Текст книги "Харон обратно не перевозит (сборник)"
Автор книги: Андрэ Нортон
Соавторы: Айзек Азимов,Роберт Шекли,Леонид Кудрявцев,Зенна Хендерсон,Александр Силецкий,Михаил Пухов,Владимир Щербаков,Кэрол Эмшвиллер,Владимир Трапезников,Анатолий Рубинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
– Вообще – то я всю жизнь обожал рыженьких… – задумчиво сказал Аттвуд. – А что по ту сторону каньона?..
– Аптаун. Там живут те, для кого Ирис слишком дорог или слишком скучен. Окраина, словом. Я знаю еще одно слово, трущобы, но в данном случае оно не очень соответствует.
Они пошли по плитчатой дороге, слабо подсвеченной ледяными фонарями. Вдруг небо озарилось фиолетовым сполохом.
– Это ж бластер! – удивленно воскликнул Аттвуд. – Там что, воюют?!
– А вы ожидали полярного сияния?.. Упаси Бог, никто не воюет на Льдине! Это работает лучевая станция, плавит лед. А переделана она, точно, из батареи бортовых бластеров. У нас, как вы понимаете, лед – единственный материал, из которого можно что – то сделать…
Они свернули за угол виллы, Биди тронул ладонью один из фонарей, и ослепительный луч света метнулся вдоль аллеи ледяных фигур. Их было не менее полусотни.
– Это тоже наше искусство. Литая ледовая скульптура. Завтра рассмотрите подробнее. Когда вам скажут «лед», вы представите себе его непременно зеркально – гладким, хотя он бывает, знаете ли, и шершавым, и припорошенным, и битым, и любым другим. Не бывает только горячего льда.
– Да, – машинально ответил Аттвуд, всматриваясь в глубину сверкающей аллеи. Аллея впечатляла.
И только потом, позднее, Аттвуд понял, зачем бароном были сказаны эти слова.
…Отрывистый писк локатора разбудил Оскара. Как всегда, возвращаясь знакомой дорогой, он не упускал случая поклевать носом минуту – другую, просыпаясь, однако, от малейшего толчка буера, от любого звука. Ничего особенною – в амбразуре крыла все так же блестит Ледяная Звезда, а локатор пищал оттого, что засек на горизонте огромный парус пассажирского экспресс – буера. Его синий топовый маяк заметно смещался влево: стало быть, экспресс идет в Столицу. Следом за синим огнем в амбразуре сместилась и Ледяная Звезда: Оскар шевельнул пальцами в «кастете» управления – шкоты передали легкое движение руки на рулевое лезвие, чуть шевельнулось крыло паруса, и буер вернулся на верный курс.
Оскар снова вздремнул, но тут совсем рядом истошно заорала непригодная даже на чучело певчая сова, падальщица.
«Какой идиот назвал ее певчей?!» – в который раз подумал Оскар. Если бы все песни были таковыми, люди бы давно перевешались…
Он глянул на звезды, потом на карту: до Старой Трещины оставалось от силы полчаса ходу. Оскар снова шевельнул «кастетом»… Когда буер окончательно остановился, сдвинул «фонарь» кабины, уперся руками в борта и одним прыжком выскочил из кабины на лед. С первого взгляда все было в порядке полном, но перед прыжком через Старую стоило осмотреть буер детально, ослабить крепления ледяного балласта и обязательно проверить стопор рулевого лезвия. Находились ухари, которым было наплевать на этакие мелочи: лихие парни рано или поздно валились на дно Старой Трещины. Там они все и остались… Оскар вынул из носового гнезда прожектор, подключил к своему энергобрикету и пошел вокруг буера, но прежде выволок с пустого заднего сиденья длинный меч без ножен и прицепил его на пояс, просунув в специальную проволочную петлю.
– То – оже мне, Ледовый Корсар!.. – ухмыльнулся Оскар. Меч здорово мешал, но уж больно сподручно было им отбиваться от хищных пингвинов, особенно когда эти твари сбивались в стаи: тем паче что игломет не всегда брал толстые шкуры матерых зверюг.
