Текст книги "Гаs"

Автор книги: Andrew Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава пятая

Здравствуй и прощай.

***

"С Алексеем отношения стали складываться как-то странно. Порой он меня просто пугает. Иной раз он каким то зверем становится, мне даже страшно. И прогнать его бы уже надо, но мне почему-то кажется, если это сделать резко, то он может просто убить.

Мне страшно.

А тут вдруг позвонил и говорит, давай поедем в Битцевский парк. Погулять".

***

«Я уже давно понял, что допрос в кабинете следователя никогда не кончается, и когда меня приводят назад в камеру, функцию следователя берет на себя смотрящий по хате. Пахана нашего кличут Чугуном. А Чугун он и есть Чугун. Никакого политеса, никакого притворства и никакой игры. Он мне напрямик говорит, – сознайся, что убил тех девок в Битцевском парке, или мы тебя тут в камере с пацанами медленно рвать на кусочки и крысам скармливать начнем»…

***

– Хочешь, я тебе про всех моих мужчин расскажу, как у меня с ними было? С подробностями! Хочешь?

На Веронику напал приступ пьяной бравады. Уже на регистрации она выглядела сильно осоловелой, видимо на вчерашние дрожжи, а потом, когда ждали посадки, Вероника еще приняла сто или все сто пятьдесят граммов коньяка на свою бритжит-бордоевскую грудь, когда Сухинин не успел приглядеть за ней в баре. А приглядывай-не приглядывай, неизвестно сколько она выпила, выходя в дамские комнаты! Кино про белокурую гитаристку из чикагского джаз-банда в исполнении Мерилин Монро для некоторых девочек бесследно не прошло, и они теперь научились прятать бутылочки в чулках или в колготках.

Вобщем, на борт "боинга" западно-сибирских авиалиний Веронику пришлось тащить.

Не бросать же ее! Хотя, соблазн был и Сухинина так и подмывало, назло Мирохину вызвать в зал ожидания еще не так далеко отъехавшего от аэропорта их шофера Колю, пусть забирает пьяное туловище вдовы. Но Сухинин обещал Митрохину, что приглядит за Вероникой. Значит, надо нести крест. Нес же он его почти всю свою сознательную жизнь!

Первый час полета измучил их обоих.

Наверное от перепада давления, когда самолет стал набирать высоту, Веронику стало тошнить. Она стала какой-то буквально зеленой и три раза пошатываясь, ходила в туалет. Хорошо, стюардесса в их бизнес-классе хорошая попалась, понимающая. Помогла Веронике, умыла ее, достала из аптечки таблетки активированного угля и цитрамона. Потом, попив минералки и укутавшись в заботливо поданный стюардессою плед, Вероника немного подремала. Но недолго. Пол-часика посопев с закрытыми глазками и похлюпав носиком, Вероника проснулась и, прильнув к уху Сухинина своим горячим ртом, вдруг истово принялась исповедоваться ему, как какая-нибудь старая грешница католичка в жарком маленьком мексиканском городке исповедуется молодому новенькому, только что присланному из епископата священнику.

– Хочешь, расскажу про всех моих мужчин? С самого начала и с подробностями?

Хочешь?

Еще какие-нибудь пол-года назад Сухинин сам бы дорого отдал за то, чтобы хоть чуть-чуть заглянуть в тайны сексуального прошлого Вероники. Ночами бывало, распаляя свое воображение, он представлял себе сцены, где волею его фантазии, его возлюбленная то отдавалась своему тренеру по гимнастике, когда на втором курсе сдавала зачет по физкультуре, то была изнасилована тремя попутчиками-бандитами в купе экспресса Адлер-Москва, когда одна возвращалась с каникул из Сочи, то в общежитии иностранных студентов вступала в какие-то совершенно немыслимые отношения с неграми из Мозамбика, что учились у них на курсе…

Но теперь, когда Сухинин выздоровел, ему это было уже не так интересно.

И ему даже захотелось как-то отомстить Веронике. Отомстить за те почти двадцать лет его душевного плена, которому она была и главной виновницей, и главным прокурором и главной надзирательницей.

– Не знаю, что ты там обо мне думал и думаешь, – придав своей мордашке решительное гордое выражение, начала Вероника, – но первым моим мужчиной был Игорь. Да, именно Игорь Пузачев. И для меня это было очень важно, первый раз с первым своим мужчиной быть обязательно по любви.

Сухинин автоматически притих и даже затаил биение собственного сердца.

– Это было на третьем курсе после стройотряда, когда вы ездили в Волгоград, помнишь?

– Помню, нас еще тогда едва не выперли из отряда за фарцовку, – улыбнулся Сухинин.

– Да, это тогда было, – Вероника задумчиво глядела мимо Сухинина, – я была такая глупая, я так влюбилась.

– Почему глупая? – Сухинин пожал плечами.

– Наверное, надо было выходить замуж за другого, – ответила Вероника.

– За кого? – испуганно спросил Сухинин, подумав, что Вероника сейчас примется сожалеть, что не прожила всю жизнь с ним, и что теперь раскаивается и сожалеет.

– За доцента Лидяева, – сказала Вероника, – он мне предлагал аспирантуру и диссертацию за два года, и знаешь, когда я ему отказала, он взял в аспирантуру Ленку Безрукову и сделал ее любовницей.

Эту историю Сухинин слыхал. Ленка и правда стала потом кандидатом наук, доцентом, а сам Лидяев дорос до проректора по науке.

– Ну и что? Была бы сейчас доценткой? Жила бы в маленькой квартирке, ездила бы на автомобиле марки "Ока"? – хмыкнул Сухинин.

– Может, это и лучше бы было, чем всю жизнь бездельничать, – ответила Вероника, – быть женой деятельного человека не такое это уж и счастье.

– Банальная сентенция, – возразил Сухинин, – и не верю, что ты отдала бы трехэтажный особняк на Десне за двухкомнатную квартирку в Ясенево.

– Не отдала бы, – согласилась Вероника, – потому что слабая и нерешительная, потому всю жизнь и промаялась.

– Ты обещала меня удивить рассказами про всех твоих мужчин и с подробностями, – сказал Сухинин, – а увела куда то не туда.

– А потому что кроме Пузачева были у меня только двое.

– Кто? – вскинул брови Сухинин.

– Ты их знаешь, – сказала Вероника и поджала губки.

– Митрохин и Бакланов? – попытался угадать Сухинин.

– А вот и нет, – покачала головой Вероника, – а вот и нет.

– Ну, так не томи, мне интересно, – Сухинин на своем месте.

– Однажды Пузачев попросил меня провести вечер в компании одного очень важного для него человека.

– Неужели? – выдохнул Сухинин.

– Да, – кивнула Вероника, – он сумел меня убедить, что это очень важно.

– С кем ты переспала? – нетерпеливо спросил Сухинин, – под кого он тебя подложил?

– Это был чиновник из Счетной палаты, ты его помнишь, – сказала Вероника.

– Когда в девяносто восьмом году шерстили нашу головную контору? – догадался Сухинин.

– Угу, – кивнула Вероника, – его звали Валерий Аркадьевич.

– Обычно в таких случаях дают много денег и просто устраивают баньку с дорогими проститутками, – с сомнением сказал Сухинин.

– Здесь был иной случай, – сказала Вероника.

– Допустим, – согласился Сухинин, – тогда кто был вторым?

– Не догадываешься? – спросила Вероника, снизу вверх взметнув на него взгляд своих серых глаз.

– Нет.

– Значит, мы хорошо маскировались, – довольная улыбнулась Вероника.

– Ну так кто же?

– Фридрих.

– Фридрих Янович?

– Да. Ёб твою мать! – в сердцах выругался Сухинин.

Он выругался так громко, что сидевшие на другом диване их бизнес-класса господа вздрогнули и обернулись на них.

– Не ругайся, – сказала Вероника.

– Прости, не буду.

Помолчали.

Помолчали и поглядели в иллюминатор.

Начинались сумерки.

– Навстречу часовому поясу летим, – сказала Вероника.

– Ты обещала мне сексуальные подробности, – сказал Сухинин.

– Да какие там подробности? – хмыкнула Вероника, – Фридрих почти импотент, и комплексует на этом, а вот Валерий Аркадьевич из счетной палаты, тот орёл.

Рассказать?

– Нет, не надо, – ответил Сухинин.

Снова помолчали – У нас в школе, в нашем классе все парни делились на три группы, – начал Сухинин, когда выслушал исповедь Вероники, – первая и более многочисленная группа, это обычные хвастуны, которые будучи девственниками, напускали на себя этакого форсу, дескать, мы у себя на даче, или мы у себя на дворе с девчонками и так и этак, вторая группа, к которой принадлежал я, были девственниками-тихонями, которые если бы и хотели похвастать своими небывалыми похождениями, то им бы никто и не поверил, настолько детьми они были во всем. Ну, и третья группа, истинных героев, которые вели где-то там, вне школы совершенно взрослую половую жизнь. Эти парни не хвастались своими похождениями и не выдавали своих тайн. И как мне уже потом, через много лет стало ясно, когда мы встречались с бывшими одноклассниками, в большинстве случаев на чьих-то похоронах, кстати говоря, так выяснилось, что эти парни во всем и были настоящими и по жизни добились больше иных хвастунов.

Поверх внимательно притихшей Вероники Сухинин поглядел в иллюминатор. В пронзительной голубизны морозном небе, пологим куполом нависшем над грудами бесконечных облаков – сияла звезда.

Может, это НЛО?

Или нет, это звезда, что ждет его.

Это она.

Это Олеся.

Сухинин улыбнулся.

– Чему ты улыбаешься? – ревниво спросило Вероника.

– Мыслям, – ответил Сухинин.

– Продолжай, мне интересно, – попросила Вероника.

– Ну, слушай.

Со мною рядом за партой весь девятый и десятый классы сидел Витька Николаев.

И все два долгих года он буквально изводил меня своими сальными небылицами про то, как он и его друзья в их шестнадцать уже вовсю сожительствовали с взрослыми и опытными женщинами. Я априори относился к этим россказням Витьки как к небылицам и стандартному хвастовству тех ревниво относящихся к своему статусу подростков, что упорно хотят выглядеть более опытными, чем они есть на самом деле. Таких фантазий и до Витьки я слыхал много – и в школьном тубзике на переменах, и в спортивной раздевалке, и в темной палате в старших отрядах пионерского лагеря. Сам я никогда не соревновался с рассказчиками, перебивая их, де вот я на даче с одной на сеновале, или вот однажды прихожу к приятелю, а там его старшая сестра… Нет, я всегда был адекватен и понимал, что начни я про такое, меня тут же поднимут на смех, настолько желторотым сосунком выглядел я в свои шестнадцать. Со мной-то и на школьных вечеринках даже самые застенчивые и тихие девочки танцевать не шли, не то что боевые огонь-девицы! Но порою мне все же интересно было послушать, все-таки природа и все такое, но подобные рассказы в устах моего соседа по парте Витьки Николаева были настолько сально-скабрезными, что вызывали только отвращение и гадливость.

А он насиловал и насиловал меня своими россказнями.

Особенно запала, особенно запомнилась мне тогда одна грязнейшая история о том, как якобы однажды он присутствовал и принимал участие в какой-то воровской хулиганской оргии с проститутками, где один его приятель поспорил, что он за вечер оттрахает одну из тамошних дам не менее десяти раз. И Витька так подробно все описывал, как они смотрели, и как и что при этом делалось и говорилось, и он так при этом сально улыбался, закатывая глаза и повторяя все реплики участников той вечеринки, что мне становилось не по себе. Меня едва не стошнило, когда улыбчивый и сам подсевший на собственной истории Витька Николаев сказал, "а Ленка тут принесла из сеней ведро и говорит Лёхе, ссать сюда будем, и поставила ведро рядом с кроватью"…

Кстати.

Уже после того, как Витьку мы похоронили, один из одноклассников моих рассказывал, что учился потом с Николаевым в одном военном училище и что Витька -то, оказывается не врал. И всех курсачей девственников-второкурсников как-то пару раз действительно водил в такие злачные места, что ни Куприну, ни Мопассану не снились.

– Ты это к чему? – спросила Вероника.

– К тому, что Витька Николаев на меня очень сильно повлиял, – ответил Сухинин и вновь принялся глядеть на одинокую звезду.

– А я, – задумчиво протянула Вероника, – а я, оказывается, по жизни была такой дрянью!

– Не журись, – почти ласково потрепав Веронику по плечу, сказал Сухинин, – я тебе еще хочу сказать.

Сухинин снова поглядел на звезду.

В плексигласе иллюминатора звезда раздалась лучами и теперь выглядела как вытянутый по вертикале крест.

– Это Олеся мне передает привет, – улыбнулся Сухинин своим мыслям.

– Ну, рассказывай, – Вероника нетерпеливо и капризно дернула его за рукав.

– А наши девчонки в классе тоже делились на три группы. Только я этого не знал, я-то думал, что на две. Одни были веселыми кокетками, под стать парням-хвастунам, что хотели казаться Казановами, эти девчонки не пропускали ни одной вечеринки, но насколько мне известно, на этих вечеринках дальше поцелуйчиков и робкого петтинга дела не заходили. А другие, под стать мне и моим тихим друзьям девственникам – на вечеринки не ходили, потому что их и не приглашали.

Но была, оказывается, и третья группа девчонок. Об этом мне потом рассказал одноклассник, что учился с Витькой Николаевым в военном училище. Эти девочки внешне вели себя в классе как тихони. Но не потому что маскировались, а потому что кокетливая детская суета целовальных вечеринок их не интересовала. Не интересовала потому что они уже с восьмого класса жили тайной, хорошо скрываемой взрослой жизнью. У них были взрослые покровители, и школьная тусовка этих девчонок не интересовала. А я то наивный дурак – думал про этих девочек, что они просто тихони-девственницы, вроде меня и вроде толстого увальня Оськи Либензона, что на всех наших школьных вечерах отдыха играл на скрипке в обязательной торжественной части концерта. Кстати, все всегда ждали второй части, где на смену чтецам и скрипачам на сцену выносили динамики и усилители для выступления нашей школьной рок-поп группы "Дельфины".

– А ты не играл на гитаре? – спросила Вероника.

– Нет, не играл, – поморщившись, ответил Сухинин, – с меня хватило того, что Витька Николаев играл.

Звезда за бортом покатилась влево и исчезла заслоненная вздыбившимся крылом.

Самолет разворачивался, заходя на глиссаду.

Вот и табло зажглось.

ФАСТЕРН ЗЭ БЕЛТС

НОУ СМОКИНГ

***

– Когда свадьба? – первым делом после объятий-рукопожатий поинтересовался Вова Кобелев.

– Чья? – синхронным, но непринужденным дуэтом спросили Сухинин и Вероника.

– Олеськи с Палычем, – добродушно осклабился Вова Кобелев, – дом я на нее отписал, сорок гектар имения тоже. Девка с приданым, бери – не хочу!

– Жених занят, – не то шутливо, не то всерьез, возразила Вероника, цепко беря Сухинина под руку, как если он был ее собственным мужем, братом или отцом.

– А мне прошлый раз говорил, что женится, – хохотнул Кобелев, – да и девка вся в ожидании, зачем девушке обещал?

Кобелев игриво погрозил Сухинину пальцем.

– Ты это кого себе здесь завел? – с наигранной грозностью поглядела на Сухинина Вероника, – походно-полевую жену? Портовую шлюшку прикормил, как старый моряк?

Сухинин вдруг выдернул свой локоть из цепких Вероники и коротким взмахом, влепил женщине звонкую пощечину.

– Не сметь о ней так!

– Вот это пассаж! – делано конфузясь, и слегка приседая, сказал Вова Кобелев.

– Мы ничего не видели, – демонстративно отворачиваясь, сказал юрист.

– Спасибо, Володя, – в спину Сухинину тихо сказала Вероника и одна пошла к ожидавшим их машинам.

– Ну, ты даешь, – не то одобряя, не то осуждая, сказал Сухинину Вова Кобелев, когда они сели в лимузин.

Вероника тем временем вместе с юристом села в джип.

– Позвони юристу на мобильный, чтобы с Вероникой языка не распускал, – приказал Сухинин.

– Он не распустит, – успокоил его Кобелев, но трубку тем не менее достал.

***

Олесю он увидал в конце дня.

Она сама позвонила ему и пригласила в гости.

Не в новый ее дом, который еще предстояло обживать, и с которым она сама еще не знала, что делать, а на прежнюю ее квартирку в старом районе Тюмени на проспекте Революции.

Сухинин не стал никому поручать и сам, велев приставленному к нему шоферу, отвезти его в лучший цветочный магазин, выбрал там большой букет на свой вкус.

Несколько чайных роз, которые по его мнению символизировали светлый цвет ее волос, потом несколько веток голубых геоцинтов – в цвет с ее глазами и, наконец, белые каллы, что обычно держат в руках невесты, когда фотографируются во Дворце бракосочетания.

– Я вас, я тебя заждалась, – рдея от смущения и отводя взгляд в пол, сказала Олеся.

Квартирка была крохотная.

Сухинин совсем отвык от таких.

Прихожая с пятачок, где двоим уже не встать, из прихожей – комната метров пятнадцать, налево кухонька, где едва помещаются столик, плита, да холодильник.

Ужас!

Ужас, насколько Сухинин уже забыл, как живут люди.

– У тебя чисто,– не зная что сказать, сказал Сухинин и возвращая давно забытый рефлекс, вдруг принялся снимать туфли.

– Ой, не надо. Не разувайтесь, – все еще обращаясь к нему "на вы". Запричитала Олеся, – у меня все равно тапок вашего, то есть твоего размера нет.

– Ничего, я в носках, – сказал Сухинин, уже высвободив ступни из мягких и вобщем-то совсем не грязных туфель, в которых и ступал то разве что только в Мерседесе, да по ковровым дорожкам Вовиного офиса.

– Милости прошу, – снова смущаясь, и снова глядя в пол, пролепетала Олеся.

Стол в единственной маленькой комнате был накрыт с каким-то естественным чисто новогодним вкусом. Цепкий глаз Сухинина сразу заметил и диван-кровать. Этой детали, занимавшей треть помещения. Нельзя было не заметить. Диван был не сложен, и более того, демонстративно застелен и приготовлен для спанья. Две подушки трогательно рядом. И конвертик ватного одеяла в белоснежном пододеяльнике с приглашающее отвернутым краешком, как бы недвусмысленно намекали на то, что ужин этот должен завершиться положительным результатом.

– Хочешь помыть руки, – все еще неуверенно привыкая к обращению "на ты", спросила Олеся.

– Нет, давай сразу выпьем, – предложил он, – я хочу, чтобы ты расслабилась, да и я что-то волнуюсь.

Комнатка была настолько крохотной, что сев напротив Олеси, Сухинин спиною все время ощущал близость без звука мерцавшего в углу телевизора, а Олесин стул, тем временем, практически упирался в разложенный диван.

– Вот водка, вот вино, ухаживайте за мной и за собой, – Олеся снова начала путаться в личных местоимениях, – а вам, а тебе селедочку под шубой или салату оливье?

– А давай на фиг эти стулья, – предложил вдруг Сухинин,– и давай оба лицом к телевизору на диване сядем?

– А давайте, – слегка растерянно, но покорно и с внутренней готовностью сказала Олеся.

Пересели.

Сели рядком на краешке застеленного уже дивана.

– Ну, за тебя, за твое будущее новоселье, – сказал Сухинин, и уже выпивая, понял, что сказал не то, что надо было сказать.

А на столе стояли цветы и в двух нелепо высоких подсвечниках горели свечи.

– Прости меня, – сказал Сухинин, – я не то должен был сказать.

Олеся поставила свой бокал.

– А что ты хотел сказать?

Первое волнение, казалось уже покинуло ее.

Зато оно в полной мере передалось Сухинину.

– Я хотел сказать, что первый тост я мечтал выпить за мою любовь, то есть за тебя.

– Ну, мы еще выпьем за нее, – склонив головку набок, сказала Олеся.

– Я дурак ведь даже не сказал, какая ты красивая сегодня, – едва не плача, посетовал Сухинин, – прости меня.

– Ты еще скажешь, – успокоила его Олеся и мягко и доверчиво положила свою руку ему на плечо.

Сухинин повернулся к ней.

Вот, она сидит подле, в двух сантиметрах. Такая желанно-близкая и уже доступная.

Но такая еще не знакомая и не изведанная.

Белая нарядная блузка с короткими рукавами и с большим вырезом, под которым угадываются кружева красивого лифчика.

Кружилась голова.

Сухинин волновался. А вдруг не получится? Что тогда делать?

– Выпьем? – предложила Олеся, – чин-чин?

– Я боюсь, – признался Сухинин.

– Чего ты боишься? – спросила Олеся.

– Если честно, смейся не смейся, но у меня никогда не было близости с женщиной, – сказал он и сам испугался того, что сделал такое невыгодное для себя признание.

– Не бойся, – тихо сказала Олеся и нежно обвив своею легкой рукой его шею, своими свежими и мягкими губами стала искать его сухих горячих губ.

***

На следующий день на работу в Вовин офис Сухинин не поехал.

Кобелев же из вежливости (а еще кто-то смеет говорить про сибирских медведей) позвонил только к вечеру и робко поинтересовался, как здоровье молодых?

– Я хочу, чтобы мы завтра же с тобой расписались, – усевшись в подушках, заявил Сухинин, – а уже свадьбу сыграем в Москве через недельку или через две.

– Зачем ты так торопишься? – улыбнулась Олеся.

После ванной она стояла посреди комнатки завернутая в белый махровый халатик и щипала виноградинки из вазы.

– Винограду хочешь? – игриво с огоньком она поглядела на Сухинина.

– Я тебя хочу, – без деланного пафоса воскликнул он и простер руки.

А Олеся звонко засмеялась и с пронзительным визгом, играя, прыгнула на диван, в раскрытые Сухининым объятья.

***

Идиллию прервал телефонный звонок из Москвы.

– Ты что там творишь? – рычал в трубку Митрохин, – думаешь, если Пузачев умер, то над тобой сильного папы больше нет и некого больше бояться?

Такой тон и такой напор застали Сухинина буквально врасплох – разнеженного и расплавленного как сыр пармезан на горячих макаронах.

– Ты это о чем? – оробев от неожиданности, спросил он.

– Срочно вылетай в Москву, будешь отчитываться за свои художества, – гаркнул Митрохин и отсоединился.

– Что то неприятное случилось? – участливо и преданно заглянув Сухинину в глаза, спросила Олеся.

– Не знаю, – Сухинин неопределенно пожал плечами, – почему-то в Москву вызывают.

– Неприятности? – грустно вытянув губки, как это делают дети перед тем как заплакать, спросила Олеся и крепко прижалась к Сухинину.

– Да, не знаю пока, – ответил он, поднимаясь с диван-кровати, что за истекшие сутки верой и правдой служил делу их с Олесей любви.

– Значит, улетаешь?

Олеся с нежной преданностью глядела на него снизу вверх.

– Я вернусь уже через три дня, – наклоняясь и целуя Олесю в шею, выспренно бодреньким голосом сказал Сухинин.

– Я буду ждать, – вытирая непонятно зачем и как набежавшую слёзку, прошептала Олеся.

***

У некоторых хорошо настроенных на небесную волну людей случаются не обманывающие их предчувствия. У Сухинина такие предчувствия в жизни бывали не раз. Причем, как предчувствия хорошего, так и предчувствия плохого.

На этот раз сердце ныло и вещало душе, что что-то такое будет.

Митрохин был неприятно официален и отчужден.

Никаких братских объятий и бандитских касаний щечками с похлопываниями по спине.

Даже улыбки Сухинину не подарил. Только официальное короткое рукопожатие, сопровождаемое холодным блеском очков.

И не только встречать его на аэродром не приехал, в нарушение протокола прислав вместо себя или равного по званию простого Колю-шофера, но и принимал его теперь подчеркнуто в бывшем кабинете Пузачева, заставив унизительно ждать в приемной, хоть и три минуты, но ждать, чего не было прежде никогда.

– Ну, рассказывай, как ты там наших тюменских инспектировал? – сразу указал тему Митрохин.

– Я тебе давал отчет в прошлый раз, – тоже придав своему лицу выражение постной неприязни, ответил Сухинин, – а результатов нынешней поездки нет, потому что ты меня вызвал не дав мне там даже и дня поработать.

– Ну, двое суток ты там с проститутками прохлаждался, – без иронии, но с подчеркнутым осуждением сказал Митрохин, – мне все хорошо известно, Владимир Палыч, и как Вова Кобелев тебя купил, и как ты с ним теперь очки Совету учредителей втираешь.

– Это ты о чем? – сглатывая подкативший к горлу ком, – вскинулся Сухинин.

– Твоей любовнице Кобелев особняк отписал с участком земли сорок гектар, – это факт? – прищурясь, спросил Митрохин.

– Не говори так, Олеся не любовница! – вскричал Сухинин хлопая обеими ладонями по столешнице, – она невеста, это мое личное.

– Тем более, если личное, – Митрохин удовлетворенно откинулся на высокую кожаную спинку кресла, что еще помнило тепло мускулистой спины Игоря Пузачева, – если это личное, значит ты признаешь, что дом с землей были подарены твоей невесте, а значит тебе, так?

Сухинин молча и не мигая глядел в холодные стекла Митрохинских очков.

– И тем более, – слегка покачиваясь в кресле, продолжал Митрохин, – и тем более, ты сам предложил Вове Кобелеву переписать дом на имя этой твоей невесты, так?

Сухинин молчал. Он ждал выводов.

– А это значит, что ты сам назначил Вове Кобелеву размер взятки за благоприятный отчет по ревизии Вовиных злоупотреблений, по ревизии, которую тебе поручил Совет учредителей, – усилив покачивание и закинув руки за голову, – повысил голос Митрохин, – а это значит, что ты торгуешь интересами компании, господин Сухинин Владимир Павлович, а это значит, что ты простой вульгарный взяточник.

Крещендо напора внезапно оборвалось, так и не перейдя в апофеоз обрушаемого на голову Сухинина высочайшего гнева. Ни молний, ни железных стрел, ни дождя из ядовитых змей, как в Библии, пока не было. Был только ожидавший ответа раскачивающийся в кресле очкастый Митрохин.

– Это Вероника тебе нажужжала, – не спрашивая, а утверждая, сказал Сухинин, – обычная бабская интрига.

– Она не баба, а акционер с одиннадцатью процентами, – все еще покачиваясь, – тихо сказал Митрохин, а ты был послан в Тюмень Вову Кобелева с его художествами проконтролировать, но элементарно взял из Вовиных рук вульгарную взятку.

– Если бы не конфликт вздорной бабской истерики идущей от ее неустроенности, то это можно было бы рассматривать, как семейное дело, – взяв себя в руки и справившись с волнением, сказал Сухинин, – кабы я принял подарок от той-же Вероники, то Совет не рассматривал бы это как взятку? Так? А ведь Вова Кобелев такой же акционер!

– Ты передергиваешь, – поджав губы и скорчив гримаску, сказал Митрохин, – ты хочешь представить это как бабскую интригу.

– А как же еще! – вскинулся Сухинин, – с некоторых пор эта наша мадам вдова вдруг начала невеститься ко мне и вот узнав, что я люблю другую, она просто элементарно ябедничает и раздувает из мухи слона.

– Ха! Из мухи слона, – Митрохин в свою очередь хлопнул ладонью по столешнице, – из мухи слона! Кабы так, но ведь ты покрываешь приписки в выполнении по дальней насосной.

– Не приписки в выполнении, а перенос сроков, это огромная разница, – тоже громко хлопнув по столешнице, повысил голос Сухинин.

Оба замолчали.

– А ты знаешь, что Вероника любовница Фридриха Яновича? – сощурясь, спросил Сухинин.

– Знаю, потому как сам их свел, – кивнул Митрохин.

Снова помолчали.

– Давай, что ли выпьем, – предложил вдруг Митрохин, нажав кнопку вызова секретарши.

– А давай, – примирительно согласился Сухинин.

Покуда секретарша расставляла стаканы, лед и бутылочки с содовой, они молчали и улыбались – каждый своим мыслям.

– Вероника свои акции решила продать, – дождавшись, когда выйдет секретарша, сказал Митрохин.

– Королева умерла, да здравствует попса, – сказал Сухинин, отпивая из своего стакана.

***