Текст книги "Магнитные поля"

Автор книги: Андре Бретон

Соавторы: Филипп Супо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В 80 дней

Тоска воскресных предместий и железнодорожные линии местного значения – тоскливая декорация. Экипированный во всё новое пассажир хранит в своих блистательных мозгах одну-единственную мысль; он бегло оглядывает свой дом с трубой и широкие аллеи, ведущие к мэрии. Но никогда раньше я не замечал в ладонях запоздалых путешественников такого холодного упрямства, подобного озёрам на морском берегу.

Отчётливо слышны его шаги; он топчет собственное сердце.

В тот миг стираются все значения: и крики портье, и даже потерянные взгляды домашних животных. Его руки неподвижны, он открывает глаза, и над его жизнью, принесённой в жертву, тихо восходит солнце.

Каждое движение приветствуют своим отлётом большие птицы.

Вокруг огородов всевозможные изгороди, и плодовые деревья, майские или октябрьские, которым ветер дозволяет отклоняться от курса. Что это за убогие дома, чьи ставни открываются только при ярком свете дня? Большие трубы и железные двери однообразных построек пропускают крики и гул машин. Надо ещё раз повернуться к ним спиной. Нас подкарауливают дома снизу. Там живут бывшие служащие колоний. В их глазах читается ужас перед тапирами, а голоса похожи на завывания осмелевших шакалов. Они впускают того мужчину, высокого роста и очень сгорбленного, а затем зовут к себе, угощают пряными блюдами и рассказывают небылицы.

В самом центре Африки есть озеро, заселённое насекомыми-самцами, умевшими делать только одно – умирать в конце дня.

А дальше – большое дерево, нависающее над соседними горами: пение птиц угрюмее цвета парусов.

Вы не знаете шахтёров, созидающих театры в пустынях. Сопровождающие их миссионеры совсем разучились разговаривать на родном языке.

На скрещения дорог приходят женщины за илистой водой, что выплёскивает холм цвета несчастливых ночей. Каждый вечер мы слышим тёмный звук, болезненно проходящий через наши усталые уши: это исхудавший путешественник присаживается на край оврага. Оранжевые дорожные мотки постепенно затихают. Напуганные покрывающей их тенью, они кружат плотными массами и садятся на его запылённые щёки. А он не видит ничего, кроме долгожданного деревенского тепла и сквозняка, который окончательно огрубит окоченелые ладони. Приближается ночь, и его глаза смыкаются. Сон, пылающий и терпкий: доблестный галоп забвений, вечно виноватое чудовище, молчаливые родники изношенных дней, несчастья премированных людей, дым ясных слов и затемнённых линий.

Кто сможет развеять эти непрерывно рождающиеся кошмары? Умолкают разочарованные мошки, единственный надёжный компаньон – груда камней на обочине дороги. Значит, никакой возможности узнать, какое преступление совершил этот мужчина, глубоко спящий под звуки звёздных песнопений. Сновидения заводят хоровод: одежды женщин с ободранной кожей, вздохи умирающих от голода птиц, вопли деревянных кораблей, глубины подводных бездн. Сквозь руки растений проскальзывает рыба с запачканными лохмами. Напуганный моллюск отчаянно взывает к спасителю в омывающих его водах. Лохматая рыба не знает жалости, и без устали режет поддерживающие её корни. Куда она плывёт – не ведает даже море: захороненные города, тепло задохнувшихся тел, предсмертные хрипы конькобежцев за жизнью, просаленные недуги бродячих животных, газ без цели, свет дней, опьянение бульваров, абстрактные облака западных небес, раскаты замирающего смеха, взгляд, распиливающий пополам, замурованный маринад, регистрация минеральных источников и паразитов, магазин грядущих страданий.

Однако в тот день солнце всё же поднялось: та чешуйчатая дорога вела к подводному граду. Было видно на много километров, как разноцветно переливаются сверкающие крыши. Вход закрывала золотая дверь. В застеклённом домике мужчина, увешанный мексиканскими медалями, расписывал на полотне параллельные уравнения, надиктованные прирученной бабочкой. Внезапно странник останавливается, и впервые за много месяцев заговаривает с мужчиной в медалях.

Они не обратили внимания на датского дога, разлёгшегося у печки. Он слушал. Если он лаял, мы знали – он повторяет за ними: «Последняя четверть луны 21-го, новолуние – 27-го. Солнце – восход 3 ч. 50, закат 7 ч. 56. 1875 – кошмарное наводнение, тысячи жертв. 1795 – создание бюро долгот, переправа через Березину. Реки бассейна Каспийского моря. Проклятья».

Торговцы вином на месте. Лучшие отели слишком надёжны, они утомляют. Окна, шире нашего взора, разрезают небо на одиночные купе. Ему дали комнату № 18. Одно окно открыто. Он наклоняется. Внизу тесный двор. Кухонные шумы и конторские запахи оспаривают друг у друга пространство. Он замечает искорёженные металлические предметы и абсурдные божества. Он обращает глаза на желобок в центре, что разрывал милые ему сплетения. Отблеск абстрактных величий и учёных болей, судорога мучений – новинка, дешёвая распродажа мыльных ручьёв. Тень купалась в превосходном аромате, притягивая тысячи тонких привкусов. Это были плотные круги, разодранные клочья. С миллиметрового расстояния видны нескончаемые аватары микробов. В стиле промытых криков и прирученных видений. Яростно и беспорядочно падали короткие дымы. Один только ветер мог бы абсорбировать этот оживший торф, эти парализованные комбинации. Дикие бега, мосты медлительностей, мгновенные отупения соединялись и перемешивались с голубыми песками модернизированных удовольствий, сенсационными жертвами, лёгким набором наилучших возбуждающих средств. Там слышались тяжёлые песнопения захиревших алтарей, молитвы торговцев, тоска боровов, вечные агонии библиотекарей.

Никто не хотел постучать в дверь № 18.

На губы странника опускается покойная улыбка гробовщика. Он смотрит вокруг – медленным обводящим взглядом скрупулёзного судебного исполнителя. Однако он не замечает ничего, кроме зеркала на шкафу, занимавшего единственный тёмный угол в комнате. Оно было сплошь в бесцветных дырах. Целую ночь он не в силах оторваться от этого зеркала, оно укрепляет его самые горькие мысли. В его голове поселились мускулистые насекомые, пролетавшие зараз через все меандры мозговых полушарий. Симпатичные уксусные кузнечики. Он ищет тот регулярно исчезающий красный цвет. Продолговатый цвет того огня бледнел и превращался в светлую кровь, что, смешиваясь с неизвестной жёлтой кислотой, текла в его венах. Взрыв громкого смеха сотрясает мужчину, стоящего с закрытыми глазами перед зеркалом. Бледность его слишком экстравагантна, и даже жабы завопили бы от страха при виде лица белее воздуха.

Он ушёл до зари, не оставив адреса. Только тень могла бы вам поведать о его невероятной радости. Итак, он сидел на скамье и смотрел на стену. Он не переставал смеяться, и мы слушали, как он произносит: «Распятые месяцы утраченных детских лет, я отдал вам всю мою кровь, пришло время отпустить меня на свободу. Вы научили меня подавлять мои самые изысканные коварства, я выл от желания и должен был идти по следу, не замечая испарений гигантских агломераций. Вы подыскали разумный наркотик против всех моих терпких ненавистей. Мне давно приглянулся револьвер из лавки оружейника. Теперь же всё кончилось. Ваша трусость мне известна, я видел пространства туманные и одинокие. Я уехал навсегда с двумя друзьями, что не покинут меня никогда: это две мои руки, они сильнее света. Я видел все гавани ожидания, все пейзажи страстей. Я различаю пламенные крики насекомых, пыльные полёты перелётных птиц и уверенные прыжки диких зверей. Я распродал преступления и слезы, лишённые запаха, я с гордостью брал взятки, и жажду ещё. Никто не может рассказать мне о новом сокровище. Бриллианты Индии, самородки Калифорнии больше не интересуют меня, я перевидал на своём веку слишком много идиотов. Пустыни кажутся мне слишком вычурными, теперь я избегаю оазисов. Царство надушенных холмов доступно для любого кошелька, я превосходно знаю эти пляжи, лишённые тропической растительности».

Он встал и зашагал по набережной. Он входит в самое освещённое кафе, в его пальцах догорает сигарета. Бывший судовладелец пьёт маленькими глотками. А там его сын, он рассказывает, как жил в последние месяцы. Из-за искусственных кустов его подстерегают глаза мальчишек. Лихорадочная тоска.

В бакалейной лавке по соседству полно народу. Поздороваемся на ходу с их одинаковыми улыбками. Банка наилучших омаров для них – ничто, химические вина не пьянят их. Расчёт дополнительной корреспонденции и встречи многотиражных публикаций – величественный шарм городов. Известно, что в отдельных знаменитых переулках животные без имени спят без тревог.

Полицейский VI округа замечает мужчину, который выходит из кафе и пускается наутёк. Из его кармана выпала записная книжка, а сам он уже скрылся из виду. При свете высокого фонаря можно прочитать несколько строк, написанных карандашом:

Только смертных устрашает красный цвет сумерек. Я выбираю жестокость.

Анатомические мануфактуры и дешёвые квартиры разрушат самые высокие города.

Я наблюдал через стёкла иллюминаторов всё те же лица: то были сбежавшие волны.

В моей груди нежный вихрь лихорадки; это похоже на шум далёких городов около одиннадцати часов ночи.

Мужчина бежит, едва переводя дух. Он останавливается только на площади. Он герой великих экспедиций, ему чуждо всякое благоразумие. Но крики новорожденного заставляют его постигнуть значительность этой минуты. Он звонит в маленькую дверь, и вскоре открывается окно, на которое он не отрываясь смотрел. Он что-то говорит и напрасно ждёт ответа. На площади никого. Он узнаёт своего друга, и воспоминания оглушают его. Искусственные кометы, фальшивые извержения, гадание по снам, тёмные шарлатанства. Он посвящён в отблески символов и чудовищные заклинания. Постоянный и изнурительный пот ничуть не ужаснее, чем мгновенное и резкое видение рукотворных воздушных шаров. Наверное, пустота не столь оглушительна, как эти акробатические танцы. Мимо проносились слова: то был тайный полёт косяком; а ему ничего не остаётся, как шагать без цели; лечебницы для душевнобольных переполнены фрагментами снов, что водят людей перед несуществующими стенами. Офтальмия бесплодных юностей. Слова падали вниз и увлекали за собой все наши порывы.

Однако ветер широко раскрыл двери, и они поспешили в глиняную ночь. Они зрили по ту сторону туманов. Облизывая облака, поднимался и оседал язык пламени.

Путешественник бежал много ночей подряд. Впереди носились вихрем его мысли-бродяги. Даже насекомые, от которых волосы сходят с ума, не так навязчивы, как эти регулярные кружения.

Хроническое поражение нервных волокон, постоянство марающих угрызений совести, сокрушающий замысел осознанных одиночеств. Шли разговоры о сентиментальных развлечениях, тюремных грузах. Глаза привыкают к строгому свету на лужайке каменистого ельника во вновь найденных подземельях. Смены затерявшихся теней и превосходно отделанный муар морских небес перестали существовать для путешественника, которого уже ничто не могло устрашить: нежно-энергичные элементы; животные, обожествляемые жестокостью; рыбы-луны океанских глубин; жабы, играющие с пустыми жидкостями; птицы, убаюканные криками.

Лужайки морских лесов и знаменитые порты надушены сверх меры. Песчаный ров, дорога без колеи – приют для великих мыслей.

Барьеры

«Господа, не забывайте – вы здесь не хозяева. Соблюдайте приличия. Примите наилучшие пожелания.

– А я предпочитаю те красивые магазинчики, в которых кассирша словно королева. Глазам своим не веришь. Но если вам будет угодно, переходите на противоположный тротуар, так мы вас меньше стесним.

– Верность принципам предполагает наличие прекраснейшей души, каковая у нас отсутствует. Она возникает только в присутствии полицейских.

– Разве вы позабыли, что полиция сохраняет нейтралитет и что она не имеет никакого права арестовывать солнце?

– Нет, благодарю, я знаю, который час. А вы давно сидите в этой клетке? Единственное, что мне нужно, это адрес вашего портного.

– Добрый совет: идите на авеню дю Буа и подайте скромную монету в десять су одному из обитателей тех зданий, отличающихся искони дурным вкусом, что будоражит все наши чувства.

– Потом мы добьёмся отставки умерших генералов и снова дадим им сражения, проигранные ими. В противном случае мы должны будем опровергнуть самые справедливые решения, и Дворец правосудия окажется подмочен.

– Я в этом не очень уверен в отличие от вас. Мой любимый уличный фонарь поведал мне, что генералы и монахини умеют ценить утрату даже самых ничтожных грёз.

– С одной стороны вашего голоса довольно хорошая погода, но я уверяю вас, что нам следует остерегаться той дистанции, о которой я говорил.

– Дистанция, что за важность! Помню, как я совершил целое путешествие у ног капитана и того красивого негра, что улыбался нам у дверей учреждения. В той стране был ещё ребёнок, которого оплакивала ваша подруга; мы последовали за ним. Его ладони изгрыз неизвестный мне паразит.

– Это ещё один зачинщик беспорядка. Мемуарная литература переполнена этими тёмными страдальцами, что явились из древних цивилизаций; они тайком подсматривают друг за другом в водах, которые сами же предусмотрительно замутили.

– Реки – не зеркала, за последние десять лет мы достигли значительно большего. Я могу разбить камнем все зеркала в нашем городе, и насекомые, что мельче младенческих криков, сладострастно вгрызаются в фундаменты небоскребов.

– Однако, несомненно, это ещё не самые главные ограбления. Вы ошибаетесь, думая, что наши голоса служат заполнению значащих пространств. Мы ведь сами родились не так давно.

– Увы! Один друг семьи подарил мне медузу и, для того чтобы это уважаемое животное не знало голода, зелёный ликёр, содержащий медную воду. Беспозвоночное угасло в мгновение ока, а когда через два дня после её смерти мы почистили бокал, то, к великой радости, обнаружили ракушку розовато-лилового цвета, называемую халцедоном.

– Это мы уже видели. Мне самому есть что рассказать об украшении, образовавшемся после визита Президента Республики. Из связки ключей, которую он положил под стакан, появился на свет официальный маятник, отмеривающий часы реставраций.

– В тот день мы видели тучных женщин, чьи шляпы с перьями дарили нам радость. Приглашённые бросали в окно пироги, а цель праздника все попросту позабыли.

– Я не так дальновиден, как вы. Смеяться и забавляться – вот идеал людей нашего века, не так ли? Женщины хотят плюшевые туфли и кимоно из бледного сатина. Этот прелестный способ взбалтывать перед употреблением сентиментальные флаконы хорошо известен.

– Лучшие воспоминания – всегда самые краткие, и если вы мне верите, полюбуйтесь наляпанными бесчинствами этих маляров. Новобрачная убегает в неизвестном направлении, а у нас кончились спички.

– Как вы сказали, флердоранжу у нас не место. Знаете, какая вас ожидает судьба? В королевстве Монако я встретил очень грустных простушек. Вы случайно в них не влюблены?

– Этот пункт необходимо осветить, однако его прекрасный свет наводит на нас тоску. Надо переделать всё. Я выхожу на проспект; в общественном саду появляется лошадь, закусив удила; вечер потерян безвозвратно».

«Рассказы о бандитах, которые вы, к нашей величайшей радости, собрали, нас больше не интересуют. Песенка телеграфа – я только что услыхал её на почте – очаровывает самых тёмных граждан. Запачканным бюваром я промокаю свою ежедневную жизнь и читаю признания корреспондентов.

– Формула женской стыдливости отличается особой сложностью. Как-то раз я повстречал девушку, которая носила в своём сердце x2 + 2 ax. Ей это потрясающе шло.

– Это говорит мне о многом. Животные из Ботанического сада часами мусолят свой чёрный хлеб. Я проявил слабость и пошёл их послушать. На набережной я чуть было не заплакал, когда здоровался с баржей. Её труба была красного цвета.

– Высохли реки на земле и на небесах. Партию выиграли потерпевшие крушение, и вы остались рядом с окаменелой трубой, что неспособна приручить ни одной искры, вырывающейся из кузницы!

– Дым, что разбрасывает небо, медленно спускается зимой к четырём часам вечера: это ночь. А на фонари садятся искры деревенских кузниц.

– Я нередко оказывался жертвой ночных нападений. Страшась плена, я становился бледным, точно полотно, и лепетал о маленьких звёздочках: налётчикам ничего не оставалось, как довольствоваться этой невнятицей. Но для тех, кто проводил всю зиму в беспрерывных экспедициях, дни были не так коротки, как вы утверждаете.

– В это время года большие проспекты грустят. Мы уже изрядно промёрзли, когда нас внезапно приковал свет одной ювелирной лавки.

– С раннего утра мы готовы к этой тяжёлой, бездеятельной жизни, и теперь ни женщины, ни драгоценности не смогут усыпить нас.

– Я бы хотел познакомиться с молодым человеком, что следует за нами. Он сознательно шагал по нашей тени, и нам безумно хотелось куда-нибудь убежать. Предчувствуя сильный порыв ветра, мы зашли в переулок и смотрели на небо через пыльный витраж. Нас подстерегал, посмеиваясь, тот же самый персонаж.

– Его сердили наши самые ничтожные слабости. Однажды, когда я попросил у него огонька, он очутился, опередив меня, в лавке чистильщика паркета, который вёл себя как король. Немного погодя он купил револьвер. Он непременно хотел испробовать его на молоденьких девицах с антресолей.

– День был прекрасен, ибо тоска, под руку с которой мы спускались по бульвару Сен-Мишель, отпустила нас. Мы считали машины, и когда одна из них остановилась, тот же самый молодой человек преподнёс нам свою улыбку.

– Вот так сюрприз, скажите на милость, обнаружить его портрет в газетах! В конце концов он уехал в неизвестном направлении. Весь центр города был занят грузовыми машинами. Это мёртвые листья площади.

– Мы незаметно приближались к храмам. Один нищий протянул нам деревянную плошку и стал вопить, когда мы бросили туда сигарету. Кроме него, на тротуаре ни души. Когда мы устали, я стал напевать фальцетом романсы, регулярно ругаемые в газетах. Элегантные дамы увлекали нас в лес.

– Оставим свои души, они бедны и испорчены, ибо кто-то их грубо взломал. Теперь на колыбелях нет полога, их оголившийся скелет – кошмарный знак будущего».

«Мне рассказывали о шикарном ресторане, где подносят самые разные блюда. Там были тарелки с музыкальным дном, графины с двумя клювами, рюмки на звериных лапах и величественная входная дверь.

– Самые величественные – это те двери, за которыми говорят: «Именем закона, открывайте!»

– Этим драмам я предпочитаю молчаливый полёт дроф и семейную трагедию: сын уезжает в колонии, мать в слезах, а маленькая сестра мечтает об ожерелье, которое обещал привезти брат. Отец же внутренне радуется, полагая, что его сын нашёл себе положение.

– Меня ещё в детстве поручили одному домашнему животному, однако его горячему языку я всегда предпочитал маленькую историю из прошлых времён.

– Этот зелёный ликёр следует пить краешками губ, но будет пристойнее заказать тоник.

– Каторжники прилагают большие усилия, чтобы сохранять серьёзность. Не рассказывайте им о тех сверхъестественных похищениях. У девушки до сих пор волосы в спине.

– Значит, для побега из тюрьмы нет ничего, кроме коричневых автомобилей? Побеги происходят каждый день в полдень.

– Пусть он поостережётся этих лестниц, разбросанных горизонтально по проспектам и сколоченных из «Держите его!».

– Он издевается. Смотри, какой-то индивид несётся к нам со всех ног. С его губ не слетает ни единого крика. Он бежит быстрее самых кратких слов. Я знаю, после нас остаётся только бледнеть от испуга».

«Мы теряем голову и забываем даже самые дорогие планы. На нас наводит ужас продавщица из молочной лавки.

– Я подслушиваю у дверей метро после закрытия. Маленький тонкий дождик с трудом избавляется от преследовавшего его бродяги.

– Ваша ладонь на моём плече превращается в укус, а ваш голос укрывает в своих складках хрипы умирающих.

– Ваша усталость необычна, и, если вы мне доверяете, мы поищем убежище от грозы вон под тем высоким деревом.

– У всех деревьев есть тень, а я хочу присесть под этими перекрашенными стенами. Я должен забыть прямые линии. Вы не знаете, где тот большой круг, что вы мне дали?

– Кажется, я снял его с бочки солнца. Для примера. Как давно уже опустели улицы и ваше сердце!

– Я не вижу ничего, кроме старика, докуривающего окурки. Он куда-то убегает. Мы выкрикиваем ему приказы, которые он и не думает слушать. Мы говорим, а вы перестали понимать. Разве вы не способны были уразуметь, что мы вам говорили раньше? Посмотрите на наши руки: они все в крови. Приблизьтесь к той женщине и спросите, продаётся ли свет её глаз?

– За мою голову трудно ухватиться из-за шипов. Приходите, мой друг, со стороны рыбного рынка. В глазу дорады я нашёл колёсико, оно вращалось, словно в часовой коробке. Я переслал животное г-ну Ришпену, чтобы дать ему пищу для размышлений. Но в скором времени я рассчитываю сделать вам более редкостный презент.

– Успокойтесь. В двух шагах или двух километрах отсюда за двенадцать франков оперируют слепых мертворожденных. Вы случайно не хирург?

– Время от времени я просто теряюсь. Они должны начать сначала, уверяю вас, это не смешно. Мне знакомо такое состояние. Я погружал голову в зеркала и с тех пор возненавидел рельефы.

– Однако в аристократических кварталах вы грешили с меньшим усердием. Шляпы превращались в допотопных чудовищ, и улыбка торговцев вынуждала нас к бегству. Пойдёмте, если хотите, пить эти разноцветные ликёры, которые, я убеждён, не что иное, как кислоты, слегка разведённые водой.

– По той же причине я предлагаю вам развести прибыль ваших молитв в бедных домах. Уберите тот разбитый графин, на дне которого – красивенькая реклама морских купаний. Мы употребим его у себя дома для химических реакций».