355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Калинин » Запретная зона » Текст книги (страница 12)
Запретная зона
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 22:12

Текст книги "Запретная зона"


Автор книги: Анатолий Калинин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

13

Вдруг залаяла, загремела цепью собака, и, занятый своими размышлениями, Шпаков сердито посмотрел вниз, на калитку: неужто кого-нибудь из агитаторов опять принесло уговаривать его бросить дом, все добро и катиться вслед за всеми под гору. Нет, это кого-то другого принесло. Григорий Шпаков вдруг почти рысцой побежал вниз по стежке к калитке, чтобы успеть самому открыть ее перед неожиданным гостем.

– Вас ли, Василий Гаврилович, вижу? – с неподдельным и радостным удивлением спросил он. – А я только что об вас думал.

– Должно быть, вы, Григорий Иванович, думали: опять на мою голову уполномоченного принесло? – спросил Греков, протягивая ему руку.

Григорий Шпаков обеими руками сжал и потряс ее.

– Нет, Василий Гаврилович, я думал, что невеселая у вас получается должность, людей с насиженных гнезд сгонять.

– Это правда, невеселая, – серьезно ответил ему Греков.

Пропуская его в калитку, Григорий Шпаков спросил:

– Неужто, по-вашему, и сюда может подняться вода? – Он заискивающе заглянул Грекову в глаза. Но тот не стал его успокаивать.

– Вы же, Григорий Иванович, уже давно должны были это понять. Хоть вы и построили себе терем на самой горе. Настоящий терем» – Он с изумлением спросил: – А зачем это вам вздумалось его на колеса поставить?

14

– Заходите, Василий Гаврилович, милости просим, – говорил Шпаков, с радушием гостеприимного хозяина вводя его в дом и распахивая перед ним все двери одна за другой. – Вам правда нравится?

– И все своими руками? – неподдельно восхищался Греков.

– А чьими же? – Шпаков невольно взглянул на. свои руки. – До последней досточки.

Двери продолжали распахиваться перед Грековым. Дом и в самом деле был не только снаружи похож на терем: все блестело, и все было окрашено, причем каждая комната в свой цвет: в голубой, розовый, желтый, даже в серебристый. Даже вся мебель: шкафы, диван и стол со стульями – была, судя по всему, сделана руками хозяина, а темно-коричневый пол сверкал, покрытый лаком, как отполированный, так что наступить, не разувшись, нельзя было и рискнуть, что Греков и предусмотрел, оставшись в одних носках еще в передней, при одобрительной улыбке хозяина, который и сам ходил по дому босиком. Еще со двора Греков заметил, что все окна в доме были с затейливо вырезанными из дерева кружевными чепчиками и ошалевай он одна в другую гладко обструганными дощечками, а покрыт не каким-нибудь шифером или листовым железом, а чаканом, аккуратно подстриженным со всех сторон. С детских еще лет, прожитых в станице, Греков запомнил, что под такой вот чакановой крышей никогда не бывало ни холодно, ни сыро в доме. В самые хлесткие ливни вода скатывалась с нее, как со смазанной гусиным жиром.

И терем, и настоящий казачий курень, каких теперь уже почти не строили в донских хуторах и станицах. Люди все больше предпочитали обзаводиться кирпичными, под шифером, домами.

– Это у меня прихожая, это столовая, моя спаленка, а это и зала для гостей. Если пожелаете, я ее вам с вашим молодым помощником предоставить могу.

– Спасибо, Григорий Иванович. – Греков не смог удержаться от вопроса, который давно уже вертелся у него: – И не скучно вам здесь одному жить?

Григорий Шпаков потускнел, но только на секунду.

