Текст книги "Повесть о лейтенанте Пятницком"

Автор книги: Анатолий Трофимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Выгрузить все ящики немец не дал. От нижних домов, где возобновились схватки, пулемет – есть у них такой МГ-34 – высмотрел возню у сарая, а может, не сейчас высмотрел, а раньше, когда "студебеккер", едва не обрывая мотающуюся в прицепе пушку, мчался в Бомбей,– высмотрел, проследил за ним и теперь короткими очередями, чтобы не перегреть ствол и не возиться с его заменой, пригвоздил людей к земле и стал крошить кирпичи, подбираясь фосфорическими стежками все ближе к машине.

Пулеметчику удалось угодить под брюхо "студера", где баки с горючим. Жидкостные струи пламени плеснулись на землю, освежились воздухом и вздыбились выше кузова – охватили борта, ящики с боеприпасами. Багровея в ярости, Горькавенко кинулся к орудию, чтобы подальше откатить от нависшей опасности. Огневики уперлись в щит, ухватились за правила станин, натужились Но тонна двести, пусть и на двух колесах,– все та же тонна двести.

Коломиец, метнувшийся было помогать расчету, тут же понесся обратно к машине и запрыгнул в кабину "Студебеккер" взревел мотором, стронулся.

– Назад!!! – запоздало завопил Горькавенко.

Из кабины набиравшей скорость машины вылетели запасная камера, телогрейка, противогаз, вещмешок Черт конопатый, он еще о шмутках думает!

Раскрыляя незакрепленные дверцы, "студебеккер" вывернулся на побитую взрывами и заваленную трупами аллею и, пылая, подскакивая, помчался под уклон, навстречу пулеметным трассам. Пушкари в остолбенелой беспомощности смотрели вслед.

Но взрываться вместе с машиной Коломиец не собирался. Поравнявшись с залегшей пехотой, он, прихваченный огнем, вывалился на обочину. Потеряв управление, "студебеккер" завихлял на аллее, двинул плечом дерево, качнулся с боку на бок, перемещая по жестяному днищу снарядные ящики, сунулся в сточную канаву и неподалеку от кинувшихся врассыпную немецких автоматчиков застрял, бросив окрест ошметки пламени Взорвались бензобаки, а мгновение спустя – с чудовищным грохотом и снаряды. Раздвинуло парк в этом месте, завалило несколько деревьев.

Все это произошло на глазах Романа Пятницкого, прибежавшего в Бомбей с разведчиками и связистами следом за вторым орудием Страдая от потери машины и боеприпасов, он мысленно похвалил себя, что не поддался соблазну воспользоваться другими тягачами. Орудие, которым продолжал командовать артмастер младший сержант Васин, ввезли в Бомбей с помощью лошадки ездового Огненно на скорости, на какую она, исхлестанная, была способна.

Стали разгружать повозку

– Десять ящиков всего,– сокрушался Васин.– У тебя сколько, Горькавенко?

– Восемнадцать. Не успел больше. Колька союзного "студера" на таран пустил

– Нашел что таранить – сосну! – внутренне восхищенный Коломийцем, съязвил все же Васин.– Гнал бы до самих фрицев.

Липатов смазывал Коломийцу ожоги, и тот, морщась от болезненных прикосновений, лишь буркнул в ответ:

– Тебя бы в кабину, трепливого...

Пятницкий еще раз пересчитал ящики и успокоил командиров орудий:

– Сто сорок снарядов на два ствола Ничего, разумные, жить можно

Да, на два ствола. На большее на пушки Витьки Коркина Пятницкий не мог рассчитывать. Сам он уже разобрался в сложившейся обстановке, а более четко оценить ее помог подошедший майор Мурашов. Насмешливо глядя на повозку, к задку которой веревками были прикручены сошники пушки, он спросил:

– Сам определишь место для "зисов" или подсказать? – Не дожидаясь ответа, посоветовал: – Ту, что у кормокухни, там и оставь., а с этой – к парку. Другие два направления сорокапятки прикроют

– Круговая?

– А ты не видишь разве?

Вот она какая – обстановка. Потому Пятницкий и рассчитывал на два ствола, которые при нем, а не на четыре. Рассчитывал на два, но все же сказал ездовому Опиенко:

– Дуйте, Иван Калистратовнч, за третьим "зисом" Тогда, на перекрестке пяти дорог, когда ждали танковый корпус противника, Огиенко, вопреки желанию Пятницкого, остался на огневой позиции, и Пятницкий ничего с этим те мог поделать – не нашел весомого повода отправить пожилого человека с передовой и хоть в какой-то степени отдалить его от опасности. Сейчас повод был– привезти орудие. Только повод, не больше, а привезти... Не успеет Огиенко привезти. Немцу надо быть законченным идиотом, чтобы оставить в покое и не перерезать дорогу, по которой Пятницкий сумел перебросить в Бомбей пушки первого взвода. Пусть хоть успеет мужик вернуться в тылы батареи.

Но и этого не успел Иван Калистратович – дорога простреливалась с обеих сторон. Пытаясь все же прорваться, выполнить приказ о доставке третьей пушки, Огиенко пустил лошадку вскачь через кустарники, был замечен и обстрелян из минометов. Некоторое время спустя солдаты из роты Пахомова перехватили одичалого коня, волочившего повозку на одной передней оси В повозке лежал труп изувеченного взрывом Ивана Калистратовича Огиенко.

Когда батальон майора Мурашова начал наступление от Розиттена на Бомбей, солнце светило в затылки, теперь оно светило кому в лоб, кому в щеку, кому, как и прежде, в затылок – в зависимости от того, где было указано место в обороне. Выбралось поутру из-за горизонта, полезло вверх, начало пригревать, но не сильно, вспомнило: рано еще, не сезон. Проторенно прошлось по унылому, безрадостному небу, от неиссякаемых щедрот своих наделило всех одинаково – русских и немцев – и упряталось за другой предел земли, на покой, значит. А скорее всего по иной причине: глаза бы не видели, что творится на обжитой планете...

Что ж, не хочешь смотреть – не смотри, не надо, можешь зажмуриться, за тучи спрятаться, а то и совсем не всходить, лейтенанту же Пятницкому в оба смотреть надо и сразу во все стороны: порядок наводить на той малости войны, которая ему доверена, чтобы ни тебе, :светилу, ни другому кому не было стыдно и горько смотреть потом на планету.

Да и не так уж темно становится в Прибалтике, когда солнце спать укладывается. А тут еще дом, что на склоне к пруду, хорошо разгорелся, не погасишь, хотя немцы вначале и пытались бороться с огнем, уж очень нужен был им этот невеликий дом из плотно спаянных кирпичей Пригодился бы он и батальону Мурашова, да что теперь сделаешь, не сумели сразу взять его, не хватило силенок. А вот пригорок захватить, освещенный пожаром сбоку, очень кстати – батальону дышать намного бы легче стало

Выдался момент, когда Мурашов, Пятницкий, Игнат Пахомов оказались вместе. Сгрудились в стойле, ближнем от входа в коровник – стойла были отделены друг от друга кирпичными перегородками, – запалили фонарь, накидали на металлическую поилку сена, покрыли плащ-палаткой Шимбуев с Клюкиным, вестовым Мурашова, устроили кое-что пожевать товарищам командирам. Мурашов вытянул из-за голенища карту, сложенную до размеров курительной книжечки, поднес ближе к свету. Черные прямоугольники домов и хозяйственных построек, кружочки и крапинки парка, изгибистая, в две линии, дорога, амебами – горизонтали рельефа. Отыскали все уплотняющиеся паутинки горизонталей высотку, что в двухстах метрах от пылающего дома

– Ну как? – спросил Мурашов.

Через головы, сдвигая Пахомову шапку на переносицу, протянулась рука Клюкина, поставила котелок с кусками мяса. Рядом Клюкин высыпал горсть соли, сказал извиняющимся голосом:

– Трофею забили, а не посолили Мечтательный повар попался.

Шимбуев передал искромсанную буханку.

Пахомов, не притрагиваясь к хлебу, изжевал кусок мяса, сказал первым:

– У них орудие там и десятка два автоматчиков.

– Это я знаю,– недовольно отозвался Мурашов, ожидавший от Пахомова чего-то другого.

– Я не для сведения, соображаю, как лучше

– Сколько можешь?

– От силы пять-шесть человек.

Мурашов стряхнул прилипшие к руке кристаллики соли, поцыкал зубом, сказал решительно:

– Мало.

Игнат Пахомов упрямо отозвался:

– В роте тридцать три гаврика, на кого я оставлю западную окраину?

Полчаса назад Рогозин доложил Пятницкому, что обзавелся несколькими ящиками фаустпатронов. Воспоминание об этом подбросило Пятницкому мыслишку. Притянул за полу Алеху Шимбуева, шепнул в ухо:

– За лейтенантом Рогозиным сбегай.

– Сколько у тебя людей, лейтенант? – спросил Мурашов у Пятницкого.

Тот прикинул в уме: в расчетах по шесть, управленцев восемь, значит двадцать. Хотя нет, еще шофер сгоревшей машины и лекарь Липатов.

– Двадцать четыре с офицерами,– ответил Роман

– Д-да, сила,– иронично произнес Мурашов.– Но вот что...

Говоря о численности гарнизона в окруженном Бомбене, Мурашов совсем упустил из виду дивизионных разведчиков, незнамо как оказавшихся в расположении его батальона. Двадцать сорвиголов под командой старшины Соловьева кое-что значили.

– Вот что,– повторил Мурашов, обращаясь к вестовому.– Видел ровики у центральной аллеи? Отыщи старшину Соловьева и немедленно сюда.

Игнат Пахомов понял командира батальона и сказал

– Ну, к Соловьеву, по правде, на драной козе не подъедешь.

И без того увеличенные в полумраке зрачки Мурашова еще больше расширились, франтоватые усики дернулись.

– Соловьев не баба, что его умасливать! – Остальное, что не сказал, на лице было написано: пусть попробует хвост задрать – долго жалеть будет.

Пятницкий был наслышан о Соловьеве и теперь с любопытством ожидал его прихода. Широкая молва обостряет воображение, а воображение у каждого по-своему развито, у иного оно и нимб к голове пристроит У Соловьева нимба не было. На арбузной голове пышущего здоровьем двадцатипятилетнего парня лихо сидела кубанка, стеганый ватник туго перепоясан офицерским ремнем без портупеи, к ремню, на немецкий лад – у левого паха, немецкий парабеллум в немецкой же кобуре, три гранаты с деревянными рукоятками, тоже немецкие, на ногах трофейные бурки. Только за спиной наш ППС с рожковым диском – автомат последней конструкции

Было бы к месту спросить, есть ли у Соловьева еще что русское, кроме автомата, но Мурашов вспомнил: старшина – башкир, вопрос прозвучал бы нелепо. Сказать это же как-то иначе расхотелось. Опять-таки нечего начинать с укусов. Мурашов показал на место рядом с собой:

– Садись, Соловьев, потолковать надо Каким тебя ветром сюда?

– В поиск пошли, вчера еще, нигде не преткнулись, хотели на вашем участке, а тут петрушка такая.,

– Помощь твоя нужна, Соловьев. Сработаем – языки будут, можешь в кадушках солить про запас.

– Какое дело? – спросил Соловьев с затаенной настороженностью: не собирается ли майор покуситься на его самостоятельность, на его особое положение?

Подошел Рогозин. Соловьев покосился на его шрам, на трубку роскошную. Рогозин с подозрительной галантностью поклонился. Он был явно предубежденно настроен по отношению к Соловьеву.

Мурашов объяснил задачу: скрытно подобраться к высотке – а это лучше, чем орлы старшины Соловьева, никто не сделает – и неожиданным ударом захватить ее. В случае неуспеха отход прикроет орудие сержанта Горькавенко, в случае успеха это орудие перебрасывается на бугор, который надо удержать во что бы то ни стало.

Командир прославленных разведчиков несогласно покачал головой:

– Нет, товарищ майор, это в наши планы не входит.

– Зато в мои входит! – вспылил Мурашов.

– Входит, так делайте! – мгновенно пробудился характер Соловьева.– При чем тут мои разведчики?

Лицо Мурашова пошло нездоровыми пятнами, над переносьем собрались тугие складки.

– При том, что здесь армия, а не шарашкина артель В данных обстоятельствах ты будешь выполнять, что я прикажу!

– Чего вы кипятитесь, майор, на хрена вам эта высотка. Мы с ребятами решили барский дом взять.

Офицеры ошеломленно переглянулись.

– Какой дом? – не веря услышанному, изумленно спросил Мурашов.Особняк этот? Кто позволил? Только посмей! Все планы наши загремят. В доме больше взвода автоматчиков, несколько пулеметов, подходы прикрыты тем орудием на бугорке... Возьмем и его, но всему свое время. Вот тебе мой сказ: ни шагу без моего ведома, не посмотрю, что ты Соловьев.

Старшина ожег ухмылкой, враз поднялся.

– Вот это уж зря... Как бы перед Глебом Николаевичем отвечать не пришлось...

Рогозин повелительно положил руку на плечо Соловьева, хотел резко повернуть к себе, но плечо ловко выскользнуло, и Рогозин напоролся на острый, язвительный взгляд. Скулы у Андрея Рогозина выпятились, шевельнули багрово потемневший шрам.

– Степной орел, князь удельный... Ишь ты, о генерале, как о родном дядюшке... Кубанка, бурки, часы на каждую руку... Носятся с вами, как с писаной торбой..

– Лейтенант! – вздумал Мурашов остановить Рогозина, но тот не унимался.

– Насмотрелся, пока в медсанбате лежал! Сходят в поиск – и дрыхнут до одури, дурех с погонами обхаживают, банно-прачечный в бардак превратили... Вон те, в окопах, не от задания к заданию, каждый час под смертью, а все плебеи для таких сановных. Да я самого замурзанного телефониста не променяю на тебя, героя в пимах фетровых...

– А-а, героя... Герой не... Да он мне кровью!

– Кровью? А это что? – посунулся Рогозин вплотную к лицу старшины, даже шелохнул его, неподвижного, налитого силой.– Это что? Кошка оцарапала или шлюха какая? Может, у тебя кровь особая?

– Прекратите! – вновь крикнул Мурашов и раздвинул готовых сцепиться.

Может, так, машинально сказалось насчет героя, может, слышал что Рогозин, но получилось не очень ладно. Сильно и уязвимо задело гордыню Соловьева. Представление о присвоении звания Героя Советского Союза ушло месяц назад, на кончике языка разнесли эту весть штабные сороки. Ждал парень, газету с Указом во сне видел...

– Остынь, Соловьев,– ровным упористым голосом проговорил Мурашов.Знаем, что не за так, не за твои распрекрасные... Пьянеть от славы не надо. Помни – тут не пугачевский стан, а ты не Салават Юлаев. Отправляйся и скажи орлам лихим...

Старшина натренированно, с профессиональной лов-Костью юркнул из стойла, моментально перехватил автомат со спины, крепкой ладонью обвил рукоятку.

– Я знаю, что сказать,– надменно оскалил он редкие, синевой отдающие зубы и скрылся за дверью – будто и не было его.

– Час от часу не легче,– тяжело вздохнул Мурашов.– Черт бы его побрал, эту гордость дивизии. Свалился на мою голову. Ты еще, лейтенант, масла в огонь.

– Барский дом и трофеи в нем – выдавил Рогозин через подрагивающие губы.

Поразительно, но все происшедшее будто не тронуло Пятницкого, не задело ни за один чувствительный нерв, даже развеселило малость, думать заставило. К тому, что задумал, вспомнив о трофейных гранатометах, и для чего посылал Шимбуева за Рогозиным, в момент перепалки добавилось еще кое-что

– Товарищ майор,– решительно, словно иных мнений и быть не может, начал свое Роман,– извлечем из этого полезное. Пусть Пахомов поспешит к Соловьеву и успокоит его. Это он сможет. Если уж в атаку захотелось, нехай "атакуют", не вылезая из ровиков. Стрельба, несколько гранат под "ура" погромче... Под эту демонстрацию лейтенант Рогозин с моими управленцами... Своих мужичков отщипнете от батальона? Подберется и... Сколько у тебя, Рогозин, фаустпатронов?

– Восемь ящиков.

– Парами? Значит, шестнадцать. Как только накроют высотку фаустпатронами, Горькавенко передвигает туда пушку, закрепляется. Тогда уж Соловьев может поднимать своих и идти добывать особняк... с несметными трофеями.

Мурашов с некоторым промедлением посмотрел на Пятницкого, посоображал, пощипал усики, перевел взгляд на ротного.

– Как ты на это, Пахомов? – спросил его.

– Лучшего варианта не вижу, и время подпирает Соловьев этот, по правде, ишак, каких свет не видел. Надо быстрей к нему,– ответил Пахомов.

– На том и порешили! – утвердил Мурашов и добавил: – Гляди, Пахомов, чтобы спектакль, как в Большом московском.

Глава двадцатая

Лежа грудью на краю мелкой воронки, Пятницкий смотрел вслед уползающей группе, которую вел Андрей Рогозин. Слева, справа и чуть позади группы двигался стрелковый взвод – человек двенадцать, не больше – под началом усатого сержанта, который пуржистым утром тринадцатого января в атаке под Альт-Грюнвальде грубо и справедливо усмирял бестолковый пыл Романа Пятницкого.

Готовые к открытию огня и передвижению на высоту, стояли номера расчета сержанта Горькавенко. Тревожился Роман, давило его беспокойством: как-то справятся его управленцы с непривычным для них заданием?

Неподалеку от помпезного фасада особняка с двумя утолщенными по центру колоннами, где в рыхлой почве газонов были нарыты окопчики дивизионных разведчиков, выпирающе обозначилась густая автоматная стрельба, рванули гранаты и следом взревело устрашающе воинственное "ура!". Будто давно и настороженно ожидая этого, с бугра сразу бумкнуло немецкое орудие, усилился автоматный огонь из бойниц и сводчатых окон особняка. Пространство, где таились невидные отсюда, размытые темью центральная аллея, цветник и бетонная чаша фонтана, заполнилось багрово-желтыми всплесками огня, грохотом разнотонно и неистово лопающегося металла.

Чуть погодя донеслись урывисто-резкие, как орудийные выстрелы, взрывы немецких кумулятивных гранат на высоте. Это Рогозин бил по высоте фаустпатронами.

– Может, поспешить? – спросил Горькавенко.

– Надо спешить, только разумно,– ответил Пятницкий,– обстановка еще далеко не ясна.

Роман посмотрел на часы. Немецкая пушка последний выстрел сделала четыре минуты назад и, похоже, совсем замолчала. Четыре минуты... А где сигнал от Рогозина?

Длинная, нежно светящаяся, как при салюте, взмыла в зенит тягучая автоматная очередь. Пятницкий жадно хватанул воздуха. Вот он, сигнал!

Жми, Горькавенко! Со связью не медли – нитку сразу давай!

Дом, что сбоку высоты, догорал, вспышки чего-то съедобного для огня увядали, растрачивали последние силы.

Пятницкий привстал в неглубокой, до колен, воронке, возможно, его же снаряда, когда вели огонь от Розиттена, передернулся от сырой прохлады, от непривычного одиночества, подошел к изрядно исколупанной стене кормокухни, прикинул, как быстрее проскочить к орудию Васина. Внезапно левее и ниже особняка, где находился небольшой прудок, вспыхнула, стала усиливаться стрельба.

Еще одна попытка вышибить батальон из Бомбена? Все может быть, не исключено и это.

Пригнувшись, Пятницкий метнулся к парку, достиг толстого дерева, прижался к нему на секунду. К только что вспыхнувшему бою в низинке подметался рев десяток глоток. В этом будоражащем, поднимающем реве нельзя было ошибиться – наши, пехота-матушка наша! Но откуда она там?

Хлестко пальнула сорокапятка, дульное пламя плеснулось левее окопчиков дивизионных разведчиков. Пока Роман добежал до полковушки, атакующие подошли вплотную к особняку. Возле орудия Пятницкий едва не столкнулся с теми, кого принял за номерных орудия. Да это же Горохов! Тимофей Григорьевич! Кто же второй? Надо же – Курлович!

– Вас что, на снаряде перекинули? – удивленно спросил Пятницкий. Но некогда объясняться, что да почему, сказал радостно: – За мной, разумные вы мои, потом поговорим!

Две вечны изрядно поизносили дядьку Тимофея, упыхался, но не отстает. Курлович – вот и возьми его! – выглядел бодрее. Но это только казалось бодрее, как добежали до огневой позиции Васина, скинул с плеч термос и упал замертво, даже глаза закрыл. Коли его штыком – не встанет. Горохов, напротив, сразу начал, хотя и с одышкой, о деле – о новостях, скопившихся за вчерашний вечер и минувшую половину ночи, но Пятницкий остановил его, важнее было послушать младшего сержанта Васина. А новости Васина, как и всякие новости,– такие и этакие: дважды накрывало минометами, отбили контратаку, погиб заряжающий Тищенко, подносчик Мишин – ранен. Снарядов кот наплакал.

Зато порадовала новость старшины Горохова: к рассвету "коробочки" будут, а пока, надеясь на танки, командир дивизии смело отдал для Бомбена последний резерв-роту третьего батальона. Вот, значит, кто атаковал от пруда!

Ко всем новостям – радующим и мрачным – еще одна добавилась, и опять мрачная. К сараю, где недавно совещались Мурашов, Пахомов и Пятницкий, где безуспешно возился с рацией командир отделения связи Липцев и где санинструктор Липатов устроил свой перевязочный, двое, спешно вышагивая, несли на плащ-палатке третьего.

Острые глаза Романа Пятницкого узнали Алеху Шимбуева и Женю Савушкина. Кому в компанию несут – к убитым или раненым? Спешат, едва не бегут Алеха с Женей, значит, еще живого несут. Кого? Пятницкий тоже заторопился.

– Я с вами,– метнулся за ним Горохов.

Возле Андрея Рогозина – это его принесли – уже хлопотал Семен Назарович Липатов. Андрей был без сознания. Женя Савушкин плакал и не таился этого, грязным кулаком размазывал слезы по щекам.

– Руку оторвало,– дергал носом Женя,– в спину угодило, в ногу...

– Есть еще кто? – холодея, спросил Пятницкий.

Устало опускаясь на корточки, Шимбуев ответил:

– Из пехоты троих и сержанта нашего. Горькавенко потом вынесем. Его сразу...

– Как орудие? – все больше тревожился Пятницкий.

– Живое. Товарищ сержант Кольцов командует,– Женя всхлипывал все реже и реже.– Хотели нас... Отбились... Не могли сразу-то товарища лейтенанта принести.

В коровник вбежал Бабьев – посланец от Васина. Правду говорят – беда в одиночку не ходит.

– На бугре у лейтенанта Рогозина свалка, Васин приказал сообщить! выпалил это и столбнячно вытаращился на полураздетое тело Рогозина, про которого сказал как о здоровом.

Значит, не совсем отбились, значит, нечего стоять тут Пятницкому.

– Шимбуев! – выкрикнул Пятницкий.– Со мной!

– А я-то?! – с испугом и растерянностью ребенка, оставляемого бог весть на кого, закричал вслед ему Савушкин.

Пятницкий отозвался из дальней темноты, из-за порога:

– Женя, Семену Назаровичу помоги, потом со старшиной в расчет к Васину!

Пробегая мимо господского дома, Пятницкий понял – особняк взят: из узких сводчатых окон над капителью, вышибив рамы, выкидывали то ли живых, то ли мертвых. Не останавливаясь, послушал: все-таки мертвых – молча падали.

* * *

Контратаки немцев, вообще-то не склонных к ночным схваткам, в Бомбене вопреки всему повторялись одна за другой. Велись они яростно, люди, схлестнувшись в запекающейся злобе, гибли с той и другой стороны, но цели, ради которой они вскипали, немецкие контратаки не достигали. Организуй их противник одновременно с трех-четырех направлений – несдобровать бы батальону Мурашова, не помогла бы и артиллерия, своевременно втянутая на этот кусок земли, охваченный уплотнившимся кольцом вражеских подразделений. Тем более что боезапас артиллеристов был крайне убогим.

Что-то неясное, не разгаданное ни Мурашовым, ни Пятницким, сбивало немецкую организованность, понуждало к лихорадочным, разрозненным наскокам, и Мурашов успевал маневрировать своими небогатыми силами. Захват же высотки, а затем и пробившийся в Бомбей резерв во главе с золотозубым капитаном Заворотневым позволили Мурашову противопоставить суматошной тактике врага спокойную, продуманную оборону. Но спокойствие это было относительным. Нервировали задержка на этом пятачке и сознание, что задача, которую должен был решить батальон к исходу вчерашнего дня; не выполнена: автостраду Кенигсберг – Берлин так и не оседлали.

После очередной контратаки на позиции батальона обвально рухнул шквал огня. Били минометы средних и тяжелых калибров, омерзительно ныли шестиствольные. Переждав этот судорожный обстрел, Пятницкий пошел к майору Мурашову. Миновав кормокухню, развороченную и пропахшую смрадом горелого силоса, он попытался хоть что-то увидеть там, далеко слева по ходу наступления, где не только не их дивизия, но и армия другая. Мешали вековые деревья дорожной посадки и кладбищенская роща. Но по зарницам артиллерийского огня все же можно было судить, что левые соседи еще больше загнули фланг и двигались уже не на северо-запад, а строго на север. Пятницкий недоуменно подумал: "Какого же черта немцы вцепились в этот Бомбей? Самое время уносить ноги!"

Поделился мыслями с Мурашовым, а тот напомнил про автостраду Кенигсберг – Берлин.

– Действует автострада, лейтенант,– сказал Мурашов.– Сдается, все, что связано с ней, немцам дороже тех сотен солдат, которых мы положили и еще положим здесь.

Пятницкий отщелкнул кнопки планшета, вынул карту – не свою, рабочую, а выдранную из какого-то .учебника еще в запасном полку. На ней он отмечал сообщения Совинформбюро. Мурашов усмехнулся:

– Хочешь увидеть, где мы застряли, с высоты Верховного?

– Черта лысого тут увидишь. Кенигсберг, Инстенбург... Пиллау еще... Всю Пруссию мизинцем закрыть можно.

– Под мизинцем этим не только мы – сотни тысяч воюют.– Мурашов подсунулся ближе к освещенному фонарем пятну.– Где тут Берлин?

– Вот,– ткнул пальцем Пятницкий.

Мурашов втянул верхнюю губу, покусал подзапущенные усики, сказал:

– Не думаешь, что немец не к Кенигсбергу по этой дороге подбрасывает, а наоборот – от Кенигсберга к Берлину? В Пруссии, чует, так и так крышка.

– Тогда нам головы поотрывать мало! – искренне взорвался Пятницкий.Чешемся тут...

– Нам оторвать – немцам легче,– возразил Мурашов.– Немцам башки отрывать надо.

– Как бы они нам...– прислушиваясь, насторожился Пятницкий.– Кажись, опять на той высотке?..

Где-то далеко на востоке зрело, накалялось солнце, но сюда его беспредельное напряжение в этот час доходило ослабленно и было в силах обозначить рассвет лишь посеревшим небом. Четче обрисовались макушки деревьев, контурно выпятились развалины строений, в низинной теми, там, где пруд, неровно, едва приметно зашевелился отлипший от воды полог тумана, а со стороны кладбища потянуло погребной могильно-тревожной прохладой. Почему-то раздражающим в этой обстановке послышался гортанный лягушиный клекот. Для этих тварей и война нипочем. Вставая, Пятницкий передернулся.

– Пойду туда,– показал на бугор, где стояло орудие убитого Горькавенко и которым командовал теперь парторг Кольцов.

Пятницкий ушел, а чуть позже немцы начали наседать и с той стороны, где держал оборону орудийный расчет Васина. На этот раз немецкую пехоту поддерживали два танка. А ведь даже признаков не было, что у немцев танки. Не было танков, воровски подобрались откуда-то.

Первыми встретили их сорокапятки. Передний танк наскочил на бронебойные и остался без гусениц. Со вторым было сложнее. Он пробирался парком и вышел к позиции Васина. Пехоту мурашовские мужики отогнали пулеметным огнем, а танк на малом ходу с ревом продолжал лавировать между деревьев и время от времени бил по особняку, где с полуночи хозяйничали разведчики старшины Соловьева и засела часть автоматчиков резервной роты. Толстенные липы, дубы, каштаны надежно прикрывали танк. Казалось, что орудие Васина бессильно что-либо сделать. Васин нервничал, поглядывал на нищенский боезапас и ждал, ждал...

Нервничала и пехота. Что там артиллерист копается? Вот шалава...

Похлеще нашлись бы у пехоты слова, узнай она, что на огневой Васина давно уже нет ни одной осколочно-фугасной гранаты, что те громы и молнии, которыми он подбадривал на рассвете продрогшую в окопчиках пехоту, всего лишь стрельба подкалиберными. Бахнет пушка, завоет улетевший снаряд – и на душе уютнее: не в одиночестве пехота-матушка, бог войны рядом. А то, что снаряд послан черт знает куда, ударился черт знает обо что и, потеряв баллистический наконечник, стал похожим не на снаряд, а, скорее всего, на катушку от ниток, закувыркался, зачуфыркал и упал нестрашным и неразорвавшимся, потому как взрываться нечему, одной порошинки в железе нет,– это уже другое дело, этого никто не видит.

Но и подкалиберными Васин редко услаждал слух пехоты. Берег и подкалиберные. Артиллерист, он не мог не думать о танках. Будут они или не будут – у немца не спросишь, а не знаешь – ко всему будь готов. Теперь не сильно, но радовался, что сохранил кое-что. А сохранилось и при той скопидомской стрельбе всего пять снарядов, всего один ящик. Потому и выжидал Васин.

Тем хорош подкалиберный, что вылетает из ствола с дьявольской скоростью, только вот от своего малого веса, от своей тюрячковой конфигурации выдыхается скоро. Потому самое милое дело – подпустить немца метров на сто, тогда и лобовая броня нипочем. Тысячная доля секунды понадобится такой катушке, чтобы влипнуть в броню, сотрясти ее кованую непробиваемость и проткнуть раскалившимся до девятисот градусов сердечником...

Взмок резиновый наглазник окулярной трубки, взмок и Васин – от шапки до портянок, подкручивает маховик туда-сюда, следит стволом за движением танка, сквернословием ближе подманивает.

Танк заскреб траками по корневищам, стал продвигаться в сторону орудия, чтобы получше высмотреть цель и врезать наверняка, а Васину впрямь кажется – подманил. Танк приблизился, ударил из пулемета. Пули обозленно щелкают в щит. Не убили бы, сволочи, раньше времени... Приблизился, похрустел останками горелого "студебеккера", пошевеливает дульным набалдашником, нащупывает, где тут младший сержант Васин. Васин оторвал руку от маховика, перенес назад, не глядя нащупал рычаг спуска. Опередил немца...

Орудие дернулось, прянул вниз клин затвора, со звяком выкинул прокопченную ожогом гильзу. Видимость впереди застлало дымом. Васин обернулся диким бескровным лицом, рот распялил крикнуть на заряжающего, но Женя Савушкин – заряжающий вместо убитого Тищенко – уже сует в патронник новый патрон. Сует неумело, чуть баллистический наконечник не сковырнул. Все же приноровился парень, наддал гильзу под зад, и она послушалась, защелкнула за собой клин затвора. Васин опять ухватился за маховички, приник к наглазнику панорамы, стал выцеливать нужное.

Из танка низом струйками цедился жирный дым. Но танк живой, спячивается задом. Еще одним гвоздануть для верности?

Рявкнула пушка, добавилось звону в ушах. В проредях мазутной копоти пробилось пламя и скользнуло с моторной части на лобовую. Немного погодя внутри танка рвануло, чудовищным скоплением газов сняло башню и отшвырнуло ее в сторону.

Восторгаясь Васиным, из окопов загорланила пехота. Но не до восторгов Васину. Посмотрел на оставшиеся три патрона с подкалиберными – и под ложечкой заныло. Направился к снарядным ровикам, где хозяйничали старшина Горохов и командир отделения тяги Коломиец. До прихода Васина они успели со злобой расшвырять пустые ящики, искали – не завалялся ли где ненароком осколочно-фугасный снаряд. Теперь они сидели перед ящиком, облепленным землей, и так радовались, словно не пять снарядов, а целый погреб боеприпасов нашли.

– Взрывом засыпало,– расплылся в улыбке конопатый Колька Коломиец.

Из железной коробки, что на щите для ветоши, Васин достал чистую тряпицу, вытер лицо, заморенно лег рядом с драгоценным боезапасом, облегчая душу, выматерился.

– Что, мало тебе? – обозлился Коломиец.– Скоро танки подойдут, тогда подвезем.

– Хорошо, если наши танки, а если...– Васин не завершил фразы, перевернулся, прижался щекой к траве.

С западной окраины, где стояло орудие сержанта Кольцова, вернулся Пятницкий с Шимбуевым. У Романа не хватило сил перешагнуть бруствер орудийного окопа, сел на него, оглаживая землю, съехал. Сказал Шимбуеву: