Текст книги "Фырка. 58- ая грань"

Автор книги: Андрей Акшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

4

Чтобы акуле «увидеть» объект, ей надо до него дотронуться. И вот её мощное тело касается встречного. «Увидит» и сожрёт, или поплывёт себе дальше?

Теперь слегла Медовая. Вронская практически переселилась к ней, а Саррас, наоборот, собрался уходить.

– Это нечестно! – с жаром доказывала старуха хранителю.

– Не гневитесь, Марья Михална, – просил златоокий. – Такие, как я, оперируют понятием «честь», а «честно-нечестно» для меня – бесполезные слова.

– И что же тебе подсказывает честь? Бросить в болезни ту, что любит тебя больше своей жизни? – как-то даже отчаянно спросила Вронская.

– Любовь поднимет. И неважно, ты любишь или тебя любят. Не проклинай меня, все мои остановки в пути – лишь остановки в пути.

Саррас поцеловал в губы тревожно спящую Медовую, поцеловал руку старухе и на пороге сказал: – Я попрошу помощи для вас.

Выйдя в сад, златоокий Саррас Бедавер, герой и хранитель 58 грани, встал над местом, где когда-то ударила струя живой воды и произнёс: «Деревниш! Ты взял слишком много камней, живая вода – только начало расчёта.».

Калитка ещё подрагивала на петлях, оставленная незапертой ушедшим Бедавером, а в сад Медовой уже входила худосочная девица в чепчике поверх туго стянутых, прижатых к черепу волос. Серое длинное платье болталось на ней и, подобрав его длинными крепкими пальцами, девица неожиданно громко спросила бледными некрашеными губами:

– Помощь вызывали? Меня можно называть Чистюля.

Прежде, чем направиться к тому, о ком Свирид точно знал, околоточный чертяра вызвал к себе трёх своих лучших помощников-сыскарей. И вот они стоят, три красавца: Немец, Перец, Колбаса.

Немец – непревзойдённый крючкотвор, исследователь разных купчих и иных стряпчих бумаг. Перец – неимоверный проныра, поставщик жгучих подробностей адюльтеров и тайных сделок. Колбаса – незаменимый соглядатай, умеющий сыто спать в сторонке и слышать всё и всех. Встретившись с каждым помощником индивидуально, в заброшенной бухгалтерии, на пожарной лестнице и у рассохшей пивной бочки, Свирид отправился к вдове раскайного попа, которую для удобства называли Раскайная Попадья, иногда – Раскайная Ведьма, но чаще всего, просто Раскайная.

Раскайный поп стал знаменит тем, что отпевал самоубийц и позволял хоронить их на кладбище при храме. Понятное дело, что закончилось это снятием сана, раскаянием, а затем и скоропостижной кончиной, и сие отвлекло внимание от попадьи, а та продолжила мутить вокруг церквей и погостов. За попадьёй-вдовой началась охота, однако, была она изворотлива, но и помогали ей силы, да, помогали… Охота же созвала опытных загонщиков и Раскайная превратилась, натурально, в Ведьму, характерной особенностью которой стала ловкая смена внешности. Ловкость достигла больших высот…

Безлунная ночь спрятала и звёзды, и Свирид видел совсем уж зорко. А потому разглядел у массивной перекошенной двери, почти полностью скрытой во мраке, чёрную кошку и уже знал, какую хозяйку животины он увидит, ежели его впустят за кособокую дверь. Такую же драную, как и кошка. Свирид скребанул косяк, будто когтями и принялся ждать. Ждать пришлось долго и когда дверь отворилась, то да, Свирид увидел тощую драную кошку, точнее образ, в стиле «помойная европейская», которая быстро приобрела некоторое человеческое обличье, эдакой потрёпанной дунайской дамы несерьёзного поведения. «Заходи, коли шутишь», – пригласила Раскайная. Огромная зала была заставлена позолоченной и поблёкшей мебелью, стены завешаны потемневшими картинами в потускневших золочёных рамах, высоченный потолок украшала лепнина и замечательная люстра, ну и канделябры, куда же без них. Внешность Раскайной сильно диссонировала с обстановкой.

– Да всё, как-то не выйду из образа, – хмыкнула ведьма, заметив неодобрительный взгляд чёрта. – Как слетала в Германию, на шабаш-то, так и зависла картинкой.

– Ты мне-то басню про гору Броккен и Вальпургиеву ночь не втюхивай, – засмеялся Свирид. – Я не турист, а ты не экскурсовод.

– Ну ладно, ладно. Шучу, – ведьма указала рукой на глубокое кресло.

– Прости покорно, но некогда засиживаться, – чёрт вложил в тон, как можно больше вежливости.

– Тогда выкладывай… – Раскайная закурила какую-то сложной конфигурации цигарку, глотнула разноцветной жидкости из замысловатых граней фужера и приготовилась слушать.

Свирид рассказывал осторожно и аккуратно, стараясь не выказать лишнего, но и не обидеть ведьму недомолвками. Раскайная слушала не перебивая, а когда чёрт закончил, ещё посидела, подумала, и только потом спросила: «Ты чего хочешь, свою чертовку выгородить или как было узнать?». О, соблазн! Попробуй удержись, ведь такой шансище выползает! Вот именно, выползает… Словно гадюка. Опосля спохватишься, да не рассчитаешься. «Правду», – дрожащим голосом сказал Свирид и в напряжении вцепился в обкусанное ухо. Ведьма ткнула окурком в фужер, откинулась на спинку кресла и уплыла на волнах чужих воспоминаний. В залу спустилась стужа, и когда Свирид изрядно замёрз, раздался голос Раскайной:

– Твоей чертовкой кто-то прикрылся. Человечья тень. Это не самоубийство.

– А чего она на себя наговаривает?!

– Стокгольмский синдром… Нечто вроде этого, – ответила Раскайная.

– А-а…

– Когда жертва и преступник дуют в одну дуду, – разъяснила ведьма. – Впрочем, тебе это без разницы.

– Так точно не Фырка? – решил уточнить чёрт.

– Его убил не обрез, стреляли из кустов.

– А кто, не увидишь?

– Нет, – покачала головой в непрозрачной вуали Раскайная, успев обернуться безутешной вдовой. – Ищи в тени.

– Благодарствую. Буду должен, – Свирид начал прощаться.

– Будешь, – ответила чёрная вуаль.

Выходя, Свирид споткнулся в прихожей об огромную, величиной с тигриную, кошачью шкуру. Она прокричала ему вдогонку удодам и свернулась калачиком. Ведьма любила всяческие ретроспективы.

Апричин не поехал к прокурорским, а отправился на «землю», к ментам-полицаям, к тем, что и осматривали тело Юрия Марковича. Он вёз им «пожрать». Это ведь лет восемь назад правоохранителям хватало «поесть», а ныне – дай «пожрать» от пуза. «Нажравшись» полицейские выдали кормильцу результаты судмедэкспертиз, той, что пошла в дело, и той, что не пошла. Оно и понятно – вот он обрез, самоубийство и никаких тебе заморочек, никаких «висяков». Из настоящей же экспертизы явствовало, что муж Медовой был убит из армейского карабина, скорее всего, из дембеля, по имени «Архар».

– Во как, симоновский, с оптическим прицелом! – воскликнул Ястреб.

– Он самый, – кивнул опер.

Расставаясь с полицейским, Апричин учуял слабый запах колбасы. Сослаться на «пожрать» не было возможности, ибо выражение являлось фигуральным. И всё ж таки, странно… Но Ястреб списал запах на случайность, сиречь, отмахнулся, забот-то прибавилось. И главная забота на настоящий момент – потолковать с Фыркой. И Апричин отправился к тётке.

Пробираясь сквозь московские пробки, Ястреб с любопытством разглядывал город. Изначально-то он предпочитал разглядывать городских жителей, то есть, людей и животных, а также птиц. Занятие было весьма интересным, за дюжину с лишним лет, что Ястреб прожил в столице, городские жители сильно изменились. Ныне сразу было видно, состоятельный, или бедный человек, и не только по автомобилю. Всё более становилось заметно, образованный человек, или это только видимость. Менялась и внешность горожан, а не только одежда, – широких и узких азиатских лиц становилось всё больше. Одно время в городе почти не было видно кошек, потому что после взрывов на Каширке заложили подвальные окошки и оконца. Зато собак становилось всё больше, в том числе и диких, среди которых отчего-то преобладал серо-рыжий цвет. Однако к настоящему времени собак стало намного меньше, знать перестреляли, а вот кошки и коты расплодились, особенно чёрные короткошёрстные. Разнообразие же птиц начинало спорить с разнообразием архитектурных излишеств современной Краснозвёздной. Ястребу, под влиянием тётки Лизы – большой любительницы старой Москвы, такие излишества не нравились, но мать, приехавшая в столицу после двадцатилетнего перерыва, пришла к другому мнению. «Город сильно похорошел и стал намного чище», – резюмировала Нинила после недельного пребывания в мегаполисе. Кроме такого урбанистического резюме, мать Ястребка приклеила подросшей до возраста младшеклассницы удочерённой малютке третье имя. Дело в том, что носительницу эфиопской кровинушки крестили Елизаветой, что, вероятно, всерьёз повлияло на удочерение её тёткой Лизой, однако называла малютку приёмная мать, а вслед за ней и все остальные, Шарлиз. То ли потому, что тётке нравилась актриса Шарлиз Терон, то ли потому, что нравилось имя актрисы Терон. Нинила же, любуясь дымчатой с небольшой синевой кожей Шарлизы назвала её Сапфир. Имя прижилось, ибо нравилось самой поименованной.

