Текст книги "Уже пропели петухи"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Андраш Беркеши
УЖЕ ПРОПЕЛИ ПЕТУХИ

1

Где-то рядом играл патефон. Через распахнутое окно в комнату врывалось танго. Капитан Золтан Шимонфи сидел на спинке потертого кожаного кресла. Казалось, он слушал долетавшую в комнату музыку, пальцы отстукивали ритм танцевальной мелодии, между тем, незаметно для майора Ганса Мольке, Шимонфи пристально вглядывался в него. Немец – высокий, стройный, темноволосый – беспокойно шагал по комнате. У окна он остановился на одно мгновение и посмотрел на мокрые деревья парка.

Шимонфи вдруг остро ощутил горьковатый аромат осени, и ему стало грустно. Память воскресила их тогдашний разговор с женой. Он даже почувствовал, как дыхание Паулы коснулось его лица, как теплые ее слезы закапали на его ладони.

– Паула, милая, – прошептал он. – Успокойся.

Паула продолжала плакать, а Шимонфи не хотелось лгать ей.

– Ты согласен служить нилашистам? – спросила Паула.

– Я служу родине, Паула. Бог тому свидетель, я глубоко уважаю регента, но это уважение и привязанность…

Паула не дала ему закончить:

– Ты присягнешь на верность Салаши?! – Она с недоумением смотрела на мужа.

Шимонфи ответил уклончиво:

– Дорогая, послушай меня: если бы против нас на фронте стояли англосаксы, поверь, я, ни минуты не задумываясь, перешел бы на их сторону и до последней капли крови воевал бы тогда против немцев. Но в данной ситуации я не могу поступить так… Нилашисты тоже против русских, значит, мне нужно быть рядом с ними. Не могу иначе.

Через силу улыбнувшись, он продолжал:

– Нет, дорогая, бояться нечего. Кстати, Ганс Мольке официально назначен моим советником, он настолько верит мне, что… – Он умолк. Нет, это ей не положено знать.

– Что? – переспросила Паула. – Почему ты вдруг замолчал?

– После того как прапорщик Деак… – начал он неуверенно.

– Что там опять случилось с Табором?

– Собственно говоря, не случилось ничего, Паула. Просто мне неприятно говорить об этом…

– Я твоя жена, Золтан. А Габор не только твой друг, но и мой тоже. Я хочу знать, что с ним произошло.

Шимонфи опустился в кресло.

– Боюсь, ты неправильно поймешь меня.

– Не уходи от ответа, Золтан.

– Габор глупо попал под подозрение. Я даже не знаю, в чем его конкретно подозревают. Мольке открыл мне только, что это он попросил взять Габора на работу в следственную группу. Ну это понятно: так он будет постоянно на глазах, проще контролировать каждый его шаг.

– А ты предупредил Габора о грозящей ему опасности?

– Дорогая… Хотя Габор и мой друг, но я все равно не имею права это сделать. Я солдат. Я связан присягой… обязан хранить тайну.

– Ты, Золтан, прилежно отрабатываешь свой хлеб. Ты продолжаешь настаивать, чтобы я уехала к Эльзе в Винернойштадт?

– Я за тебя боюсь, дорогая, и потому прошу: уезжай. Впереди тяжелые дни…

– Я поняла. Все в порядке, Золтан. Что ж, ты сам так пожелал…

Двадцатого октября Паула уехала…

…Шимонфи стряхнул с себя паутину воспоминаний. Мольке по-прежнему расхаживал по комнате, по-прежнему играл патефон за окном. К своему удивлению, Шимонфи заметил, что теперь в комнате находится еще и Таубе. Он никак не мог вспомнить, когда же тот вошел. Таубе, высокий мускулистый молодой парень в черном шерстяном пуловере до подбородка, плотно облегающем его мускулистое тело, уставился безразличным взглядом на противоположную стену. Шимонфи не любил Таубе. Будь его власть, он уже давно предупредил бы Габора Деака, чтобы тот был поосторожнее со своим ординарцем: этот молчаливый служака по указанию Мольке постоянно шпионит за Табором.

Но Шимонфи ничего не сказал об этом Деаку, оправдавшись перед самим собой все той же ссылкой на служебную тайну и военную дисциплину…

Он размял в пальцах сигарету и закурил. Шимонфи пришло в голову, что три недели назад, когда они впервые увидели друг друга, Таубе совершенно в такой же вот позе стоял, уставившись в никуда. Шимонфи вспомнил просьбу Мольке: «Прикомандируйте рядового Таубе к прапорщику Деаку, господин капитан. Приказ о его перемещении, насколько мне известно, уже прибыл».

Шимонфи не понравилось это распоряжение, и он сразу сказал об этом майору.

– Назначить парня денщиком к господину прапорщику, конечно, можно, но я не согласен с вашим распоряжением. Прапорщик Деак честный человек. Я могу поручиться за него.

Позднее, обдумав происшедшее, Шимонфи пришел к выводу, что германская секретная служба раскинула паутину своей агентуры широко, во всех слоях венгерского общества – от кабинета премьер-министра до армии, включая рядовых солдат. Шимонфи нынешнее положение вещей казалось чуть ли не личным оскорблением, и это определяло его отношения с Мольке.

Звуки долетавшей из-за окна танцевальной мелодии вдруг сделались громче. Мольке остановился.

– Вы слышите, господин капитан? – понизив голос, сказал он, и Шимонфи ощутил в его тоне раздраженность.

– Деак любит музыку, – выпустив изо рта струйку дыма, равнодушно отвечал он.

– Но замечу, здесь у нас не ночное увеселительное заведение, а резиденция Особой следственной группы генерального штаба.

Шимонфи подмывало ответить ему какой-нибудь колкостью, но на это не осталось времени, потому что в комнате снова раздался голос Таубе:

– Прошу простить, господин майор. Патефон включил я. А господин прапорщик Деак, он еще вообще не возвращался домой.

– Как? – удивленно воскликнул Мольке и, подойдя ближе, остановился прямо перед капитаном Шимонфи. – Такие вольности возможны только у вас, в венгерской армии, дорогой Шимонфи! – Он взглянул на часы. – Восемь тридцать, а господин прапорщик все еще изволят где-то развлекаться.

Шимонфи посмотрел на замшевые туфли майора. Наверное, шил на заказ. У сапожника Арани. Такую пару из тысячи он узнает по покрою. По крайней мере, немцы хоть научатся у нас одеваться со вкусом. Резко вскинув голову, он сказал:

– Вы же сами вчера вечером попросили меня, – подчеркнул он слово «попросили», – дать Габору Деаку какое-нибудь задание до утра. Вот я и отправил его в Веспрем, откуда он пока еще не возвратился.

В лицо плеснула прохлада раннего утра. Шимонфи вздрогнул.

– Послушайте, Таубе, да закройте же вы наконец окно!

Рослый белокурый ординарец Деака повиновался.

– И сходите в комнату прапорщика, – приказал Мольке, – да вышвырните ко всем чертям эту его адскую машину.

Таубе кивнул головой, пошел к двери. Шимонфи, оставшись с Мольке вдвоем, сказал:

– Я хотел вас попросить, господин майор, чтобы в дальнейшем вы в присутствии ординарцев не читали мне нравоучений.

Мольке, иронически усмехнувшись, поклонился.

– Прошу прощения, дорогой Шимонфи. Я тоже хотел бы вас попросить кое о чем. – Он небрежно сунул руку в карман, слегка прислонился плечом к стене. – Если вы не согласны с моими приказами, направляйте ваши возражения начальнику генштаба, по официальным служебным каналам.

Шимонфи встал, раздавил недокуренную сигарету в фарфоровой пепельнице.

– Вы мне не командир, господин майор, а поэтому вы мне не можете отдавать приказы. Вы всего только мой советник.

– Полномочный советник.

Вошел Таубе, и Шимонфи снова ничего не мог сказать майору в ответ.

– Господин майор, – доложил ординарец, – прибыл господин полковник Герман. С ним еще какой-то венгерский офицер.

Мольке надменно улыбнулся.

– Знаю. Для этого я и пригласил вас сюда, господа.

– И господина Таубе тоже? – спросил Шимонфи с легкой иронией.

Мольке утвердительно кивнул головой.

– Да, и его тоже. – Посмотрев в упор на Шимонфи, он продолжал: – Вы передали Деаку материал на Ференца Дербиро?

Капитан Шимонфи помедлил с ответом, и Мольке понял, что разговор о служебных делах капитан не хочет вести при Таубе.

– Можете спокойно говорить, – заметил он. – Таубе тоже интересует это дело.

Венгерский капитан пожал плечами.

– Передал. Еще вчера утром.

– А донесение наружного наблюдения получили?

– Был туман, и «наружники» не смогли вести наблюдение за машиной Деака. Возле Эрда они попросту потеряли его.

Вошел полковник Герман вместе с венгерским офицером. Шимонфи машинально взял под козырек, но затем, поправившись, поднял на немецкий манер вверх руку, слегка вытянув ее вперед и одновременно внимательно разглядывая полковника. Это был плотный мужчина, среднего роста, слегка лысеющий, с продолговатым лисьим лицом и седеющими усиками под курносым носом. За пенсне виднелись прозрачные голубые глаза. Сопровождавший его венгерский офицер, подполковник Карой Мадяри, был полной противоположностью Герману: огромного роста, грузный мужчина в зеленовато-сером мундире, туго натянутом на его огромное тело и готовом вот-вот лопнуть по швам. Он колюче посмотрел из-под густых черных бровей на Шимонфи, но тот выдержал пристальный взгляд нилашистского генштабиста. Мадяри, повернувшись всем корпусом, перевел взгляд на Мольке, когда тот резким, громким голосом начал докладывать:

– Господин полковник, разрешите представить господ офицеров. – Герман сел за письменный стол, кивком головы приглашая и Мадяри тоже сесть. – Золтан Шимонфи, капитан генерального штаба, – продолжал майор. – Хельмут Таубе, лейтенант, офицер абвера с особыми полномочиями. – Для капитана это заявление было, конечно, неожиданным, но, взвесив его за несколько мгновений, он пришел к однозначному выводу о собственном идиотстве, – давно надо было понять, что за птица этот Таубе. И его охватил страх – нет, не за себя, а за Габора Деака.

Полковник Герман представил прибывшего с ним:

– Подполковник Мадяри, комиссар вождя нации Салаши и офицер связи с будапештским центром гестапо. Садитесь, господа.

Дождавшись, когда офицеры рассядутся, Герман, посмотрев на Мадяри, сказал:

– Пожалуйста, господин подполковник.

У Мадяри был грубый, скрипучий голос. Начал Мадяри с обращения прямо к Шимонфи:

– Господин капитан, сообщаю вам приказ фюрера венгерской нации. – Сделав небольшую паузу, он продолжал: – Ваша группа контрразведки в полном составе прикомандировывается к отделу полковника Германа, занимающегося специальными операциями. Приказ секретный. Вы, господин капитан, номинально остаетесь по-прежнему командиром группы, но будете выполнять все указания господина майора Мольке. Решение вождя нации вступает в силу немедленно. Приказ понятен?

Шимонфи посмотрел на майора Мольке. Бесила злорадная усмешка немца. Он понимал, что его унизили. Собственно говоря, это же настоящая измена Венгрии – хорошо продуманная и организованная измена. Он не станет комедиантом при Мольке, что бы ни случилось.

– Господин подполковник, – сказал он твердо. – Приказ понял. Но прошу освободить меня от командования группой.

В наступившей тишине негромко щелкнула зажигалка Мадяри. Офицеры переглянулись, лицо подполковника перекосила угрожающая ухмылка.

– Причина?

– Для меня указания господина майора Мольке и его методы работы неприемлемы. Я во многом не согласен с господином майором, в том числе, например, с тем, что он завел следственное дело на прапорщика Деака. Равно как с его дальнейшими акциями, запланированными против этого офицера.

Но тут неожиданно заговорил Герман. Спокойным, бесстрастным тоном.

– Мы тоже не согласны с распоряжениями майора Мольке. – Увидев удивление на лице Шимонфи, он пояснил: – В частности, с тем, что прапорщик Габор Деак, о котором мне известно, что он советский разведчик по кличке Ландыш, до сих пор находится на свободе.

Шимонфи не мог скрыть своего удивления. Он знал, что его друг находится у немцев под подозрением, знал и то, что немецкая разведка вот уже два года ищет советского агента, имеющего рабочий псевдоним Ландыш. Но не предполагал, что Герман считает Ландыша, этого таинственного и изворотливого советского разведчика, идентичным венгерскому прапорщику Габору Деаку. Такое предположение означает ни больше ни меньше, что жизнь друга в серьезной опасности. Наверное, промолчать в этой ситуации он не имеет права.

– Господин полковник, – сказал он слегка хрипловатым, глухим голосом, – Деак мой друг… И я готов поручиться за него. Слежка, которую ведут за Деаком вот уже в течение нескольких недель, только лишний раз подтвердила его невиновность.

– Я читал ваш доклад, господин капитан! – перебил его полковник Герман. – Одним словом, вы считаете подозрения относительно прапорщика Деака необоснованными?

– Я считаю эти подозрения полным заблуждением.

Герман наклонился поближе к нему. С металлическими нотками в голосе он возразил:

– Мы, дорогой капитан, не заблуждаемся никогда! Вы либо недооцениваете гестапо, либо не знаете о его успехах. Да известно ли вам, что старший брат прапорщика – коммунист?

– Известно, и достаточно давно, – сказал Шимонфи. – Но его больше нет. Ласло Деак, солдат штрафного политического батальона, погиб в бою под Коротояком.

– Как давно вы знаете Габора Деака? – Полковник Герман посмотрел на капитана взглядом следователя, ведущего допрос.

– Шесть лет, – быстро подсчитав в уме, отвечал Шимонфи. Все верно, они познакомились с Табором в тридцать восьмом, когда тот окончил исторический факультет Будапештского университета.

– И это вы пригласили Деака на работу в разведку? – Голос Мадяри был жестким, почти хрустящим. – Вы сделали его разведчиком?

Шимонфи выразительно посмотрел на подполковника. Впрочем, смысла пускаться в дискуссию с нилашистом не было. Да и не любил он его. Когда-то они вместе учились в военной академии. И уже тогда он презирал Мадяри. Этот бегемот был противником регента Хорти. Потом Мадяри все же уволили в запас и по одному с Ференцем Салаши делу отдали под суд.

Однако теперь капитану Шимонфи не хотелось отвечать грубостью на резкость Мадяри. Его ответ прозвучал решительно, но спокойно:

– Габор Деак был зачислен по моему предложению в негласный состав разведки. Затем, после окончания разведывательных курсов, Деака направили с заданием в Швейцарию. Деятельность его была нами легализована: он поехал заниматься исследовательской работой по истории религии, как стипендиат реформатской церкви. Писал монографию о Кальвине.

– Весьма характерная деталь для разведки периода правления Хорти, – едко заметил полковник Герман. – Ласло Деак – преступник, коммунист, осужден к пятнадцати годам тюремного заключения, а его младшего брата с секретным заданием направляют в Швейцарию! – Он поднял голос. – В Швейцарию, кишащую русскими и английскими шпионами.

– Его направили на работу потому, – с известной остротой возразил Шимонфи, – что знали о его ненависти к старшему брату. Габор Деак уже тогда был антикоммунистом, причем глубоко убежденным. До того как взять его в кадры, мы несколько месяцев подряд вели за ним наблюдение и оперативно изучали его. Прапорщик Деак всегда с честью выполнял свои задания.

Полковник Герман невольно залюбовался капитаном Шимонфи, стройным, с хорошей офицерской выправкой. Наверное, ему понравилась страстность, с которой тот защищал своего друга. Он покивал головой и перевел взгляд на майора Мольке.

– Зачитайте сообщение нашего московского агента 4/5.

Майор, подойдя к сейфу, достал оттуда папку и раскрыл ее.

– Если позволите, господин полковник, сначала я зачитаю донесение агента Лоза.

– Лоза? А, помню. Читайте, майор.

Мольке вынул из папки один листок и, поясняя подполковнику Мадяри, сказал:

– Это донесение 1942 года. В то время я был начальником агентурной разведки и контрразведки бронетанкового корпуса «Принц Евгений». Нашему корпусу был придан штрафной батальон из политических заключенных. Мне удалось внедрить свою агентуру в ряды политических и даже завербовать одного уважаемого всеми коммуниста, который, – он заулыбался, – который при «крещении» получил имя Лоза.

На лице полковника появилась гримаса: видно, ему не нравилось многословие Мольке и неуместный юмор; желая поторопить майора, он сделал ему знак рукой и заметил:

– Давайте, Мольке, по существу.

– Донесение Лозы от 20 октября 1942 года. Цитирую: «Вчера вечером Ференц Дербиро поссорился с Ласло Деаком. Вот запись их разговора: „Дербиро: „Я бы на твоем месте задушил такого братишечку. А ты еще его защищаешь? Так вот знай: это он меня провалил“. Присутствовавший при их ссоре Бела Моргош заметил: „Лаци, все же знают, что твой младший брат – полицейский шпик“. На это Ласло Деак возразил: «Может быть, оно в самом деле так выглядит. Только однажды вы все удивитесь…“

Мольке положил листок с донесением в папку, хотел что-то добавить от себя, но полковник Герман махнул рукой и посмотрел на Шимонфи.

– Ну что скажете, господин капитан?

Шимонфи ответил не задумываясь:

– Это донесение ровным счетом ничего не доказывает. Ласло Деак защищал своего брата, и только. На одном незначительном случае построить какую-то следственную версию было бы величайшей смелостью и тем более считать Габора Деака русским агентом Ландыш.

– Но мы делаем выводы совсем не на основе этого случая. Читайте дальше, Мольке.

Майор достал из папки другой листок.

– Донесение 4/5 от 27 августа 1944 года из Москвы. То есть документ двухмесячной давности. «Ференц Дербиро получил указание нелегально проникнуть в Будапешт. Его явка в столице будет находиться на квартире моего агента Лозы. Считаю необходимым доложить, что вербовку Лозы мы держали в тайне, так что даже его друзья не знают, что он мой агент с 1942 года. Дербиро прибудет на квартиру Лозы с паролем: „Будапешт“. На явочной квартире он должен встретиться с другим коммунистом, также направленным в Венгрию из Москвы. Помимо этого, Дербиро рассказал агенту 4/5, что в свое время неправильно судил о Габоре Деаке».

– Это, по-вашему, тоже не подозрительно, господин капитан?

Шимонфи помедлил с ответом.

– Подозрительно, господин полковник. Но, может быть, Дербиро и его дружки просто хотят скомпрометировать Габора Деака в наших глазах?

– Возможно, но только в том случае, если бы они знали, что 4/5 наш человек, – сказал полковник Герман. – К счастью, они этого не знают. Скажите, Шимонфи, когда прапорщик Деак попал в следственную группу контрразведки?

– Десятого сентября 1944 года. Весной он по шведскому паспорту возвратился из Женевы. Мы зачислили его в негласный состав. А в прошлом месяце я получил приказ господина начальника генштаба призвать его на службу.

Мадяри подал знак, что собирается задать вопрос.

– Вы не могли бы сказать, где в настоящее время находится тогдашний начальник генерального штаба?

– Его местонахождение мне неизвестно.

– Тогда я помогу вам. Он бежал и скрывается под видом монаха.

– Этого я не знал, – Шимонфи унижала атмосфера такого «совещания». Среди этих четверых, рассевшихся вокруг, он вдруг почувствовал себя подозреваемым, на допросе. Он даже пожалел, что спорил с ними. Но нет же, нет! – протестовало в нем чувство дружбы, которое он питал к Деаку. Надо бороться за правду до тех пор, пока это будет возможно, ведь здесь речь идет уже не только о Деаке, а о гораздо большем, может быть, о будущем страны. Шимонфи хотел высказаться, но его остановил голос Мадяри:

– Вы не видите или не хотите видеть взаимосвязи всего происшедшего, господин капитан! Хорти и его прихвостни пытались найти способ выйти из войны, заключив сепаратный мир. Укрывали английских офицеров прямо в регентском дворце. Установили радиосвязь с базами англосаксов в Италии. Полиция объявляет государственный розыск руководителей «Венгерского фронта», а Хорти и его приспешники ведут с этими людьми переговоры. Конечно же, вам не показалось странным, Шимонфи, почему это отдал такое удивительное распоряжение начальник генерального штаба: призвать на службу в разведку Габора Деака. Правильно, Шимонфи, ведь 10 сентября доверенный человек Хорти уже вел переговоры в Москве. Цель вашего дорогого адмирала Хорти в ток и состояла, чтобы с помощью своих приверженцев захватить в городе и стране ключевые позиции.

– Прошу прощения, – вмешался Мольке, – все это верно. Кроме одного. Деака призвали по моей просьбе.

Мадяри с любопытством, даже удивлением, посмотрел на немецкого майора.

– Мне хотелось, – продолжал Мольке, – чтобы Деак постоянно был у меня на виду. – И, улыбнувшись, добавил: – Так мне легче контролировать все его действия. И я был прав. 25 сентября радиоперехватчики засекли неизвестный передатчик с позывными Ландыша. Запеленговать рацию им не удалось, потому что радист постоянно менял и волны и место.

Полковник Герман достал сигару, закурил.

– Значит, мы имеем дело с хорошо подготовленным агентом, – сказал он и, повернувшись к Шимонфи, добавил: – Этот ваш Деак прошел подготовку радиста, не правда ли?

– Да, господин полковник.

Переждав, пока они окончат обмен репликами, Мольке продолжал доклад. Голос его был исполнен самодовольства, жесты – величественности.

– 28 сентября наш разведчик 4/5 передал из Москвы следующее сообщение…

Для большего впечатления Мольке сделал непродолжительную паузу.

– Ландыш, – продолжал майор, – советский разведчик. Он сидит здесь, в Будапеште, скорее всего пристроился в каком-то из наших разведывательных органов. 6 октября нашему агенту стало известно, что Ландыш установил связь с коммунистической группой некоего Ореха. Агенту назвали только связника, остальных членов группы он не знает. Равно как и они его. Пароль группы: «Аллаху акбар». Отзыв: «Ия керим».

– Господин полковник, обвинение тяжкое и на первый взгляд кажется вполне убедительным… Но я не могу поверить, чтобы Габор Деак стал изменником родины.

Мадяри грубо загоготал. Затем с неожиданным для его грузного тела проворством вскочил на ноги.

– Вы сумасшедший, господин капитан! Бела Миклош Далноки, брат самого Хорти, не был коммунистом, а все же стакнулся с красными. – Он медленно приблизился к Шимонфи, снизил голос и с презрением спросил: – Вы могли представить себе, что ваш шурин, полковник Берецкий, военный атташе нашего посольства в Стокгольме, однажды станет изменником родины?

Шимонфи весь содрогнулся, словно его вдруг ударили в спину ножом. Отказ шурина служить Салаши был самым уязвимым местом в его биографии, и Шимонфи не любил, когда ему лишний раз об этом напоминали.

– Шурина я презираю. И никогда не прощу ему предательства. Но отвечать за его поступки не собираюсь.

Полковник Герман понимающе кивнул головой.

– Лейтенант Таубе!

Таубе вскочил и с готовностью верного служаки повернулся в сторону полковника.

– Что вам удалось заметить интересного в поведении господина Деака?

– Только то, господин полковник, о чем я вам регулярно докладываю. Прапорщик Деак не любит нилашистов. Ведет богемный образ жизни, весел, и не поймешь, когда он шутит и когда говорит серьезно. Свободное время проводит у своей невесты, иногда ходит в ресторан «Семь князей». А если настроение очень хорошее, даже играет на рояле. Больше всего церковную музыку.

– Благодарю, – сказал Герман и повернулся к Шимонфи.

– Ну что, господин капитан? Вы все еще продолжаете настаивать на своем освобождении от должности или поможете нам изловить агента по кличке Ландыш?

Шимонфи смущенно смотрел в пространство перед собой. Обвинения против Габора были действительно тяжелые. Заподозрить Деака вполне логично, только разве Габор мог обмануть и его? Но если это все же так, тогда он, Шимонфи, не имеет права жить дальше. Надо узнать правду, чистую правду. И если Габор в самом деле обманул его, Шимонфи знает, что предписывает честь и долг офицера.

– Прошу располагать мною, господин полковник, – сказал он негромко.

– Очень хорошо, господин капитан. Иного ответа я и не ожидал от вас. Выполняйте указания майора Мольке. А сейчас идите и соберите группу. А вы, – повернулся он к Мадяри, – объявите офицерам следственной группы решение вождя нации.

Они остались вдвоем – полковник Герман и майор Мольке. Майор ожидал несколько мгновений: может быть, полковник скажет ему хоть несколько слов признательности, – мол, браво, майор, в вас я не ошибся. Но тщетно он ожидал. Герман рассматривал инкрустацию на крышке письменного стола и молчал. Пауза явно затягивалась, и Мольке не знал, чем ее объяснить. Стараясь скрыть свое смущение, заговорил первым, изображая непринужденность:

– Такого оборота дела Шимонфи явно не ожидал. Странный парень. Рассчитывать на него нельзя, но я не возражаю, чтобы он оставался здесь… Хотя бы ради того, чтобы мне легче было контролировать его поведение. – Пронзительные голубые глаза полковника уже вцепились в лицо майора, и это еще сильнее повергло Мольке в замешательство. Но Мольке не хотел сдаваться. – Могу я вас чем-нибудь попотчевать; господин полковник? Французский коньяк? Абрикосовая водка? – И, не дожидаясь ответа, направился к бару, где держал напитки. – Я думаю, сегодня мы заслужили.

Полковник вынул изо рта сигару.

– Вы полагаете?

Мольке приблизился с бутылками к столу. На его губах замерла смущенная улыбка.

– Да, господин полковник, сегодня мы заслужили. Я расставил Деаку ловушку, и ему уже не выскочить из нее. Разрешите наполнить, господин полковник?

Полковник Герман кивнул, затянулся сигарой, выпустил дым.

– Мне абрикосовой, Мольке.

Запах абрикосовой водки ударил в нос, полковник пододвинул к себе рюмку и сильно сжал в пальцах, словно хотел ее раздавить. Но пить не стал. Он поднял взгляд на Мольке. Гладкая розоватая кожа на лбу теперь побагровела, огоньки в глазах замерли, словно камешки.

– Послушайте, Мольке! – сказал он. – Вы поставили меня перед свершившимся фактом. Что ж, я принял предложенную вами игру…

– Господин полковник…

– Не перебивайте меня, Мольке. – Майор замолчал, дисциплинированно вытянулся, сжал губы. – В прошлом году по просьбе генерала я взял вас к себе, Мольке. Тогда вы избежали отправки на фронт и всего, что связано с отступлением. Теперь я пожалел, что дал согласие. Очень пожалел. Не интересует вас, Мольке, конечная победа империи. Всегда только ваша личная победа! И эта должность тоже нужна вам только для того, чтобы до конца натешиться и утолить свою страсть к азарту, к игре, чтобы вам вести поединки умов с подозреваемыми. – Он заговорил громче, но голос его еще не достиг уровня крика. – Потому что господин майор Мольке намерен сделать карьеру. – Он помолчал несколько секунд, окинул взглядом побледневшего майора и продолжал с новой силой. – Мольке, – уже шипел сквозь зубы полковник, – мне надоели ваши детские игры. Надоели, потому что у меня тоже есть начальники, и они этих игр не понимают. Не понимают, почему этот Ландыш до сих пор не сорван и не выкинут на помойку. Скажите, Мольке, сколько политических заключенных эти ваши «ландыши» ухитрились выкрасть из тюрьмы начиная с сентября?

– Пятерых, – на память отвечал майор, но тотчас же поспешно добавил: – Но не у меня.

– «Не у меня»! – насмешливо повторил Герман. – Вот видите, Мольке? Именно «не у вас». Вы думаете не об общих интересах империи! – Голос его стал жестче, слова громыхали: – У нас! Понимаете? У нас, немцев! А вы относитесь к их числу. Сколько эшелонов взорвали группы Сопротивления?

– Два.

– А где сейчас находится фронт?

– На линии Кошице, Мишкольц, Сольнок, Кечкемет.

– Теперь вы понимаете, о чем идет речь? – почти с отчаянием воскликнул Герман. – Ежедневно сотнями гибнут наши лучшие офицеры… – Он посмотрел в упор на майора, в глазах его сверкнули слезы, но он совладал с собой. – И в их числе мой единственный сын. А тем временем майор Мольке, видите ли, ведет свой очередной «поединок умов» с Ландышем. Сегодня 27 октября. Завтра в полночь вы положите мне на стол полное признание уже арестованного нами Ференца Дербиро и, увы, еще пребывающего на свободе Габора Деака. А в половине первого завтра же вы приведете в исполнение смертный приговор обоим. Так решил господин генерал, и я рад этому его решению.

Подавленный Мольке слушал приказ. Он чувствовал почти физически, как Герман растаптывает пусть занявшую месяцы, но великолепно продуманную и хорошо организованную работу. Нет, он никогда не согласится с таким приказом.

– А если они откажутся признаться? – спросил он.

– Тогда вы, майор Мольке, – решительно сказал полковник, – следующим утром отправитесь на фронт. Так что кончайте играть, Мольке, и выбивайте из этого Деака признание. Поняли?

– Понял, – отвечал Мольке.

– Вот за это мы можем выпить. – Он подошел к столу, поднял рюмку, выпил.

Вскоре полковник Герман уехал.

Мольке сидел и смотрел в пространство перед собой. Завтра в полночь!.. Но разве результатов можно добиваться к каким-то произвольно установленным срокам? Полковник просто задумал погубить его. «Мой единственный сын тоже». Вот в чем суть! Он потерял сына и теперь не может стерпеть, как это майор Мольке пережил войну, уцелел.

Майор так ушел в свои мысли, что не заметил, как в комнату вошел Таубе.

– Можно, я посижу покурю, господин майор? – спросил разрешения лейтенант.

Мольке вскинул голову и утвердительно кивнул. Таубе закурил сигарету и тихо, убежденно сказал:

– Я бы на вашем месте доложил об этом деле в Берлин.

Мольке поднял на него взгляд. Словно не понимая Таубе, он задумчиво наморщил лоб.

– Минуя официальные каналы? Нет, Таубе. Этого я сделать не могу.

Он встал, прошелся по комнате до двери, там постоял несколько мгновений. С напускным интересом он некоторое время разглядывал витиеватую медную ручку, затем повернулся и легкими неторопливыми шагами вернулся к окну. Да, если бы он мог донести в Берлин, минуя официальные каналы! Если бы он мог поговорить один-единственный раз с фюрером. Тот понял бы его. Конечно, он может замучить на пытках этих Дербиро и Деака. А завтра, послезавтра появятся новые дербиро и деаки. Он же, Мольке, хотел бы, чтобы коммунистов не было больше нигде.

– Не терзайтесь, господин майор, – сказал Таубе утешающе. – Все знают, что полковник Герман завидует майору Мольке.

– Нет, Таубе, нет, – оживившись, запротестовал Мольке. – Это не зависть. – Он подошел поближе и, понизив голос до шепота, сказал: – Полковник Герман попросту хочет меня уничтожить. Понимаете? Здесь речь идет о хорошо организованной попытке убить меня. О заранее продуманной попытке. – Он схватил лейтенанта за руку. – Послушайте меня. Полковник Герман очень хорошо знает, что у нас нет доказательств против Деака. Вот Герман и хочет, чтобы я раньше времени арестовал прапорщика, не имея на руках никаких доказательств. Потому что уверен: Деак не даст показаний, а значит, завтра к полуночи я не смогу положить ему на стол признания Деака. Но я, дорогой Таубе, хочу жить. Пытать Дербиро и Деака бесполезно. Им прежде нужно предъявить изобличающие их улики, только тогда они заговорят. И я, если еще и вы мне поможете, завтра к полуночи такие улики буду иметь.

– Можете на меня рассчитывать, господин майор. – Таубе открыто и решительно посмотрел прямо в глаза Мольке. – Я уже прикидывал: что, если назвать Деаку пароль группы?.. Если он действительно член ячейки «Ландыш», он должен на пароль ответить отзывом. А если он никакого пароля не знает, сочтет меня идиотом.