Текст книги "Александр Флеминг"

Автор книги: Андре Моруа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Он и в самом деле имел преимущество перед остальными студентами, но главным образом благодаря тому, что прожил четырнадцать лет на лоне природы, где дети, не прилагая к тому никаких усилий, учились наблюдательности и где суровый климат и привычка к труду формировали людей, требовательных к самим себе. Алек еще совсем юным стал, сам того не замечая, естествоиспытателем, от взгляда которого ничто не ускользало из окружающего его мира. Хотя он и сознавал свое превосходство, он оставался все таким же осторожным, скромным и молчаливым шотландцем. За этой сдержанностью скрывалось упорное стремление добиться самостоятельности и большое нежное сердце. Одной из добродетелей, наиболее ценимых им в человеке наряду с трудолюбием, было постоянство. Он был верен своей семье, своему полку, своей команде, Шотландии, Британской империи. В двадцатилетнем юноше было еще много детского очарования, в нем сохранялись мальчишеские черты прилежного школьника, которому учиться легче, чем товарищам, и его небольшие успехи доставляли ему глубокую тайную радость.

II. Повороты дороги

– Я рассмотрела бы сад гораздо лучше, – подумала Алиса, – если бы я могла взобраться на вершину этого холма; здесь есть и тропинка... Но до чего же причудливо она извивается.

Льюис Кэрролл

Как и многие другие британские учреждения, медицинские учебные заведения возникали в Англии по воле случая, не сообразуясь с каким бы то ни было единым планом. Еще задолго до основания университета каждая из двенадцати лондонских больниц имела свою собственную медицинскую школу. После открытия университета медицинские школы при больницах тоже влились в него, но от времен их независимого существования у них сохранилось право принимать студентов без свидетельства об окончании средней школы, которое требовалось для поступления в университет. Эти студенты выпускались со специальным дипломом. Они могли заниматься врачебной практикой, но путь к ученым степеням для них был закрыт.

Флеминг не имел свидетельства, необходимого для поступления в университет, у него вообще не было никакого диплома, поэтому для того, чтобы попасть в медицинское училище, он должен был сдавать экзамены за среднюю школу. Он взял несколько уроков и предстал перед экзаменаторами Педагогического колледжа. Можно было опасаться, что юный конторский служащий, который вот уже пять лет, как перестал учиться, не в состоянии будет выдержать весьма трудные экзамены. Но Флеминг получил основательную общую подготовку, которой был обязан небольшой школе, затерянной в ландах, был наделен необычайной памятью, пытливым умом исследователя, умевшим выбрать главное, и врожденным даром изложения. Он обладал способностью в блестящем и изящном стиле осветить какую-нибудь определенную проблему. Флеминг был признан лучшим из всех претендентов в Соединенном королевстве (июль 1901 года).

Получив свидетельство о среднем образовании, он мог поступить в любое медицинское училище. «В Лондоне, – писал он впоследствии, – двенадцать таких училищ, и жил я примерно на одинаковом расстоянии от трех из них. Ни об одном из этих училищ я ничего не знал, но в составе ватерполистской команды Лондонского шотландского полка я когда-то играл против студентов Сент-Мэри; и я поступил в Сент-Мэри». Может показаться странным выбор учебного заведения по каким-то спортивным соображениям. Но это решение открывает нам неизменную и весьма приятную черту характера Флеминга: у него была потребность вносить в серьезные вопросы немного легкомыслия и фантазии. Этому человеку чужда была какая бы то ни было напыщенность, интересы его отличались бесконечным разнообразием.

Сент-Мэри не принадлежала к числу старых больниц, она была открыта в 1854 году в Паддингтоне, который быстро разрастался, особенно после того, как там построили большой вокзал. Первый кирпич будущего здания Сент-Мэри заложил принц Альберт. Александр Флеминг поступил в это медицинское училище в октябре 1901 года, одновременно он начал готовиться к университетским экзаменам, которые и выдержал в 1902 году без особого труда. После этого он участвовал в конкурсе студентов, окончивших самые различные учебные заведения, на присуждение первой стипендии по естественным наукам. Опаснейшим соперником Флеминга был К. А. Паннет, блестящий студент, получивший гораздо лучшее образование. Несмотря на это, Флеминг снова был признан первым, как всегда бывало на всехэкзаменах и конкурсах. Паннет, в дальнейшем ставший его другом, так объяснял неизменный успех Флеминга: «С самого начала выявилась одна его особенность: Флеминг умел разбираться в людях и предугадать их поведение. Он никогда не делал бесполезной работы. Он умел извлечь из учебника только необходимое, пренебрегая остальным».

