Текст книги "Харон обратно не перевозит (сборник)"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Айзек Азимов,Роберт Шекли,Леонид Кудрявцев,Зенна Хендерсон,Александр Силецкий,Михаил Пухов,Владимир Щербаков,Кэрол Эмшвиллер,Владимир Трапезников,Анатолий Рубинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

7

– Современной науке по плечу любые загадки, – произнес Пинчук.

Как и вчера, они все четверо сидели за столом в гостиной «Астрокупола», на прежних местах. Как и вчера, перед ними стояли бутылочки с кофе, центр стола украшало блюдо с арбузообразным томатом, как и вчера, напротив Гудкова сидела Наташа Штуб. Она улыбалась и что – то напевала. Штуб – старший сосредоточенно и мрачно молчал.

Но ситуация, разумеется, изменилась коренным образом. И даже Пинчук уже не разыгрывал из себя детектива, хотя и не перестал важничать.

– Любые загадки, – повторил Пинчук. – Жаль, конечно, что находятся люди, – он выразительно посмотрел на Гудкова, – которым ничего не стоит, руководствуясь лишь спортивным азартом и собственным нездоровым любопытством, сорвать тщательно запланированный эксперимент. Но ничего, подождем еще четыре дня. Только на этот раз кое – кого неплохо бы запрятать в изолятор. Подождем, пока явление повторится.

Да, это, в частности, изменилось тоже: вчера Гудков сидел как бы в тени, сегодня он был в центре внимания. Никто уже не смотрел на него как на извозчика.

– Во – первых, я не уверен, что оно повторится, – сказал Гудков. – Во – вторых…

– Погодите, – сказал психолог. – Что значит «не повторится»? Вы полагаете, что явление, регулярно происходившее на протяжении целого месяца, теперь вдруг ни с того ни с сего прекратится? В силу каких же, позвольте полюбопытствовать, причин? Уж не из – за вашего ли рокового вмешательства?

– Зачем вы так, Николай Владимирович? – сказала Наташа.

Штуб метнул в нее мрачный взгляд, но она продолжала:

– Почему вы на него нападаете? Ведь Саша старался для всех. И сделал все как надо. У него же на катере приборы гораздо лучше…

– Лучше, чем в прекрасно оборудованном астрономическом отсеке большой астероидной станции? – громогласно усомнился Пинчук. – На каком – то микроскопическом суденышке?.. А вы, голубчик, сами – то как считаете?

– Что тут считать, – пожал плечами Гудков. – Конвойный катер – это специализированная машина для обнаружения, перехвата и уничтожения малых небесных тел, угрожающих межпланетным караванам малой тяги… Которые курсируют от Земли до Юпитера и обратно, – не смог удержаться он. – Естественно, каждый такой катер оснащен самыми новейшими приборами наблюдения и регистрации. Оснащен вполне хорошо.

– Лучше, чем обсерватория? – произнес психолог.

– Стандартная обсерватория? Разумеется, лучше. И лучше, чем самая лучшая. Ведь это боевое судно, от нет зависят жизни людей.

– И вы полагаете, голубчик, что вам удалось получить какую – нибудь принципиально новую информацию о наблюдавшемся нами феномене?

– Конечно, – сказал Гудков. Он сделал непроницаемое лицо. – Только давайте с вами договоримся. Я с удовольствием вам помогу, но не надо меня ловить. Мы с вами договорились?

Пинчук не нашел, что ответить. Наташа радостно улыбнулась. В глазах Штуба, как и вчера, появились и тут же пропали веселые искорки. Гудков достал из кармана кассету.

– Вот результаты моего легкомысленного поступка, – сказал он. – Здесь записаны данные о размерах, абсолютных и относительных перемещениях, скоростях и оптических характеристиках множественного светящегося объекта, наблюдавшегося сегодня утром в районе астероида Цирцея. Здесь с привязкой ко времени зарегистрированы мельчайшие подробности его пространственных эволюций, пульсаций, цветовых оттенков и радиоотражающей способности. Все это есть здесь. И здесь есть все относительно шара, появившегося в кабине катера.

Пинчук недоверчиво смотрел на плоскую металлическую кассету.