– Весело, Василий Гаврилович, жить с тем, кому целиком и полностью доверяешь, а я теперь не верю никому. Вам, должно быть, уже успели мою бывшую супругу осветить. А кому, может, и поверил бы, не по средствам товар. Я было посватался к нашей учительнице, Прасковье Федоровне, и получил отбой. – И, продолжая с тщеславной гордостью хозяина показывать Грекову свой терем, он распахнул перед ним последнюю дверь. – А здесь я почти цельный год до прихода наших спасался от немцев, когда из плена убег.

Комната была как комната: широкий, тоже самодельный, шкаф с полками, плотно забитыми книжками и журналами, но больше какими-то синими папками, занимал одну стену, а другая была сплошь выложена белым кафелем вокруг выпукло выступающей из нее голландской печки, окрашенной в черный цвет.

– Хотите, я покажу вам, где спасался? – И, не дожидаясь ответа Грекова, он подошел к кафельной стене. – Терем-теремок, – повергая его в удивление, пробормотал он, – а кто в тереме живет? – При этом он на что-то надавил на кафельной стенке обеими руками, и даже наваливаясь плечом, голландская печка вдруг отъехала, откидываясь в. сторону, как большая дверь, и открыла узкий, темный чулан. Тут же Григорий Шпаков щелкнул выключателем, и при ярком свете Греков увидел в чулане лежанку с подушкой и одеялом. Сажей и мышами повеяло оттуда. – Еще слава богу, что они не заняли под квартиру мой дом, – глухо сказал он. – Боялись, что партизаны могут ночью нагрянуть из степи. – Тем же способом Шпаков опять закрыл голландской печкой, как дверью, свой чулан, и опять постороннему взору никакого сомнения не должна была внушать кафельная стена. Вдруг, поворачиваясь к Грекову, он снова повторил свой вопрос: – И все это, Василий Гаврилович, тоже под воду уйдет, да?

– Вы же, Григорий Иванович, уже и сами на катки поставили свой дом.

– Это на всякий случай, – уныло ответил Шпаков. – Домкратами его поднял и на колеса со старых жаток поставил. Чтобы по крайности трактор мог в одночасье зацепить на буксир мой, – он криво усмехнулся, – терем. Все же, Василий Гаврилович, я надеюсь, вода сюда не дойдет.

Под его взглядом Греков отвел глаза в сторону, но и утешить его не смог.

– Дойдет, Григорий Иванович. Это хорошо, что вы решили поставить его на колеса. Но сейчас я не для этого разговора к вам пришел.

15

Всю жизнь Греков испытывал скрытую неприязнь к тем людям, которые на всякий случай аккуратно хранили в папках-скоросшивателях обязательно пронумерованные квитанции, акты, выписки из приказов начальства и прочие подобные им документы. Сам он никогда не отличался такой предусмотрительностью и даже не прочь был иногда подумать, что, должно быть, не совсем чиста была совесть у этих людей, если они уже наперед обклеивают ее бумажными латками.

Теперь же, кажется, пришла для него пора взглянуть на все это и с другой стороны. Больше того, он даже обрадовался, когда Григорий Шпаков, увидев, что гость его заинтересовался большим шкафом, с аккуратно спресованными на его полках синими и голубыми папками, похвалился ему:

– Здесь, можно сказать, вся моя колхозная жизнь. А как же? Сколько лет я, Василий Гаврилович, по вашему же, если помните, предложению был назначен в колхозе весовщиком, столько и моей бухгалтерии. – Он, как по клавишам, провел по корешкам папок косточками пальцев. – Конечно, те квитанции на всякую продукцию, какую я отпускал двадцать лет назад, у меня давно уже в специальных ящиках лежат, иначе мне бы пришлось здесь целый банк завести, но допустим…

Здесь Греков небрежно перебил его:

– Допустим, за последние три года…

– Все налицо. Например, что бы вас могло заинтересовать?

Еще более небрежно Греков сказал:

– Например, те же квитанции на сдачу зерна в «Заготзерно».

Григорию Шпакову явно начинала нравиться эта игра вокруг его бухгалтерии, которой он всегда внутренне гордился.

