Текст книги "Процесс"

Автор книги: Анатолий Викторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В то же время абсолютное самомнение Сталина делало его уверенным в превосходящей военной мощи СССР. Поэтому он не боялся немецкого нападения, считал его даже морально выигрышным для себя и достаточным поводом для последующего разгрома Германии.

Россия – страна парадоксов – без каких-либо перерывов произвела еще один. После очередного геноцида собственного народа последовал расстрел почти всей талантливой генеральской и офицерской верхушки Красной армии. Сам Сталин признал в мае 1941 года, что армия лишилась 21 % начсостава. Такой процент означает, что весь кадровый офицерский состав армии был уничтожен без какой-либо убедительной формулировки. Стратегический риск колоссальный.

Еще одно преступное решение было предпринято в августе 1941 г., когда в период почти полной катастрофы страны Сталин дал приказ напасть на Иран. Только влияние союзников предотвратило дальнейшую оккупацию этой страны и связанное с этим ослабление СССР в самый трудный для него момент.

В предвоенные дни боевая техник а и материально-техническое обеспечение Красной Армии были низкими. Новоиспеченные из низов генералы боялись говорить это Сталину, дабы не навлечь на себя его гнев. Сами они ничего сделать не могли. В мае 40-го Сталин утешил их: «Если Германия одержит победу на Западе, то она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы начать вооруженный конфликт с СССР, по крайней мере в течение десяти лет» (по Д. Мэрфи. «Что знал Сталин?»).

До начала Отечественной войны вождю Советского Союза были представлены сведения из правительственных кругов Германии, что в случае войны с СССР Гитлер дальше Урала не пойдет и предоставит Сталину, которого Гитлер считал знатоком России, возможность сохранить свою власть в азиатской части Союза ССР (Сб. «1941», М. т. 2). Сталин смеялся над этим. Он недооценивал мощь Германии и не мог представить себе, что немцы дойдут до низовьев Волги и водрузят свой флаг на Эльбрусе.

И вот новый исторический парадокс. СССР в течение трех лет после колоссальных людских и территориальных потерь разгромил напавшую на нее могущественную Германию. Откуда у СССР взялись такие силы? Одно из объяснений: фанатичный гитлеровский режим пробудил коренные патриотические силы СССР. Казалось, народ должен был помнить геноцид тридцатых годов. Но он только смутно связывал довоенный террор с природой правящей им власти. Эта власть была родственной, своей по сравнению с исступленным немецким режимом. Происходящее в ее лоне воспринималось людьми как внутреннее семейное дело. Общая угроза сплачивала без раздумий.

Сказывалась также застарелая неприязнь народа к динамичному Западу. Однако при этом людьми не учитывалась помощь развитых демократических наций погибающему в годы войны СССР в размере 13 млрд. долларов, обладающих тогда высоким покупательным потенциалом. В него входили вооружение, транспорт, медицинские материалы, одежда, продовольствие.

Один из российских маршалов уже в наши дни сказал, что без этой помощи Германия победила бы СССР. Значит, совсем не экстремальная большевистская политика принесла спасение в Отечественной войне. Уйдя от ложных надежд на Гитлера в 1939 году, отношения СССР с демократическими странами стали бы еще теснее, а это повлекло бы совсем иной политический баланс сил в Европе, ускорение и усиление помощи пострадавшей стране, если бы она в этом нуждалась и достигнуть победы ценой значительно меньших жертв.

Государственная воля и привычка к новому стилю жизни были полностью приняты людьми всех национальностей страны. Оказалось, что патриотизм цел и невредим. Он оказался сильнее страха перед вторгшейся армией неприятеля. Даже созданные в рядах Красной армии заградительные отряды (СМЕРШ) не оскорбляли ее. Смерть от своих, расстреливавших с тыла вздумавших отступать советских солдат, принималась как справедливая угроза. Армия слепо выполняла приказы военачальников и шла в наступление и на гибель без каких-либо раздумий и боязни. Сказалось пренебрежение к смерти. Это был результат не столько отваги, сколько восточных черт характера народа и понимание им смерти как фатального явления.