– Значит, вы считаете, абсолютно все?

Гудков посмотрел через стол на Наташу. Девушка опять улыбнулась, но ее лицо тут же стало серьезным.

– Нет, – твердо сказал он. – Здесь есть все, кроме самого главного. Здесь отсутствуют наши субъективные ощущения. Отсутствует психологическая среда субъекта, по современной терминологии, – не смог удержаться он. – Здесь нет нашей стопроцентной уверенности в том, что это было живое существо, причем все время одно и то же. И здесь нет того леденящего чувства, когда кажется, будто оно заглядывает вам в душу.

– Да, – неожиданно сказал Штуб. – Если говорить откровенно… Впрочем, вы уже понимаете.

– Так, – произнес психолог. – Но что они дают, все эти субъективные ощущения? Их ведь, как говорится, к делу не подошьешь. Что прикажете с ними делать?

– Вы профессионал, вам виднее, – сказал Гудков. – От себя могу добавить одно. Вы видели когда – нибудь озеро в безветренную погоду?

– Разумеется, – недоуменно проговорил Пинчук. – Но…

– А рыбу, резвящуюся на его зеркальной поверхности? А лучше – змею, плывущую рядом с берегом?

– Да… То есть нет, – совсем растерялся психолог. – То есть, разумеется, да. Рыбы видел сколько угодно. А вот змей, по – моему, как – то не довелось. Но зачем…

– А еще лучше – картинку с изображением Великого морского змея?

– Конечно, видел, – оживился Пинчук. – Знаете, сейчас общепризнанно, что Великий морской змей суть такой же объективно – субъективный феномен, как и шаровая молния. В обоих случаях для успешного наблюдения необходимо присутствие воспринимающего субъекта. Так и в квантовой механике, творят, прибор иногда влияет на результат измерения… Вы, наверное, знакомы и с квантовой механикой?

– Изучал, – кивнул Гудков. – Так вот, морской змей, как и многие водные животные, имеет, грубо говоря, форму тела вращения. В первом приближении, форму трехмерного цилиндра. Но вы помните, как обычно рисуют плывущего морского змея?

– Да, конечно, – заторопился психолог. – Обычно рисуют так, – он показал рукой. – В виде этакой извилистой линии…

– Правильно, – сказал Гудков. – Плывущий морской змей имеет форму вертикальной синусоиды. Над водой при этом выступает несколько горбов, остающихся неподвижными относительно друг друга. На деле змей очень быстро извивается, и поэтому быстро плывет, а его тело пересекает поверхность воды в нескольких местах. Какую форму, по – вашему, имеют эти пересечения?

– Пересечения тела змея с поверхностью? – переспросил психолог. – Ну, они… По – моему, они круглые.

– Правильно. В первом приближении это окружности или эллипсы, поскольку, как мы уже знаем, тело змея в первом приближении – цилиндр. Но поскольку это цилиндр неправильный, постепенно сужающийся, то и радиусы этих окружностей неодинаковы…

– Понятно, – отозвался психолог. – Вы объясняете очень доходчиво. Никогда в жизни бы не поверил, что смогу разобраться в такой казуистике! Но зачем вы, голубчик, так подробно нам об этом рассказываете?

– Этот простой пример позволит нам с ходу решить проблему, над которой вы и ваши коллеги ломали голову не один десяток лет, – твердо сказал Гудков.

Он посмотрел на Наташу. Она слушала очень внимательно, было видно, что она все понимает, и это означало – он выбрал правильный путь изложения своих мыслей.

– Причем здесь мои коллеги? Никто из них, по – моему, даже не слыхал о Цирцее.

– Я имею в виду проблему НЛО, – объяснил Гудков. – Представьте себе, что в плоскости, которой является поверхность воды, живут двухмерные существа.

– Двухмерные? – переспросил Пинчук. – Какие такие двухмерные? Что вы хотите этим сказать?

– Двухмерные – значит, плоские. Плоские, как бесконечно тонкий лист папиросной бумаги. Существа, живущие только в двух измерениях. У них двухмерные тела, и органы чувств тоже двухмерные. Они не воспринимают ничего, находящегося за пределами плоскости, в которой живут. Ничего вне пределов бесконечно тонкой пленки воды. Как они воспримут Великого морского змея?

– Ну, не знаю, – признался Пинчук. – Мне, право, трудно сообразить. А вы, голубчик, сами – то как считаете?

– Я? – сказал Гудков.

Он говорил все более убежденно, потому что мысль, которая возникла у него во время погони за вереницей бледных огней, до сих пор была всего – навсего мыслью. Теперь она осуществлялась, превращалась в высказанные слова.

– Естественно, они воспримут его только как эти окружности, как вереницу окружностей, которые получаются в местах пересечения тела нашего змея с их плоским двухмерным миром.

Он снова посмотрел на Наташу. И опять взгляд ее внимательных синих глаз придал ему вдохновения.

– Ну, допустим, что так, – согласился Пинчук. – Только зачем вы все – таки это рассказываете? Ведь ваши слова не имеют отношения не только к теме нашего разговора, но и вообще к миру, в котором мы с вами живем. Это просто игра ума, фантазия, но не более. Какие – то двухмерные вещества, то есть существа…

– Вы так думаете? – спросил Гудков. – А теперь представьте себе, что наш мир является частью более сложного, четырехмерного мира, точно так же, как произвольная плоскость – это лишь ничтожная часть нашего трехмерного пространства. Представьте себе, что в этом высшем четырехмерном мире наша вселенная суть то же самое, чем представляется нам плоская поверхность озера или моря. Представьте себе, что этот мир, невидимый и неосязаемый нашими органами чувств, населяют существа, тоже лежащие в другом измерении, четырехмерные. Они – если это аналоги наших птиц – носятся где – то над нашим миром, любуются своими отражениями в нем, но остаются для нас непознаваемыми. А аналоги наших рыб плавают под нашим пространством и дышат своими четырехмерными жабрами, не подозревая о нашем существовании. Но есть и другие. Они, как Великий морской змей, живут где – то в пучине, в бездне глубоко под нашим миром, но иногда всплывают к нему – к поверхности своего моря – подышать, глотнуть свежего воздуха…

– Четырехмерного воздуха? – язвительно поинтересовался психолог.

– Конечно, – кивнул Гудков. – И еще представьте себе, что они, как и наши змеи, тоже имеют форму тела вращения – только четырехмерного. Например, форму четырехмерного цилиндра. И когда такое существо, всплывая, пересекает наше пространство, его сечение нашим пространством дает сферу. А если такое существо пересекается с нашим миром несколько раз – например, когда изгибается, чтобы быстро плыть, – то цепочку сфер. Это совершенно аналогично веренице окружностей, которой является в плоскости воды тело Великого морского змея…

– Так, – сказал Пинчук. – И значит, вы полагаете…

– Да, – продолжал Гудков. – Представьте себе, что одно из таких существ наделено любопытством. Ему, этому существу, интересно. Трехмерные предметы – такие, как наш астероид – для него то же, что для нас радужные пятна нефти на поверхности воды. И вот однажды оно случайно всплывает подышать рядом с таким пятном. Ему любопытно, что это за пятно. Наш космос для него – поверхность необъятного океана, граница раздела двух сред. Одной, в которой оно плавает, другой – в которой дышит. И оно всплывает каждые сто часов – именно настолько хватает ему его четырехмерного воздуха – и плещется на поверхности своего океана, и разглядывает всякие разноцветные пятна – нам кажется, что оно заглядывает к нам внутрь, ибо мы так же раскрыты ему, как полностью видны нам плоские пятна нефти… А нам это существо представляется то шаром, то вытянутым извивающимся эллипсоидом вращения, то колеблющейся вереницей разнокалиберных сфер.

Гудков умолк. Несколько секунд за столом царило молчание.

– Я, конечно, не могу дать исчерпывающей оценки вашей гипотезе, произнес наконец психолог. – Однако фантазия у вас, надо признать, поставлена хорошо. Поверьте слову профессионала. Рассуждаете вы вполне убедительно. Только, по – моему, слишком большое место занимают в вашем воображении всякие эллипсоиды вращения, четырехмерные цилиндры, пространственные сечения и прочая казуистика. Вот когда вы, с вашими способностями, научитесь строить свои фантазии на основе вещей попроще, тогда мне придется с вами согласиться. И если бы вы придумали что – нибудь в этом роде…

– С удовольствием, – сказал Гудков. – Как вам нравится такая гипотеза, действительно попроще. Вообще все астероиды – всего – навсего разные сечения одного и того же четырехмерного объекта, какой – нибудь четырехмерной водоросли. И, например, все планеты. И все звезды, само собой. И, естественно, все животные.

– А люди? – тихо спросила Наташа.

– И люди тоже. А что, отличная мысль. Все мы – просто трехмерные сечения одного и того же четырехмерного человека, какой смысл нам спорить и ссориться? Но можно и по – другому. Скажем, не все, но какой – то мужчина и какая – то женщина – это два сечения одной четырехмерной личности. И когда такой мужчина встречается с такой женщиной…

Гудков замолчал. Наташа покраснела. Пинчук размышлял, какую профессиональную оценку дать последней гипотезе.

– Ну ты и змей, если говорить откровенно, – вдруг нарушил молчание Штуб, пристально и мрачно посмотрев на Гудкова.

Анатолий Рубинов
Слезы льда

…Посвящается Системе ФЛП

СССР и всем тем людям, которые

в ней находились либо находятся

(Т.Н. «ФЭЭЛ Пжиникая»)

…Аттвуд знал, что увидел в галерее. И несмотря на это, ему было не по себе: хотя глаза аборигенов, прикрытые веками, видеть его не могли, ему казалось, что они смотрят, смотрят, смотрят, видят его, и что это он, Аттвуд, стоит обнаженный и открытый для обозрения, стоит на морозе, замерев в вечной неподвижности, он, а не они… А ледяные кристаллы, расположенные в отдалении, дробили своими гранями заключенные внутри тела, и от этого зрелища Аттвуду делалось еще хуже.

Особенно поразил его старик: словно обмотанный золотящейся лентой; точнее, ошарашила поза, в которой старик застыл навеки: на корточках, расслабленно свесив руки, пропустив сухие морщинистые ладони меж острых колен: но от лицо, так же длинное и морщинистое, было запрокинуто к небу… То ли посылая проклятия, то ли молитву о чудесном спасении, которое могло появиться в этом мире лишь оттуда, сверху. Впрочем, как и смерть. Как и все прочее, вероятно…

Ровесник мне, подумал Аттвуд. Посмотреть бы ему в глаза…

Это странное чувство близости с застывшим в немой мольбе стариком – аборигеном окончательно определило отношение Аттвуда к губернаторской галерее. И ко многому другому, свойственному людям, населяющим этот мир сейчас.

– Идемте отсюда! – твердо сказал он, обращаясь к губернатору. И пошел к выходу, не дожидаясь ответа.

Губернатор усмехнулся: вышел следом, ни слова не говоря. Оба молча прошли теплый переходный туннель, молча же вышли в оранжерею губернаторской виллы.

– Не понравилось. Показалось странным, – наконец констатировал барон Ив д'Иллэри. Он же – губернатор Ириса: для друзей – просто Биди; для самого лучшего друга – Ив.

– Если бы только странным, – ответил Аттвуд, криво усмехнувшись и выделив интонационно последнее слово. Подумав, добавил: Скорее отвратительным. Даже более чем.

– О, мой друг! Отвратительного вы еще не видели, поверьте мне, за отвратительным надо бы в Столицу съездить… Там один тип есть, Макги… Собирает обожженных, полуразложившихся, просто куски тел. И при том еще смеет, представляете, отваживаться именовать себя коллекционером!.. Извращенец, я так думаю. Психическая патология. Нормальный человек разок взглянет на его «коллекцию», с вашего позволения, в кавычках, один раз побывает в его галерее и потом полгода как минимум лечится. Спать не может – кошмары, знаете ли, всепоглощающие, беспримерные одолевают… Выпить хотите?

– Пожалуй… Сейчас – в самый раз. После нашей галереи тоже стоит полечиться. Для меня ваша галерея, губернатор, извините, тоже – кошмар всепоглощающий. Я бы даже сказал… – Аттвуд замолчал и махнул рукой.

Биди снова усмехнулся. Пойдемте в кабинет, – губернатор сбросил электроплащ и остался в черном, плотно облегающем костюме.

Рядом с Биди, одетым простенько и без претензий, очень функционально, Аттвуд вновь почувствовал себя неловко – сам он был разодет по последней земной моде: вышитое жабо, кружевные манжеты, драгоценные каменья везде, где только можно, разноцветные ленточки, витые шнурки и прочее, прочее, прочее…

Странная одежда для астронавта, подумал Биди в который раз. Впрочем, астронавтов мы здесь не видывали лет двести…

– И почему же вам не пришлась по душе моя галерея? – спросил он, разливая аквавит. – Если можете, объясните, буду весьма признателен. Формально это та же скульптура, только изваянная самой природой. Причем из самого совершенного материала.

– Формально – да. Но стоит себе представить, что эта скульптура, в кавычках, с вашего позволения… когда – то жила точно так же, как мы… Она была живая и…

– Лет пятьсот тому назад, – вставил Биди.

– …и до сих пор кажется живой…

– А я кажусь вам злобным вурдалаком, жутким извращенцем, лишь чуть – чуть более тихим и нормальным, чем тот буйный параноик из Столицы? Да? Или шефом анатомического театра?..

– Нет. Шефом – ни в коем случае. В анатомичке честнее – все кусочки по полочкам и под каждым – невнятная латынь, это тоже отвлекает. Никто же не сравнивает мысленно свой собственный череп с тем, что на полке стоит… – Аттвуд внезапно замолчал: он чуть было не проговорился о том странном чувстве, которое испытал, когда смотрел на застывшего в мольбе старика, заключенного в ледяном кристалле. – То, что вы считаете искусством, на деле, мне кажется, всего лишь свидетельство духовного кризиса вашего Социума.

– То есть, вы полагаете, что мы покатились вниз?

– Судя по тому, что вы рассказали с столичном собирателе, уже покатились. Еще и как.

– Знаете, мне вспомнились слова… Их сказал кто – то из старых философов, там, на Земле… Каждый из нас, сказал мудрец, в том либо ином смысле – извращенец. Но только каждый – извращенец по – своему. В том либо ином, либо третьем, пятом, двадцатом смысле. И поэтому два извращенца, повстречавшись и заговорив каждый о своем извращении, непременно обзовут друг дружку извращенцами, и каждый будет прав – по – своему, в том либо ином, третьем, пятом… Только не истолкуйте мою цитату превратно, ради всего святого. Я ничего такого сказать не хотел… Бросьте, Аттвуд. Это искусство! – Биди взмахнул рукой в сторону галереи. – Просто оно ново и для вас непривычно. Судя по книгам, на планете – матери такое бывало с каждым новым течением, в любом из видов искусств.

– Да, бывало. Но мы сейчас, похоже, с вами говорим на разных языках. В определенном смысле ваша цитата очень даже к месту… Вы называете это искусством, я же считаю, что искусством здесь и не пахнет. Оно и близко к вашей галерее не стояло. На Земле вас и таких, как вы, назвали бы некрофилами.

– Ну, так то же на Земле… А здесь не стоит произносить таких слов. Тут все такие, как я. Вас не поймут. Или, что гораздо хуже, поймут буквально. Мы здесь простые, грубые, но гордые – все как один, потомки первопоселенцев. Ведь наш «Ирис» для нас то же, что и «Мэйфлауэр» когда – то для первых англосаксов, высадившихся в Америке… Аналогичная ситуация – в других наших городах…

– Я как – то догадываюсь… Спасибо, я учту, но все же останусь при своем мнении. Это – не искусство. Извините, если обидел, конечно.

– Допустим… Но вы согласны, что социум не может существовать без искусств, в частности – изобразительных?

– Да. Это, можно сказать, аксиома.

– А скажите, на вашем корабле много картин?

– От силы – полторы…

– Вот именно. – Биди поднял палец, охваченный губернаторским кольцом. – И на наших кораблях было то же самое: инструменты, машины, приборы и так далее, но ни одного мольберта, и уж конечно – ни единой скульптуры, уж слишком они тяжелы. Ведь «Ирис», и прочие корабли сами садились на планету, модули и шлюпки не годились. А термин «полезный вес» означает предметы, несущие практическую пользу, непосредственно необходимые для выживания. Когда предки наши прилетели на Волчий Хвост…

– Волчий Хвост?.. – переспросил Аттвуд.

– Так мы зовем иногда нашу планету… Но вас я должен предостеречь. От чужака наши граждане такого не потерпят. Говорите «Кельвин – Зеро» или, на худой конец, «Льдина». Да, так вот, когда – то предки сюда добрались, здесь был лед. Лед, лед, лед и ничего больше. Что прикажете делать? Рисовать пальцем в воздухе?.. А здесь, как выяснилось, замерзла целая цивилизация, причем мгновенно… В движении. Потому они вам и кажутся живыми. Правда?

– Правда, – неохотно согласился Аттвуд.

– Ну так попробуйте об этом думать как о разновидности балета, о застывшем танце, что ли… Каждый из них застыл навеки в собственном движении. Мы не знаем, кто их заморозил, однако мы сами освобождаем их из ледяного плена…

– Не до конца!

– Да, не до конца. Иначе они станут просто трупами, и от разложения их больше ничто не спасет. И еще одно… Айсинг – общий знаменатель для всех кельвиниан. Сюда прилетел сущий ковчег. Русские, американцы, китайцы, африканцы, арабы и прочие, прочие. А вместо чудовищною культурного конгломерата все они получили единую культуру.

– А вы, судя по всему, француз? – спросил Аттвуд.

– Говорят, – усмехнулся барон. – Удивительно, как мои предки ухитрились протащить сквозь время и космос родовое имя и титул. А может быть, и то и другое – фантазия. Здесь можно было назваться хоть русским царем. Хоть воплощением Будды…

– И все бы поверили?

– Нет. Просто всем было наплевать. Имели значение не имена и не титулы, а знания, талант, хватка, ловкость, сила. Правда, наша семья была в несколько привилегированном положении. Мой прапрапрапрадед чуть ли не единолично финансировал строительство «Ириса», все деньги извел. То же – и в других городах. Каждый корабль строил кто – то… И потом его семья имела несколько привилегированное положение.

– Кстати, а почему корабли сели порознь?

– Полет был долгий, капитаны пересобачились… Прямо какие – то партии сложились, вот и сели подальше друг от друга, от греха подальше. Люди они везде – люди, знаете… «Шарденне», например, опустился вообще в другом полушарии, до сих пор о них ничего не слышали и не знаем. А мы, честно сказать, удивились, что ваш модуль сел у нас, а не в Столице.

– Откуда нам было знать, где у вас – столица?

– Так ведь самый большой город… Потому и зовем – Столица. Это, наверное, и с орбиты заметно.

– Нет, с орбиты все одинаково.

Аттвуд тронул один из камней своего браслета, охватывающего правое запястье, и на грани рубина высветились цифры стандартного, земного цикла.

– Уже ночь, – сказал он, – а мы ничего еще не решили.

– Здесь у нас всегда ночь, – Биди весело посмотрел на Аттвуда. Интересно, очень интересно мы с вами беседуем. Вы все собираетесь заговорить о репатриации, а я искусно заговариваю вам зубы. Сегодня мне это особенно удачно удается, правда?

– Пожалуй, – несколько натянуто улыбнулся и Аттвуд. – Но я все – таки выяснил кое – что полезное. Для своей… э – э—э, миссии, я имею в виду.

– Можно ли узнать, что именно?

– Во – первых, вы еще очень хорошо помните Землю, помните планету, к которой сквозь космические расстояния протянулись ваши корни, а ведь вы губернатор, то есть человек, более всех озабоченный именно местными проблемами. А во – вторых, вы еще не адаптировались к здешним условиям. Не лично вы, конечно, а все вы, люди, называющие себя… э – э, кельвинианами.

– Почему вы так решили?! – на лице Биди отразилась его крайняя заинтересованность.

– Кутаетесь. На морозе вам не сладко. Так же, как и мне.

– Ну, это естественно! Я же не тюлень какой – нибудь! – улыбнулся барон.

– Вот вы и подтвердили одной – единственной фразой оба моих наблюдения. Здесь ведь нет тюленей. Да и вы не тюлень, это бесспорно. Хотя тюлень – то как раз мог бы быть здесь своим.

Биди безмолвно поднял руки и засмеялся.

– Капитулирую! Вы меня уложили на обе лопатки. Давайте ваш ультиматум.

– Я бы попросил вас не употреблять этого слова, барон. Все – таки у нас международные переговоры, и терминологическая четкость здесь немаловажна. Более чем. Я бы сказал… Меморандум, так будет лучше, вам не кажется? А попросту говоря – список вопросов, ответы на которые мне необходимы для составления моего рапорта.

– Все равно, давайте!.. – сквозь смех выдавил Биди.

– Вопрос первый. Что известно о здешней, аборигенной, цивилизации?

– Очень и очень мало. Правильных археологических работ никто и никогда не вел. Да такие работы, вероятно, и невозможны, учитывая тридцатиметровую толщу льда. Погибли здешние, как вам уже отлично известно, от холода… Скорее всего, их атаковали каким – то неизвестным ни нам сейчас, ни им тогда, оружием. А быть может, это оружие вполне им было известно… Но они не сумели, либо не успели от него защититься… Люди воевали огнем. Они же, надо полагать, холодом. Отец творил, что случилось это все лет за пятьсот до нас. Быть может, семьсот… Одним словом, несколько столетий Волчий… э, пардон! Льдина пустовала абсолютно. Я вам дам записки отца, почитайте. Наши… я говорю о старателях… то здесь клюнут, то там, никакой системы. И, самое прискорбное, мы до сих пор не отыскали ни одной местной книги. Вообще никакого носителя информации. Говоря «мы», я подразумеваю не только Ирис, но и другие города.

– В прошлый раз вы упомянули какие – то природные аномалии?..

– Это уже можно считать вторым вопросом из вашего списка? – улыбнулся Биди. Аттвуд оставил ехидство барона без ответа, и тот посерьезнел. – Вся наша природа – сплошной лед. Да еще ветер. Правда, лед здесь особенный, плавится при десяти градусах по Цельсию и всегда гладкий. Любая царапина затягивается часов за пять, но если лед переплавить, то это свойство теряется. Так что в определенном смысле наш лед совсем не то же самое, что земной лед… – Когда барон произносил слово «наш», Аттвуд не удержался от слабой улыбки, и барон ее приметил. По глазам губернатора землянин понял, что тот истолковал ее соответствующим образом, но все же от комментариев удержался. Невозмутимо продолжал: – …А что касается аномалий… Я знаю три, и все они поблизости. Милях в сорока от Ириса лежит настоящее водяное озеро. Возникшее черт знает отчего, и тот же самый черт знает, как существующее: метров десять воды в ледяном блюдце. Жизни в нем никакой, вот и прозвали его Болотом. Милях в пяти от него – Свечка. Нечто вроде ледяного водопада, бьющего вверх, фонтан этакий, словом; лед медленно вытекает из ледяной же горы. Там же берет начало Стеклянная Река несусветно медленно текущее ледовое… э – э, течение… Давайте я лучше познакомлю вас с Оскаром Пербрайнтом, он вам все расскажет толком. Он полжизни провел во льдах, и продолжает проводить… Он вернется дня через три. Вас интересует местная фауна?

– Конечно! – воскликнул Аттвуд. Еще бы она меня не интересовала, подумал он. Меня тут у вас все на свете интересует, и прежде всего вы сами…

– Он и про зверье расскажет. Чучела можно посмотреть в городском музее. Но о звериных повадках может рассказать только старатель. Оскар, на мой взгляд, лучший… Если он будет в хорошем настроении, попросим взять вас во льды.

– Нет, благодарю. Стар я, да и не хочу участвовать в поисках новых Экспонатов для вашей галереи.

Они помолчали. Землянин, подумал Биди. И этим все сказано. Я не хочу встретиться во льдах еще с одним стариком, застывшим в мольбе, подумал Аттвуд. Это будет уже слишком.

Биди наполнил опустевшие бокалы аквавитом.