Флеминг внимательно слушал и тщательно записывал лекции тех профессоров, у которых ему предстояло держать экзамены, и, что с его точки зрения было так же важно, изучал их характер. Поэтому он почти безошибочно предсказывал, какие ими будут заданы вопросы. Словом, он относился к педагогам, как к достойному наблюдения явлению природы, а экзамены были для него предметом особой науки.

Но в этом крылись лишь второстепенные причины его успеха. Он утверждал, что легко самому найти правильный ответ в любой области науки, обладая здравым смыслом и серьезным знанием основных принципов. В течение всей своей университетской жизни он прибегал к этому простому способу и добивался успеха, которому не придавал никакого значения. Товарищей поражали его память и наблюдательность. Они мало что знали о нем. Флеминг был необщителен то ли от застенчивости, то ли из-за присущей ему сдержанности. Все же одно время он принимал участие в студенческой комедийной труппе и даже выступал на сцене в женской роли; он играл француженку, соломенную вдову Фабрикетту в пьесе «Рокет» Пинеро, и изображал «эту безнравственную особу более соблазнительной, чем она того заслуживала». Вторую женскую роль играл К. М. Уилсон, ставший впоследствии лордом Мораном и врачом Уинстона Черчилля.

«Я почти не помню, как Флеминг изучал анатомию и физиологию, во всяком случае, казалось, что он уделяет этому мало времени. Однако, видимо, это было не так, – рассказывает Паннет, – ведь он считался одним из лучших студентов. Я не входил ни в команду пловцов, ни в стрелковую и поэтому не имел возможности наблюдать Флеминга за этими занятиями, и сожалею об этом, так как, по свидетельствам, во время спортивных состязаний лучше всего раскрывался его характер. Он отличался во всех видах спорта, хотя и не был чемпионом; он очень быстро усваивал основные принципы и всевозможные приемы и без особых усилий становился намного сильнее среднего спортсмена.

Я знаю, что он любил создавать дополнительные трудности ради одного удовольствия их преодолеть. Например, он предлагал сыграть в гольф с одной клюшкой на всех участников. В спорте он прибегал к тому же методу, что и в университетских занятиях: выявлял самое существенное, направляя на него все свои усилия, и с легкостью достигал цели. И именно потому, что он, как казалось, не утруждал себя, его можно было принять за дилетанта. Однако считать так было бы огромным заблуждением. Он был гораздо более одарен и гораздо серьезнее относился к делу, чем простой любитель, даже самый блестящий; но он умел со свойственной ему скромностью и каким-то изяществом не показывать, что это стоит ему усилий.

Я не помню, чтобы он вел разговоры о философии, истории или литературе. И я был очень удивлен позднее, когда обнаружил, что он читает стихи и, естественно, больше всего шотландского поэта Бёрнса. Он никогда об этом не говорил. Даже к научным трудам он, казалось, относился несерьезно и лишь небрежно их просматривал, но за студенческие годы мы с ним много раз принимали участие в разных конкурсах, и я неизбежно оставался на втором месте».

Все, кто учился тогда в Сент-Мэри, помнят двух непобедимых чемпионов – Флеминга и Паннета, которые неизменно завоевывали все медали. Александр Флеминг отличался во всех областях медицины: биологии, анатомии, физиологии, гистологии, фармакологии, патологии, терапии. И в то же время в эти годы он всегда готов был вечером, сидя в семейном кругу, в любую минуту отложить книги и принять участие в развлечениях братьев: игре в бридж, или в шашки, или в настольный теннис. У него, казалось, никогда не бывало неотложных дел. «Когда он читал какую-нибудь книгу по медицине, – рассказывает его брат Роберт, – он быстро ее перелистывал и ворчал, если, по его мнению, автор ошибался, ворчал он часто».

По свидетельству доктора Кармальта Джонса, который учился в одно время с Флемингом, в начале XX века больница Сент-Мэри выглядела весьма неприглядно. Больничные палаты «не могли порадовать глаз». Сама медицинская школа была еще хуже – грязная, с плохим освещением и нищенским оборудованием. Преподавание, к счастью, велось несколько лучше. Лекции профессора анатомии Клейтона Грина отличались четкостью, ясностью и часто были весьма занимательны. «Он входил в аудиторию, уже сменив пиджак на белый халат, ровно в девять часов. Свою лекцию он иллюстрировал чудесными рисунками, которые делал на доске разноцветными мелками. После этого мы переходили в анатомичку».