– Какой год, Василий Гаврилович, вы пожелали бы конкретно иметь в виду?

– Конкретно, Григорий Иванович, – Греков задумался, – ну, скажем, сорок девятый.

Григорий Шпаков с уверенностью опять прошелся косточками пальцев по корешкам папок:

– Эти у меня еще здесь. Потому что за последние три года ревизор их может в любую минуту у старшего весовщика потребовать. – Надевая роговые очки, он только на мгновение запустил руку в глубь шкафа и тотчас же, как фокусник, извлек оттуда двумя пальцами целый ворох папок. – А они все тут как тут. Пожалуйста, хоть из района ревизор, хоть из самой области. За последние три года старший весовщик обязан все приемо-сдаточные документы как на витрине держать. Вы, Василий Гаврилович, допустим, пожелали бы на какие накладные на сдачу зерна взглянуть от тока до амбара или вплоть до районного пункта «Заготзерна»?

Как-то само собой получалось, что хоть каждого и по-своему, но их обоих все больше затягивала эта игра. Грекову уже стоило труда сдерживать нетерпение, чтобы не выхватить папки у Григория Шпакова из рук, а тому все больше начинало льстить неравнодушие, с которым отнесся к его бухгалтерии гость.

– Допустим, Григорий Иванович, и на те и на другие.

– Выборочно или в целом? Вплоть до завершения хлебосдачи?

– Вплоть до завершения, Григорий Иванович. Но лучше выборочно по трем или четырем шоферам. Я и не знал, что у вас такой объем работы.

Григорий Шпаков, подняв на лоб очки, с грустной укоризной взглянул на него.

– Вам простительно не знать, у вас такое громадное дело на плечах, а когда мое непосредственное начальство не знает и не хочет знать, это похуже. Думают, старших весовщиков в готовом виде в пекарнях лепят. – Он снова со снисходительной укоризной улыбнулся Грекову: – Откуда же, Василий Гаврилович, в нашем колхозе в сорок девятом году могло три или четыре машины быть? Это уже теперь столько техники нагнали – что ни пацан, то за рулем. У нас тогда и шоферов на двух полуторках двое было, а когда… – Григорий Шпаков как-то безнадежно отмахнулся, – и совсем остался один… – Опуская очки со лба на глаза, он с проницательным сожалением взглянул на Грекова. – Так бы, Василий Гаврилович, вы сразу и сказали мне, кто вас интересует. А я, старый дурак, сразу же перед вами нараспашку.

Нет, он совсем не таким наивным был, этот Шпаков. Теперь пришлось Грекову опустить свои глаза под его взглядом.

– Напрасно вы так думаете, Григорий Иванович, это как-то само собой вышло. А вы как догадались?

– Не знаю, как будто что-то толкнуло, – Григорий Шпаков дотронулся рукой с папкой до груди, – когда вы захотели, чтобы выборочно за сорок девятый год. Как-то вроде екнуло, что не зря вы интересуетесь, я же вас давно знаю. Жаль парня.

Глядя на него, Греков почувствовал, как что-то ворохнулось и у него в груди. Наклоняя голову, он помолчал, прежде чем спросить:

– Вы мне эту папку с квитанциями доверите, Григорий Иванович?

Встречаясь с его взглядом, Шпаков протянул ему голубенькую папку.

– Вам доверяю. Но только от амбара до «Заготзерна». А тут, что с тока до амбара, у меня Подкатаев попросил и еще не отдал. Все равно, раз Коптев осужденный по такой статье, теперь никакой ревизор им интересоваться не станет.

– Нет, Григорий Иванович, я вам обязательно ее верну. И скоро, – сказал Греков, засовывая папку под целлулоид своего большого, еще фронтового, планшета. – Спасибо вам.

– Не за что. – И, уже провожая Грекова от дома через сад обратно, он с тем же испугом, с каким спрашивал до этого, уйдет его дом под воду или нет, спросил: – Неужто, Василий Гаврилович, из этого, – его взгляд упал на просвечивающую сквозь целлулоид планшета голубую папку, – может получиться что-нибудь?

