетов, скачав из их невеликих мозгов какую-никакую информацию, удобно устроилась аккуратным задом на столе и попросила Джильса: «Достань шпиона». Новоявленный фельдшер, сам себя называвший фершалом, приподнял с низкого малайского столика фарфоровый колпак, такой же, какие бывают у столовых приборов, в которых подают жаркое и со словами «Давай, проявляйся!», ткнул кулаком в пустоту. «Перестань, Джильс! – поморщилась Береста. – Ты же не милиционер». И посмотрела в ту самую пустоту. Перед колдуньей и бывшим коршуном предстал трясущийся от нервов Перец.

– Ты кто? – участливо спросила Калерия.

– Перец! – пропищал недоросток, больше похожий на морковку.

– По мне, хоть хрен! – жемчужно разулыбалась госпожа психолог. – Я спрашиваю, кто ты?

– В смысле? – не понял Перец, и почувствовал, что он не простой перчик, но «чили», причём изнутри. Зажгло, будто расплавленным свинцом.

– Вай!! – взвыл Перец. – Я помощник Свирида!

– Околоточного, что ль? Тьфу ты! – Джильс натурально сплюнул. Психолог и фершал были разочарованы, выход на чертей им был не нужен.

– Выкинь овоща! – приказала Береста и Джильс поволок неудачливого агента к жёлобу, что вёл в водосток. Тащил за шкирку, потому Перец ничего не видел, кроме мелькания плитки на полу, зато очень хорошо услышал восклицание колдуньи: – Какой сюрприз! Каким ветром, господин гимназист?

– Жарким, – донеслось до Перца и он полетел в водосточную трубу.

Алмазный поход
(личный вариант)

Царевна Сапфир слушает ночь, слушает ночной ветер… Может он принесёт весточку от Бедавера. Не приносит. Колдунья Береста касается пальцами сгустков ночного ветра, пытаясь проникнуть в его вести…

И чем дальше нёс Кряжец витязя, тем реже росли васильки, тем жёстче становилась трава, пока не стала ковылём, пока не дохнула полынью. И горечь пронзает воздух. Коршуну лететь всё труднее. Небо, то поднималось, то опускалось, а с ним поднимались и опускались звёзды, прячась в лучах Золотого Лика и убегая от этих лучей. И покатилось перекати-поле, вслед земля стала зыбучей, и витязь сошёл с коня, а железные подошвы и подковы их утопали в песке, а коршун больше не мог лететь сквозь летящую крупу и вцепился когтями в опустевшее седло. Но повеяло большой водой, песок потемнел, и на гладком блюде его печатались следы витязя и коня. Золотисто-желтоватый туман возник перед ними, но стоило им шагнуть в него, как туман исчез.

А встало несжатое поле жита. И не было страшней и опасней картины, ибо на перезрелый колос падал снег.

И был колоссальных размеров зарод сена, такой, что подпирающими с боков жердями служили корабельные сосны. А на самом верху его лежало огромное мельничное колесо, на нём и стояла дышащая жаром печь, на которой сидела одна четвёртая часть разбитого глиняного Херувима, известного ещё как Сфинкс, часть по имени Ганиэль, то есть человек, лишившейся трёх четвертей – Кафзиэля, Азриэля и Аниэля, сиречь, льва, быка и орла.

– Что, жнецы, где же ваши острый серп и быстрая коса? – треснувшим голосом спросил Ганиэль.

– Вот они! – ответил витязь, выхватывая клинок и ятаган.

– Ты зачем злобствуешь?! – удивился человек, и голос его треснул ещё больше. – Я просто устал видеть гибнущее зерно. Девять ночей на яйце просидел, да уж и девятый день кончается.

От таких слов коршун задёргался и кинулся к Бедаверу: «Он высиживает огненный ветер!» Девять суток – таков срок, значит, скоро яйцо лопнет!» Кряжец шевельнул ушами и злобно оскалился. «Разве Суховей настолько страшен?» – спросил Бедавер коня и птицу. «Огненный ветер Рах – огненный дух, хищная птица – дракон», – торопливо объяснил коршун.

– Ну, выходит мы у конца пути, – сказал Саррас. – Помните надпись на камне? Вот мы и пришли, чтобы зажечь ветер.

– И что делать? – спросил Кряжец.

– Сражаться, – ответил витязь.

– Я на погибель не нанимался! – крикнул коршун.

– Ты вообще не нанимался, – Бедавер ткнул пальцем в птицу. – Лети! Твоё задание закончилось. – Коршун решился, поймал могучий порыв летящего крупяного мессева и пропал с глаз.

– А твоё задание, Кряжец, только начинается, – витязь обнял коня за шею. – Ежели я не пройду, то дойдёшь до Волхва ты, ему и передашь письмо, оно уже в твоём седле. – И, не обращая внимания на возражения коня, Бедавер крикнул Ганиэлю: – Я – последний рыцарь Чаши Господней и имею право на поединок с кем угодно! Я бросаю вызов твоему ветру!

– Я уж думал не дойдёшь, как в первый раз, – на высоком крыльце стоял грузный плечистый старик. Он подождал, когда Саррас Бедавер поднимется и обнял хранителя 58 грани.

– И не дошёл бы, кабы не живая вода. Деревниш. Не знаешь, где он?

– Знаю, – заулыбался Волхв. – У меня гостит. Тюбетейки шьёт.

– Значит, всё-таки скоро перерождение, раз деревниш вокруг крутится, – сказал Саррас.

– Он камешки твои подобрал, – сообщил Волхв.

– Да это опять не те, – махнул рукой Саррас.

– Сколько мы не виделись? – Спросил Волхв. – Четверть века?

– Вроде того.

– И сколько ты нашёл осколков за это время?

– Пятьдесят семь, – Бедавер нахмурился.

– Символично, – Волхв повёл хранителя в дом.

Вряд ли кто из читателей бывал в таких домах, а потому можно чуть подробнее осмотреться, хотя подробность мало что даёт непосвящённому. Удивительная и причудливая мебель, ну и что, мало ли в скольких домах бывает такая… Такая – всего в нескольких десятках жилищ на всей планете. Ибо мебель вся – из каменного дерева и все кресла снабжены обсидиановыми подлокотниками, от серого до красного цветов. Необычные светильники, да и освещение необычное, кажется, что свет этот – живительный воздух. И что с того, ведь хозяин является физиком, всякие лампы может напридумывать. Полы деревянные, а идёшь, словно по ковру. Двери массивные, а проходишь, будто в пустые проёмы. И что совсем необычно для академика, так это наличие малого количества книг, хотя мощнейший компьютер присутствовал, но создавалось впечатление, что включали его всего один раз, при установке. Однако главным помещением дома была библиотека. Вот только источники информации не книги и дискеты да флэшки, но… камни. Кристаллы, собственно говоря.

– Как здоровье? – спросил деревниш.

– Твоей помощью, – ответил Бедавер.

– Ну, не совсем, – улыбнулся сожжённой улыбкой деревниш, намекая на женщину, на Медовую.

– Тебя как ныне зовут? – спросил Бедавер.

– А-а, Деревниш и зовут.

– Давайте-ка, к делу, – предложил Волхв.

А делом будут камни. Кристаллы. В этом кабинете-библиотеке действуют иные законы решёток, иные законы граней, да, в общем-то, иные законы пространства, времени и информации. Конечно, это несколько необычно, но разве человечество, то, которое способно мыслить, не знало этого всегда? По крайней мере, догадывалось. Даже, мечтало. И было бы смешно и нелепо, если бы я взялся сейчас описывать предположение о вероятности существований тысяч вселенных внутри самих себя, а закончил бы все эти рассуждения в каком-нибудь гигабайте на каком-нибудь мегабайте подачей модной болезни, пардон, модной гипотезы, что наша Вселенная цвета «беж» летит по туннелю от чёрной дыры к дыре белой, а может и наоборот. Ничего этого делать я не буду. Я лишь опишу ту малую часть, что я увидел и услышал, ту, что смог понять. Ибо, даже от малой части, я не сплю сотни ночей и воля моя подвержена испытанию вихрем, огненным вихрем, способным сжечь все мои знания, всё моё воображение, а возможно и меня самого.

Алмазный поход
(личный вариант)

Огненный луч горел белым калением, этот белый слепящий свет, возникший внутри яйца, могучим алмазом резал скорлупу твёрдости диорита. В этом слепящем калении убегал Ганиэль, а ждущие его Кафзиэль, Азриэль и Аниэль кричали витязю Саррасу Бедаверу, скитающемуся скифу и последнему рыцарю Чаши Господней: «Ветер Рах принимает твой вызов!»

А Бедавер встал в неубранное жито и облик его теперь столь величественен, что скачущий прочь конь почти обезумел. Трещина же в яйце расширялась, и вскоре на волю вырвался первый протуберанец, именем Золотой Гун, что звучит как Циркон, а по-русски, то есть, по-скифски, – златоцветный якинт. И сжёг золотой порыв золотую ниву и навсегда их отсвет остался в очах Бедавера! Всегда этот отблеск будет возрождаться вместе с Финистом. Чёрная сожжённая земля окружала витязя, и булатное тело его переливалось от жара дамасскими разводами. Древнее космическое железо дало витязю свою защиту, но лишь до поры, до времени. Яйцо раскололось и стали видны внутренние стенки, которые, словно раковины перламутром, были облиты каменными потёками сангвина, похожего на запёкшуюся кровь талисмана чернокнижников. Среди этой каменной крови дрожала нетерпением кристаллическая решётка белого каления, и вот она ринулась на Бедавера!

Клинок разрубил пылающую птицу – дракона, но последняя вспышка сожгла витязя! Убитый ветер Рах был унесён свежим ветерком дальней большой воды, а на сгоревшее поле опустилась настоящая гешири, чёрная армянская ночь и на прожжённой в локоть вглубь земле лежали куски гишера – чёрной яшмы, а на них опускались перья цвета златоискра. Алмазный поход закончился. Сапфир напрасно ждёт своего Сарраса.

– Вот они, первые гагаты, – Деревниш показал рукой на полку, а Волхв кивнул.

– Словно некрофил хранишь останки, – заметил Бедавер.

– Брось болтовню, – посоветовал Деревниш. – Вероятно твоё ближайшее перерождение станет последним. – Бедавер посмотрел на Волхва и тот заговорил: – Человеческие технологии достигли выдающегося уровня и, если мы добавим к ним свои знания и все собранные осколки Чаши Господней – Великого изумруда Сатаниила, то сможем воссоздать сию Колыбель.

– Я очень устал, – сказал Бедавер. – Я не могу пить живую воду, как наркотик. Я больше не могу без любви и дружбы.

– Но нам удалось! – воскликнул Волхв. – Нам удалось очистить тот самый заколдованный яхонт! Мы нашли ту самую бечету. Меланит, способный говорить с миром усопших, и смогли его разговорить! Они здесь, твоя любимая и твой верный друг. Дело за тобой.

Волхв отошёл в сторону и на столе каменного дерева оказались два громадных камня. Великолепный Сапфир, что скифы и называли лазоревым яхонтом, камень, который невозможно обмануть, и тёмно-красный, почти чёрный гранат, тот, что называют бечета или меланит, похожий на конскую голову. Бедавер обнял сапфир одной рукой, гранат – другой и уронил на них золотые слёзы.

Удар был похож на электрический! Он сбил Бедавера с ног и на время выбил из него сознание. А когда он открыл глаза…

– Мой любимый витязь, – тихо сказала Сапфир.

– Наконец-то! – закричал кряжистый парень с лошадиным лицом и неприлично заржал.

Фырка сидела в «мешке утопленницы», мешке, завязанном хитрым заговорным узлом, даже чёртов гребень выбраться не поможет. Но, почему-то она не испугалась, и дело было не в гребне, и не в надежде на Свирида. Почему-то Фырка была уверена в Ястребе Апричине, да и после сидения в медном рукомойнике, заточение в мешке особо не пугало.

– Забирай! – сказал Джильс. – Забавно, что на языке спецслужб «мешок» – подставная фигура, часто, убийцы.

– Не болтай! – вмешалась Береста. – Господин Недоучка, независимых свидетелей мы вам обеспечим, а вы уж не затягивайте с выполнением своей части договора.

– Не затяну, – пообещал Судейный Приставала. Фырка почувствовала, как мешок передали в другие руки, или лапы, поди разбери, услышала команду Грамотея: «Тащите её!» и принялась ждать.

– Неприятность, не правда ли? – наконец услышала Фырка голос Ястреба. А потом послышались шумы и ругательства, звуки падения, а затем и «мешок утопленницы» брякнулся оземь. Через мгновение заговорный узел оказался разрезан, и Фырка увидела строгое лицо консула. – Фе! – торжествующе фыркнула она. И тут же проявила любознательность – Как удалось высвободить?

– Камень. Изумруд, – Апричин показал яркий зелёный лал. – Непростой, сильный.

– Откудова? – Фырка с уважением смотрела и на камень, и на Ястреба.

– Ах, женщины! – засмеялся Апричин. – Никогда не дослушаете. Этот камень был третьим глазом в удивительной птице, что нашёл я мёртвой. И пичищи оставили его мне. Их вершина Тырца сказал, что камень мой, ибо судьба моя – защищать невеликих ростом.

– Навроде меня? – несколько робкою надеждой спросила Фырка.

– Навроде, – ответил Ястреб.

– Но как лал-то помог? – Фырка любила точность, по крайней мере, она любила в это верить.

– Свет его, блеск, не позволил каким-то теням раствориться, стать невидимыми. А блондин всё совал мне в лицо старую пуговицу, знать, некий оберег, но видать не помогло. В общем, бросили мешок и исчезли. Сбежали.

– А узел? Узел-то заговорный был! Как справился? – дотошничала чертовка.

– Так изумрудом и разрезал, – ответил Ястреб.

– Ух, ты! – в интонации Фырки сквозило уважение. – И чё теперь?

– Теперь пойдём в дом. – И Ястреб направился в дом Медовой. Фырка засеменила за ним.

– Вот так и уйдёте, не побеседовав по системе Юнга или Бехтерева? – услышали они за спиной. Калерия Берест сидела в глубоком психологическом кресле, закинув ногу на ногу, руку на руку, локон на локон. Она подмигнула следопытам и обратилась к Джильсу: – А не вспомнить ли тебе конторское прошлое, милый друг Ларискин?

– Их бин попробую, – зачем-то наполовину иноземно ответил Джильс и полез во внутренний карманчик, что у пояса сюртука, достал металлическую канцелярскую скрепку. Подбросил её на ладони – поймал, подбросил – поймал, а в третий раз ловить не стал, уронил на землю: – Иди, порезвись!

Едва коснувшись травы, скрепка начала расти и изгибаться, быстро превращаясь в нечто, похожее на насекомое, но величиной с огромного дога. Металлические клыки и резцы, будто у саранчи, задвигались синхронно, а сама жуть двинулась в сторону Ястреба и Фырки. «Заимствуешь из воспоминаний?» – спросила Калерия у Конторского, намекая на бытность того коршуном. Джильс виновато развёл руки в стороны, мол, никто не совершенен. А жуть очутилась возле Ястреба, и лапа-крюк просвистела у его горла. Апричин выставил изумруд впереди себя, но никакого результата это не дало – металлическая тварь продолжала наступать, отрезая человеку и чертовке путь к дому. Фырка пыталась уйти в Параллель, однако ей не удавалось стать невидимой!

– Кто не спрятался, я не виновата! – крикнула Береста и Фырка поняла, что это чары колдуньи не дают ей скрыться. Береста же сбавила тон и участливо поинтересовалась у Апричина:

– Что, не действует камушек на робота?

А Ястреб понимал всю опасность и невыгодность своего положения, потому отбросил всю эту наивность, вроде «этого не может быть», и приготовился к бою, закрывая собой Фырку. И всё же, хотя удача требуется тем, у кого нет мужества, она бы не помешала Ястребу. И она явилась.

Чистюля вышла на крыльцо, бледное худое лицо её показало строгость сжатием бескровных губ, которые не замедлили раскрыться и тихий голос обратился к Ястребу: «Убери свой наган, парень, здесь он тебе не поможет.» Апричин посмотрел на ярыгинский пистолет «грач», который, конечно же, никаким наганом не был, но служанке извинительно не знать таких смертоубийственных тонкостей, и уже было подумал, что, действительно, вряд ли в создавшейся ситуации ему помогут все восемнадцать бронебойников, затаившихся в магазине, как на руке его вместо оружия возникла птица грач, появление которой приветствовал лихой клич Бересты. Однако Чистюля в сторону не отошла и птица, оставив два пера, испарилась, возможно, отправившись в галантерейный XIX век, где украинская беднота варила грачей в чугунках, а беднота германская солила их в бочках. Ястреб понадеялся, что второй пистолет, «гюрза», надёжно и секретно закреплённый на теле, не обернётся сей крайне ядовитой змеёй, а служанка совсем не присмирела и кинула консулу швабру с замысловатыми рычажками, которая уже в полёте, минуя прыжок жуткой скрепки, превратилась в бердыш.

На вид секира была церемониальной, о чём говорило насечное изображение битвы единорога и дракона на более чем полуметровом лезвии, но ощутив древко-ратовище в руке, Ястреб не сомневался – это боевой топор, способный порубить жуткого робота. Скрепка всё меньше продвигалась рвано и дёргано, её броски становились плавными, жуть училась слишком быстро, и Ястреб решил, что незачем откладывать сечу. Он кинулся на робота и в секунды изрубил проволочную тварь, к изумлению колдуньи и конторского, и к удивлению Чистюли. Фырка, почему-то, не удивилась, а принялась яростно дуть в гребень и Береста с Джильсом предпочли убраться. Их интрига, их договор с Грамотеем, заключённый всего несколько часов назад, после допроса Перца, закончились неудачей. Временной неудачей, Ястреб это понимал.

Спустя минуту-другую после отбытия колдовского дуэта, прискакала какая-то однощупальцевая пакость с магнитом вместо башки, собрала обрубки скрепки, словно металлические опилки, и ускакала, гнусно чавкая. Чистюля забрала у Ястреба бердыш, тут же ставший шваброй с рычажками, заколола в волосах чепчик и жестом пригласила гостей войти. Апричин поправил белую рубаху в поясе джинсов, отряхнул волосы, а Фырка сделала нечто вроде книксена. В общем, приготовились и пошли.

Медовая полулежала на подушках, расшитых цветной нитью, разбросанных по широкой тахте, лежала с равнодушным лицом, можно сказать, что и убитым. Дом и хозяйство были на Чистюле, на ней же была и безопасность, хотя это мало кто понимал, зато вокруг Медовой хлопотала Вронская. Увидев Фырку, писательница простонала:

– О, Господи… Опять эта нечисть.

– Сама ты…, – возмутилась было чертовка, но Ястреб больно дёрнул её за косичку и вежливо, почти участливо, произнёс: – Здравствуйте. Вы меня узнали?

– Вы какой-то расследователь, – ответила Медовая. – Со странным именем.

– Не какой-то, а гибели вашего мужа, – объяснил Апричин. – Меня зовут Ястреб.

– Крупноват ты для ястреба-то! – грубо влезла в диалог Вронская. – Хотя по глазам и хищник, но по повадкам, уж не медведь ли шатун, а? Рыкнешь и, небось, целая стая волчья тебе в помощь сбежится?

– Не давайте повода и не придётся проверять, – спокойной жестью предложил Ястреб. Смысл ответа напряг Чистюлю, но тон не дал напряжению разрастись.

– Есть сомнения, как умер Юрий? – спросила Медовая. – Ведь, я так поняла – этот домовой не виноват. – И женщина указала на Фырку. Чертовка от возмущения завертела хвостом, будто пропеллером.

– Я полагаю, что вашего мужа застрелил человек, – ответил Ястреб. – И я его найду.

А вот теперь интонация консула была такова, что слова не вызывали сомнений и Медовая заглянула Апричину в глаза. То же самое сделали и Вронская с Чистюлей. Старуха поняла, а Чистюля убедилась, что пришедший человек крайне опасен.

– Что это изменит? Юрчу не вернуть, – что-то в голосе Медовой говорило – её заботило, вернётся ли златоокий.

– Изменит, – Ястребу надоело ждать приглашения и он сел на стул. Фырка дёрнула его за рукав, Апричин поднял её к себе на колени и продолжил:

– Во-первых, справедливость. Во-вторых, надо защитить вот эту чертовку, попавшую в ловушку. В-третьих, надо снять груз с вашей души.

– Я же говорила, это крупный хищник! – воскликнула Вронская.

– А златоокий?! – Медовая больше не могла сдерживаться. – Он вернётся?!

– Не думаю, иначе здесь бы не было вот её, – Ястреб показал на Чистюлю, которая осуждающе качнула головой. – Вы случились сестрой милосердия на его пути.

– Покормила, подлечила и харэ! – добавила Фырка.

– Но как я буду жить?! – Медовая закричала.

– Талантом. Ты увидела удивительное, – Апричин перешёл на «ты». – Мало кому из писателей так повезло, так опиши увиденное и пережитое!

– Так я именно жить-то и не хочу, – Медовая обессилила и говорила едва слышано.

– Жизнеспособность… – Ястреб кивнул. – Это тоже талант. Я в тебе это вижу.

Медовая, Вронская, Чистюля и Фырка ждали продолжения, но Апричин молчал. Он понимал, что большинство людей, и не только людей, хотят видеть рядом с жизнеспособностью её, якобы сестру, зовумою милосердием. Но Ястреб знал, что никакими сёстрами милосердие и жизнеспособность не являются, а если и были когда-то, то давно сие быльём поросло, да и быльё сгорело, и пепел был развеян по ветру. Он помнил, каким образом утвердился в этой мысли. Тогда личный опыт получил глобальную опору. Ястребок уже оканчивал школу, когда в их медвежьем углу, в их доме – матери и деда с бабкой, объявился удивительный гость.

В последнюю большую войну, в 43-ем году, молодой лейтенант спас жизнь более старшему возрастом сержанту, заплатив своей жизнью. Сержантом был прадед Ястребка, и его поведение после войны сильно отличалось от поведения многих фронтовиков. Он не забыл, кому обязан и не забыл, что такое благодарность. Он не говорил речи о фронтовом братстве, а поехал к семье лейтенанта, где обнаружил полунищую бабку с внуком, сыном того самого лейтенанта. Бабка держалась за внука обеими руками и устраивая их судьбу, сержант нашёл своего бывшего комбата, одноногого майора, который-то и занялся созданием фронтового братства своего гренадёрского полка. Было ли это милосердием? Возможно. Но ещё больше это было жизнестойкостью. И взаимопомощью в мiре, где «нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели», по очень точным строкам фронтовика Семёна Гудзенко. Долгие годы взаимопомощь изрядно выручала членов братства и их потомков. Такой-то потомок, внук лейтенанта и прибыл в медвежий угол. Сильный человек привёз дополнительную силу. «Россия без предателей» – таково имя силы.

Удивительно, что рубежи проходят не по событиям, а по разговорам. Когда сказано красное слово и назад дороги нет. Такое слово Ястребок услышал от гостя, во время спора с ним деда и бабки о ещё живой ране – кончине Советского Союза.

– Союз был нежизнеспособен, – говорил гость. – Социально обеспечивал пьяниц и дармоедов, заедая жизнь трудяг. Обеспечивал карьеру железножопым дуракам, не давая дорогу науке истинной. Элита советская была жадной свиньёй, жрущей всё подряд. И плодящей свинарники. Такое государство уже в начале восьмидесятых годов было нежизнеспособно.

– Аргументы! – потребовал дед Ястреба.

– Один и простой, на собственном опыте. – Гость обобщил свой опыт войны в Афганистане: – Удивительно то, что СССР, практически контролируя большую часть Афганистана, не взял под контроль торговлю местным героином, который составляет девяносто пять процентов всего мирового производства этого зелья. Вместо этого Союз взялся заниматься какой-то хренью: строить больницы и школы… Да на прибыль от экспорта героина во все стороны, кроме советской, который бы шёл под военным прикрытием СССР, афганцы сами бы построили всю нужную им инфраструктуру!

– Но это же преступление, то, о чём вы говорите! – возмутилась бабка Ястребка. – Плодить по миру наркоманов.

– Преступление – это то, что происходит ныне в России, – ответил гость и надо признать – время только подтвердило его правоту. – Беда в том, что многие не знают прошлого. В том числе, прошлого накопления капитала. К примеру, Британия скопила его и стала империей на многолетней торговле опиумом, в которой она была почти монополистом.

Ничего этого не стал Ястреб рассказывать Медовой, его накрыла мысль, что любовь, даже неразделённая, сильнее любой жизнеспособности. Он не знал, что делать дальше, как найти нить, ведущую к златоокому хранителю, но в заминку вмешался ноутбук писательницы. На экране возникла чёртова личина: «Фырка, ты цела?»

Выбравшись от Раскайной, Свирид не взлетел в свою мансарду, а поднялся туда по пожарной лестнице, у которой отсутствовали три пролёта из пяти. Забравшись домой, чёрт ткнул хвостом в лунный самоцвет, осветил железный сундук и, усевшись на него, задумался. Вернее, вспоминал.

Вспоминал, как когда-то шустрая чертовка попала в ловушку древнего заговора, который сохранился в старой колёсной мастерской, ныне ставшей конфетным складом. Фырка же была сладкоежкой, на том и погорела. Тогда пришлось постараться, чтобы вытащить пакостницу из заточения. Половина околотка была задействована. А ныне сирота явно вновь попала в заговор. Она – отвлекающий персонаж большой интриги, планируемая жертва великой и страшной сентенции: цель оправдывает средства. С улицы донёся вежливый свист. Свирид выглянул и увидел строгого Немца и вихлястого малого. «Постельный Палец, что ли?» – чёрт вгляделся, точно – старшина охальников и похотников. Свирид махнул Немцу, мол, влезайте.

– Давай, что ты хотел сообщить только лично околоточному, – Немец щёлкнул Пальцу по уху.

– Надеюсь, мне и моему соопчеству зачтётся благодарностью, – доверительно засвистел старшина охальников и похотников.

– Не умничай, Палец. Дело говори, – Свирид приготовился слушать.

– Тебе, аблакат, надо потолковать с Голодной Слюной. Прищучить его, он много чего знает, в том числе и того, чего вынюхивает Немец.

– На конкурента клепаешь? – усмехнулся Свирид. Голодная Слюна – бывший постельник, причём неудачливый, в былые времена сгинул бы в хладнопостельной безвестности, но ему крепко повезло. Пришла эпоха виртуальной сети, а с ней и виртуальной похоти. Сиди – мокни да слюни пускай. Со слюнниками, бывшими постельниками связываться чревато, заморочат, ох, заморочат!

– Не без этого, – согласился Палец. – У нас-то дела всё хуже идут, слишком много людей в экране похоть ищут, а не в охальности. Так отчего бы и не создать проблем Слюне?

– Логично, – кивнул Свирид. – Значитца, к нему иттить надо? Дорогу покажешь?

– Собирайся, – пригласил Палец.

Заковыристое здание, облепленное грязным мрамором и потускневшим алюминием, из множества входов с сопроводительными табличками, имело и такой – «операционный зал». Там-то, среди проводов и кабелей, блоков и мониторов, в просторном каучуковом шкапу и обитал Голодная Слюна, говоря современно, неформальный лидер незадачливых амурчиков. Напутствие, данное Пальцем Свириду, звучало странно, особенно с учётом в каких обстоятельствах оно было произнесено: «Ты, это, поосторожней. Слюнники совсем уже влипли в виртушный мир, хрен знает, чего могут отколоть».

У Голодной Слюны, видимо, от вечного голода подвело брюхо. Вплотную и прямо к тройному подбородку. Огромные очки, одно стекло розовое, второе – голубое, врезались в сальную кожу так, что казалось, вросли. Розовое стекло выставилось, но не из оправы, а на Свирида и брюхо Слюны заколыхалось. Засмеялось.

– Сугубым реалистам что-то понадобилось от жалких виртулистов? – чвакнул он губами-пельменями, одновременно, пошевелив пальцами, которые, словно клеммами, были ногтями соединены с проводами. Десяток мониторов, висящих перед мордатым, отреагировали на шевеление яркой картинкой, каждый своей. Парочка из которых была запредельно похабной. Свирид потёр ухо и начал речь: – Я не буду скрывать своё отношение к твоему дрочильному поприщу за маской потакания чужим похотливым слабостям, ибо не вижу в этом смысла. Ныне помощь нужна мне, но я не превращусь в просителя, потому как очень вскорости моя помощь понадобится тебе и твоим дружкам. Ох, как скоро понадобится! И надобность будет большой.