Пройдя определенную теоретическую подготовку, студенты допускались к работе в больнице. В отделении неотложной помощи они учились вскрывать нарывы, производить зондирование, перевязывать раны и даже удалять зубы, что делалось тогда без местной анестезии. Они более или менее ловко справлялись с этими обязанностями при помощи практикантов, которые были не намного опытнее их самих. Медицина еще с трудом преодолевала рутину. У профессоров были свои причуды, которые для студентов имели силу закона. Один из профессоров, с кем довелось работать Флемингу, при пневмонии применял холод – клал на больную сторону пузырь со льдом. Но он ушел в отпуск, и его заменил врач, который лечил припарками. У больного к тому времени началось воспаление второго легкого, таким образом, с одной стороны у него лежал пузырь со льдом, с другой – припарки. И все же больной выздоровел.

В 1905 году Флеминг в течение месяца принимал роды на дому. Муж роженицы обычно приходил за доктором в больницу и маленькими улочками приводил его в свою убогую квартиру, нередко состоявшую всего лишь из одной комнатушки. Пока мать рожала, остальные дети спали под ее кроватью. «К счастью, при родах в девяноста девяти случаях из ста лучше всего полагаться на природу. По крайней мере мы так считали», – рассказывает Кармальт Джонс.

В тот год, когда юный Алек изучал анатомию и физиологию, кто-то сказал ему, что было бы весьма полезно также сдать вступительные экзамены по хирургии. Чтобы быть допущенным к испытаниям, требовалось внести пять фунтов. Флеминг, естественно, сдал экзамены. Однако хирургом он не стал, отчасти потому, что испытывал физическое отвращение к операциям на живом теле, но главным образом оттого, что обстоятельства направили его по иному пути. «Будучи истым шотландцем, я все время сожалел о напрасно истраченных пяти фунтах, – говорил он. – И даже подумывал, не попытаться ли мне сдать выпускные экзамены. Патологию я знал, но совершенно не знаком был с практической хирургией, и у меня не было времени этим заняться. Однако, чтобы держать эти экзамены, требовалось внести всего пять фунтов. Я решил попытать счастья».

К его крайнему удивлению, он выдержал испытания, и это дало ему право ставить после своей фамилии следующие великолепные буквы: F.R.C.S. – Fellow Royal College of Surgeons 99
  Член Королевского хирургического колледжа (англ.)


[Закрыть]. Казалось, судьбу Флеминга определял целый ряд забавных случайностей. Он занялся медициной, потому что его старший брат был врачом; в Сент-Мэри, с которой была связана вся его жизнь, его привело увлечение ватерполо; он стал членом Королевского хирургического колледжа, чтобы не потерять даром свои пять фунтов; он посвятил себя бактериологии, которая должна была прославить его имя, по столь же странным и незначительным соображениям.

Алек и Роберт Флеминги продолжали числиться в роте H Лондонского шотландского полка; братья ездили на лагерные сборы, ходили в походы, участвовали в соревнованиях по стрельбе. Алеку нравилась эта среда, здесь он мог держаться более непринужденно, чем обычно, оттого, что в полку были шотландцы из его родных краев. Много позже, в 1949 году, когда он уже был прославленным ученым, он сказал, председательствуя на собрании бывших солдат роты Н:

«На ваших собраниях председательствовали полковники, капитаны, старшие сержанты и многие другие, но впервые ваш председатель всего лишь скромный солдат. В полку я всегда вел себя покорно, никогда не оспаривал приказа сержанта или капрала. Ну, а что касается офицеров, то я занимал столь низкое положение, что, насколько я помню, непосредственно от них никогда не получал распоряжений.

Покорность имела большие преимущества. Вам не нужно было думать, а лишь выполнять то, что вам говорили. А вот офицеру приходилось думать, так как по большей части он совершенно не знал, как следует действовать, и, однако, вынужден был действовать или же возложить это на старшего сержанта. Тот тоже знал не больше его, но, так как перепоручать было некому, он должен был отдавать приказ, Все равно какой – умный или глупый. Ну, а сержанты всегда были очень самоуверенны, особенно когда дело касалось вопросов, в которых они ничего не смыслили...