– Будем говорить о репатриации или на завтра перенесем?

– Будем, – твердо сказал Аттвуд. – Позавчера я только о ней заикнулся, а сегодня намерен привести резоны. Есть у меня пара тузов в рукаве, признаюсь по секрету.

– Выкладывайте оба.

– Во – первых, вы помните, конечно, что ваши предки покинули Землю, спасаясь от демографической катастрофы. И не только ваши. Звездная экспансия превратилась чуть ли не в моду. А потом разразился так называемый ракетный кризис…

– Это еще что такое?

– На ваших кораблях стояли двигатели фон Пуккеля?

– Да, насколько я помню.

– Так вот, на Земле их прозвали «разовыми». Их хватало на один, два, от силы три дальних перелета. Затем они скисали. Колонии, только – только отпочковывавшиеся от планеты – матери, оказывались в полнейшей изоляции. Экспансия прервалась почти на столетие, покамест не появились новые двигатели, принципиально новой системы. А переселение в конце концов породило три сокрушительные пандемии. Кстати, именно поэтому мы так долго кружились на орбите вокруг Кельвина – Зеро, своего рода карантинная мера. А на Земле сейчас наберется едва полтора миллиарда жителей. Планете – матери нужны люди.

– Что ж… На Земле теперь нет перенаселения, и у нас – тоже. А все долги планете – матери наши предки оплатили, перестав дышать земным воздухом, довольно спертым тогда, кстати сказать.

– Выслушайте и второй мой резон. В вашем случае, барон, речь идет не о репатриации. А об эвакуации. Мы выяснили, что орбита Льдины изменяется, сейчас она представляет собой не окружность, и не эллипс, а спираль с очень небольшим шагом. Короче творя, лет через полтораста на планете нельзя будет жить. Резко повысится температура. Представляете, какой будет потоп?

– Да, это серьезно. Вашим расчетам можно доверять?

– Можно. И расчетам, и мне. Хотите – проверьте сами. У вас же есть обсерватория.

– Вам я верю больше, чем нашим астрономам, – усмехнулся Биди. – Это очень серьезно, то что вы сейчас мне сказали… Но не срочно. Непосредственной угрозы нет, и вам будет чрезвычайно трудно агитировать.

– Так вы не будете препятствовать?

– Ни в коем случае. Корабль сажать будете?

– Хотелось бы.

– На каких двигателях?

– На обычных планетарных. У вашего «Ириса» были в точности такие.

– Ясно. Тогда дайте мне размеры корабля, параметры и координаты места, где намерены произвести посадку. Мы перебросим туда лучевую станцию, они очистят плешь для вашего корабля. Не то он вмерзнет, как «Ирис» в свое время.

Землянин снова глянул на свои драгоценные часы.

– Пора, – сказал он и поднялся на ноги.

Биди продолжал сидеть.

– Послушайте, Аттвуд, – сказал он, – вы легко уговорили меня, теперь я буду уговаривать вас. Оставайтесь у меня. Что за нужда – мотаться каждый день к модулю и обратно? Вилла огромна. Передатчик у меня не хуже вашего, установленного на модуле. Я покажу вам город, познакомлю с людьми… кстати, вы предпочитаете блондинок или брюнеток? Словом, ручаюсь, вы еще оцените наше… гм, ледяное гостеприимство.

– Не надо меня уговаривать… – начал было Аттвуд, и барон разочарованно вздохнул. – …я уже согласен, – закончил землянин, и хозяин виллы пристально взглянул на него. Улыбнулся обрадованно.

– Прекрасно! Что вы предпочитаете: лечь спать? Или принять стимулятор и податься в казино?

– Спать, барон.

– Тогда… давайте хоть немного пройдемся перед сном.

– Хорошо.

Они нацепили электропарики, маски и облачились в электроплащи. Ледяные створки дверей озарились радужными световыми переливами и разошлись в стороны. Снаружи было черно: под открытым черным небом царила тишина; внизу, в огромном ледяном каньоне, сиял редкими огнями Ирис, и казалось, что звезды – лишь отражение этих огней. Местами посверкивала ажурная медная сеть, перекрывающая каньон.