Текст книги "Хроника времен Виктора Подгурского"
Автор книги: Анатолий Гладилин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Гладилин Анатолий
Хроника времен Виктора Подгурского
Составлена из дневников, летописей, исторических событий и воспоминаний современников
ГЛАBA I
ЛИСТЬЯ ОСЫПАЮТСЯ В САДУ
Ветер гнал по улице обрывки старой газеты. Пыль с бульвара неслась на мостовую. Как-то сразу потемнело. Черные точки появились на тротуаре. Число их быстро увеличивалось. Прохожие съежились и кинулись в ближайшие подъезды и подворотни.
Ветки деревьев отчаянно заметались, спасаясь от крутых порывов ветра, но постепенно шум листвы был заглушен нарастающим гулом падающей воды, который заполнил всю улицу.
По черному, мокрому асфальту, по блестевшим лужам резво запрыгали водяные мухи, оставляя после себя расходящиеся круги.
Виктор шагал, глядя куда-то вдаль немного прищуренными глазами. По лицу его стекали капли.
Он был без шапки, в синем, накрепко подпоясанном плаще, воротник поднят, руки глубоко засунуты в карманы. Это создавало ощущение собранности, физической крепости. Распрямив плечи, он шел, как будто вбивал каждый шаг в мягкий асфальт, как будто ботинки были чугунными и от их поступи дрожала улица.
Но его ботинки не были даже целыми и с чугуном могли сравниться, пожалуй, только по весу. В них уже плескались целые озера. Ботинки бодро чавкали, с каждым шагом вбирая новые и новые порции воды, и ногам было более чем прохладно. В довершение развязался шнурок. Виктор выругался, остановился, оглянулся. Убедившись, что никого поблизости нет, он подошел к стене, уперся в нее ногой, завязал шнурок. Потом выпрямился. Его взгляд скользнул по намокшей доске объявлений и по приклеенному к ней куску фиолетовой бумаги со свесившимся углом.
Глаза его застыли. Он шагнул к афише. Под черным крупным заголовком "Куда пойти учиться" институты Энергетический, Бауманский, Авиационный объявляли прием студентов.
...Дождь исчез. И он увидел себя в майский солнечный день впервые остановившимся перед этой афишей. Вот он спорит с одноклассниками, какой институт лучше. Июнь. Он переступает порог МАТИ. На нем новый костюм. Он волнуется, но старается шутить: "Теперь пять лет каждый день сюда тащиться. И далеко и разорительно..."
Он открыл глаза.
Намокшая афиша свисала с доски. "Московский авиационно-технологический институт (МАТИ). Прием на 1 курс". Черные, набухшие буквы молча смотрят на него. Они очень близко...
В горле защекотало. Виктор прикусил губу, вынул руку из кармана и сосредоточенно, словно это было его привычным занятием, стал срывать афишу. Смял ее в бумажный комок, резко замахнулся... разжал пальцы. Комок шлепнулся в лужу.
Виктор зашагал дальше, скривив рот в усмешке. Дождевые капли хлестали по лицу.
Телефонная будка. Он зашел, закрыл дверь. Уф, наконец-то можно прийти в себя, вытереть платком мокрое лицо, отряхнуться! Снаружи по стеклу ползли струйки воды. Улица расплывалась в сером тумане.
Он снял трубку, набрал номер. Долгие гудки. Вдруг он услышал, как стучит у него сердце. Странно! Раньше он смеялся, когда говорили о связи сердца с лирическими переживаниями; считал, что все это досужая выдумка поэтов. Сердце – просто механический насос и, как утверждают врачи, портится от никотина и алкоголя. А теперь...
В трубке что-то треснуло, раздался женский голос:
– Алло!
– Позовите, пожалуйста, Нину, – попросил Виктор и сам удивился тому, как заискивающе и неуверенно прозвучал его голос...
Шаги по коридору. Отдаленный возглас: "Нину к телефону".
Виктор почувствовал, как дрожит его рука...
Вообще самыми близкими людьми для Виктора были школьные товарищи. С мамой он почти никогда не советовался, а все свои удачи и неудачи нес к ребятам. Но сейчас он хотел видеть Нину. Только Нину. Для чего? Чтоб обрадовать ее? Похвастаться? Да, похвастаться тем, что сегодня он не увидел своей фамилии в списках прошедших по конкурсу.
Опять шаги.
– Вы слушаете? Она не приехала. А кто ее спрашивает?
Ну конечно, обязательно "кто спрашивает"!
– Товарищ.
Виктор с силой повесил трубку. Так, она еще в Киеве. Он прислонился к стене. Куда идти? Вряд ли Виктор сейчас следил за своими мыслями, потому что думал он следующее: "Почему она не приехала? Как она смеет так долго не приезжать? Она там веселится, а я совершенно один!
И даже ребят нет в Москве. Димка и Ленька на даче, Вовка в Ленинграде".
Один.
Виктор толчком распахнул дверь. В будку ворвался сырой, холодный воздух. По пустынной улице прогуливался дождь.
Виктор взглянул на бульвар и от удивления даже присвистнул. Листья летели с деревьев. Часть листвы как-то сразу пожелтела. Казалось, сама осень прошла своей неслышной походкой по аллеям бульвара. На дорожках, на тротуарах, на мостовой распластались первые осыпавшиеся листья.
– Листья осыпаются в саду... – прошептал он. – Август, а они уже падают... Листья осыпаются в саду... – повторил он еще раз с таким видом, будто эти слова имели тайный смысл, понятный лишь ему одному.
ГЛАВА II
СИЛУЭТ В ОКНЕ
Стоящие по углам темных улиц всегда внушают опасение. Хуже, если стоящие курят папиросы, держась в тени дома или забравшись в пустое парадное. Черт их знает, почему они так упорно ищут уединения? Во всяком случае, стоит избегать свидания с ними.
Ночью, часов так около двенадцати, по безлюдному Полуэктову переулку шла женщина. Было тихо. Лишь иногда с улицы Кропоткина доносился отдаленный шум троллейбуса. Редкие уличные фонари еле-еле отражались тусклым светом в стеклянной двери подъезда большого серого здания. Женщина вошла в подъезд и вздрогнула. В темноте стоял человек и курил. И, наверное, это был страшный человек, стоявший с определенной целью. Он не спускал глаз с освещенных окон первого этажа в доме напротив. Женщина успела заметить, что человек был одет в ковбойку с расстегнутым воротом. Волосы его спадали на лоб. Такую прическу обычно носят хулиганы.
Человек – на вид ему было лет двадцать – внимательно оглядел ее. Ноги женщины сделались деревянными. Стараясь идти спокойно, она медленно прошла мимо. Поднялась на второй этаж. Нет, шагов за ней не слышно. Позвонила и быстро оглянулась. Нет, за ней никто не стоит.
Ей открыли. Она вошла и тотчас захлопнула дверь. Здесь все спокойно, знакомо, в коридоре свет, на кухне соседи. Она проверила задвижку и облегченно вздохнула.
В парадном гулко раздался стук закрывшейся двери. В наступившей тишине темнота сделалась как бы гуще. Человек бросил папиросу. Где-то по соседней улице проехала машина. Послышались торопливые шаги одинокого прохожего. Опять тихо.
В доме напротив многие окна уже темные. На первом этаже выделялось ярко освещенное окно. Жалко, что первый этаж высок и плохо видно, что делается внутри.
Однако он видел голову девушки, сидящей за столом. Девушка часто смеялась, откидываясь на спинку стула и поднося руки к лицу... Да, такая у нее привычка – смеяться. Иногда около ее лица появлялась мужская голова с клубящимися волосами. Судя по всему, мужчина рассказывал что-то смешное.
Человек в подъезде выкуривал папиросу за папиросой, кулаки его сами сжимались, он готов был... "Heт, ты будешь стоять и смотреть", – повторял он сам себе. А она как ни в чем не бывало сидит и любезничает. Но кто это у нее? Что ему там нужно?
Между прочим, для того чтобы узнать, требовалось перейти улицу и подняться всего лишь на десять ступенек в квартиру первого этажа. И его бы встретили улыбками и радостными восклицаниями: "А, Витя, как хорошо, что ты пришел!" Усадили бы за стол, напоили бы чаем... Еще бы! В десятом классе он больше времени проводил в этой комнате, чем в школе.
А Нина, очевидно, только что приехала и не успела ему позвонить. Гм, не успела... Если бы она очень хотела... Все это можно выяснить. Надо перейти улицу, подняться по лестнице.
Но он не перейдет улицу и не поднимется по лестнице. Что-то изменилось. Что? Он и сам точно не знал. Он только чувствовал, что зайти к ней сейчас не может.
Виктор еще раз взглянул на окно. Нина смеялась. Он распахнул дверь, вышел в переулок. Увидел на мостовой осколок кирпича. Остановился, посмотрел на окно, потом снова на кирпич.
С улицы в окне никого не было видно. Виктор пнул кирпич ногой, порылся в карманах и быстро перешел на другую сторону.
Раздался треск, какой бывает, когда в стекло бросают монету. Затем монета звякнула об асфальт и затихла. В окне появилась мужская физиономия. Она прилипла к стеклу, но в переулке уже никого не было.
ГЛАВА III
КОМУ ОБЯЗАНО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Бабка Прасковья приехала к Петру Ивановичу только вчера. Утром Петр Иванович ушел на работу. Ушли на работу все соседи. Бабка же походила по магазинам и вернулась домой часа в три. В квартире, по-видимому, никого не было. Бабка не успела разложить покупки, как раздалось три звонка. «Наверно, соседи», – решила она и открыла дверь.
В темную переднюю ввалились два парня.
– Витя дома? – спросил один из них и, пройдя дальше, уверенно нашел выключатель, зажег свет.
Бабке сначала стало не по себе. Но при свете она увидела, что ребята городские, с виду не хулиганы; а тот, что пониже, черненький, на грузина похожий, был в куртке такого пронзительно синего цвета, какой она видела только в праздник у девок на платьях. Бабка успокоилась, потому что вспомнила: "Да, вот в той комнате живет мать с сыном, сына зовут Витя", – и бойко ответила:
– Да там нет никого!
Но другой парень, высокий сутуловатый блондин, прошел к двери и ткнул ее.
– Нет паразита! – сказал он и подошел к черненькому.
Черненький посмотрел на бабку. Нехорошо посмотрел, с усмешкой. Потом он поднял голову и переглянулся с блондином.
– Мм? – спросил черненький.
– Угу! – ответил блондин.
– Вы прописаны здесь? – спросил строго черненький.
Бабка помотала головой и растерялась. Она слыхала, что за проживание без прописки штрафуют. Черненький снова переглянулся с блондином. Тот улыбался. Черненький подошел к комнате Вити, порылся в карманах висевшего в коридоре старого пальто, достал ключ, вставил в замок.
– Грабители! – ахнула бабка.
Черненький обернулся, бросил на нее зловещий взгляд и приложил палец к губам:
– Тсс!
Бабка раскрыла рот и застыла. Черненький отпер дверь и зашел в комнату. Блондин равнодушно покосился на бабку, закурил.
"Ну и воры пошли, ничего не боятся!" – подумала бабка. Но тут черненький вышел из комнаты, закрыл дверь и положил ключ на место.
– Труп Виктора не обнаружен, – сказал он. – Что за хам, даже записки не оставил!
"Батюшки, – ужаснулась бабка, – убьют меня, окаянные!"
– Наверно, его тело находится у Нины, – продолжал черненький.
"И девки с ними?" – удивилась бабка.
– Что будем делать? – спросил блондин.
Бабка боком-боком подалась к кухне.
Черненький задумался. Потом, зло уставившись на бабку, ответил:
– Во всяком случае, звонить туда бесполезно. Нина его не выпустит. Пропал Витька! А какой был парень!.. Между нами, девочками, говоря, Витька и в институт не поступил только из-за Нины. А ей что? Получила медаль, поступила в институт, покрутила Витькой и уехала.
– Ну, ты слишком! – возразил блондин.
Черненький махнул рукой и зашагал к выходной двери.
Бабка не разобрала разговор, но поняла, что убивать и, наверно, даже грабить не будут. Однако, когда черненький поравнялся с ней, она на всякий случай отскочила в сторону. Как только дверь захлопнулась, бабка привела в действие все замки, цепочки, запоры и тогда уж начала ругаться.
Тем временем ребята вышли на улицу, и блондин сказал:
– Может, ты и прав, Ленька. Здесь Нина виновата... Ну, я не поступил понятно почему. Меня мать сбила. Инженером, говорит, ты нигде не пропадешь. Иди в технический. А мне хорошо один английский давался. А Витьку жаль! Подгурский – и не в институте! По-моему, он хочет кончать самоубийством, да еще не выбрал, с какого моста прыгать.
– Браво, Дима!
– Что "браво"?
– Сострил.
Вадим, который уже давно привык к тому, что друзья упорно не признают его солидности и называют Димкой, вздохнул и вдруг рассмеялся:
– А старушка-то порядком перепугалась.
Ленька тоже засмеялся и сразу пришел в хорошее настроение.
Затем они долго ходили по улицам, останавливаясь у газет, у афиш, около машин иностранных марок, и спорили по любому пустяку, да так громко, что пожилые женщины шарахались от них.
У встречных девушек Ленька спрашивал, не к ним ли те торопятся, не его ли они ждут, и вообще отпускал разные шутки и остроты, которые, впрочем, теперь уже стали совсем древними и банальными.
Кроме того, Ленька почему-то считал должным не пропускать ни одной кнопки со звонком к дворнику. Один раз из подъезда выскочил толстый мужчина с не заправленной в брюки рубашкой и стал подозрительно разглядывать резвящихся неподалеку ребятишек.
Это привело в восторг молодых людей, и они было застряли около молоденькой продавщицы мороженого начав с ней любезничать, как вдруг Димка толкнул Леньку локтем и кивнул на противоположный тротуар. Ленька посмотрел туда, переглянулся с Вадимом.
– Мм?
– Угу! – ответил Вадим.
Продавщица, озадаченная внезапным молчанием таких интересных молодых людей, посмотрела на другую сторону улицы. Там хорошо одетая, красивая девушка шла под руку с мужчиной лет двадцати пяти.
Продавщица не нашла в этом ничего особенного и перевела взгляд на своих покупателей, но те уже были шагах в десяти от нее.
...Сначала Ленька и Вадим молчали. Потом Ленька, как бы между прочим, заметил:
– Насколько я помню, до этого момента Нина ходила под руку только с Виктором. Да, ты что-то хочешь сказать?
– Я? Ничего. Разве что спросить: как это называется?
– А я хотел бы знать, где сейчас Подгурский.
– Для чего? Чтобы напомнить ему его же слова? Дескать, я знаю, что Нина меня по-настоящему еще не любит, но мы с ней лучшие друзья. Дескать, я верю, что настанет время...
– Да, – поддержал Вадим, – когда-то Витька имел успех у многих девчонок. А теперь? Нина да Нина! Никогда не думал, что можно так "втрескаться".
– Так он известный оригинал.
– И не говори. То, что оригинально, всегда плохо!
Ленька посмотрел, поморщился и неожиданно отрезал:
– Ничего подобного! Первым оригиналом была та обезьяна, которая однажды раз и навсегда сошла с дерева на землю, положив тем самым начало роду человеческому.
ГЛАВА IV
ИСТОРИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ И ОБРЫВКИ ЛЕТОПИСИ
– До меня все-таки не доходит связь между твоей пылкой любовью и битьем стекол. Это что-то выше моего понимания. Если ты так разволновался, увидев у меня мужчину, ты бы мог просто зайти. Если же ты рассчитываешь, что девушка придет к тебе первая, то ты рискуешь остаться в одиночестве. Между прочим, я тебя вчера ждала. Честное слово, зайти было бы лучше, чем тайно наблюдать за мной и выделывать разные фокусы с монетами.
Нина сидела на кушетке, положив ногу на ногу, и насмешливо смотрела на Виктора.
Вот наконец их долгожданная встреча, о которой он столько мечтал! Кто знает, может быть, он ее поцелует первый раз? Во всяком случае, он предполагал сразу высказать ей много новых и очень важных мыслей, касавшихся их отношений в настоящем и будущем. Но начать никак не удавалось. Нина казалась какой-то другой, и он вынужден был уже целых полчаса вести этот идиотский разговор.
– В конце концов, если с папой приезжает его товарищ, молодой инженер, и папа оставляет его ночевать в своей комнате, и этот, кстати сказать, мой давнишний друг после утомительной дороги оказывается настолько добр, что развлекает меня, то, я повторяю, все это еще не дает основания моим знакомым обстреливать окно монетами и требовать объяснений.
– Значит, я такой же, как все знакомые? Один из "всех знакомых"? Я врываюсь, я мешаю твоему отдыху, я мешаю любезничать с очаровательными инженерами. Куда нам за ними тягаться? Мы даже в вуз не поступили...
– Дурак!
– Спасибо! – Виктор обиженно поднялся. – Пожалуй, нам лучше не тревожить ваш покой и уйти.
Нина смерила его спокойным взглядом. Глаза ее сузились, губы стали тоньше.
– По дороге зайди в поликлинику и попроси валерьяновых капель. Потом, когда выйдешь на лестницу, сразу не начинай биться головой об стенку и истерически рыдать. В доме толстые стены, и все равно никто не услышит. Собери своих ребят и уже тогда, при свидетелях, можешь обвинять меня в неверности и коварстве.
– Значит, я истерик, – тихо выговорил Виктор, делая ударение на каждом слове. Он был бледен и нервно теребил бахрому скатерти, наматывая ее на пальцы.
Нине стало жалко его.
– Хватит, – сказала она как можно миролюбивее. – Ты натворишь сейчас глупостей, потом сам будешь жалеть.
Виктор опустил голову. Он на опыте знал, что Нина говорит правду. Нина встала и взяла его за руки.
– Хватит дуться. Поговорим о чем-нибудь другом. Да, извини, я совсем забыла: садись, расскажи, что у тебя с институтом.
– С институтом?.. Ну, представь, начинается экзамен... В коридоре томится шестьдесят человек, две группы.
Виктору не в первый раз приходилось рассказывать об экзаменах, дальше он заговорил быстро и гладко.
– Каждый молит бога и черта, чтобы ему помогли попасть в институт, и каждый мечтает, чтобы соседи его провалились, а ему повезло. В аудитории сидит профессор, который должен отобрать в институт, ну, максимум пятнадцать человек из этих шестидесяти. Значит, сорок пять нужно провалить. Хочешь не хочешь, а так надо. Товарищи входят к профессору бледные, уходят пошатываясь, с очумелыми глазами или убегают вприпрыжку, весело размахивая экзаменационным листком.
Настает моя очередь. Я у доски. Мне надо найти угол пирамиды. Я сижу на этом углу и смотрю на экзаменатора, а тот смотрит на меня, но не как на обыкновенного студента, у которого надо выявить, что он знает, а как на человека, у которого должны быть слабые места. Их надо найти. На помощь приходит мелкий шрифт нашего учебника. В классе мы его пропускали. Что же думаешь? Я так и застреваю на вершине проклятой пирамиды, слезть с которой мне удается только на тройку. А остальным преподавателям это лишь и надо. Раз тройка, человек конченый, нечего с ним церемониться...
Виктор долго рассказывает обо всем, что ему пришлось испытать. Он говорит и о том, как звонил к ней, заходил домой, узнавал, скоро ли приедет, как ждал ее... Глаза Нины все теплее и теплее смотрят на него. Теперь она такая, как прежде. Вот ее милая улыбка. Он больше всего любит, когда она улыбается, хоть ей это не идет... Ей лучше, когда она строгая, даже чуть-чуть злая.
Неожиданно в передней раздались два резких звонка. Для ее родителей рано. Кто же?
– Не волнуйся, это Олег. Сиди на месте, ему откроют! – говорит Нина. Ну, продолжай!
Продолжать Виктор не смог. На пороге Олег.
Да, он ничего... Главное, что солидный. Нине нравятся такие. Жаль, что волосы курчавые. Ему бы надо их расчесать, смазать, пригладить да пробор завести. Тогда получится идеальный муж...
Между тем Олег приветствовал их взмахом руки.
– Мир дому сему! А, так вот какой твой Виктор! – И направился к нему.
Виктор сразу же дал себе слово держаться непринужденно и дерзко. Он угрюмо посмотрел на подходившего Олега, но, выдавив из себя улыбку, встал навстречу.
– Олег... или, – Олег хитро улыбнулся, – дядя Олег. Как вам нравится!
– Да нет, давайте уж лучше просто Олег, – мрачно произнес Виктор, хотя и понимал, что это шутка.
Олег подсел к Нине и стал очень смешно рассказывать о том, как сегодня пришел знакомиться в научно-исследовательский институт, куда его переводили с Украины.
Виктор, стараясь скрыть невольную улыбку, сначала внимательно разглядывал обои, потом подошел к книжному шкафу и занялся осмотром книг.
Он пропустил между ушей колкий вопрос Нины, что нового он там нашел, и продолжал копаться в шкафу, хотя знал все ее книги наизусть и понимал, что его поведение по меньшей мере невежливо.
Олег спросил Нину, зачем она ездила в свой Бауманский институт. Видя, как Нина оживленно передает свои впечатления, Виктор тихо назвал себя идиотом за то, что не поинтересовался, чем занималась Нина сегодня утром, и говорил все время только о себе. Он был убежден, что рассказывать самому гораздо приятнее, чем слушать другого. Значит, их разговор с Ниной был недостаточно для нее интересен, что явилось минусом для Виктора.
Постепенно разговор перешел на знакомые Виктору институтские темы. Виктор снова принялся рассказывать о приемных экзаменах, стараясь говорить как можно увлекательнее. Но у него сейчас что-то не клеилось, и все его остроумие казалось плоским. Да и Нина слушала его по-другому, как бы из вежливости, а Олег сказал:
– По-моему, нет ничего трудного в приемных экзаменах для умного парня. С вашей стороны это просто было несерьезно.
– Попробуйте вы поступить, – ответил Виктор.
Но по взгляду Нины понял, что сморозил глупость. Виктор вспомнил, что она еще давно рассказывала об Олеге. Он работал на радиозаводе и учился на вечернем отделении факультета РТ (радиотехники). Уже на четвертом курсе он занимал должность инженера. Блестяще защитив диплом, он уехал работать на Украину. Теперь его перевели обратно в Москву и зачислили в заочную аспирантуру.
– Скажите, Виктор, – продолжал тем временем Олег, – что вас потянуло на сплавы? Инженер по технологии сплавов – это уже не звучит. А когда вы окончите институт, таких инженеров станет как собак нерезаных. На вашем месте я бы пошел на телевидение. Новая область, вам будет что сказать. А сплавы обсасывают столько умных людей, причем с порядочным багажом знаний. Обсасывают со всех сторон, этак лет по двадцать, и нам, молокососам, извините за выражение, до них далеко.
Потом Олег стал рассказывать про телевидение, про его будущее и возможности, говорил долго, интересно, пересыпая свою речь шутками и каламбурами. Нина не отрывала от него глаз, а Виктор решил спрятать свое остроумие и независимость на время в карман и послушать, что говорят умные люди. А умных людей он любил слушать.
Когда разговор на технические темы истощился, Виктор взглянул на часы и отметил про себя: "Полтора часа прошло при явном преимуществе Олега. Начнем второй тайм". Однако отыграться Виктору не удалось. Следующий час прошел с заметным "преимуществом" Нины: она села к пианино.
Играла она очень хорошо и совершенно различные вещи, начиная с Шопена, от которого Олег приходил в восхищение, и кончая песнями Лещенко, где Олег смеялся в самых трогательных местах. Под конец Нина спела несколько песен, известных только в их компании. Одна песня, которую Виктор слушал не первый раз, действовала на него как-то странно, необъяснимо. Вероятно, виновата была мелодия.
Листья осыпаются в саду.
По привычке к вам я забреду
И, как много лет назад,
Поведу вас в листопад,
В тихо осыпающийся сад.
Виктор очень любил, когда она играла. Он мог часами смотреть на ее бегающие по клавишам пальцы, на ее загорелые руки, на ее лицо, выражение которого менялось в зависимости от музыки. Он слушал, и ему становилось как-то хорошо и больно от мысли, что, возможно, когда-нибудь эта недосягаемая, гордая девушка станет его женой.
...Как давно уже я не был здесь!
Разрешите рядом мне присесть?..
И Виктору представлялось, что будет лет через пять. Вот он идет с Ниной по бульвару. Смеркается. Под ногами на мокром песке лежат опавшие листья. Недавно прошел дождь, с деревьев капает, и в наступающих сумерках кажется, что бульвар плачет. Впереди виднеются одинокие прохожие. Скамейки пусты. Виктор с Ниной подходят к одной из них, садятся. Виктор стелет на скамейке плащ. Нина задумалась и молчит. "Нина, – говорит Виктор, – мы с тобой уже взрослые люди и знаем друг друга не один год. Ты меня достаточно хорошо проверила. Неужели ты еще не убедилась, что я всю жизнь буду тебе верным, любящим другом? Или ты еще не решила?"
Подул ветер, на скамейку летят капли. Две из них попадают Нине на щеку и на нос, она вытирает их, но капли не пропадают. Она снова вытирает лицо, и снова на щеках блестят маленькие капли. Она смотрит на него влажными глазами, глаза улыбаются, яснеют.
...Это было так давно,
Что грустить уже смешно,
Ну, а если грустно, все равно...
Кажется, получился неплохой вечер. Вскоре вернулись с работы родители Нины. Вместе пили чай. Мама Нины хорошо относилась к Виктору. Однажды она даже сказала: "Как жалко, что ему так мало лет!"
Уже полдвенадцатого. Пора и честь знать. Олег встает. За ним Виктор. Откланиваются. Олег, может быть, нарочно задерживается с отцом Нины. Тем самым он дает возможность Виктору попрощаться с Ниной наедине. Нина и Виктор выходят на лестницу.
– Ну как тебе понравился Олег?
– Будь я девушкой, влюбился бы! – серьезно отвечает Виктор и пытливо смотрит на Нину.
Нина смеется.
– Ты просто недооцениваешь девушек. Заходи завтра и не смей бесследно пропадать... Я же тебя знаю.
– Послезавтра первое сентября.
– Почему эти слова произносятся таким трагическим тоном?
– Так... Пойдешь в институт... Много ребят, красивых, веселых, умных...
– Ты опять завел свою пластинку? Всюду тебе мерещатся красивые брюнеты и блондины! Делать мне нечего, что ли?
– Но первое сентября... Вы в институтах, а я... Понимаешь?
– Ты же в школе мечтал о свободном времени. Вот у тебя целый год. Потом твои товарищи.
– Один Димка. Ленька теперь тоже студент.
– Ленька самый умный из вас. Кстати, он по-прежнему считает меня твоим врагом?
Выходит Олег. Нина прощается с ними, возвращается в квартиру, захлопывает дверь. Олег и Виктор спускаются по лестнице. Лестница всего из десяти ступенек. Виктор загадывает, что, если он выйдет из подъезда первым, Нина станет его женой. Виктор убыстряет шаги. Но Олег тоже почему-то спешит. Они бегом подлетают к выходным дверям. Застревают в них, с трудом протискиваются. Двери двойные, и перед второй парой дверей Олег и Виктор любезно предлагают друг другу пройти вперед...
* * *
В этот день Виктор проснулся очень рано. В пять часов утра он уже вышел из дому и направился к Киевскому вокзалу. Приезжал мамин знакомый, которого Виктор должен был встретить в 5 часов 45 минут.
Транспорт еще не работал. Виктор шел по серым переулкам с темными закрытыми окнами, с позевывающими на углах дворниками в белых фартуках, шел по только что подметенным тротуарам, мимо пустынных дворов и застывших дверей подъездов, шел и слушал непривычную тишину московских улиц. Он миновал безлюдный Арбат, где навстречу ему попался лишь один пустой автобус, и подумал, что через три часа все будет заполнено толпами школьников и студентов, идущих первого сентября на занятия, как на праздник.
Он вышел на Бородинский мост. Остановился у перил. Светло-серые волны реки скрывались на повороте за гранитной набережной с кирпичными высокими домами на берегу. А там, вдалеке, на зеленых холмах, разгоняя предрассветную дымку, освещенный первыми проблесками зари, возвышался Московский университет.
Когда-то он тоже мечтал учиться в университете. Сегодня – день открытия. Сегодня туда придут тысячи юношей и девушек, тысячи студентов, но Виктора среди них не будет...
* * *
Это было 1 сентября 1953 года. Еще по коридорам Министерства культуры метались легионы мамаш, размахивая руками и вытирая опухшие от слез глаза; еще кабинеты директоров институтов осаждали солидные отцы с орденскими ленточками и, ссылаясь на свои заслуги, просили зачислить их детей в число студентов; еще говорили о возможных вакансиях и утешались туманными слухами о каком-то мифическом зимнем наборе, но уже стало ясно, что половина поступавших в этом году не попала в институты.
В первую очередь это поняли сами поступавшие. Они растерялись. Еще бы, такого конкурса никогда не было!
Если бы в этот день объявили набор на строительство какого-нибудь громадного института, в который принимались бы в первую очередь его строители, то десятки тысяч бывших абитуриентов вышли бы на стройку, и корпуса института были бы готовы меньше чем за полгода... Но МГУ уже построили, а лозунг "С аттестатом зрелости на производство!" еще не был так популярен, как в наши дни. И то положение, что в вузы попадают только самые лучшие, дошло не сразу. До этого времени, особенно в крупных городах, считалось чуть ли не позором, если десятиклассник не шел в институт. А из самих же институтов в эти годы исключалось до одной трети студентов за систематическое, упорное ничегонеделание. Выгнанные не падали духом: "Поступим в другой, мы все равно нужны".
Поэтому в 1953 году большинство восприняло свою неудачу как трагедию.
Что оставалось делать? Идти работать? Тут уж возмущались даже закоренелые троечники: "Зачем же мы получали среднее образование?" Это хорошо было сказано: "Зачем мы получали?" Видите ли, они делали одолжение! Они забыли, как учителя с большим трудом, еле-еле перетаскивали их из класса в класс. Они забыли, что подали заявления в вуз (причем в большинстве случаев безразлично в какой, лишь бы красивое название) только потому, что так было принято. Они продолжали считать свое среднее образование каким-то особенным отличием, хотя уже близилось время всеобщего десятилетнего обучения.
Среди непоступивших было много хороших учеников, которые тоже начали метаться. Они сначала засели за учебники, кто поодиночке, кто придерживаясь курсов по подготовке в институт. Но опыта самостоятельных занятий не было.
Между прочим, этой осенью ребятам с десятилеткой было трудно поступить работать.
– Вы ничего не умеете делать, – говорили им в отделах кадров заводов, – а зачем мы вас будем учить, когда вы весной пойдете в армию?
И вот в Москве на улице Горького появились новые кучки пестро одетой молодежи – "стиляг", убивающих свое время по ресторанам и в коктейль-холле.
Компании "корифеев" в надвинутых на глаза кепочках, с поднятыми воротниками, ежедневно дежурящие в темных подворотнях, быстро пополнялись свежими кадрами с образованием в объеме десятилетки.
Не каждый сразу находил свою дорогу.
Позже многие поехали на целинные земли или с блеском поступили в институт. Часть взяли в армию, часть пошла на фабрики и заводы.
Но осень 1953 года для большинства из них не прошла бесследно. Времени хватало с избытком для того, чтобы подумать о своем будущем и о своем прошлом, о своих способностях и о цели жизни, а заодно проверить свою зрелость не только по аттестату, выданному средней школой.