Это чудесно, оставаться вот так, в последних рядах, глядя, как остальные лезут вперед, стараясь пробиться. Делают они это разными способами, но все эти способы очень интересны для наблюдения. Когда меня зачислили в роту Н, она была на самом плохом счету. В полку говорили, что мы не умеем стрелять и не знаем, как обращаться с оружием. Прошло пять лет, и все увидели, что мы многому научились. Помнится, в один из понедельников, в троицын день, презренная рота Н, встрепенувшись, неожиданно выиграла все призы, в то время как победительницей себя заранее считала рота F.

Я не уверен, что семья Флемингов не несет ответственности за эту победу. В тот день мы, три брата, принимали участие в соревнованиях...»

Начиная с 1902 года одним из самых блестящих профессоров Сент-Мэри считался Алмрот Райт, уже известный тогда бактериолог. Он создал при больнице Бактериологическое отделение. У Райта, великолепного оратора, любившего парадоксы, было много восторженных учеников. Среди них обращал на себя внимание молодой доктор Фримен, с прекрасными вьющимися волосами, человек очень приятный и образованный. Хороший стрелок, он мечтал оживить деятельность стрелкового клуба при Сент-Мэри, который долгие годы держал межбольничный кубок, а потом захирел. Набирая команду, он спросил:

– Среди студентов есть территориальные? 1010
  Солдатами территориальных войск назывались волонтеры, проходившие военную подготовку в таких полках, как, например, Лондонский шотландский полк. Поэтому среди них скорее всего можно было найти хороших стрелков. – Прим. автора.


[Закрыть]

Кто-то ответил:

– Есть один. Маленький Алек Флеминг из Лондонского шотландского полка.

– Что он собой представляет?

– У него довольно забавный акцент. Загребает все медали. А в остальном совершенно непроницаемый человек.

– Чем он собирается заниматься?

– Хирургией, но тогда ему придется уйти из больницы. Есть только одно свободное место, и оно достанется Захари Копе.

– Флеминг хороший стрелок?

– Превосходный.

И Фримену пришло в голову добиться зачисления Флеминга в Бактериологическое отделение и тем самым сохранить этого снайпера в Сент-Мэри. Он познакомился с Флемингом и попробовал его заразить своим восхищением Райтом. Как-то после очередной блестящей лекции Райта Фримен, обращаясь к сидевшему рядом Флемингу, сказал:

– Райт просто великолепен!

Флеминг из духа противоречия холодно ответил:

– Мне нужны факты. А я слышал только голословные утверждения.

Но все же, как только Флеминг получил диплом, Фримен предложил ему поступить в лабораторию Райта.

– Послушайте, я знаю, что вы хороший стрелок... Давайте работать в нашей лаборатории.

– Каким образом?

– Я похлопочу, чтобы вас приняли.

Флеминга тогда еще привлекала хирургия, и он колебался. Однако и он, как все студенты, был очарован Райтом, и, кроме того, Фримен пустил в ход веские доводы. «Я сказал ему, что исследовательская лаборатория Алмрота Райта будет для него великолепным временным пристанищем в ожидании хорошего места хирурга. К тому же он убедится, что работа в лаборатории очень интересна, да и люди там симпатичные. Наша лаборатория в те времена помещалась в одной комнате, и здесь мы все вместе дружно трудились, образуя своего рода братство».

Оставалось уговорить самого патрона – Райта. Фримен откровенно признался ему, что хочет создать стрелковую команду. Такой легкомысленный подход к серьезным вопросам был в духе Райта. К тому же Фримен утверждал, что у Флеминга ум ученого и он превосходная кандидатура. Словом, Райт дал свое согласие, и Флеминг пришел в его лабораторию, где и проработал до самой своей смерти.

Этот способ избирать себе жизненный путь может показаться невероятным, опрометчивым и свидетельствующим о полном равнодушии ко всему. «Не думаю, чтобы Флеминг когда-либо заранее строил планына будущее, – вспоминает Фримен. – Он довольствовался тем, что собирал фактыи предоставлял судьбе полную свободу». Поскольку никто не способен предвидеть, что получится из принятого им решения, это не такой уж плохой метод. Команда ватерполо определила выбор Флемингом училища Сент-Мэри; стрелковая команда заставила его выбрать бактериологию, и в обоих случаях выбор оказался удачным.