– Только вы пока об этом никому, – прикрывая папку ладонью, предупредил его Греков.

– Разве я не понимаю. – Григорий Шпаков приложил руку к груди.

Уже снизу, спустившись с крутого склона, Греков еще раз оглянулся. Дом Шпакова и в самом деле, от зеленых ставней и чепчиков с белой кружевной резьбой до чакановой подстриженной крыши с красным петухом на ней, стоял над станицей, как терем. Не хватало еще, чтобы хозяин его тоже стоял на крыльце в красной рубахе, перепоясанной золоченым поясом. «Кто в тереме живет?» – невольно вспомнилось Грекову. И был этот терем почти как в той сказке, которой еще совсем недавно убаюкивал он на ночь Таню. Стоял, приподнявшись над землей, на двух толстых и круглых бревнах с забитыми в них по самой середине стальными колесами.

Но хозяин терема не в красной рубашке стоял на крыльце, провожая взглядом Грекова, а в выцветшей давно гимнастерке и в фуражке тоже военного образца, только совсем новой. Высоко, выше всех других взметнулась над станицей усадьба Григория Шпакова. «Долго будет добираться до нее вода. Но все же в конце концов она и туда доберется», – с неожиданной грустью подумал Греков.

16

Вот и оценивай после этого человека с одной только стороны. Со стороны той же усадьбы, с которой он умеет взять с каждой ее сотки столько, сколько другой никогда не сможет взять. Чем бы ни руководствовался Григорий Шпаков, но не кто-нибудь другой сберег же все эти квитанции за сорок девятый год, и теперь Греков чувствует, как они шелестят у него сбоку в планшете, вселяя пусть пока и смутную, но все-таки надежду. Все до единой пронумерованные и подшитые одна к одной о поездках в полуторке с зерном от амбара до «Заготзерна». Когда Греков, придя домой, стал их перелистывать и сразу же наткнулся на фамилию «Коптев», как будто какой-то горячей тревожной иглой прокололо ему сердце. Чтобы там ни руководило Шпаковым, когда он подшивал и раскладывал по полочкам свою бухгалтерию, теперь от его предусмотрительности может зависеть очень многое, если не все. «Вся наша жизнь сразу обрушилась, и никому до этого нет дела», – толкался в его уши голос Зинаиды, когда он осторожно и бережно перелистывал в скоросшивателе квитанции. Подожди, Зинаида, подожди, не спеши оплакивать ее, и напрасно ты решила, что все так и остались равнодушны к твоему несчастью. Вот и Шпаков вдруг спросил на прощание у Грекова: «Неужто из этого может получиться что-нибудь?» Конечно, тебя можно понять, почему ты теперь так думаешь, но не зря же и председатель Подкатаев сразу же намекнул Грекову, как только тот приехал в станицу, насчет твоей свадьбы. А теперь ему вдруг тоже зачем-то понадобились квитанции на поездки Коптева с зерном от тока до амбара. И разве зря теперь Игорь Матвеев по просьбе Грекова тоже начнет сопровождать полуторки с зерном, но уже от амбара до «Заготзерна». Тут вдруг издавна, еще с тридцатых годов, знакомое Грекову слово «клеймение» искрой вспыхнуло у него в памяти, но сразу же и погасло. Сколько потом ни рылся он в своих воспоминаниях, оно в своем, как он чувствовал, очень важном теперь значении так больше и не вернулось к нему. Теперь надо дождаться Игоря, чтобы вместе с ним перелистать квитанции и все объяснить ему, а может быть, и он что-нибудь подскажет. Вдруг еще и еще, но теперь уже две искры пронзили его одна за другой: то же слово «клеймение» и рядом с ним другое – «весы». Здесь же Греков, услышав, как звякнул обруч на калитке, узнал шаги Игоря.