Сталин учел такое своеобразие. Поэтому он дополнительно уничтожил в трагические дни наступления на Москву, 28 октября 1941 г., более двадцати наиболее опытных генералов только потому, что они имели отрицательную точку зрения на качество советских вооружений, противоречащую мнению вождя. В период поражения СССР такая критика была опасна лично для него. Такой безжалостный акт дурно повлиял на общую тактику ведения войны, не считающейся с людскими потерями.

Сталин был законченным эгоцентристом с чертами восточного деспота. Свое мнение он рассматривал не просто как абсолютно верное, а как основу государственной власти, даже если в чем-то ошибался.

Всякая иная мысль или рассуждение, независимо от их обоснованности, были для него покушением на принцип личной власти как основы государства. Существование СССР было в его глазах неотъемлемо от его личности. Людские жертвы ничего не стоили.

Руководило ли им до 22 июня убеждение, что он сумеет избежать большой войны, ввиду его слабой оценки главной угрозы миру, гитлеризма, и уверенности в его разгроме силами своей армии? Мы вправе предполагать такое порочное заблуждение. Признаком этого явилось полное недоверие Сталина к многократным предупреждениям советской агентуры и его ближайших соратников не только о грядущем нападении Гитлера на СССР, но и о его конкретных сроках. Даже точным предупреждениям осведомленных Берии, начальника ГРУ Проскурова и десятков антифашистских осведомителей за рубежом он верил меньше, чем Гитлеру. Нонсенс! А Гитлер письменно уверял Сталина, что сосредоточение войск на территории бывшей Польши, которая не подвергалась английским бомбардировкам, служит для подготовки к нападению на Великобританию. И Сталин не возражал против таких аргументов, несмотря на то, что у советско-германской границы уже стояли немецкие паровозы, переведенные на широкую русскую колею, а у пограничной реки Буг были приготовлены в огромном количестве без всякой маскировки понтоны и надувные лодки для переправы.

Германские разведывательные самолеты сотнями своих вылетов безнаказанно контролировали ближнюю советскую территорию, результатом чего стало уничтожение за один день 22 июня 1941 г. 40 % всех военных самолетов Красной армии.

Неверие в такой успех друга-врага привело к распоряжению дислоцировать советские войска не у границы с Германией, а поодаль. Тем самым противнику предоставлялся плацдарм для развертывания своих войск и отказ военного использования советскими силами восточной Польши, захваченной СССР в 1939 году. Сталин объяснял такой шаг тем, что не хочет провоцировать Гитлера на агрессию. Он не желал учитывать простое соображение, что открытое противостояние сил Красной армии у самой границы могло заставить Гитлера задуматься о шансах на свою победу.

Можно предполагать, что Сталин хотел спровоцировать Гитлера на нападение. Для этой версии есть основания.

Он надеялся морально выиграть перед миром после массового террора в своей стране, инициатором которого, как все знали, был именно он, а также после исключения Советского Союза из Лиги Наций после нападения его на Финляндию в 1940 г. Такой выигрыш был ему нужен для того, чтобы разгромив напавшую на СССР нацистскую армию (в этом он не сомневался!) советская армия смогла бы законно оккупировать западную Европу и приобрести этим решающую возможность установления власти над миром. Он не учел одного: его армия в результате непредвиденных им масштабов будущего кровопролития оказалась истощенной морально и материально для политического и военного противостояния с армией опытного агрессора, а впоследствии – с англо-американскими силами. В результате Сталин уже не мог претендовать на полный захват западноевропейских стран, и ему досталась лишь их половина.

Такое поведение главы советского государства можно считать не честной ошибкой, а поощрением замыслов противника, а значит, государственной изменой, поскольку в результате в руках немцев оказалась чуть ли не половина СССР.

Мы наблюдаем характерную для тоталитарных государств ошибку. Сталин недооценил мощь нацистского рейхсвера. Гитлер недооценил дух и мощь новой Красной армии, которую родила спустя полтора года после начала войны кондовая Россия.

На первом этапе войны Сталин никак не ожидал поражения своей армии. Его растерянность из-за разгрома войск генерала Павлова на Белорусском фронте и броска на Москву сказалась в том, что он поручил Берии предложить Гитлеру при посредничестве посла Болгарии в Москве Стаменова прекратить войну ценой передачи ему Украины и Белоруссии. Брестский мир № 2? Ответа он не получил. Важно в этом эпизоде то, что Сталин на первое место ставил сохранение своей власти, и только на второе – территориальные, человеческие потери и их моральный итог.

Таково одно из объяснений высокой цены достигнутой в конце концов победы.

С конца 1942 г. Красная армия, не имеющая достойных руководителей, перешла к лобовой стратегии наступления. Оставшиеся в живых после резни кадрового генералитета и произведенные в высшие чины из уцелевших полковников и низших чинов, слабо знакомых со стратегией современной войны, не были способны к тактическому расчету. Да и верховный главнокомандующий от них этого не требовал.

Стратегия его была бесхитростна. Он бросал в наступление на противника свои войска лоб в лоб. Предпочтение этого приема инстинктивно понял маршал Жуков, который стал известен среди солдат тактикой «вали ребята!» и соответствующими ей огромными жертвами. Вряд ли он заслуживает памятника в центре Москвы. Он и его кремлевский начальник нарушили старое русское воинское правило: «воевать надо не числом, а умением».

Огромные потери в живой силе своей армии, и соответствующая им тактика Жукова устраивали Сталина, поскольку они укладывались в общий политический расчет: численность активного населения страны, тем более мужского, можно уменьшить без массового геноцида. Совершать его немецкими руками и оружием было выгодно вдвойне и в военном отношении, и в политическом. В результате воинские потери СССР скорее всего превышают лживые двадцать семь миллионов человек, а если включить потери от оккупации среди мирного населения, то сорок семь миллионов («Новая газета», май 2009 г.).

Потери Германии – пять миллионов. Современные английские эксперты уменьшают эту цифру до двух миллионов человек. И это весьма вероятно. Принцип действий советского командования диаметрально отличался от немецкого, которое берегло свою живую силу и интеллект собственного генералитета, и требовала ответственности за потери.

По данным на 31 декабря 1941 г., число убитых, раненых и пропавших без вести составило 5 579 134 человека. («Военно-исторический журнал» № 5, 1998 г.). Эта цифра, по-видимому, должна соответствовать численности Красной армии на 22 июня 1941 года. Но это не так. Известный историк М.Солонин подвел итоги своего многолетнего исследования событий 1941 г. только к 2011 году. Результат – потеря за первые военные полгода 8 миллионов 500 тысяч человек (книга «22 июня»). Допустить такую катастрофу мог только предатель своего народа, целью которого было в первую очередь сохранение единоличной власти от внутреннего, а не внешнего врага. Полный разгром кадровой армии СССР в таких масштабах объясняется не только лишь внезапным нападением немцев и некомпетентностью Сталина, а еще и тем, что основной ее состав был деморализован гражданским террором и армейскими репрессиями, произошедшими на глазах красноармейцев. Поэтому сдача в плен немцам носила в большинстве случаев ситуационный и политический характер: это казалось лучшим выходом из создавшегося положения после разгрома офицерского состава Красной армии, сначала своим командованием, а потом противником. И только формирование новой армии из резервов населения, осознание ими в 1942 г. смертельной опасности, нависшей над каждым человеком в своей стране, пробудило резервы корневого патриотизма и изменило ход войны. Стало известно, что Германия руководится генеральным планом «Ост», предусматривающий уничтожение всех славян.

Моральное состояние людей не только на фронте, но и в тылу со второго года войны стало собранным и направленным только на победу, несмотря на поражения, голод, эвакуационные, оккупационные невзгоды и потери близких людей. Это, в частности, можно объяснить организационными способностями тоталитарной власти, совпавшими с разбуженным силовым потенциалом народа, когда он очнулся после первых потерь от гитлеровского режима. Ему помогла жестокая коллективизация и индустриализация, голодомор и массовый террор, не встретившие никакого противодействия. После этого было не так трудно добиться полного послушания людей, жесткой дисциплины в тылу. Это, в частности, сказалось в перевозке станочного оборудования из зон ожидаемой оккупации на восток и создания в короткие сроки военного производства, иногда под голым небом и в чистом поле. Лозунг «Все для фронта!» оказался действенным.