Много позже Флеминг, выступая перед студентами, сказал:

«Есть люди, которые считают, что студенты должны все свое время посвящать медицине и отказаться от спорта. Я лично с ними не согласен. Студент, который проводил бы все свое время за чтением учебников, может быть, в конце концов изучил бы их лучше, чем его товарищи. Я говорю „может быть“, потому что я в этом не уверен. Он, вероятно, знал бы тверже термины, но не их значение.

Вы, наверное, уже поняли, что изучение медицины предполагает нечто гораздо большее, чем одни только книжные знания. Надо понять людей и знать человеческую природу. А нет лучшего средства постичь человеческую природу, чем спорт, и особенно участие в спортивных командах.

Когда вы входите в команду, вы играете не за себя одного, а за весь свой коллектив. И это чудесная тренировка для вашей будущей врачебной деятельности. Потому что врач должен играть в игру жизни, думая не о себе, не о своем материальном успехе, а о благе своих пациентов, и неважно, выигрывает ли он при этом сам или нет. Все врачи составляют единую команду. Те из них, кто играет эгоистично, нарушают сплоченность команды и принижают нашу профессию.

Занимайтесь спортом, и вы сможете лучше воспользоваться сведениями, которые почерпнете из книг. Вам легче будет понять больных, и вы станете хорошими врачами... Конечно, каждому из вас в дальнейшем предстоит уделять особое внимание той или иной части человеческого тела, но никогда не забывайте, что ваш больной – живое человеческое существо».

Вспоминая свою молодость, Флеминг добавил:

«Спорт оказал на мою жизнь большое влияние. Если бы я не увлекался плаванием, я бы никогда не поступил в больницу Сент-Мэри, Алмрот Райт не был бы моим учителем, и, вероятнее всего, я бы никогда не стал бактериологом».

Множество удивительных поворотов в его пути, и, однако, именно эта извилистая тропа должна была привести Флеминга на вершину славы.

III. Райт

He часто доводится работать бок о бок с мэтром, но судьба мне это уготовила.

Флеминг

Бактериологическое отделение начало свое существование в 1902 году и занимало тогда всего лишь одно небольшое помещение в старой медицинской школе при больнице Сент-Мэри. В 1906 году, когда Флеминг стал там работать, оно уже расположилось в двух смежных комнатах, где должны были размещаться профессор с его ассистентами и происходить приемы инфекционных больных, которых направляли сюда из других отделений больницы. Отпущенных средств не хватало, и лаборатория существовала только благодаря щедрости Райта. У него в те времена были богатые пациенты. Ни один английский аристократ или миллионер, если у него появлялся фурункул, или он заболевал тифом, или находился при смерти, не мог обойтись без консультации Райта. В его огромной приемной на Крищент-парк, 6 всегда толпилось множество народу. Большую часть своих гонораров он отдавал на содержание бактериологической лаборатории, или, как ее называли, «лаб».

Алмрот Райт считал, что медику, ведущему научно-исследовательскую работу, полезно и даже необходимо заниматься врачебной практикой, «чтобы стоять на земле обеими ногами». Изучение живого организма подтверждает или же опровергает результаты, полученные in vitro 1111
  In vitro (лат.)– под стеклом, в пробирке, в противовес in vivo – в живом организме. – Прим. автора.


[Закрыть]. Зрелище человеческих страданий пробуждает наряду с сочувствием и желание найти средство, могущее исцелить их. Вот почему Райт так настаивал на том, чтобы при его отделении была открыта клиника. «Неплохо, когда исследователь ничем не брезгует, – говорил доктор Хьюгс, который впоследствии тоже работал в этом отделении. – Медики у Райта, помимо работы в лаборатории, занимались еще и врачебной практикой».

Райт поощрял своих ассистентов к занятию практикой. Кстати, это был их единственный источник существования, так как платил им Райт мало – сто фунтов в год. Он утверждал, что исследователи должны трудиться бескорыстно. «Мы не платим людям за то, что они занимаются наукой; вам необходимо иметь дополнительную работу».

Жалованье и продвижение по службе целиком зависели от доброй воли Райта, всемогущего владыки. «Мое отделение – республика», – говорил он. В действительности это был «просвещенный деспотизм». Властная и сильная индивидуальность патрона вызывала не только уважение, но и преклонение. «Старик», как его называли сотрудники, безраздельно царил здесь, – строгий, но любящий отец. Вот как описывает его Фримен:

«На первый взгляд он казался какой-то бесформенной глыбой, с огромной головой, руками и ногами. Можно было подумать, что он болен акромегалией 1212
  Акромегалия – чрезмерный рост отдельных частей тела, особенно конечностей и лицевого скелета.


[Закрыть], говорил его друг Вилли Гёллох. Движения его были медлительны и обдуманны. Он был высокого роста, слегка сутулый, как все исследователи, которые работают, склонившись над столом. Короче говоря, он никак не походил на атлета... Он носил очки, над которыми круто лезли вверх густые брови. Когда Райт над кем-нибудь подтрунивал или находил что-то забавным, брови его стремительно двигались вверх и вниз. Он почти мог разговаривать с помощью своих бровей». Хотя движения его казались неуклюжими, он умел своими толстыми пальцами производить самые деликатные манипуляции.

Характер у него был сложный и довольно тяжелый. Но ученики обожали его, потому что он был талантлив, потому что с ним жизнь становилась удивительно интересной и потому что, когда он говорил, его пыл, любовь к парадоксам, его огромная культура очаровывали собеседника. Перед разными людьми он представал в разных обликах. С одним он превращался в поэта, с другим становился страшным озорником. «Райт, вы невероятный человек, – говорил ему его друг, знаменитый Бальфур 1313
  Бальфур Артур Джеймс (1848—1930) – английский государственный деятель.


[Закрыть]. – Поэтому-то мы все вас так любим». Мягкий и терпеливый с больными, он мог быть очень жестоким со своими коллегами. Споря с одним знаменитым хирургом, он с такой свирепостью уничтожил своего противника, что Бернард Шоу, знавший в этом толк, сказал: «Он не только отсек ему голову, но еще и поднял ее очень высоко, чтобы все на свете могли увидеть, что она совершенно не содержала мозга».

Вся его жизнь была непрерывной борьбой. Он родился в 1861 году. Сын пресвитерианского священника и шведки – дочери профессора органической химии в Стокгольме Нильса Алмрота, Райт с ранней юности выказал непримиримую жажду независимости. «Алмрот – моя неудача, – говорила его мать. – Я никогда не могла заставить его сделать то, что хотела. Он всегда шел своим собственным путем». Но она очень им гордилась, и ее другие дети утверждали, что, если бы Алмрот совершил преступление, она сказала бы: «Вот это мужественный поступок». Отец его, Чарльз Райт, был пастором в Дрездене, потом в Булони, затем в Белфасте, но всюду с Алмротом занимались частные учителя, и он получил очень хорошее образование. Любовь к языкам сохранилась у него на всю жизнь, он в шестидесятидвухлетнем возрасте изучил русский, а в восемьдесят лет начал заниматься эскимосским.

Больше всего на свете Райт любил поэзию. Он знал наизусть почти всю библию, почти все произведения Шекспира, Мильтона, Данте, Гёте, Браунинга, Вордсворта и Киплинга. Однажды он подсчитал, что может прочесть на память двести пятьдесят тысяч стихотворных строк. Казалось, при таких склонностях он должен был избрать для себя литературное поприще. Он сам об этом подумывал и даже советовался со своим преподавателем литературы знаменитым Эдмундом Дауденом, однако тот сказал: «На вашем месте я бы не бросал медицины; это наилучшая из всех возможных подготовок к вступлению в жизнь, а если в дальнейшем у вас обнаружится талант писателя, приобретенный опыт явится для вас бесценной сокровищницей знаний». Дауден оказался прав. Райт стал крупным ученым и, кроме того, великолепным писателем, которому Бернард Шоу говорил: «Вы владеете пером так же хорошо, как я». А это в его устах было самой большой похвалой и даже, пожалуй, единственной.

Но Райт, с его беспокойным характером и склонностью к риску, не мог удовлетвориться размеренным образом жизни лечащего врача. Он изъездил Германию и Францию, посещал различные лаборатории, завязывая дружеские связи с немецкими и французскими учеными. Он окончил юридический факультет и решил, что станет адвокатом. Потом он отправился в Австралию и преподавал в Сиднее. В конце концов его выбор остановился на научно-исследовательской работе. Его тянуло посмотреть, «что находится по ту сторону хребта», изучить новые неведомые миры. Ему повезло, он занялся медициной в эпоху, когда она претерпевала коренные изменения. Уже в предыдущие два-три десятилетия наметился переход от медицины – предмета чистого искусства и медицины-магии к научной медицине.

Еще до 1860 года некоторые ученые задумывались над тем, не вызываются ли инфекционные заболевания микроскопическими существами, однако не смогли дать никаких экспериментальных подтверждений этой гипотезы. Между 1863 и 1873 годами французский врач Давэн доказал, что одна из инфекционных болезней, а именно сибирская язва, связана с наличием в крови палочек, которые он называл «бактеридиями». Немец Поллендер сделал те же наблюдения. В период 1876—1880 годов Пастер во Франции и Кох в Германии открыли перед медиками новые обширные области для научных исследований. Пастер в течение всей своей сверхъестественно плодотворной жизни доказывал, что возбудителями многих, до тех пор необъяснимых инфекций были микроорганизмы, присутствие которых можно обнаружить при помощи микроскопа в крови и тканях больного. Примерно в 1877 году Седильо ввел слово «микроб». Мало-помалу ученые составили каталог основных микробов: стафилококки, стрептококки, бациллы брюшного тифа, туберкулеза и т. д. Особенно успешно разработала технику бактериологии немецкая школа: создание питательных сред для выращивания микробов, методы их окраски и исследования.

Благодаря великому английскому хирургу Листеру открытия Пастера произвели коренной переворот в хирургии. В нашу эпоху трудно вообразить себе, что представляла собой хирургия во времена юности Листера. Тогда еще очень редко прибегали к хирургическому вмешательству, значительное число оперированных умирало от заражения крови, как, впрочем, и многие роженицы. Называлось это «больничной инфекцией», и никто не знал, как против нее бороться. Венский врач Земмельвейс тщетно советовал соблюдать правила гигиены. После того как Пастер доказал, что всякая инфекция связана с наличием микробов, которые заносятся из воздуха, инструментами, руками и одеждой хирурга, Листер понял, что, обеспечив стерильность раны, то есть оградив ее от всяких септических микробов, можно избавиться от «больничной инфекции», которая является следствием отсутствия мер предосторожности.

Итак, источники инфекции отчасти были установлены. Теперь надо было найти пути борьбы против них. Некоторые факты, известные еще с древности, могли бы указать ученым дорогу. Когда в Афинах свирепствовала чума, Фукидид заметил, что за больными и умирающими могли ухаживать «только те, кто уже переболел чумой, так как никто не заражался вторично». Было известно также, что натуральная оспа, одно из самых страшных бедствий человечества вплоть до XIX века, болезнь, которая ежегодно убивала или обезображивала миллионы людей, не повторяется. В Китае, Сиаме и Персии в течение более тысячи лет применялись разные способы «вариоляции»: кололи определенные участки кожи зараженными иглами или же вводили в нос оспенные корочки. В Белуджистане заставляли детей, предварительно поцарапав им руки, доить коров, больных оспой (которая считалась тогда легкой формой натуральной оспы), чтобы таким образом предохранить детей от заболевания.

В Европе крестьяне тоже на опыте познакомились с подобными фактами. В конце XVIII века английский врач Дженнер обратил внимание на это явление. Он сказал одной женщине, которая пасла коров, что, судя по некоторым симптомам, она, возможно, заражена оспой, на что та ответила: «У меня не может бытьоспы, ведь я переболела коровьей оспой». Тогда Дженнеру пришла в голову замечательная для его времени идея – проверить путем ряда опытов обоснованность этих народных верований. Он решился даже заразить оспой предварительно вакцинированных здоровых людей и установил, что они обладали почти полным иммунитетом.

Это было явление необычайное. В плане практическом оно давало возможность избавиться от страшного бича человечества – оспы, хотя пришлось столкнуться с яростным и нелепым сопротивлением. В плане теоретическом опыты Дженнера доказали, что люди или животные, которым вводили незначительное количество опасного заразного начала, превращались в особые существа, лучше вооруженные против него, подобно тому как народ, который часто подвергается нападениям, в состоянии лучше защищаться, чем другие. «Существует память биохимическая, – утверждает доктор Дюбо 1414
  Видный ученый из Рокфеллеровского института. – Прим. автора.


[Закрыть], – она не менее реальна, чем память интеллектуальная и эмоциональная, и, возможно, по существу не очень от них отличается». Как полученная в детстве травма способна искалечить психику и создать стойкие комплексы, так и болезнь, даже в легкой форме, производит в организме глубокие и зачастую благоприятные изменения. Организм, поборовший какое-нибудь заболевание, – это уже не прежний неискушенный организм... «Ты победил меня, ты уже стал другим».