Как и следовало ожидать, все пребывало в полнейшем порядке, а иначе хоть что – нибудь непременно задребезжало на быстром ходу. Оскару досталось немного работы: ослабить рычажные фиксаторы, чтобы ледяной балласт сбрасывался мгновенно, и еще раз, для очистки совести, обойти вокруг машины с инспекторской проверкой. Напоследок он достал из – под левого налокотника узкую красную ленточку и пустил ее по ветру, стиснув кончик двумя пальцами. Ленточка вытянулась, словно линейка, Оскар пристально взглянул на Ледяную Звезду; снова – на ленточку, разжал пальцы, и ее мгновенно унесло с глаз долой. Как всегда Оскар подумал, что Богу такое ничтожное приношение безразлично, но – обычай следовало соблюдать даже наедине с собой, да и ветер стоило лишний раз проверить перед прыжком. Если разведка была удачной, это еще не означает, что и дальше, до самого возвращения, все покатится словно по колее.
Когда Оскар вновь забрался в кабину, стянул перчатку и сунул пальцы в «кастет», где – то поблизости заорали сразу две певчие совы.
– А, чтоб вам провалиться… – пробормотал Оскар и принялся разворачивать парус таким образом, чтобы Ледяная Звезда пришлась точнехонько на центр амбразуры. – И какого черта здесь насобиралось столько этой клятой нечисти…
Буер сразу же схватил ветер, и понесся, набирая скорость, по стеклянно – гладкому полю. Минут через двадцать, когда справа мелькнула первая вешка, Оскар заметил, что чей – то буер проходил здесь совсем недавно: царапины на льду еще не успели затянуться. Но размышлять об этом времени не оставалось, зеленые вешки проносились одна за одной по обе стороны. Промахнув красные вешки, Оскар сбросил «кастет» с правой руки, а левой дернул на себя до упора рычаг с оранжевой рубчатой головкой, и парус раскололся вдоль, распался на два длинных крыла. Рычаг назад, от себя – и на самом краю Старой Трещины тяжело грохнул балласт, чтобы лететь дальше, вниз, своим путем – на дно глубочайшей расселины, а полегчавший буер уже парит над нею, и Оскар с неодолимой дрожью считает мгновения полета… Во время прыжка он уже ничего не может ни сделать, ни поправить. И только судорожно переводит дух, когда лезвия ударились об лед на другом краю Трещины, но тут же буер сотряс еще один удар, левое крыло со скрежетом отлетело к чертям совиным, и искалеченная машина закружилась в каком – то бешеном вальсе, лишь по великой удаче не рухнув в расщелину, а Оскара ка – а—ак вышвырнуло из – за расколовшейся кабины, но тоже, к счастью, в сторону от края…
Что – о—о?! Я же здесь всегда прыгал!!! Только и успел подумать он, прежде чем шваркнуло об лед с неимоверной силой.
…Очнуться ему помогла внятная ругань: чувствовался столичный акцент; мало что понимая из – за звона в голове, Оскар с огромным трудом поднялся на ноги, постоял, шатаясь, попытался покачать головой, но что – то мешало…
– Слава Богу, – донеслось сзади; ругань прекратилась. – А я думал, что так и сдохну, не дождусь, покамест ты очухаешься…
Оскар медленно развернулся, всем корпусом. В луже заледеневшей уже крови лежал Сова Тепанов и корчил зверские рожи. Рядышком с ним, тоже покрытая кровью, валялась кривая сабля.
– Здорово, Сова, – пробормотал Оскар. – Отличное же времечко ты выбрал для харакири. Особенно – местечко…
– Тебе все шуточки… – говорил Сова гораздо тише, чем ругался, …а я сейчас окочурюсь…
– Раньше надо было окочуриваться, – ответил Оскар. – Теперь я тебя вытащу.
– На себя посмотри, вытаскиватель… – по – прежнему тихонько посоветовал Тепанов.
– Успею еще. Как – нибудь… – Оскар опустился на колени рядом с раненым. – Что у тебя?
– Заливал балласт, пингвины налетели. Пока отбивался, разгонял, они у меня успели выдрать фунтов десять мяса… Ну, троих гадов я положил, вон там валяются…
И верно, чуть поодаль примерзли к окровавленному льду три мохнатые кучи. Оскар плюнул в их сторону: так велел обычай, да и веление души требовало; достал из аптечки на поясе вечный шприц, поискал на Тепанове живое место и сквозь костюм воткнул иглу в тело; затем достал пакет с «липучками» и принялся сверху вниз бинтовать…
Тепанов был мужик крепкий, и обычной дозы наркотика, положенной в таких случаях для обезболивания и отключения, оказалось маловато, чтобы сразу нокаутировать его организм.
– Спасибо, Оскар… Но я, наверное, все равно подохну. Прости… Это об мою балластину ты расшибся… Я когда с тварями возился, рычаг задел, ну, она и поползла… А облегченный буер потом сдуло прямиком в Трещину. Подфартило, короче, дальше некуда…
Ладно, угольками сочтемся. Полежи. Пока я шлюпку соберу.
– Нет, постой… Слушай, покамест я не сомлел… Вот здесь, – Сова коснулся поясной сумки, – мое завещание, отдашь дочери…
– Какой такой еще дочери?
– Моей… Она в городе живет… Дочка моя… Найдешь, ей отдашь.
– Сам отдашь.
– Возьми, слышишь, возьми!.. – Тепанов дернулся к сабле.
– Ладно, ладно, давай уж, – грустная ухмылка искривила губы Оскара, а то еще зарубишь своим ятаганом, как пингвина.
Оскар снял с раненого сумку, прицепил на пояс себе.
– Там, – Сова показал на сумку, – футляр, маленький такой, это тебе, возьми… Кроки… Там кроки… как найти библиотеку… их библиотеку… хорошо все – таки, что тебе отдавать приходится, а не кому другому…
– Ты бредишь, – спокойно сказал Оскар.
– Клянусь дочкой… Я в здравом уме. Я нашел библиотеку, Оскар, представляешь, я… Ежли подохну – кроки твои, и библиотека – твоя… Только отдай завещание, и не оставляй меня на съедение совам. И еще… приди на мои похороны, помяни мою грешную душу. И помоги… Помоги Сибил…
Он засыпал. Оскар разогнулся и только сейчас осмотрел самого себя. Ничего утешительного: костюм сбоку разодран, рана глубиной в полдюйма, по всей видимости, разорвал бок о фиксатор фонаря… Энергобрикет, слава Богу, цел. Но отопительные контуры костюма порвались, и медная проволока свисала из разрыва. Возиться с отоплением некогда, Оскар скрутил, срастил концы нескольких проводов, соединил проволоки, наскоро, и поверх всего этого беспорядка наклеил кусок липучки. Потом ощупал шлем. Фейсгард свезло набок, трубчатый гребень и вовсе снесло, но голова, похоже, не пострадала. Оскар ободрал с ног смятые наколенники и заковылял к буеру.
То, что ни о каком ремонте сейчас не стоит и мечтать, выяснилось с первого беглого взгляда. Оскар включил радиоответчик буера, достал с заднего сиденья игломет, сразу же подключил оружие к энергобрикету, ремень нацепил на плечо и забросил игломет за спину.
Первый приступ слабости Оскар ощутил, едва начав собирать шлюпку маленький буер из легких труб, с паршивыми коньками. Вообще – то дело было плевое, и если бы не рана, Оскар справился бы буквально за несколько минут; а тут еще засигналил энергобрикет на поясе Тепанова. Оскар вынул брикет, питающий фару, доковылял до раненого, взял его за воротник и потащил за собой к буеру. Тут слабость нахлынула волной, накатила всерьез, захлестнула, и пришлось даже осесть прямо на лед.
Наконец он собрал шлюпку, взвалил на нее обмякшего Тепанова, сменил ему брикет, собрался было лечь сам, но вспомнил о рулевом лезвии. Бросить его вместе с буером – означало вдребезги рассориться с кузнецом Вацеком. Морщась от боли, Оскар приподнял корпус, умудрился одной рукой снять обтекатель и открыть, отжать оба фиксатора, но все – таки достал узорное булатное лезвие.
Он лег на шлюпку, лицом вниз, сморщился, подмигнул своему отражению в ледяном зеркале, с которого порыв ветра на мгновение смахнул ледяную пыль, дотянулся до ручки фала и рывком вздернул парус. Но, ко всему прочему, заело стопор и пришлось дергать, дергать, дергать и дергать, пока парус не поддался, схватил ветер…
– Ну, ветер приняли, теперь выберемся, – Оскар толкнул локтем бесчувственное тело Тепанова. – Главное – не спрыгивай на ходу, Сова, договорились?..
…Время от времени Оскар стряхивал дурнотную муть и, задирая голову, смотрел на звезды, в особенности на Айсстар. Нечего было и думать добраться на шлюпке до города, нужно было тянуть, всеми средствами вытянуть, на Дорогу; там был шанс встретить экспресс, караван или курьерский муниципальный буер. И еще – уж очень не нравилось Оскару, как деревянно стучит о нижний кронштейн мачты перчатка Совы Тепанова.
…Над горизонтом замигали две новые звезды, синие.
Везет же, подумал Оскар. Намотал на раму шкот. Потянулся за аварийной укладкой, достал сигнальные ракеты и насадил одну на ствол игломета.
Судя по огромному расстоянию между огнями штурманской и хвостовой башенок, из Столицы шел тяжелый сорокаосный караван. Вновь, и сейчас совершенно невовремя, накатил приступ слабости, и Оскар, чтобы не сомлеть и не отрубиться, перевернулся на больной правый бок; в таком положении дотянул – таки до Дороги. Снова заело проклятый стопор, парус продолжал уносить шлюпку, и тогда Оскар сыграл ва – банк, просто – напросто выдернул мачту из стейса вместе с кронштейном, бросил ее под рулевой конек. Лезвие перескочило трубу, распахало парус, но опорные коньки, налетев на мачту, сорвались со штифтов и развернулись в стороны. Едва не усвистев под огромные счетверенные катки, шлюпка наконец остановилась…
Первый выстрел оказался дохлым, ракета лишь соскочила со ствола и запрыгала, застучала по льду, как консервная жестянка. Вторая ракета оранжевой змеей умчалась прямиком под брюхо каравана – нет гаже занятия, чем лежа стрелять из игломета, а подняться на ноги уже не было ни сил, ни времени. Последнюю Оскар нацелил почти в зенит, и на штурманской башенке завертелся красный прожектор…
Заметили, – подумал Оскар. – Как же я устал…
Караван не стал останавливаться, просто сбросил скорость, и Оскар еще успел прочитать на его борту громадные буквы.
«Голиаф», – подумал он и разрешил себе заснуть.
…Сова Тепанов танцевал под открытым небом, словно солист Ледового Театра, разница вся заключалась в одежде лишь. Это был танец, именно танец, пускай незамысловатый, но не просто бессмысленное кружение. Музыки не было, и сам Сова молчал, танцуя сосредоточенно, отрешенно даже. Оскар вдруг приметил, что лед начал затягивать Тепанова, всасывать, вначале по щиколотки, потом – по колени. Сова танцевал, ничего не замечая, а лед затягивал от все глубже и глубже. Самое странное и страшное – подо льдом не было его ног, были шевелящиеся мешки пустоты, и чем глубже Сова погружался, тем больше размерами становился ужасный воздушный пузырь, сохраняющий форму тела, танцующий..
ОН СТАНОВИТСЯ ПОЛОСТНИКОМ! – сообразил наконец Оскар и кинулся прочь, но тут же споткнулся. Словно шарик без рук, без ног, катился он по дну необъятной долины – ледяной чаши Сухого Моря, падал с каких – то уступов и снова катился, катился, катился, а рядышком бежала, завывая, небывало огромная певчая сова и в конце пути, Оскар знал наверняка, точно знал это – его дожидается полостник с лицом Тепанова.
Справа на поясе взорвался энергобрикет, боль развернула Оскара из тугого клубка, запахло горелым мясом, его, Оскара, мясом… Огромная певчая сова бросилась к нему, топорща когти.
– Как же так! – закричал он. – Я ж еще живой!..
– Живой, живой, успокойся! – раздалось совсем рядом.
Оскар открыл глаза, увидел над собой двухфутового диаметра полусферу плафона и тут же вспомнил – где он находится и почему.
– У вас рация работает? – спросил он неизвестно кого.
– Да, конечно!.. – с ноткой удивления в голосе ответили откуда – то справа. – Почему она должна не работать?..
– Сообщение в Ирис… Оскар Пербрайнт и Сова Тепанов умудрились по очереди разбиться у Старой Трещины… Как Он?
– Мертв. Ты вез его уже мертвого. Страшная кровопотеря, и я ничего не смог, не успел сделать. У него в жилах практически не осталось…
– А как я?
– О, гораздо лучше. Бок разорван, голову, вероятно, тряхнуло тоже основательно. Кровь я тебе влил, а синяки сам посчитаешь, когда нечего делать будет. Развлечешься. Ну и, конечно, придется выбросить костюм.
– А рубашка цела?
– Вот, в углу валяется. Цела твоя рубашка.
– Не выкидывай. Она у меня счастливая.
– Как хочешь. Что еще передать в Ирис?
– Две заявки на имя шерифа. Координаты в поясной сумке и в кармане рубашки. А для себя запиши… – Оскар продиктовал координаты. – Там лежат три здоровенных пингвина, жира с них – фунтов сорок.
– Правда? – обрадовался караванщик. – Вот спасибо!
– Тебе спасибо! – ответил Оскар и снова позволил себе забыться.
…Встречая Аттвуда, губернатор выглядел несколько смущенным.
– Помните, я обещал вас познакомить с Оскаром Пербрайнтом?
– Помню. А что случилось?
– Да в общем – то ничего страшного. Он здесь, у меня, но украл я его из муниципальной больницы, и он, надо сказать, не в лучшем настроении. Бок у него разодран, болит, и он от этого злой, как пингвин.
– Ну, не съест же он меня. Ведите.
Как только Биди представил их друг другу, Оскар спросил:
– Так значит, вы предлагаете нам плюнуть здесь на все и помочь планете – матери сотворить новый демографический взрыв?
– Не совсем так. Эта планета – мать хочет спасти вас от потопа.
– Бог поможет – выплывем. Да и не доживу я до этого самого потопа, сколько б ни тужился. А что делать на Земле мне, например? Я ведь только и умею, что лед резать.
– Льда на Земле хватает. Но никто уже не живет даже поблизости от него – всем достаточно места в теплых широтах. Вы представить себе не можете, как это приятно – полежать голышом на солнышке.
– Да уж, под нашим солнышком через полчаса начинаешь звенеть. А сколько человек вы сможете взять сейчас?
– Сотни две. У нас небольшой корабль.
– Ну – у, столько – то наберется наверняка. Есть такие – поедут в Столицу полечиться у Горячего Озера, это там аномалия такая имеется, да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.
– Господин Аттвуд интересуется местными аномалиями и зверьем, вмешался в разговор Биди.
– Я очень рад. Аномалий больших я знаю пять… Горячее у Столицы, Свечку, Болото, Стеклянную и Старую Трещину, будь она… Вы, наверное, знаете, землянин, что здешний лед течет… А вот Старой ни черта не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего эти аномалии взялись – никто не знает. Если принять гипотезу о «ледяной бомбардировке», то это, наверное, бывшие эпицентры взрывов. Вы можете спросить: как это мы, живя на планете, двести лет уж как, ничего не знаем о ее природе. Отвечаю: некогда было. Кто разбирал корабли и строил города, кто возился с гидропоникой, еще лучевиков надо было много – лед плавить. Кстати, тогда же и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, планету изучали только два человека – покойный отец губернатора и мой покойный отец, он был ассистентом у старшего барона. Вам повезло, что вы, с вашим интересом к Льдине, опустились в Ирисе – должен я вам сказать. Все, что они наколдовали, хранится у нашего хозяина, а сами они поехали однажды к Болоту, хотели повести штрек под его дном… Больше их никто никогда не видел.
– Вы сказали – «больших аномалий». А что, есть другие, малые?
– Да, но мы не любим о них вспоминать. Мы называем их полостниками. Это пузырь такой во льду, совершенно пустой, но имеющий форму человечески тела…
– Человеческого? – перебил Аттвуд.
– Конечно, я оговорился, но вы же видели, как мы с ними похожи! Да, человеческих тел формы. Если хотите посмотреть – у нашего губернатора в галерее есть один. Я и второго ему привез, но он сказал, что готов принять его на вес льда. А я, помнится, ответил, что лучше отвезу под лучевую станцию. И продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них тоже не по себе. Иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.
Биди взмахнул рукой.
– Опять ты за свое, Оскар! Вот они, аборигены, – барон кивнул в сторону галереи, – в довольно свежем виде.
– Свежезамороженном… – пробурчал Оскар. – А если они телепортировались?
– Знаешь, Оскар, мне телепортироваться не приходилось как – то, но я почему – то думаю, что для этого как минимум надо быть живым. Ты же знаешь, их накрыло всех разом…
– А, может быть, полостники – это их души.
– А, может, пустые бутылки? Шериф рассказывал, что так однажды ляпнул Сова Тепанов, еще когда только из Столицы переселился.
– Да, кстати! Ты же знаешь, как его настоящее имя?
– Арктика. Помнится, был такой штат на планете – матери…
Аттвуд не удержался от улыбки. Впрочем, Оскар и Биди ее не заметили, увлеченные разговором.
– …А ты не знаешь, за что его прозвали Совой?
– Его так еще в Столице именовали. Наловчился он орать певчей совой, не отличишь. «Вяя – а—а – а—аа!!!» Только еще громче.
– Вот как? Ни разу не слышал.
– А откуда тебе – то было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, нерадивый ты наш губернатор, а к тебе, насколько я знаю, Сова был не вхож. Арктика Тепанов, то есть… Простите, Аттвуд, мы с Биди совсем отвлеклись.
– Ничего страшного, Оскар! Мне все интересно.
– Теперь о зверях. Главная зверушка – хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения – он катится на брюхе, а лапами только отталкивается. Здорово получается, между прочим. Из его жира в Столице умеют делать чудесный крем для дамочек. Выслеживать хищного пингвина дохлое дело. Его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы тушу не слопали его же братишки или… Про певчую сову вы уже знаете. Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы – все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие – то твари, по слухам страшные, но они так далеко водятся, что туда даже караваны не ходят, да и незачем…
– Биди говорил, что какой – то из кораблей первопоселенцев опустился в другом полушарии…
– Да, «Шарденне». Ну и что? Они сами захотели отделиться. Насильно мил не будешь. А если бы захотели, уже бы к нам добрались. Вы с орбиты видели на том полушарии город?
– Нет.
– Ну, значит, не судьба. Кому как повезет.
…Приглашение, подписанное «Сибил Тепанов», ни к чему не обязывало. Оскар знал, что многие просто – напросто засовывают подобные бумаги подальше и забывают о них. Он и сам терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны – в особенности, но долг старателя велел исполнить последнюю волю Совы. У Оскара даже не было подобающей траурной одежды, пришлось одалживать у Биди. На похороны было принято являться пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще сил не доставало, и тот же Биди ссудил его своими аэросанями. И все – таки, Оскар поспел только к концу отпевания в храме.
Как только священник произнес последнюю фразу ритуала: «…И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», – на кладбище зазвонил колокол: два удара – один – два – три – один, и снова два – один – три – один, и снова, и снова, и снова…
Четыре автономных экзоскелетона подняли тяжеленный крест черного льда – блок с вмороженным в нет телом Тепанова, и к Оскару подошла вдруг красивая девушка в траурной фате, подала руку.
– Идите рядом со мной, господин Пербрайнт.
– За что такая честь? – удивился Оскар.
– Вы же спасли отца.
– Как же я его спас, если мы его хороним?!
– В Столице так говорят.
Оскар молча поклонился и вышел из храма, держа Сибил Тепанов, дочь Совы, под руку. Он хотел прямо здесь отдать ей завещание Совы, но потом решил, что найдет для этого более подходящее время.
Процессия, во главе которой решетчатые роботы несли скорбный блок, остановилась у могилы – глубоко вырезанного во льду креста со ступенями в изножии. Первым спустился в могилу священник, следом за ним, по очереди, все прочие опускались и становились на колени; творили тихую молитву. Когда подошел черед Оскара, он, не верящий ни в Бога, ни в черта, почувствовал себя совершеннейшим кретином. Однако отказаться – значило смертельно обидеть всех присутствующих. Когда Оскар опустился на колени, ему припомнилось, как Сова превращался в полостника. Он неловко повернулся и чуть было не упал навзничь: такая дикая, пронзительная боль обдала разорванный бок. Оскар с огромным трудом, еле – еле, но самостоятельно выбрался наружу, и уже в тумане видел, как в ледяную могилу спустилась Сибил Тепанов, как она упала, раскинула руки, и как невесть сколько времени спустя ее вынесли из ямы без чувств…
Колокол зазвонил размеренно: как только затихал один отчаянный удар, его нагонял следующий. Оскар не стал смотреть, как опускают блок, как заливают могилу водой. Он побрел к священнику и тихонько сказал:
– Я приехал на санях, святой отец… Пусть ее отвезут и возвращаются за мной. Я, похоже, к тому времени тоже скисну…
Через минуту он понял, что переоценил свои силы.
– …Отговаривал я тебя, – услышал Оскар, когда очнулся. – Хорошо повеселился?
– Как она?
– Ты имеешь в виду дочку Тепанова? – спросил Биди. – Не знаю, мы с землянином были в его модуле, когда вас привезли. Наверное, просто обморок. А как ты?
– То же самое – простой обморок. Завтра – послезавтра вполне смогу плясать.
– Вот и хорошо. Поедешь со мной и землянином в Ледовый Театр.
Оскар поморщился.
– Что, не нравится компания? – спросил Биди.
– Нет, с чего ты взял. Землянин, судя по всему, мужик хороший… Но ух больно он прямодушный. Как ребенок, право слово. Если на Земле все такие, то нам там, грешным, нечего делать.
– А чего ты кривишься?
– Я хотел сходить посмотреть на лучевую станцию, да и в мастерской, наверное, все растаяло.
– С чего бы это? Весны здесь лет семьсот – девятьсот не бывало. Оттепели не жди. Раньше чем лет через сто пятьдесят, как творит землянин. А насчет станции одно скажу – скучно развлекаешься.
– А мне в городе вообще скучно, Ив. Все дело в скорости и пространстве: по городу приходится ползать, а во льдах я летаю. Какие здесь у вас развлечения? В театре я бы с удовольствием спал, да музыка мешает. В казино – те же хищные пингвины, только в другой шкуре. И крема из их тира не получится, а в ресторане на меня смотрят, словно я голый? До сих пор не пойму: то ли я – местная знаменитость, то ли у меня ширинка расползается.
– Скорее – первое. Что они – ширинок расползающихся не видели?..
– Нет, знаменитость скорее ты. Ты и в Столице не затеряешься, а мне они уделяют внимание того же сорта, что и чучелу пингвина в муниципальном музее. Знаешь, меня так и подмывало заехать бутылкой в зеркало. А на станции красиво. Благодать. Радуги, ручейки журчат…
– Ну, если ты так любишь ручейки, желаю тебе дотянуть до здешней весны, о которой толкует Аттвуд.
– Упаси Бог!!!
Биди помешкал.
– Ты как, на ноги встать можешь?..
– Вполне. Ноги у меня целехонькие.
– Давай – ка, спустимся к лагерю.
– А чего я там не видел? У тебя ж почти все глыбы – моей работы.
– Есть кое – что новенькое. Сегодня разгрузили последнюю секцию «Голиафа», там оказался груз для меня. Из столичной галереи. Я его ждал со следующим караваном, но они поспели к этому рейсу. Пойдем, распакуем.
В галерее, прямо в проходе, стоял новый блок, укутанный в блестящую пленку. Открылся взорам белый пластиковый куб.
– Жан, подойди! – позвал Биди, и из специального кейсбокса у входа в галерею двинулся блестящий экзоскелетон.
– Контейнер. Разбери, – велел ему Биди, когда робот приблизился.
Механизм прижался к одному из ребер куба, раздвинул «руки», сжал ближайшие ребра и отступил. Куб распался, явив ледяной кристалл с двумя фигурами. Молодой мужчина и женщина в полосатых облегающих одеяниях стояли перед Оскаром и Биди, держась за руки, вполоборота друг к дружке…
Оскар медленно обошел ледяную глыбу.
– По каталогу выписал? – спросил он наконец.
– Да, от Дмитрича. – Биди показал фирменное клеймо.
– Вижу. Заплатил уже?
– Еще нет. А в чем дело? У тебя такое лицо…
– Докатился Дмитрич, новоделы продает, – Оскар показал на внешне безупречном кристалле несколько белесых точек, изобличающих использование просветлителя.
– А ты, значит, новоделы презираешь?..
– Почему? Но пойми, творить новоделы – это одно, а покупать – совсем другое. К тому же у меня новодел и зовется новоделом, а столичники, похоже, навострились выдавать его за антик…
– Что же мне делать?
– Еще заметь – эта парочка смотрится только спереди, а сзади лед огранен под бриллиант. Уж если творить новодел, по – моему, так он должен смотреться с любой стороны, хоть с нижнего торца… А это – халтура. Докатились столичники, надо же…
– Я тебя спрашиваю, что мне делать?!
– Не ори, я не глухой. Можешь оставить у себя. Но, кроме нас с тобой, никто этого и не заметит… Даже ты не заметил… – Оскар хмыкнул и бросил на Биди мимолетный взгляд, – …разве что Мариус, но он сейчас занялся литой скульптурой и прилепился к муниципальной галерее; никуда не ходит. А еще лучше, заплати караванщикам и пускай они везут эту подделку назад. Дмитричу же напиши, что собираешь только антики, а если вдруг понадобится новодел, то Оскар Пербрайнт сделает и быстрее, и дешевле, и… лучше. Это я мягко выразился. Чтоб Дмитрич не взвился.
– Это точно… Они у тебя как живые.
– Может, они и есть живые?..
– Брось. Ты бредишь. Просто тебе вредно для психического здоровья ходить на похороны.
– Это ты прав, Ив… Насчет похорон.
…И в самом деле – Оскар продремал почти все представление. Другое дело – землянин, он так и впился взглядом в сцену. Особенно его увлек танец, изображающий схватку с хищными пингвинами. Мужчина в прозрачном плаще выписывал на ледяной террасе сложные траектории, подобное можно было наблюдать и на Земле; а вот танец актеров – пингвинов впечатлял новизной. Быстрее взгляда метались они по сцене, искусно прыгая с террасы на террасу, увертываясь от молниеносных выпадов и сверкающих размахов длинных мечей. Больше всего землянина удивило, что на ногах артистов не было ни коньков, ни полозьев: вообще никакой обуви.
– На чем же они катаются? – спросил он.
– На собственной коже, – очнувшись, ответил Оскар. – Она у них, как протекторы у каравана, разве что профиль рисунка другой. А пингвины у них здорово получаются, именно так эти твари и кидаются на тебя – стрелой, но в любой момент могут увернуться, гады.
– В развязке танца человек упал в одиноком луче синего прожектора на туши сраженных «пингвинов», раскинув руки с мечами, крестом.
Потом на просцениуме высветились шахматные квадраты, и по подиумам, обтекающим террасы сцены, бесшумно съехали два кристалла. Они раскрылись, и тут Оскар проснулся окончательно – в левом, закрыв глаза, стояла Сибил Тепанов. В другом кристалле стоял молодой человек несколько хрупкого телосложения. С первыми, тягучими еще нотами увертюры, их глаза медленно раскрылись, и они, словно сомнамбулы, сошли со своих ледяных пьедесталов скользящими длинными шагами. Из ложи ближнего яруса Оскар отлично видел, что глаза Сибил еще не обрели ясности, они были томны и невыразительны, словно в огромной пустой пещере, и эхо повторяло каждую фразу. Глаза артистов обрели ясность; они повернули головы сначала в одну сторону, потом в другую; наконец встретились взглядами и двинулись навстречу друг другу, протянули руки, вот – вот их ладони должны были сомкнуться, но… разошлись в паре дюймов. Музыка набирала темп, ожили лучи прожекторов, и уже не шепот, а полный голос сопровождал мелодию, а они все не могли встретиться. Движения их стали быстрыми, потом – стремительными, траектории невообразимо усложнились, но встретиться на малом шахматном пространстве им так и не было суждено… Все чаще они застывали поодаль друг от друга…
Тут Оскар повернулся и увидел глаза Биди – в них светилось алчное желание – увидеть эту пару в настоящем ледяном кристалле. Увидеть и завладеть…