Можно ли, в таком случае, говорить о массовом героизме людей? Понятие «героизм» подразумевает осмысленную жертвенность во имя высокой цели. Немногие бойцы на фронте руководствовались ею. Главенствовал инстинкт смертельного противостояния силам, чуждым сознанию населения СССР. Люди спасали свою программу жизни в привычном для них выражении. Бойцы не задумывались над тем, что один деспотический строй побеждает другой во имя собственного самоутверждения. Достигнутая победа стала триумфом одних и одновременно поражением других, во имя укрепления тоталитарной системы СССР и ее будущих жертв. Она усилила бесчеловечный строй, как бы пополнив его возможности уничтожением нацистского.

Основное чувство, которое вызывает Отечественная война, – это глубочайшее сострадание к жертвам и гнев к самозваным вождям, снискавшим себе славу победы. Если подводить итоги хода войны, то истинное значение всех поступков советского политического руководства позволяет, несмотря на победу, считать их врагами своего народа.

О последующем периоде истории следует сказать особо. Разгромленные Германия и Япония нашли в себе духовные резервы и пошли по пути демократического возрождения. В СССР власть с 1944 г. избрала для себя прежние пути. Принадлежность к любой из северокавказских, приволжских, крымских наций стала считаться составом преступления, повлекла за собой выселение на восток и гибель еще сотен тысяч людей. Политическая цель продолжилась: уничтожение людей, наиболее независимых и способных к гражданской и трудовой деятельности.

Конечно, в огромной стране были и дальновидные, честные люди. И немало. Но почему тогда победили авантюристы? Причем победили триумфально, разгромив конкурирующий с ними немецкий нацизм. Такое может быть только тогда, когда явление питается соками из почвы, на которой возникло. Советская реальность давила людей. Казалось, они могут проснуться от тяжелого сна. Но редкие разоблачения гибельной большевистской практики, даже основанные на неопровержимых фактах, не производили нужного впечатления на рядовых людей, вызывали у них лишь раздражение, отталкивание, страх, и только в некоторых случаях – растерянность и страдание. Но не осознание случившегося. Таково было душевное состояние народа в этот период.

Но как же могло население СССР забыть о терроре тридцатых годов и одновременно остаться верными существующей власти?

Мы уже упоминали о феномене социальной родственности. Когда до матери или отца доходят сведения о страданиях их дитяти, то, несмотря на приводимые факты, в их душе побеждает слепая, кровная любовь. В массовых масштабах такая любовь становится национальным приоритетом. Глубокое осмысление явления отходит на второй план, и при попытке его применить избираются только те положения, которые помогают этот итог смягчить или оправдать.

Даже при этом правящим большевикам не удавалось полностью удовлетворить собственное властолюбие. Они никогда не были уверены в укрощении своего противника – масс. Потенциал абсолютной власти по их мнению был неизрасходованным. Поэтому они всячески подогревали резервы ярости и агрессивности в своей стране. Одним из методов достижения этого было узаконение собственного аморализма. Гитлер основывал культ своей личности открыто, приняв даже закон о его единоличной власти. Он не избегал также театрализованности, делая его составной частью своей идеологии. Он провозглашал: «Вождь и идея едины, и каждый член партии должен делать то, что прикажет вождь, воплощающий в себе идею и единственно знающий ее конечную цель».

Разве с этим мог не согласиться Сталин? Он предпочитал создавать свой культ не менее активно, хотя и с оттенком еле сдерживаемой скромности. Советская пропаганда постоянно напоминала: правители СССР живут, одеваются и едят как все. Скрывалось другое обстоятельство: правители были богаты и всесильны гораздо больше, чем западные миллиардеры. Они владели всей страной, включая земли, руды, воздух и финансовые ресурсы. Они купались во власти, и ее непрерывное осознание было слаще комфорта банковских воротил иного мира. Показной аскетизм правителей являлся как бы современным переводом поведения служителей православного культа и потому вызывал нужный отклик в скупой оценочной шкале людей: или лютый враг или великий друг. Обожествление Сталина было сильнее всякой религиозности дореволюционного прошлого. Степень слепого поклонения вождю была прямо пропорциональна масштабам уничтожения им и его слугами собственного народа.

Таков парадокс!

Обратим внимание: прикрытие силы всегда духовно, чувственно. Значит, самое притягательное на очередной ступени развития лежит в подсознании человека. Материальные основы могут играть лишь вспомогательную роль, являясь средством утверждения провозглашенной политической стратегии.

Мы уже говорили, что в истории часто шла борьба за власть между лучшими и худшими представителями нации. Большевизм – это власть худших, то есть враждебных к общечеловеческим понятиям добра и чуждых справедливости. Они завоевали свои неограниченные права в то время, когда лучшие в других странах шли на добровольное ограничение своих властных возможностей.

Психологически ситуация понятна. Худшие всегда были париями, чернью, их властолюбие подавлялось от поколения к поколению. Одновременно росла их враждебность к сдерживающим факторам. Она и вырвалась наружу. Катастрофа России состоит в том, что инстинкт самосохранения был нарушен у двух-трех поколений. Это повело к их гибели (из-за непротивления этих людей их можно назвать самоубийцами!), а если их жизнь сохранялась, то в невозможных условиях существования.

В Коране сказано: «А ведь если вы покоритесь человеку подобному вам, поистине, тогда вы будете в убытке» (Сура 23. Верующие 36). Власть низов губительна для них самих. Руководитель должен быть необыкновенен. В этом – приговор советизму. Кухарка не может управлять государством, если она приведена во власть без одобрения честного большинства. Поэтому сила лучших людей – законна. Власть худших – противозаконна, согласно общественному инстинкту, а значит преступна.

Воплощение этого правила в истории отличалось многообразием. Монархии нередко являлись деспотическими государствами, но при этом вызывали к жизни гуманистическую оппозицию. Поэтому у правящих кругов и тогда сохранялась ответственность перед низами. Ее поддерживал положительный нравственный настрой общества, верующих в свое будущее и доверяющих власти. Будь иначе, человечество бы самоуничтожилось.

Россия отказалась от этого спасительного равновесия? Политика, заявленная с самого начала большевиками, была воспринята массами как гарантированный способ освобождения от интенсификации труда, противоречащей крестьянскому характеру. Завоеванная свобода, как некое пустое пространство, было обманно заполнено новой бесчеловечной силой, без какого-либо сопротивления.

Русский патриархальный консерватизм, столь мирный в XIX веке и ранее, не осознавал затаенного в его глубинах разрушительного начала. Опору большевики нашли именно в таких чертах нации. Была создана обстановка, в которой человеку нечего было терять, и он даже не хотел что-то приобрести. Началось разрушение всего уклада жизни, а не только временная хозяйственная разруха. На волне оглушающего произвола труд был предельно интенсифицирован. Конечно, это противоречило вкусам низов. Но они попали в ловушку.

Ложь и ненависть стали дорогой к войне – законченному выражению большевизма. Для него состояние войны, реализация заложенного в него насилия, – это жизнь. Мирное существование – его смерть. Такова физиология экстремистского строя. Он искал войну и находил ее в уничтожении своих и чужих народов. Даже в мирные годы он нередко маскировал ее словом «борьба», что принимало нелепо расширительный смысл: «Борьба за урожай», «Борьба за выполнение плана». Писатель И. Ильф саркастически заметил: «Не надо бороться за чистоту. Подметать надо».

Борьба или война за столь естественное означала, что советская действительность во всем препятствует человеку. Даже нечто обыденное надо добывать с боем. Возможно, эти трудности, состояние постоянной мобилизационной готовности помогло СССР в войне с Германией, а поражение Франции и Англии на континенте можно объяснить отсутствием у них такого качества. Добро бывает расслабленным. Достаточно вспомнить посещение СССР такими признанными на Западе проницательными гуманитариями, как Бернард Шоу и Лион Фейхтвангер в 30-х годах. Они проявили себя как наивные дурачки, принимая настроение одурманенных советских масс за правду. Более скандально показал себя вице-президент США Г. Уоллес, решивший посетить центр советских лагерей смерти город Магадан. Специально для него каторжные бараки были наскоро превращены в комфортабельные общежития, магазины заполнены продуктами. Гостю был даже показан драматический спектакль и балет в исполнении прекрасных артистов. От него скрыли, что все они каторжники. Этот уродливый исторический эпизод говорит об узком кругозоре и жизненном опыте западного человека, не могущего себе представить, что он может жить рядом со зверолюдьми и не понимать это. Изживет ли он свое инфантильное мышление и уничтожит мир нелюдей? Мы ждем! Пока вынуждены констатировать: мышление правильно развивающегося общества может быть ограниченным вследствие своих удач.

Отвергнув всеобщие законы и мораль, большевики превратили во врагов собственных партийных моралистов. Циничные демагоги не могли сосуществовать в одном ряду с честными утопистами. Большевистская мафиозная группа сделала свой выбор, остановившись на первом варианте партийной породы. Люди второго типа или уходили из движения (Валентинов, Мартов, Плеханов), или пытались перевоплотиться в нечто близкое второму типу (Бухарин, Зиновьев, Каменев, Пятаков и др.). Такое не удавалось. Природа была не та. Поэтому эти много знающие и потому опасные для Сталина люди, честность которых могла раскрыть общие грязные секреты, уничтожались. Власть демонстративно объявляла их преступниками, расстреливала и, играя роль борца с врагами народа, поднимала свой политический престиж. Власть была силой, настоящего лица которой никто не должен был увидеть и понять.

Ее действия были направлены не на идеологических врагов, а на врагов неограниченной власти в своей стране. Можно вывести стратегическое лицо таких действий.

Геноцид СССР – это ликвидация людей, несущих иную культуру и политический опыт, разоблачающих античеловеческое начало. Сначала это были дворяне и представители прежней власти. Потом Белая армия, которая выше всего ставила честь нации и чистоту власти, противопоставляя их революционному сброду. Далее следовали чужаки, оставшиеся в стране. После утверждения властью своего лица жертвами становились очевидцы. Еще позже сажали политически зрелых людей, показавших это в общении. Сажали людей зрелых по возрасту, в том числе аполитичных. «Кто их знает?» – рассуждала власть. Сажали членов семей репрессированных, горе которых способствовало раннему созреванию и пониманию происходящего. В том числе детей, разлучая их с родителями. Такое происходило с каждым новым поколением, вступающим в строй и отдающимся ему. Власть сокращала жизнь людей, омолаживала средний возраст населения за счет уничтожения более опытных и проницательных. Что же тогда являлось опорой власти?

Мы уже приводили слова А. Платонова, объясняющие большевистский взгляд на демографию населения. Новая рождающаяся смена должна быть умственно стерилизованной. Она не должна знать об истинных деяниях и впечатлениях предшественников. Эти сведения в нужном свете и дозах преподносит им официальная пропаганда. При малейших сомнениях в ее верности представители такой смены уничтожались. Кем была правящая сторона?

Узник и писатель Иван Солоневич так охарактеризовал ее в тридцатых годах: «Отобранный по признаку моральной и интеллектуальной тупости, прошедший многолетнюю школу грабежа, угнетения и убийств, спаянный беспредельной преданностью власти и ненавистью населения, актив образует собой чрезвычайно мощную прослойку нынешней России» (книга «Россия в концлагере»).

В укреплении этой прослойки большевистский строй видел гарантию своего существования.

На основании сделанного анализа обратимся к попыткам некоторых современных историков найти в этом периоде признаки рациональной политики. Большевики ставили на первое место индустриализацию страны в военных целях. Они платили за нее золотом, великими произведениями искусства, которые советской власти были не нужны, хлебом, который шел за границу, и соответственно голодом. Недорогой платой было уничтожение крестьянства и создание благодаря этому дешевой рабочей силы для промышленности. В каторжных лагерях труд был еще более дешевым, а созидаемое им было дорого. Соответственно, индустрия обходилась власти без напряжения с материальной стороны. Моральная же ее цена была чрезвычайно высокой, но на нее не обращали внимания. Жизнь человека не ценилась вовсе. Гибель просто не замечалась и находила свое выражение только в секретной статистике. Согласно такой политической логике уничтожение собственного населения должно было способствовать усилению страны, а не ее ослаблению. Поэтому подобные преступления против прав человека в государственных верхах становились деловым нормативом. Шло вырождение нации. Был ли это единственный путь развития?

Напомним, что многие страны, обошедшиеся без принудительного планирования труда и политики уничтожения собственного населения, получили высокий созидательный потенциал. Испытывая перед властью не страх, а жизненный стимул, развили свою отчизну больше, чем это было сделано в СССР. Такое усиливало ненависть большевиков к строю, который представлял собой угрозу для них и в теории и на практике. Власть, ценой экономической выгоды без нарушения моральных основ, была им не под силу. Они ненавидели либерализм. А цена насилия над людьми полностью их устраивала. Оправдывали они это тем, что ждать не могли (время работало против них, и они это понимали!) и шли по пути экспрессивного самовластья. Командным образом, за счет нищеты народа возводили несоразмерную в балансе государственных затрат боевую мощь. Они торопились. Надо было эффектно обогнать капитализм. Они не хотели понимать, что при естественном политическом развитии все области жизни страны не вышли бы за рациональные рамки, не нарушили баланса национальных сил и получили бы больший результат без апокалипсических жертв.

Встают вопросы: что в таких случаях движет людьми? Острая неприязнь к человеку, жажда его покорения, а не развития? Разум и примат силы несовместимы?

Возникновение гитлеровской, большевистской и маоистской идеологий и их победы были своего рода душевным заболеванием: преобладанием чувства над разумом, который принес XIX век. В Германии это была с одной стороны реакция на политическую и экономическую мощь торгашеского Запада, а с другой – на коммунистическую угрозу с Востока. Нацисты считали, что оба политических направления фанатично неприемлемы для них. Индустриальное развитие, считали они, можно повернуть против демократического и коммунистического миров при помощи новой идеологии, политического гипноза более эффективного, чем бездумный буржуазный строй.

Понятие «справедливость», которым оперировали большевики и нацисты, вытекало не из гуманной оценки вещей, а из субъективной, чувственной взвешенности и потому враждебной разумному пониманию. Гитлер замечал:

«Понимание – слишком шаткая платформа для масс. Единственно стабильная позиция – ненависть».

Таким же было обоснование большевизма с добавлением эпитета «классовая ненависть». У Гитлера – «расовая».

Заметим, ненависть присуща только человеку. Животное рационально вследствие гармонии чувств и поступков. Оно приходит в состояние жестокости только в момент угрозы своему существованию. Животное чувство и развитое подсознание даже при успехах разума таят опасность.

Так люди подходили к формуле экстремистских режимов XX века: жизнь ради уничтожения жизни во всем ее многообразии.

Согласно этой формуле коммунизм не нужен большевизму как какая-то логическая идея, как нечто цельное и осмысленное. Большевизм, фашизм, нацизм, маоизм не идеологии, а внутреннее состояние человека, которому становится чуждым все человеческое в эпоху быстрого отхода от животного начала, начиная с итальянского Возрождения. Осмыслить такое начало в диспутах или в печати и тем самым попытаться повлиять на ум несогласных невозможно. Чувство в таких случаях берет реванш над гуманистической рациональностью.

Усилия гуманитарных мыслителей, писателей, философов не оставили после себя решающего наследия. Произошел, как мы уже говорили, крах культуры. Право так утверждать дает нам то, что Россия в 1917 году и некоторые другие страны утратили инстинкт самосохранения, присущий каждому народу мира. Утрате способствовал отказ от нажитого духовного родства. К его ликвидации исступленно призывали политические экстремисты и делали для этого немало. В результате у этих наций произошел провал памяти.

Пафос самоотречения можно видеть в словах Чаадаева полуторавековой давности: «Какая-то странная судьба разобщила нас от всемирной жизни человечества. Дома мы будто на постое. В семействах – как чужие. В городах как будто кочуем. Мы явились на свет как незаконнорожденные. Без наследства. Без связи с другими людьми, которые нам предшествовали. И не усвоили ни одного из поучительных примеров минувшего. Мы чужды сами себе».