17

Наутро его «газик» подрулил в райцентре на площади к дому, совсем недавно, судя по всему, окрашенному охрой. Еще издали он желтым пятном выделялся из других таких же, размещенных в домах бывших зажиточных казаков, районных учреждений. Может быть, жил раньше в доме райуполкомзага, к которому подъехал Греков, если не сам станичный атаман, то его писарь или же еще кто-нибудь из приближенных.

В кабинете у районного уполномоченного по заготовкам было просторно и чисто. Напротив письменного стола за стеклом витрины, занимавшей полстены, рядком стояли на полочках прозрачные мешочки и баночки с зерном и белые початки кукурузы, а по всем углам громоздились снопы пшеницы, ячменя, проса и даже пучки подсолнуха с большими шляпками, перевязанные посредине будыльев шпагатом.

Но на письменном столе стоял лишь скромный кувшин с бессмертниками, за которым и сидел райупол-комзаг Цветков в такого же цвета, как и цветы у него на его столе, сиреневой рубашке.

Повсюду в донской степи такие цветы растут на голых склонах. Стебель у них почти без листвы, лепестки жесткие, сухие. Может быть, поэтому и не осыпаются они вплоть до самых морозов, а когда дети или женщины нарвут их, поставят на столах и комодах в банках или в кувшинах, могут и несколько лет простоять, все такие же блекло-сиреневые, но не вянущие. Ничем не пахнут они. Но все-таки и посредине зимы вдруг могут напомнить о знойном лете.

Райуполкомзаг Цветков не мог, конечно, не слышать, как просигналила машина Грекова, подъезжая к дому, и, зная, что на машинах с таким сигналом ездит не каждый встречный, выглянул в окно. Узнав вездеход Грекова, к которому уже стали привыкать в районе, он не стал вскакивать с места. Но на розоватом от загара и тщательно выбритом лице Цветкова, когда он увидел Грекова на пороге своего кабинета, появилось радушное выражение. Он привстал, протягивая ему через стол руку.

– Я и не знал, что сегодня у меня будет такой гость. Хотя, признаться, минут через пять вы бы уже не застали меня, – добавил он, взглянув на круглые небольшие часы на противоположной стене кабинета. – С утра я, как всегда, только на полчаса в свою контору – и сразу же по району. Вся эвакуация зерна и другой сельхозпродукции на моих плечах. А машины где брать? И сколько-нибудь пригодных складских помещений на новых местах тоже и в помине нет, не говоря уже об амбарах. Конечно, и все остальные члены бюро райкома в разгоне, но вы знаете, что к нашему брату, заготовителю, всегда отношение особое. Заготавливать для народа хлеб заготавливай, но при этом изволь в районе и другую партийную нагрузку нести. Спасибо, хоть вы, товарищ Греков, теперь разгрузили меня. – Цветков улыбнулся. Ковыльные редкие волосы у него, зачесанные назад, вымыты были до желтизны.

– Разгрузил? – переспросил Греков.

– А разве вы не знаете, что я в станице Приваловской почти год уполномоченным по переселению состоял. Меня даже жена к квартирной хозяйке стала ревновать.

Греков улыбнулся:

– К Зинаиде Махровой можно и приревновать.

Он увидел, как при этих словах появился в глазах у Цветкова ледок.

– А вы откуда знаете ее?

– К ней же всех уполномоченных на квартиру ставят.

Взгляд Цветкова оттаял.

– Лучше бы, товарищ Греков, и не ставили, хотя она и хозяйка – ничего худого нельзя сказать. Но от одного ее плача то и дело просыпаешься по ночам.

– От какого плача? – искренно удивился Греков.

– Вы где спите, товарищ Греков, в доме?

– В доме.

– Значит, она теперь по летнему времени на ночь уходит в кухню подвывать. А мне пришлось это ее подвывание всю зиму слушать. Она, видно, и сама не хотела бы, чтобы ее слышали, засунет голову под подушку и давится, но все равно неприятно. Совсем молодая женщина, могла бы уже и утешиться давно. Как будто на одном только ее Коптеве сошелся весь свет.

– Вы сказали: на Коптеве?

– Да. Он у нас в районе уже три года как герой дня.

– Странно, – сказал Греков, – и мне на стройке дело Коптева попалось на глаза. – И тут же, опять увидев в глазах у Цветкова ледок, поспешил успокоить его: – Это в связи с новым порядком расконвоирования.

– В данном случае оно, конечно, исключено, – быстро сказал Цветков.

Греков поднял брови:

– Почему?

– Потому что осужден он не за какую-нибудь цебарку зерна, а за хищение трех с лишним тонн. Но и за цебарку, как вы знаете, указ не щадит.

– Это мне известно. – И, встречаясь с взглядом райуполкомзага, спросил: – А если бы при новом рассмотрении дела этого Коптева выяснились какие-нибудь новые факты?

– Что значит новые? Конечно, если рассуждать теоретически…

Греков ухватился за это слово:

– Да, если теоретически. Цветков не сразу ответил.

– Только в том случае, когда теперь был бы установлен разновес. – И, оживляясь, он стал объяснять Грекову: – Это когда в колхозе перед вывозкой зерна в «Заготзерно» не была соблюдена инструкция о клеймении весов и мог образоваться между теми и другими весами зазор.

– А если бы, скажем, по какой-нибудь причине забыли о клеймении весов?

– Такого в нашей системе не бывает, – твердо сказал Цветков. – Разве что теоретически… – Снова оживляясь, он зачем-то выдвинул перед собой ящик письменного стола, заглянул в него и опять задвинул. – Иногда разновес может достигать и от десяти до пятнадцати, а случалось, и до ста килограммов зерна.

– На одну машину?

– И за один только рейс, – подтвердил Цветков.

– А если за тридцать один рейс?

Рука Цветкова потянулась было к конторским счетам, которые лежали у него на столе, но тут же он с улыбкой отдернул ее.

– Здесь особой бухгалтерии не требуется. От трех тонн и свыше.

– Как у того же Коптева? – глядя на него, тихо спросил Греков.

У Цветкова кожа зарозовела у корня гладко зачесанных ковыльно-белесых волос.

– Через мои руки ежегодно проходят десятки тысяч тонн зерна, и я, естественно, не могу во всех деталях запомнить…

– Коптева вы должны были запомнить хотя бы потому, что в его деле я видел справку за вашей подписью.

Суживая глаза, Цветков поднял их к Грекову от стола, быстро спрашивая:

– Какую справку?

– О клеймении в приваловском колхозе всех весов.

– Теперь припоминаю. Обычно я перед уборкой считаю своим долгом лично контролировать клеймение весов.

– И в амбарах?

Цветков развел руками:

– Это уже в мою компетенцию не входит. Хотя, конечно, мы все равно контролируем. Внутриколхозные амбары в компетенции правлений колхозов. В нашу же входит, чтобы при выполнении первой заповеди ни один килограмм зерна не пропал по пути на пункт «Заготзерна».

– Как и случилось у Коптева после выполнения первой заповеди, когда уже весь остаток зерна колхоз перевез с тока в амбар, а потом поступило указание сдать и второй план?

Цветков явно все больше настораживался под его взглядом.

– Да, я помню, что в сорок девятом году наш район выполнил сперва план, а потом, по указанию обкома, и в счет другого плана стал вывозить. – Он дотронулся подушечкой ладони до груди, но тут же отдернул руку, вспомнив, что из-за жары ему теперь приходилось пиджак с орденом «Знак Почета» дома оставлять. – Некоторые колхозы сдали даже по два с половиной плана. В том числе и Приваловский, за которым я был закреплен.

– За счет мелянопуса?