Это-та девочка Сапфир с изумлением смотрела на проявившуюся в воздухе Фырку. Страха не было, страх имелся у тётки Лизы. Чертовка же, доставленная в приречный коттедж колченогим Чебурашем с негнущимися деревянными руками, с аппетитным удовольствием облизывала чупа-чупс в виде золотого петушка, специально припасённого для этой сцены. «Люблю, знаете ли, конфетку обЛИЗАть», – сообщила Фырка женщине и девочке, чем сразу убедила их, что чертовочка – барышня, чертовски сообразительная. В этом же предстояло убедиться и Ястребу Апричину, человеку, которого многие наивные люди считали консультантом, а немногие понимающие называли между собой консулом.

– Послушай, Джильс, – откинувшись на спинку высокого стула, спросила Береста, – ведь эта писательница Медовая попала в точку, верно?

– Скажем так, в девятку, – ответил Джильс, тоже откинулся на высокую спинку и щёлкнул знаком гарсону дорогущего ресторана, в котором они отобедали.

– Тебе не хочется вспоминать время, когда ты был коршуном?

– Да, в общем-то, нет… – ответил бывший Ларискин, – если необходимо…

– Необходимо, Джильс, – заверила она колдунья.

– Ну, что ж, – согласился прежний коршун, – только рассказ будет от третьего лица.

Алмазный поход
(реалистичный вариант)

Коршун, чем дольше следил за Бедавером, тем сильнее восторгался витязем. Не храбростью, храбрость коршун считал даром рождения, но умом. А важнейшим свойством ума коршун Жилистый полагал хитрость вплоть до коварства и дальновидность. Витязь был дальновиден, он же опередил близнецов в выборе места боя, да и спутников-предателей разделал споро. Но был ли витязь коварен? Зоркий глаз подсказывал коршуну, что был. Что Саррас Бедавер продуманно сталкивает царевну Сапфир и Бересту. «Истый герой! – восхитился коршун. – Не мешало бы знать, заметил ли витязь меня?» Его это беспокоило.

– А верно ли ты не смог бы победить эту зверюгу? – спросил Кряжец. – Ведь она тебя унизила.

– Настоящего воина нельзя унизить. Нельзя обидеть. – Бедавер нахмурил бровь. – Или ты сомнение имеешь?

Конь промолчал. Он задумался. Его всадник, его хозяин совершал поступки, которые Кряжец не предполагал и не понимал. Когда положение случалось безвыходное и близкое к проигрышному, Саррас становился бесшабашным, а иногда и бешеным, словно берсерк. Когда положение – кум князю, витязь вдруг превращался в осторожного, крадущегося льва. «Дурак я что ли! Понять ни черта не могу!» – подосадовал на себя конь и сей же миг получил удар удилами по желвакам.

– Куда прёшь-то!? – рявкнул Бедавер. Впереди сочным цветом высокой травы зеленела топь. – Ты что, ловушек таких не встречал?

– Не встречал, – честно ответил Кряжец.

– Это топь страшная изумрудным ковром стелется. Обман смертельный, с головой уйдём – пикнуть не успеем, – Саррас успокаюваще похлопал коня по шее.

– Всегда так – сперва по ушам, а потом-то по душам, – буркнул Кряжец. Ему было стыдно.

Бедавер сошёл с коня и огляделся. Зелёная трава, высотой выше колена, странным образом заполнила всё вокруг. И лес исчез, словно его и не было. А впереди, саженях в сорока, здоровенная кочка и на ней – засохший можжевеловый куст.

– Почто замер, соколик? Али не зришь, кому поклониться? – раздался голос, а заместо куста стоит толстожопая баба, а вся остальная – кости, обтянутые кожей. На худющих голых руках сидит мохнатая лягушка и жмурится.

– Не думаю, что нужда есть! – громким голосом ответил Саррас, а Кряжец подумал, с досадой: «Опять баба!»

А трава вокруг зашевелилась, почернела и полезла пиявками с красным жалом на концах. Под этими травинами-пиявками забулькала и запузырилась гнусная жижа, и поползла жуткая вонь. Даже коршун в небе чуял её. А чего он не чаял, так того, что сделает витязь. «Давай!!» – зычным и резким голосом, словно боевым рогом протрубил Бедавер, взлетая в седло. Конь взвился в воздух, вмиг очутясь на кочке-островке, рядом с бабой. Но не баба это вовсе, но сама Карга! Мелькнул куст, ан нет – ветви обернулись сухими, почерневшими от запёкшейся крови щупами, толстый зад превратился в мутный пузырь с ядом, а мохнатая лягушка – в иссинего младенца – игошу, без ручек, без ножек и без глазок, только рот чёрный с жёлтым кривым зубом ядовитым. И этот игоша как завоет! Все пузыри на топи полопались и смрад встал стеной.

Засверкало оружие в руках витязя – в деснице клинок булатный, а в шуе ятаган! И рубят они, и режут они щупы-крючья. Верещит Карга! Крючья сыплются стручками и, коснувшись кочки, становятся детскими ручками, но витязя это не останавливает! Кряжец же бьёт стальным копытом в пузырь ядовитый, яд в топь вколачивает! Визг и вой стоит такой, что Бедавер и конь не слышат ничего другого, и самое опасное – потеряли из виду игошу. А зуб его страшный! Не то, что яд в пузыре, ежели чиркнет игошин зуб по коже, сразу смерть. Однако витязь уже разворачивается на игошу и коршун понимает, что возможности такой больше может и не быть. И Жилистый решился. Упал с неба, впился когтями в завывающий студень, и вовремя! Освободившись от крючьев-ручек да сбросив пузырь-зад, предстала Карга своей сутью, пастью страшной, неминучей. А игоша-студень отвлёкся на коршуна, тут-то Саррас подцепил его клинком и швырнул в пасть ненасытную! Ядовитым зубом вперёд.

И нет никакой топи. Поле васильковое, бескрайнее. Солнце светлое, ласковое. Ветерок свежий, нежный.

– А мы ведь саму Каргу убили! – воскликнул Кряжец. От него валил пар. Витязь не сошёл, а почитай, упал с коня и сел на землю.

– Как решился? – спросил он коршуна. Тот расправил крылья, но не взлетел, а заковылял к Бедаверу.

– Ты умён, витязь, – сказал Жилистый. – Когда Пещерная Рана, привыкшая, что на неё в бой бросаются, то ты – договариваешься. А когда Карга ждёт, что с ней по обыкновению договариваться начнут, ты в схватку бросаешься! Ты умён, вершишь то, чего враг не ждёт. Я бы тебе послужил.

– Всё? – спросила Береста, когда пауза долго затянулась.

– Ещё нет, – ответил Джильс и закурил.

– Не в службу, а в дружбу… впрочем, не горит, – колдунья внимательно вгляделась в дождь за окном. – А Недоучка-то нам не поверил, – и показала на Грамотея, складывающего большой зонт и садящегося в огромный джип.

– Да уж, служи – не дрожи. Не поверил, – согласился Джильс.

– Пора ненадолго сменить профессию, – колдунья доверительно блеснула улыбкой. – Побуду-ка я психологом. Калерией Берест.

– А я? – спросил Джильс.

– А ты – фельдшером, – совсем уж доверительно улыбнулась Калерия.

И без какого-либо сомнения, сразу после фуршета и обязательного немолодого мужчины, бегущего поблевать от сытного стола, вот она – психологическая консультация, не всё Ястребам в консультантах ходить; здесь же бывший коршун со своей вечной хозяйкой. И место консультации, чудо, как хорошее, в каком-то переулке, ныряй туда со Сретенки, не заметишь, как сразу окажешься на Цветном бульваре, а заметишь, свернёшь из переулка в тупичок, и там, рядом со скучной дверью в ростовщическую контору, сиречь, сберегательный для владельцев банк, увидишь роскошную дверь в консультацию, где уже пребывает очередь, говорливая, словно из рассказа Сорокина. А в центре разговора, умопомрачительной талии и изгиба правой ягодицы, рыжая блондинка, имеющая неприятную проблему со своим богатейшим сожителем, яростным любителем футбола, к тому же барселонного и арсенального, а индивидуально почитающим Сеска Фабрегаса, которого умопомрачительная, упрямо намекая на тайны юнговского учения, называет Сексом. Собственно, с этой-то бедой и приехала она к модной психологине Калерии Берест. А очередь столь замечательна, что и нехорошо даже невидимому Перцу её не занять, и не передвигаться вместе со всеми к заветному кабинету по роскошным диванчикам, правда, устраиваясь на мебельных спинках, и слушая, слушая, слушая…

Ах, как много забавного мог бы пересказать нам Перец, но важнее, что происходит в кабинете Калерии, ибо туда уже входит рыжая блондинка, а след за ней и помощник-сыскарь Свирида. И попадает в капкан, тоже незримый.

– Ну, здравствуй, сучка! – терапевтически встретила клиентку Калерия.

Небо пошло кувырком, и чернейшие тучи отрезали свет от земли, предлагая свой свет – ярчайшие молнии. Ливень ударил под косым углом, не сказать, чтобы сильный, но настоящий, с крупными каплями. С полчаса сверкало и громыхало, а затем сверкнула совсем удивительная молния, заставившая гореть половину чёрного неба и воздух разорвал ужасающий по мощи и продолжительности гром. И всё, ливень прекратился, исчезли и молнии. Тучи бросились разбегаться.

Грамотей переждал дождь под огромным зонтом. Водила, штафирка – кувшинное рыло, сидел в джипе и даже не пытался намекнуть своему начальнику на ожидание доброй погоды внутри немалого вагона. Когда на купол зонта рухнули последним капли, а может и капельки, Судейный Приставала зашагал по мокрой траве о покатой лужайки, которая катилась к воде Борисовских прудов. Уточки, плавающие по его грязной глади, настраивали Грамотея на созерцательный лад, а такое настроение позволяло ему выстроить логичную цепь рассуждений, вектор которым задали чистейшей плазмы медиумы. И по всем этим рассуждениям получалось, что никакая не Фырка подтолкнула человека к самоубийству, и это-то было очень жаль. Жалко, что не чертовка!

Судя по показаниям анчутки и другим косвенным уликам, Фырка влюблена в хранителя 58 грани. Забавно, Недоучка с этим согласен, но какую пользу эдакая забавная влюблённость принесёт лично ему и его делу? Чего там чавкает-жвакает у ноги! Грамотей посмотрел вниз и увидел крупную, да что там, крупнейшую тёмно-зелёную жабу с двумя коричневыми бородавками вместо бровей.

– Плазлефыфе флесфафифа, – проквакала жаба. – Мефная смофляфяя.

– Ты чего говоришь, непонятно, – Грамотей наклонился вниз. – Повтори-ка.

Жаба что-то выплюнула в траву и извинилась:

– Дикцию налаживаю, в депутацию хочу войти, потому и камушки за щеками держу.

– Камешки! – вскликнул Грамотей и замер.

И долго так стоял, замерла в почтительном восторге и жаба. Наконец Грамотей шелохнулся. – Благодарю тебя за подсказку, ты будешь отмечена.

Жаба поедала глазами Судейного Приставалу, а тот направился к грязной воде, а внутри его всё подрагивало: вдруг Герой пожалеет и приблизит к себе эту Фырку! А тогда, ежели сделать чертовку виноватой, то можно и приблизиться к Саррасу Бедаверу, витязю Чаши Господней. Ведь последний рыцарь не обычные изумруды собирает, а осколки великого Изумруда, когда-то украшавшего корону первого архангела Сатаниила, и упавшего на землю, и ставшего той Чашей, колыбельными яслями маленького Христа!

Каковы перспективы-то, а?! Погоня за Граалем! Опять загрохотало, и это был уже ливень. Воду носило ветром! Вместо воздуха.

Предчувствие. Нет, вероятнее подсказка. Да, поверь, что твоя рука самая твёрдая, а глаз – самый зоркий, и твой выстрел будет самый меткий.

Ястреб оставил, точнее бросил авто у какого-то супермагазина, кишащего едой и металлическими тележками, а сам отправился в метро, геометрически посчитав, что под землёй добраться до центра будет быстрее. Подземелье сверкало огнями и дышало спёртым воздухом, гремело грохотом и скрежетом вагонов, в один из которых Апричин вошёл и тут же его взгляд выхватил металлическую табличку на стене – вагон N5758. Подсказка пришла по адресу, путь к решению был нащупан. Ястреб вышел из поезда, вернулся обратно и уже на автомобильных колёсах отправился к тётке Лизе.

Присутствие Фырки Ястреб узрел сразу – загоняя машину в открытые ворота, в боковом зеркальце он увидел кривляющуюся рожицу. Для начала Фырка проявилась розовым негативом, а когда ворота закрылись, посетовала Шарлизке:

– А я надеялась не увидеть твоего вредного родственничка!

– Он совсем не вредный, – заступилась за кузена девочка. – Я его люблю.

– Ну, понятна! – надула губы и пошевелила косичками Фырка. – Небось на конфекты купилась. – И чертовка прикрылась огромным веером, изображая застенчивую обиду. В веере Ястреб узнал детский японский, свой подарок Шарлиз.

– А где веер-то взяла, уж не за печкой? – спросил Ястреб. Коттедж-то был довоенный, с печным отоплением про запас, а за печкой много чего могло быть.

– Прям-таки! – возмутилась Фырка. – Он мне подарен был. В повети, на Брембольской улице.

«Оп-па! – подумал Ястреб. – Чертовка-то врёт, да сигнал подаёт!» Фырка ухмылялась, а Апричин вспоминал две последние консультации, едва не вышедшие ему боком. Одна случилась в Поморье, именно в повети, так тамошние называют сарай, а вторая – в Переяславле на Ярославщине, на той самой Брембольской улице, в опочивальне замужней дамы, прибывшей за экзотикой к дальним родственникам, из Садового кольца в Кольцо Золотое. Поветь и опочивальня доставили Ястребу максимум неприятностей, но сейчас удивило знание об этом чертовки. Нехорошо удивило и очень насторожило. Пока Ястреб решал, как отреагировать на чёртов вызов, из дома вышла тётка, посмотрела на племянника глазами, оставшимися круглыми с того мига, как она увидела Фырку, взяла Шарлизку за руку и уходя назад в дом, сказала: «Ястребок, нам надо поговорить».

– Я вот сейчас отправлю девочку к себе в комнату, а эта чертовка к ней заявится и не уследишь! – начала разговор тётка Лиза и нервно переплела пальцы рук. – Скажи мне, пожалуйста, откуда взялась эта нечистая сила, где она раньше пряталась?! Или мы сошли с ума?!

– Тётушка, ну, что я тебе скажу… Ты ведь книги читала, фильмы смотрела. Параллельные миры – вот, что это такое.

– Хорошо! А раньше, чему они были параллельны? Лиза, иди к себе! – тётушка добежала до окна и вернулась. – Раньше-то ты их видел?!

– Знаешь, когда я ещё пацаном с кем-нибудь из старших забредал в совсем уж глухой, дремучий лес, то встречал следы иного обитания. А когда я дорос до юноши, то встретил уже не следы, а самих иных. Тех, о ком слышал только рассказы, похожие на байки. Племя маленьких охотников, пичищ. Ростом около метра, говорящих на чудаковатом русском языке. Хочешь, расскажу, как я их повстречал?

– Конечно, – тётка Лиза присела на простой, с деревянным сидением стул. Разговор шёл в кухне, большой, но уютной.

– Я шёл в скалы, к Бай-камню… Из этого Камня бьёт родник, как говорят с мёртвой водой, к нему-то я и пробирался. И у подножья нашёл странную птицу. Мёртвую. В голове её третьим глазом горел драгоценный изумруд…

– Ишь, ты! – Фырка не выдержала и вылезла из-за печки. – Не прогоните?

– Нет, – ответили тётка и племянник, и Ястреб продолжил: – Понятно, что я захотел вытащить камень, но тут мне в спину упёрлось что-то острое. Я попробовал развернуться, и ещё одно упёрлось мне в бок. Это были рогатины. А держали их маленькие коренастые человечки. Пичищи.

– Ты сам их видел? Удивительно, – Елизавета была искренне поражена.

– Во! Меня видит, неудивительно, а каких-то карликов лесных – поразилась! – вылезла уже не из-за печки, но с умничаньем, Фырка. – Я тоже, кады первый раз вас людей увидела, чуть не подавилась. Аппетит на десять лун потеряла. Сам-то, консультант, как думаешь, с чего у нас всякой твари по паре? Бсов-то видел! – чертовку передёрнуло.

– Русская земля – загадка. Уникальна. Пуп Земли. Беловодье и костры из староверов одновременно. Суеверие сильнее веры. Так может это и не суеверие вовсе? – Ястреб поймал разноцветный взгляд Фырки и продолжил: – Я читал о Конраде Лоренце, знаменитом нобелиате. Он, задолго до своей знаменитости, до своих книг о природе, о животных, воевал в Великую Отечественную. Ну, не особо и воевал – был военным врачом… И впоследствии рассказывал, как он начал понимать, что такое природа и цивилизация. Наблюдая за русскими мальчишками, Лоренц заметил, что вместе с ними всё время бегают собаки. Лоренц был немец, хотя и верхний, то есть, австрияк, и знал – немецкие овчарки будут стремглав лететь от группки немецких пареньков, как бы не убили. Это-то наблюдение за русскими пацанами и легло в основу его миропонимания: «Все цивилизации разрушают свою среду обитания, и исключением является только цивилизация, сложившаяся в Северо-Восточной Европе». Это ведь о Руси сказано, в том числе и о Сибири. Возможно природа нашей земли и есть сплошной параллельный мир.

– М-да… – сказала тётка Лиза.

– Мы с ними одной крови! – в дверь просунула голову Шарлиз.

– Какая хорошая девочка, – шевельнула косичками Фырка.

– Но поговорить я хотела не об этом, – Лиза согласилась на общение Шарлиз с Фыркой, увела племянника на балкон, который смотрел прямо на ажурный оранжевый мост, и нарисовала мелком кресты и изогнутые знаки по периметру балкона и у двери.

– Так надёжней. Расскажи мне, в каком деле и кого ты сейчас консультируешь.

Ястреб дохнул земляничного запаха кремового цвета чубушника, сел в соломенное кресло, вытянул ноги и подождав, когда тётушка закурит, заговорил. Под конец рассказа в тополях на проезжей улице разорались вороны, необычно громко и обыкновенно противно.

– Сигнализируют, – поставил точку Ястреб. – А теперь объясни, зачем тебе надо было это узнать?

– Плохой сон я видела, – в отличие от суеверий, к снам Елизавета всегда относилась серьёзно и вдумчиво. – Вздыбившийся вагон метро, выставив колеса тараном, крушит тоннель, потом врывается на мраморную станцию, переламывается пополам и какая-то плоская железяка врезается в грудь мужчине. Тот падает, и я вижу, что это ты! – Тётушка словно задохнулась и не сдержала слёз.

– Вспомни, что за железяка была, – попросил после долгого молчания Ястреб. – Не табличка ли?

– Очень может быть, – Елизавета закрыла глаза. Через пару минут она их открыла. – Похоже на табличку. На ней что-то написано.

– Постарайся прочесть, – попросил Ястреб. Тётка опять зажмурилась.

– Это цифры, – сказала она. У Апричина замерло сердце, а цифры уже звучали: – Пять, семь, пять, восемь…

– Хорошо, что вспомнила, – Ястреб поднялся на ноги, лицо его обернулось лицом предков – стало жёстким и непроницаемым. – Извини тётушка, мне надо ехать.

Апричин, прошёл к Шарлизке и предложил Фырке: «Я – в дом писательницы. Поедешь со мной?»

Через три минуты машина мчала консула и чертовку вон из Белокаменной.

Бессмертие. Не совсем так, но обновление один раз в сотню лет – почти бессмертие. Бедавер уж было подумал, когда вваливался в сад Медовой, что обновление случится вот-вот, но поведение деревниша, всегда собиравшего угли от предыдущего самосожжения Феникса, убедило витязя, что пока не время. Финист – так русские называют богатыря, человеческий облик Жар-птицы, иначе зовумой птицей Феникс. Ну, раз ещё не время, можно навестить и волхва, ныне живущего безвылазно в академическом дачном посёлке, так как ныне волхв – академик. Естественные науки, само собой. Физика, понятное дело о непонятном. А за час, что везёт автомобиль Сарраса Бедавера к волхву, можно и вспомнить витязю, каким не случилось их знакомство в том походе.