– И за счет мелянопуса…

– Который возили на пункт «Заготзерна» не с тока, а из амбара…

Цветков холодно взглянул на Грекова:

– Вы, оказывается, хорошо осведомлены о наших делах. Но какое это имеет значение теперь?

– Только то, что амбарные весы в приваловском колхозе в сорок девятом и в последующие годы не клеймились.

– Я,уже сказал, что это в мою компетенцию…

– Не входит, – подтвердил Греков. – Если бы не было в судебном деле Коптева справки за вашей подписью о клеймении в приваловском колхозе всех весов.

– Нет уж, извините, – вставая за столом, вежливо сказал уполкомзаг Цветков. – Так мы с вами, товарищ Греков, из этих дебрей никогда не выйдем. Теоретически, конечно, возможен и разновес, и кое-что другое, но в данном случае по пути от амбара до «Заготзерна» не десять или пятнадцать килограммов, а три тонны, сто двенадцать килограммов зерна испарились. Тю-тю. – Цветков вдруг щелкнул пальцами. – И пусть этот Коптев скажет спасибо тому, кто, подписывая указ, уравнял его вину с виной какой-нибудь солдатской вдовы с кучей детишек на руках, укравшей, как я уже вам сказал, всего-навсего цебарку зерна.

– А у вас, товарищ Цветков, дети есть? – неожиданно для самого себя спросил Греков.

Но Цветков нисколько от этого вопроса не растерялся.

– Сыну уже пятнадцать, а дочке восемь.

Нет, напрасно Греков бросил и этот камушек, надеясь услышать ответный всплеск. Райуполкомзаг Цветков или совсем не понял его вопроса, или же, скорее всего, не захотел понять. Камушек упал в стоячую воду, и даже легких кругов не пошло от него. Вдруг сразу скучно стало Грекову в этой комнате с витриной, заставленной мешочками и баночками с зерном, с бессмертниками в кувшине на письменном столе, такими же тускло-сиреневыми, как и рубашка на хозяине этого кабинета…

Вернувшись в станицу, Греков решил прежде всего найти Подкатаева, чтобы попросить у него взятую у Шпакова папку. Кое-что недостающее могла прояснить и она в этом старом деле, а потом должно будет прибавиться и то, ради чего теперь Игорь будет ездить в полуторатонке с зерном от главного колхозного амбара до пункта «Заготзерна».

По коридору правления колхоза Греков прошел из конца в конец всего здания, так никого и не увидев. Везде двери комнат были настежь распахнуты, из всех уже вывезены были столы, стулья и шкафы. С первых месяцев войны, когда Грекову, тогда еще не замполиту полка, а секретарю сельского райкома, приходилось заниматься эвакуацией людей и учреждений, не запомнил он такой пустоты. Но в самой последней комнате правления колхоза еще оставался стоять один-единственный стол, за которым сидел председатель Подкатаев. Одна рука у него была занята телефонной трубкой, он то кричал в нее «алле», то начинал дуть во всю силу своих могучих легких, а другой рукой, завидев Грекова, он виновато указал на подоконник, приглашая садиться.

– Никуда не добьешься, – сердито пояснил он, бросая трубку. – Машин осталось полторы калеки, резину хоть соломой затыкай, а хлеб из главного амбара так и не вывезен. Звонил Истомин, чтоб через пять дней все уже было кончено. У меня же всего две полуторки на весь колхоз.

– В том числе и та, на которой раньше ездил Коптев? – спросил Греков.

Подкатаев ликующе подтвердил:

– Если бы не она, нам бы теперь вообще пришлось целиком на «му-два» переходить. Третий год без капремонта ходит. Как знал, перед своей свадьбой всю ее по винтику перебрал. Но разве, товарищ Греков, нас теперь одна полуторка спасет. Как нарочно, пшеница дала по двадцать пять центнеров на круг. Никогда не бывало на наших песках. Хоть плачь, хоть радуйся. Все зерно, которое оставалось на токах, мы успели выхватить, но к амбару, где его шестьсот тонн лежит, скоро из-за воды и на «му-два» нельзя будет подъехать.

Он ничуть не удивился, когда Греков поинтересовался у него:

– Это тот самый амбар, из которого три года назад мелянопус в «Заготзерно» возили?

– Он у нас один такой.

– И теперь вы туда тоже мелянопус с тока свезли?

– Я же сказал, шестьсот тонн. Если на двух полуторках, то еще возить и возить. – Унылое выражение на лице у Подкатаева сменилось выражением крайнего возмущения, когда он услышал слова Грекова.

– Это хорошо.

– Шутите, товарищ Греков, – чуть не плачущим голосом сказал Подкатаев. – Если поплывет амбар, мне пятьдесят восьмую статью в два счета пришьют.

– Не поплывет, Василий Никандрович, это я вам твердо обещаю. Сам поеду на стройку за колонной машин с прицепами, и они вам за один рейс вывезут. Но только при одном условии…

– Согласен на любое, – быстро сказал Подкатаев. – Хоть с самой кручи готов в воду сигнуть.

Греков засмеялся. С каждой новой встречей все больше нравился ему приваловский председатель.

– Этого не потребуется. И вообще не рекомендуется в этом личную инициативу проявлять. Всегда найдется доброволец кого-нибудь с яра спихнуть.

Подкатаев, как уже убедился Греков, догадлив был. И на этот раз он, выглянув из двери в коридор, быстро обернулся к Грекову.

– Тогда, значит, при условии, чтобы в амбаре непременно хватило мелянопуса на тридцать один рейс полуторки, на которой Коптев ездил в «Заготзерно», да? И чтобы сопровождал все эти рейсы ваш человек, например, Матвеев. Потому что на квитанциях от тока до амбара ни к чему придраться нельзя. Шпаков правильно свою бухгалтерию ведет.

Нет, оказывается, Подкатаев был не просто догадлив. Недаром он и к Шпакову за квитанциями ходил. Еще больше он удивил Грекова, когда, опустив усы вниз, сказал:

– Но за клеймение амбарных весов я тогда должен буду персональную ответственность нести.

– За клеймение всех хлебных весов в районе должен уполкомзаг отвечать, – твердо сказал Греков.

В тот же вечер состоялся у него и разговор с Игорем. Хозяйка, как всегда, накормила их ужином и ушла к себе в летнюю кухню. Вдруг вспомнились Грекову слова Цветкова, как подвывала она по ночам.

Игорь, выслушав Грекова, явно обрадовался. Вчера Греков только намекнул ему, а теперь уже объяснил все в подробностях. Сопровождать машину с зерном на элеватор – это же все-таки было совсем другое, чем ходить изо дня в день по станичным "дворам, отбиваясь от собак и тщетно повторяя их хозяевам, какие преимущества сулит им переселение на новое местожительство. За все время, уже затраченное Игорем на это в станице, так ни один человек и не сдвинулся еще с места. Не предвиделось, чтобы это могло произойти и в ближайшем будущем. Вот когда пришлось Игорю воочию убедиться, что это такое казаки, в особенности казачки.

Совсем другое дело, если теперь начнет ездить он в кузове машины, дышать запахами зерна, полыни, чебреца и все время видеть вокруг степь. Конечно, и это не то, что видеть ее из кабины крана с эстакады, но, заканчивая свое поручение, Греков окончательно заинтересовал Игоря последними словами:

– А всего я тебе пока еще не могу рассказать. Скажу только, что дело тут не только в самом факте хищения зерна. Смотри, чтобы все квитанции были через неделю у меня. Ровно тридцать одна квитанция. Усвоил?

– Усвоил, – повторил за ним Игорь. Хотя он так до конца и не смог пока понять из слов Грекова, почему должна быть именно тридцать одна квитанция, не тридцать или тридцать две.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю